Тайный свет надежды - Глава вторая

     Старенький обшарпанный автобус военной поры ехал чудом, подпрыгивая на ухабах. Он, то натужно выл, взбираясь на пологие пригорки степной грунтовой дороги, то накатом спускался в балочки, как будто не был уверен, доедет ли сегодня до хутора Будний. Уже с утра припекало солнце, а на небе ни облачка. Сколько видели глаза, слева и справа качалась на ветру зелёная пшеница. Поля прорезали молодые, несколько лет назад высаженные, лесные полосы. Сбоку дороги росли скрюченные старостью маслины, а по низинам зеленели заросли камышей.
     В автобусе ехали в основном женщины со станичного базара. Они чудом удерживались на расшатанных деревянных скамейках, прикрученных к полу коваными болтами. Надсадно выл мотор и пожилой шофёр, с чёрными как смоль усищами, в клетчатой рубашке навыпуск и синих шароварах, угрюмый, неразговорчивый, беспрерывно вертел большое рулевое колесо натруженными, покрытыми свежими царапинами и старыми ссадинами, руками.
     Среди пассажиров с кошёлками и оклунками меж ног сидел знакомый нам Семён Южев. На нём был простенький тёмно-серый костюм с идеально отутюженными Клавдией Петровной стрелками на брюках. На коленях молодого доктора барствовал вместительный потёртый саквояж из грубой кожи. В его просторной утробе лежали новенькие шприцы, коробки с порошками и всевозможные микстуры. Стояла там четверть со спиртом и Южев боялся расплескать столь нужную жидкость. То и дело мысли его возвращались к беседе с главврачом Урюпиным. Сергей Иванович успокаивал молодого специалиста тем, что работать и жить ему придётся в старенькой амбулатории, пока построят новую. Но Южева мало волновали временные неудобства, он был горд и счастлив, что мечта его наконец сбылась. А тут ещё почти накануне приезда в Будний получил от Светланы долгожданное письмо. Во время сдачи экзаменов Южев написал ей несколько писем и с тех пор томился ожиданием, думая, что она посмеялась над ним. Уединившись дома, он читал и перечитывал её письмо, написанное красивым почерком. Девушка писала, что сдала очередные экзамены и перешла на четвёртый курс. Жаловалась, как окончательно рассорилась с девчонками – видите ли, они обиделись на неё за то, что не дала им переписать конспекты, обозвали выскочкой и гордячкой. Таких как она не любят ребята, а ей никто не нужен, когда есть он! Писала о своём желании встретиться с ним во время летних каникул. Родители снова посылают Светлану к тётке в Кисловодск отдохнуть и набраться сил. "Я сойду с ума, – продолжала она в письме, – если снова не увижу тебя." Просила Южева встретить его по телеграмме по возвращении в Задонский и хоть несколько часов побыть вместе.
     Южев, конечно, рад был предстоящей встрече, но незадача представлялась ему в том, что он едет в Будний и придётся срочно посылать Светлане телеграмму с новым адресом проживания, а потому волновался, застанет ли его весточка Найдёнову в Заречной.
     Перед обедом автобус остановился на просторной площади, вытоптанной коровами и лошадьми, подле длинной коновязи. Это и был тот самый хутор Будний, о чём свидетельствовала вывеска под стеклом на ошелёванном старом здании конторы с большими полуовальными окнами без ставень. Внутри здания сидели счетовод и бригадир, с интересом наблюдая в окно, как из пропылённого автобуса выходили люди с кулями. Старый счетовод с острым птичьим носом и плешью через всю голову, не отрываясь от столбиков цифр в книге, пробубнил:
     – Афанасий Григорьевич, доехала-таки колымага!
     – Ага, – согласился кряжистый бригадир и напомнил, – а вчерась не было, Клим Осипович. Говорят, ломался. Который день хлопца из Урсунской жду. Ещё неделю назад позвонил из районной больницы, мол, встречайте, направляем к вам молодого специалиста-лекаря… Кажись, это он! – обрадовался бригадир, решительно подхватываясь с места.
     Бригадир хутора Будний – Афанасий Григорьевич, с виду неопределенных лет мужчина, одетый во всё крестьянское, носил большую соломенную шляпу, измятую и засаленную потом. Широкоплечий, невысокого роста, Афанасий Григорьевич к пятидесяти годам стал ощущать в  ногах подагру, потому ходил вразвалочку и не спеша. Шумно дыша, он вышел из кабинета счетовода встретить доктора, но вослед бригадиру  счетовод кинул язвительную реплику:
     – Надолго ли?..
     Афанасий Григорьевич резко обернулся и, притопнув ногой, обутой в сандалию, хитро подмигнул счетоводу, с уверенностью в голосе, полном побочных звуков, сказал:
     – А мы его женим!
     – Иды сюды, хлопчик! – ещё издали окликнул Южева Афанасий Григорьевич, тяжело ступая по пыльной площади, там и сям усеянной коровьими лепёшками.
     Женщины, видя бригадира в настроении, осыпали его шутками:
     – Афанасий, что, на перехват идёшь? Но мы от дороги такой сейчас никакие, не запрягай!
     – Нужны вы мне!.. – отмахнулся бригадир. – Как мухи в жаркий день.
     – Свою встречаешь? – не унималась другая еще более "зубастая", нежели  первая. – Так нет её тут. Жаловалась намедни твоя Катька, совсем яиц нет, на базар не с чем ехать. Афанасий, плохо топчешь!..
     Афанасий Григорьевич не пытался отбиться от острых шуток его колхозниц и атаковал встречно:
      – Вас, бабы, встречаю, только вас под белы ручки! Красавицы вы мои!.. Вот сейчас поймаю любую за подол и проверю на яйценоскость, чтобы зря языками не чесали!
     – Ах, чёрт старый, куда бы от своего забежать, а тут ты ещё! – съязвила грудастая женщина, прижимая к объёмистому бедру упакованный керогаз – Жеребец ты этакий, подол оторвёшь!
       – Чтоб ты знала, я становлюсь ненасытным, – гудел басом бригадир.
     – Коль напрягло, приходи вечерком тайком, я вот роман купила, заодно и почитаем.
     Обходя баб стороной, бригадир говорил себе под нос, словно открещиваясь от предложения разбитной одинокой вдовы:
     – Воно тильки и осталось, романы читать, – посерьезнев, снова окликнул незнакомого паренька: – Да! Да! Я тебя гукаю, хлопчик! Врач!
      Южев торопливо полез в карман брюк за направлением, но бригадир по-отечески остановил его:
      – Не надо, я и так бачу. Пишлы, хлопчик, пишлы, а то мени николы. Скоренько передам апартиаменты, – говорил возбужденно бригадир, не нарадуясь, коверкая слове "апартаменты", – Лечи наших баб, хорошо лечи, а языкатым уколы прописывай, да в самые больные места, чтобы не забуксовали шельмы! Но есть среди них и такие: даешь наряд на работу, а она тебе: "Болею, Григорьевич…" – театрально и весьма смешно передразнивал он, писклявя голосом, чтобы правдивее получилось.
      Минуту спустя, после глубокой затяжки папиросой, бригадир вспомнил ещё что-то, стал вводить в курс дела неопытного врача в женские хитрости по мнимым болезням, а под конец посерьёзнел и снисходительно закончил:
      – Може какая и болие, на лбу не написано. Это у мужика один живот, а у бабы два. Тут официальность нужна, вот ты, хлопчик, ею и будешь. Но налево и направо освобождений не давай: работать в бригаде станет некому. Бабы такие: почувствуют слабинку и ну притворяться!
     Бригадир вёл Южева в сторону амбулатории вдоль односторонней улицы противоположно не глубокой, но широкой балки, сплошь заросшей камышом, и, показывая ляповатой ладонью на казачьи курени, говорил кто именно в них живет:
      – О це кум мий, рыбак заядлый… А тут Варька-отдушина, дразнят её так, – говорил он, – но який гарный самогон варит!.. –
и бригадир покачал головой, в предвкушении даже облизал свои крупные шершавые губы. – Може когда забожится, обращайся к ней, всегда выручит. Постучи ночью, вот те скляночка под фартучком с первачком. Нда!
     Они пришли к одиноко стоявшему на пригорке квадратному, явно казённому зданию, покрытому шифером, накануне густо побеленному, но очень ветхому. Прямо на дверях с косым прогоном для замка висела выгоревшая на солнце табличка: "Фельдшеро- акушерский пункт хутора Будний".
     – Вот она и есть твоя апартиамента, – пояснил бригадир и принялся возиться со ржавым замком. – До тебя тут одна женщина работала, была такая баба Люся. Между прочим, фронтовой врач. Рассказывала, что на передовой ей приходилось лёгкие операции делать бойцам. Наград, наград сколько!.. Выйдет, бывало, на Девятое Мая, больно глазам смотреть на её капитанский мундир. К тому же, слыла необычайной травницей,  любу заразу побеждала у человека, во как! Годы… Годы всё и всех съедают помаленьку, – сожалел бригадир, перешагивая высокий порог, – все мы там будем, хлопчик. Как видишь, электричества в хуторе нет, но поговаривают в районе, скоро из Урсунской линию поведут. Лампа керосиновая есть, спиртовка тоже, шприцы кипятить… Осторожно: ещё один высокий порог и темно, – предупредил вовремя бригадир, – сейчас вот газеты с окон сорву и сам всё увидишь.
     Пока снимали с рам желтые печатные листы с трудно угадываемыми типографскими снимками, пропитанные удушливой пылью, Южев поинтересовался:
     - Афанасий Григорьевич, почему ваш хутор Будним зовется? Я слышал от одной старушки, он имеет ещё дореволюционные корни.
      Бригадир по-детски почесал затылок, напрягая, видимо, память, заговорил, вороша историю:
     - Мой покойный батька баял так: тут когда-то  простирались до горизонта дикие степи, паслись табуны казачьих лошадей. Казаки из станицы Урсунской приезжали сюда заготавливать сено летом. Богатые нанимали работников, за гуртами следить и сено караулить. В первое время работники тут жили в шалашах, а к осени себе хибарки строили из ивняка и глины, непогодицу пережить. С этого всё и началось. Бывало, в станице казак спросит другого, мол, куда едешь? А тот и отвечал: "На работников глянуть, коих в будень работать отправил". Так он Будним и остался. Может и не так вовсе, грец его знает: давно это было, – оправдался к концу разговора бригадир и присел на табурет.
      При солнечном свете, бьющем из больших окон, Южев увидел вдоль стены ветхую кушетку, обтянутую серым дерматином, на крашеном белом столе спиртовку, керосиновую лампу, примус и стерилизатор со шприцами. Подле него насыпом лежал прочий нехитрый врачебный инструмент.
     Вставая с табурета, бригадир подошел к одной из дверей и напомнил Южеву:
     – Хлопчик, а это кладовая для лекарств. Тут на полках остались от бабы Люси микстуры, порошки…Ты грамотный, разберёшься. Беда, спирта нет: с годами высох, – с горестью сознался он, трогая указательным пальцем горбинку загоревшего носа. – Я зараз зайду к Варьке, пусть тебе первачка выгонит для примочек…
     А Южев то слушал бригадира, то погружался в свои мысли,
прикидывая с чего лучше начать уборку помещения.
      – …Эта дверь в твою опочивальню, – продолжал бригадир, толкнув пятернёй филёнчатые створки, – здесь и стол обеденный, печь под уголь,  две койки! Женишься, хату дадим – всё одно тёщина пустует. Померла, дней двадцать как, – без особого сожаления заключил он, понуро осматривая нежилое помещение.
     Южев вспомнил о бабушке Соне из купе вагона, ведь она родом отсюда, к тому же была нездорова,  и спросил:
     – У вас тут проживает одна старушка по имени Соня, фамилию не помню. Как она?
     – Это и есть моя тёща! – оживился бригадир, теряясь в сомнениях, откуда мог знать тот мать жены.
     – Ехал я с ней из Пятигорска, где учился. Она что, так  и не обращалась в поликлинику?
     – Тебя ждала, хлопчик. Сам видел, что прихварывала, предлагал свозить в Урсунскую, а она своё: "Вот приедет к нам молодой доктор и вылечит", – рассказывал бригадир, сетуя на печальный исход, и добавил к сказанному:
     – За три дня сгорела. На троицу сорок дней будет, приходи, коль знал мою Карповну, царствие ей небесное! У Бога нас много, но никто лишней минуты не проживёт без воли Всевышнего, – заключил свою мысль бригадир и развёл в стороны большие и натруженные руки, похожие на лопаты. – Ну ты тут разбирайся, а я пошёл –  дел в бригаде, сам знаешь…