Спасение

                Сказать, что было жарко - значит, ничего не сказать. Это было пекло. Пять верблюдов медленно ступали по песку, три погонщика молчали, двое туристов, двое сумасшедших, решившихся на путешествие по пустыне, пытались завести беседу. Говорить не хотелось, но надо было что-то делать, чтобы не рехнуться от жары.  Судьба свела этих двух мужчин именно здесь, в пустыне. Только эти двое согласились пересечь море песка и полюбоваться оазисом. Один из них был англичанин, Джон Миллер, как он представился своему спутнику, молодому кареглазому немцу. Миллер разменял уже пятый десяток, но был подтянут и бодр. Немцу было около двадцати пяти лет, и звали его Петер Химмель. Англичанин, как оказалось, довольно сносно говорил по-немецки, поэтому спутники могли беседовать без помех.
- Если честно, я никогда не одобрял этой войны, - рассуждал Миллер. - Для меня всегда был ценен мир между державами. Вот мы с вами сейчас мило беседуем, и это после того, что наши страны недавно жестоко воевали. Что поделаешь, - ведь чаще всего войны начинают не народы, а правители.  Моя дочь, наш долгожданный ребёнок, родилась в тридцать восьмом, ей сейчас десять, и мне горько осознавать, что почти всё её нежное детство пришлось на войну. 
Химмель вздохнул.
- Я даже из дома сбежал, – грустно промолвил он. -  Семьи у меня нет, я круглый сирота. Я боялся, что, как только я подрасту, меня заберут в солдаты. Я не труслив, - быстро сказал юноша, - но ненавижу войну всем сердцем. Вы знаете, именно английский писатель помог мне остаться твёрдым, не потеряться в этой жизни.
- Кто же это?
- Джон Гудмен.
Миллер вздрогнул.
- Что с вами?
- Ничего, - ответил англичанин, пытаясь улыбнуться. - Мне просто тоже нравятся его книги.
- Правда? - искренне обрадовался Химмель. - Я так мечтал найти единомышленника! У нас, правда, трудно достать книги Гудмена. И вот этот томик попал мне в руки случайно. Продавец в книжной лавке нечаянно положил её в кипу книг, которые не были куплены, а я часто в них рылся. Я нашёл её,  и она стала моим спутником и советчиком.
Немец порылся в потёртой сумке и извлёк оттуда истрёпанную книжку. Химмель осторожно передал её англичанину. Тот бережно, почти трепетно взял её  и начал листать. Петер заметил:
- Вы так осторожно с ней обращаетесь! Сразу видно, что творчество Гудмена вам небезразлично! Я завидую вам, ведь вы читали его в оригинале, а на мою долю выпал только перевод.
- Вы не делаете пометок? - удивился англичанин.
- Для меня эта книга слишком дорога, чтобы марать её, - серьёзно пояснил немец. - Всё, что она во мне пробудила, хранится в сердце.
Миллер внимательно посмотрел на него.
- А вам не кажется, что пара глав в середине "Радужной реки" слишком сентиментальны?
- Что вы! По-моему, это лучшее место во всей книге!
- Мне кажется, Химмель, вы переоцениваете моего соотечественника, - сказал Миллер, передавая книгу обратно.
- По-моему, его нельзя переоценить, - с жаром ответил немец.
Миллер пару минут молчал, печально глядя на горизонт, а потом, промокнув пот на лбу платком, заметил:
- Я, признаться, столько слышал о пустынях, но не думал, что это и впрямь настоящее горнило.
- Горнило? - переспросил Химмель.
- Именно. В котором закаляется человек. Из пустыни, наверное, никто не  возвращается, не изменившись. Здесь проверяется истинная дружба и выдержка.
- Красиво вы говорите, господин Миллер!
- Вы льстите моему немецкому.
- А Вы, значит,  путешествуете?
- Да решил вот мир посмотреть, пока кости совсем не заржавели. Потом будет поздно, а так хотелось свет повидать. Семью, правда, не взял, - дочка маленькая, время ещё неспокойное... Вот эта прогулка по пустыне - самое опасное, последнее приключение. Потом - сразу домой.
- Вы счастливый человек, Миллер! - вздохнул немец.
- Почему? - удивился англичанин.
- У вас есть, кому вас ждать... Там, на родине. А я один. Совсем один. Те дальние родственники, что у меня есть, наверное, уже и забыли, что я на свете существую. Вот было бы  у меня наследство, тогда бы...
- Успокойтесь, Петер. Неужели у вас нет друзей?
- Почти нет. Всё из-за моей робости. Я нелюдим. Вот почему так с вами общаться легко, не знаю.
- А больше не с кем! - улыбнулся англичанин.
- Знаете, Миллер, - сказал немец, глядя прямо в глаза собеседнику, - Я думаю, мне надо было всё-таки идти воевать. Тогда бы я не мучился так. И. скорее сего, меня уже в живых бы не было. А то мыкаюсь по свету, бездомный бродяга, и не знаю, чего хочу.
- Нельзя так говорить, Петер,  - возразил Миллер. - Судьба не зря, наверное, увела вас от войны. Видно, Провидение считает, что ваша жизнь нужна для более благородного дела, чем сгинуть непонятно за что. Крепитесь! Может, пустыня сделает вас другим человеком.
- Если бы! - вздохнул Химмель и перевёл разговор на другую тему.
                Ещё два дня прошло без приключений. Но на третий всё круто изменилось. Туристы проснулись одни. Ни верблюдов, ни погонщиков в  обозримом пространстве не было. Исчезли все вещи. Их было немного, - всё добро Химмеля было в котомке и небольшой тряпичной сумке, - но главное, - пропала еда и большой чемодан Миллера.
- Что это за фокусы?! – возмущался англичанин. – Изверги! Зачем я согласился отдать им провизию? Они же ничего не оставили! Испарились непонятно куда…В каком направлении нам идти? – Миллер посмотрел на Петера, бессильно свесив руки.
Юноша нагнулся и поднял что-то с песка.
- Они издеваются или действительно это забыли? – горько усмехнулся он, вертя предметом, который оказался фляжкой с водой.  – Миллер, что такого ценного было в вашем чемодане?
- Книги… Всегда беру их с собой. Наверное, эти разбойники решили, что в чемодане что-то очень дорогое. Раз я с ним так деликатно обхожусь и отказываюсь отдать в поклажу на другого верблюда. Выходит, из-за этого чемодана, по чудовищной нелепости мы оказались одни в пустыне… Хоть от груза избавили, - англичанин попытался улыбнуться. -  Тащиться с чемоданом тяжело, а бросить его я бы не смог…
- Если бы не он, мы бы вообще не оказались сейчас в  таком положении, - вздохнул немец и добавил:
- Но сейчас не это важно. Нужно выбрать направление и идти дальше. Торчать здесь нет никакого смысла.
- Согласен. – Кивнул Миллер. – Только вот насчёт направления я ничего сказать не могу. Совершенно не помню, как мы двигались.
- Мы ехали так… Потом, когда я засыпал…Мы легли головой туда…И вот так проснулись… - тихо рассуждал немец, исследуя песок, горизонт и небо. Глаза Химмеля слезились от ослепительного солнца. Наконец, он указал рукой вперёд и твёрдо сказал:
- Нам туда.
- Вы уверены? – спросил Миллер.
- Насколько это возможно.
- Да я так просто поинтересовался насчёт уверенности, - пояснил англичанин. – Мне вообще непонятно, как выбрать верный путь.
- И вы так легко мне доверяетесь? После того, что произошло? - прищурился Петер.
- Ну, знаете, если бы я был на сто процентов уверен, что ваше направление неверно, я бы не стал слепо следовать за вами. Это во-первых. Во-вторых, вы себе не враг, и не станете идти туда, где, как вам кажется, нет выхода. В конце концов, мы оба в пустыне впервые, и я почему-то просто верю вам, Петер.
Химмель смутился.
- Простите, Миллер. Просто что-то на меня нашло.
- Пустое. Ну что, идём?
- Идём.
                Сначала они шагали бодро, разговаривали, но потом на это просто не осталось сил. Они блуждали уже четвёртый день. Но не было даже намёка на оазис. Спутники ослабели, солнце палило нестерпимо, поливало зноем сверху, окутывало раскалённым, жидким воздухом со всех сторон, земля дышала жаром. Это была пытка. Те двое, что ещё кое-как тащились среди волн песка, уже плохо соображали, откуда и куда они идут. Воды становилось всё меньше. Маленькой фляжки надолго не хватит. Миллер почти не пил.
- «Зачем мне вода?» – Думал он. – «Лучше пусть выживет Петер. Он молод, у него ещё всё впереди, у него будет семья, работа… Мои девочки обеспечены, в случае чего брат Луизы всегда им поможет… Но жаль их, конечно… Бедные мои…Кто знал? Но пусть даже я сделал не всё, что задумал, не всё ли равно? Господь рассудил, что мне хватит жить…»
Химмель заметил, что англичанин не трогает воду, и почти силой заставил его сделать пару глотков.
                На пятый день Миллеру сделалось плохо. Он лежал на песке, хватал воздух ртом и бредил. Немец с ужасом обнаружил, что фляжка пуста, - утром он, не удержавшись, выпил последнюю воду. Молодой человек сидел рядом с Миллером, не зная, как ему помочь. Солнце стояло в зените. Никакой тени. Звон в ушах, перед глазами тёмные круги, губы потрескались. В горле пересохло так, что каждое глотательное движение давалось с превеликим трудом. Наконец, Петер и сам упал на песок, потеряв сознание. Очнулся он под вечер. Миллер затих, но это был не сон, а тяжёлое беспамятство. Спустилась ночь, и песок тут же остыл. Холод заставил Химмеля прийти в себя настолько, что он снова обрёл способность мыслить. Вот перед ним лежит человек старше него вдвое. У него нет сил, он без сознания, у него очень мало шансов выжить. А он, Петер, молод, у него ещё есть возможность двигаться дальше. Но что будет, если он всё-таки выживет? Вдруг он проживёт никчемную жизнь, ничего не добьётся?.. Так и останется бродягой, у которого ни кола, ни двора? Что тогда? Совесть будет мучить его до конца дней. Ведь у Миллера есть для кого жить, - у него есть семья, работа, правда, он толком не рассказал, кто он по профессии. Он уже чего-то добился и должен ещё добиться. Он должен выжить! Только что он, Петер, может сделать? Химмель поднял глаза к небу… и вдруг ясно понял, как ему поступить. У него есть нож. Да, там, в кармашке, в сапоге. Он очень острый, этот нож. Видно, Всевышний нарочно оставил ему, Петеру, силы для этого. Нож спасёт Миллера. И молодой немец достал нож из сапога. 
                Спустя некоторое время он перевязал левое запястье носовым платком и спрятал ножик обратно в кармашек.  Потом он прижал фляжку к губам англичанина и влил её содержимое тому в рот. Жидкость ушла, и немец заставил друга сделать ещё «глоток». Всю ночь он отпаивал Миллера жидкостью из фляжки. Только бы помедлил рассвет, а вместе с ним и жара. Только бы продлилась спасительная прохлада… К утру фляга опустела. Химмель отёр горлышко и завинтил крышку. В этот момент англичанин открыл глаза.
- Петер, что за привкус у меня во рту? – слабым голосом спросил он, пытаясь приподняться на локте. Химмель испытал одновременно радость, гордость, смущение и страх.
- Железом отдаёт, что ли, - продолжал Миллер.
- Да я тут в песке бурдюк с водой нашёл, - тёплая, невкусная, но вода же! – соврал Петер, опуская глаза и одёргивая рукава.  – Я перелил её во фляжку…
- Вы  сами-то пили, Петер? – спохватился Миллер.
- Да, конечно, - снова солгал Химмель. На его счастье, мысли Миллера были слишком спутаны, чтобы он спросил, где бурдюк. Но англичанин вдруг взял фляжку со словами: «Там что-нибудь ещё осталось?» Петер весь сжался. Но Миллер, почувствовав, насколько фляга легка, даже не стал её открывать. Он положил её на песок и, достав платок, вытер им лицо. Глянув на лоскуток, англичанин заметил красное пятнышко.
- Почему у меня на губах кровь? – изумился он. Петер замялся, но Миллер сам ответил на свой вопрос:
- Наверное, в бреду я искусал губы до крови… Ну что, пошли? – Англичанин тяжело поднялся.
- Может, вам бы ещё полежать… - начал юноша.
- Не-е-т. Нужно идти.
И они пошли. Англичанин был очень слаб, и Петер поддерживал его. Но немец чувствовал, что силы его покидают. Он с трудом передвигал ноги. Сутки спустя товарищи увидели деревья.
- Оазис! – воскликнул Петер.
- Это мираж… - прошептал Миллер.
Оба упали в песок. Столько усилий – и чего они достигли? Призрачного оазиса! Волна беспамятства накрыла обоих.
                Но их заметили. Оазис не был миражом, – он существовал на самом деле, мало того, вскоре за ним пустыня кончалась. Люди, которые жили в этом зелёном уголке – обитатели  скромного лагеря – отнесли путников в единственный большой дом. Там их принялись выхаживать.  Состояние Миллера внушало надежду, а Химмеля спасти было уже нельзя.
- Он не проживёт больше суток, - сказал врач журналисту, которого интересовало всё, что касалось новоприбывших.
- Хоть какие-то новости в этой дыре, - заметил тот, раскуривая сигару. – А парня всё-таки жалко.  – Журналист прищурил правый глаз и слегка затянулся. – А вот второго я где-то видел… - медленно произнёс он.
- Мало ли ты насмотрелся всяких… - буркнул врач.
- Не скажи… - покачал головой журналист.
                Миллер пришёл в себя. Узнав, что Химмель при смерти, он места себе не находил.
- Доктор, этому есть разумное объяснение?
- Думаю, да. Истощение и потеря крови.
- Крови?… - англичанин был поражён.
- Да. Его левое запястье было перевязано платком, - там была перерезана вена. Ума не приложу, зачем он это сделал.
Миллера словно током ударило. Поражённый внезапной мыслью, он схватил фляжку, стоявшую на тумбочке у кровати Химмеля. Под пробкой на горлышке были остатки засохшей крови, - немец не вытер флягу как следует. Англичанин на минуту потерял дар речи. С кровати Петера донёсся стон.
- Он приходит в себя!
- Петер, зачем ты так поступил? – набросился на него Миллер, от волнения переходя на свой родной английский.
- Не беспокойте его! – вскрикнул доктор и попытался оттеснить Миллера от кровати его друга.
- Миллер, вам ещё много предстоит сделать…
Тут в комнату вошёл журналист.
- Я был рядом, услышал голоса, и…Что я вижу! Вы пришли в себя!.. – он с минуту вглядывался в лицо англичанина, а потом вдруг хлопнул себя ладонью по лбу.
- Ну как же я мог забыть! Мистер Гудмен, примите мои извинения, что я сразу вас не узнал. Мы же печатали о вас статьи! Как же вы здесь-то оказались? Нужно срочно послать телеграмму в Англию!
Гудмен молчал, на его впалых щеках слабо проступил румянец.
- Гудмен? – почти задыхаясь, выговорил Химмель.
- Я не хотел, чтобы меня узнавали… - виновато сказал англичанин.
- Успокойтесь, господин Химмель, - вмешался доктор, сердито сверкая глазами в сторону журналиста и Гудмена и поправляя Петеру простыни. Но тот, глубоко вздохнув и сжав край простыни в кулаке, промолвил:
- Тем более, вам надо жить… Передайте привет  Луизе и вашей дочери…как её зовут?
- Дженни… - еле слышно ответил Гудмен.
- И Дженни… Пусть будут счастливы. А меня похороните дома… -  он назвал родной городок.
- Петер, не смей! – рванулся вперёд Гудмен.
Но взгляд карих глаз потух. Они остановились, обратившись к небу.
- Он мёртв, - сказал доктор, пощупав пульс. – Если бы некоторые не так бурно выражали здесь свои чувства… - сердито добавил он. Гудмен упал на грудь застывшего в неподвижности друга, судорожно, часто дышал, а по щекам его катились две скупые слезинки… Журналист, смущённо вертя в руках фуражку, вышел.
                Петера похоронили на кладбище его родного маленького городка. Гудмен со всей семьёй стоял у свежей могилы. Он что-то шепнул жене, и она отвела дочь в сторону. Писатель достал бритву и повёл ею по левому запястью. Кровь закапала пол розовый кустик, посаженный в изголовье могилы.
- Я отдаю свой долг, Петер, - сказал писатель, перевязывая руку. – Но я твой вечный должник.
Гудмен положил флягу  с окровавленным горлышком под нежный розовый цветок. Матово-серые тучи роняли  тяжёлые  капли. В этот миг никто не усомнился, что небо плакало.

Примечание: Химмель в переводе с немецкого означает «небо», Гудмен – в переводе с английского – «хороший, добрый человек»



Наталья Петренко, лето, 2007