Злодей

В приоткрытую дверь виден кусочек тайги. Солнце тусклыми лучами освещает опушку. Скоро месяц, как Сергей в Армии, а он все не может смириться с мыслью, что это все надолго. Мысли о сыне не покидали его никогда, особенно с того дня, как Сергея не стало рядом. Первые дни было невыносимо одиноко, как будто что-то живое отрезали от него, а каково матери, если он, отец, так тяжело переживает то, что их сын где-то далеко впервые за восемнадцать лет, не рядом с ними.
Но сейчас ему следовало бы подумать о себе, как быть ему, одному в таежной хижине, со сломанной ногой, за пятьсот километров от ближнего селения. Ногу он сломал, когда до хижины оставалось двадцать километров. Это он-то, промысловик - таежник и вдруг сломал ногу. Как это все произошло, он и сейчас толком не поймет. Просто шел, оступился, а нога в голени, слабо хрустнув, переломилась. Шину он наложил, срезав несколько хворостин, бинта было много. Перелом оказался открытым, а у него кроме йода ничего не было, только анальгин в таблетках, а ведь еще думал на всякий случай взять перекись водорода и стрептоцитовую мазь, но опять же характер - сколько лет в тайге, по три - четыре месяца один и ничего, обходилось. И вот на тебе - влип.
Двадцать километров он преодолел за пять дней, благо снег еще не выпал, хотя по утрам сильно подмораживало. Нога, конечно, не заживала, так как он все время передвигался. Как? Лучше не вспоминать. Самое страшное, что ему никак не добраться до селения и что случись - никто не сможет обнаружить его раньше мая, а сейчас только начало октября. Чертовщина какая-то.
Нога распухла, повязка вечно мокрая, приходится часто менять, скоро нечем будет перевязывать. Старые бинты надо бы выстирать, но нет воды - вода только для питья. Сегодня первый день, как он не смог добраться до ручья, пытался ползти несколько раз, но при первых же попытках терял сознание от боли, которая прожигала его насквозь. Он понимал, что долго так продолжаться не будет....
... Первые дни он не узнавал свою жену, уход сына в Армию для нее был тяжким испытанием. Он это понимал. Женщины вообще все воспринимают ближе. Да и его она не хотела отпускать в тайгу. Сначала он думал, что это все связано с отсутствием Сергея. Но сейчас, лежа в таежной хижине, он соглашался, что женщина чувствует приближение беды чисто интуитивно. Как она его не пускала!
- Это моя работа, - пытался он защититься. Но она ничего не хотела слышать.
 «Да, женщина умнее мужчины, - думал он, - с этим надо согласиться».
На проводы собрались все друзья, вся молодежь, парни и девчата. Веселое застолье. Гуляли до утра, а утром Сергея увезли. Они с женой провожали его до района, дальше новобранцев никто не провожал, дальше их посадили в автобусы. И увезли далеко, на сборный пункт. Когда он простился с сыном, и Сергея увезли, у него как будто отрезали какую-то его часть.
«А каково же было ей», - подумал он о жене....
... Вечерело. В дверной проем уже ничего нельзя было увидеть.
- Восьмой день, - выдохнул он, ничего не хотелось....
День угасал на глазах, пошел снег, сразу крупными хлопьями. Он быстро укрывал все вокруг. Может, оттого, что шел снег, вечер показался таким долгим и тяжелым....
... В тот первый вечер, как ушел сын, они долго сидели молча. Именно тогда он ощутил, как его что-то давило и угнетало. Может, тогда он впервые и задумался об этих последних десятилетиях, что пролетели так быстро. Он вспомнил о сыне....
Давно, когда Сергею было четыре месяца, жена попросила его последить за тем, чтобы сын не упал с кровати, на которую она его положила, но так уж все получилось - сын упал свысока и не издал ни звука.
«Терпеливый», - подумал тогда он.
... Стемнело. Нога, не переставая, ныла. Он сделал перевязку, положив под бинт листья травы, которую собрал несколько дней назад. Закончив, он стал мастерить приспособление, чтобы было легче передвигаться, что-то напоминающее костыли. По снегу, без особого труда, притащил флягу с водой, подсунув под нее большие еловые ветки.
«Это пока снега мало», - подумал он.
Под утро боль утихла, и он уснул. Снилась тоже зима. Он маленький, ему восемь - десять лет, он идет, утопая в снегу. Дует ветер, дико воет поземка, заметая дорогу к дому, и ему становится страшно, что он не дойдет. И тут сквозь сон он вспомнил, что это уже было с ним когда-то, и от этой мысли он проснулся. Снег так и не прекращался. Было тихо и покойно. Нога не тревожила, он подумал:
«А что, если, не дай Бог!!!» - дальше он и себе боялся признаться.
А нога не болела, опухоль спала. Когда через две недели после перелома он делал перевязку, ему подумалось: «Может без шины?» - не рискнул, и снова сделал подобие ее, и старался не ступать на сломанную ногу. Глубокий снег уже накрыл землю, было не холодно, минус десять - двенадцать градусов. Дрова он загодя припас, до воды тоже недалеко было, словом, можно жить. Он в который раз с тревогой осматривал ногу:
-Похоже, зря опасаюсь, но береженого Бог бережет, - заключил он.
Сумерки стремительно сгущались....
...Вот и тогда они сидели вдвоем с женой, и дом, казалось, осиротел. Впервые за восемнадцать лет случилось так, что они остались вдвоем, без сына. На душе было муторно. Он понимал, что это надолго, но не мог поверить, не укладывалось все это у него в голове. А сердце ныло, как и девять лет назад, когда он впервые за девятнадцать лет угодил в больницу и два месяца провалялся на койке: кровоизлияние в мозг, хотя и небольшое, и результат -гипертония. Он легко отделался от болезни, да и то, надо сказать, переборол ее, если не считать, что сердце с тех пор стало побаливать. Они долго сидели в сумерках, жена тихо плакала, он знал - пусть поплачет, будет полегче. И ночь ту они не спали, лежали в темноте, и каждый думал об одном - о сыне. Да и последующие дни не принесли облегчения. Время лечит, а времени прошло мало. Он все не мог забыть последние минуты расставания там, в районе. Сергей как-то сразу на глазах повзрослел, стал серьезным и рассудительным. А он еще не хотел верить, что сын уезжает надолго, он только думал, что вот сходит в Армию, солдатом станет, а после, глядишь, ребячество поубавится, да и на жизнь по-другому станет смотреть - серьезнее. А когда сын ушел во двор, где новобранцев посадили в автобус, который через несколько минут с ревом и гудками вырвался из ворот военкомата и на глазах провожающих исчез в клубах пыли, у него внутри как будто, что оторвалось, как будто, что отрезали от него - живое и больное....
...Где-то завыла волчица, долго и протяжно, а он все не мог заснуть - вспоминал. После проводов сына они с женой подолгу говорили о нем, все пытались представить - какой он будет, когда вернется домой. Мыслилось все хорошее. Но с каждым днем становилось тревожнее, где бы он ни находился - думы о сыне не покидали его.
Утром вновь пошел снег, и не переставая, шел трое суток. Он все же сходил два раза за водой. На исходе третьих суток снег прекратился, и такая была тишина, что казалось сам воздух - застыл.
Выйти из хижины он не смог, дверь завалило основательно, пришлось выставить окно. С большим трудом откопал дверь. Сегодня он впервые надел снегоступы. Сломанная нога побаливала, но он все же убедился, что скоро сможет ходить....
Жена его была больна и больна серьезно. Всю жизнь, все двадцать лет они прожили в мире и согласии, как о них говорили люди. Но никто не мог знать, насколько она была больна.
В тот день, когда он уходил, она как-то долго и пристально посмотрела на него. Она не хотела отпускать его, хотя и понимала, что это его работа, что каждую зиму он уходит в тайгу. Печальные глаза ее что-то пытались сказать ему. Жена шевелила губами, а слов он не мог разобрать - мешал звук, такой странный и приятный на слух, мелодичный, но не земной звук....
Проснулся он в поту, весь мокрый. Долго лежал с открытыми глазами, с ощущением - что-то случилось. Но все никак не мог понять, к чему этот сон и что за чувства будоражили его. Все лежал и думал, к чему бы все это.
В поселке его прозвали «Злодеем». А все потому, что он ни с кем не водил дружбу, ни с кем не бывал во время каких-либо праздников, да и выпивал он редко и то все больше один и дома. Не любил лодырей и бездельников и гнал их от двора, когда они приходили занять на бутылку «до завтра». А почему «Злодей»? Этого он и сам не мог понять. Может, оттого, что был всегда хмур и неразговорчив. И лицо его всегда было хмуро и сурово, а может, еще отчего, он не знал.
Ближе к рассвету волки обложили его хижину и не уходили больше суток. Они были особенно голодны и злы, их даже не пугали выстрелы. Более суток волки выли и клацали зубами, рыская вокруг хижины. Потом ушли.
Он отлеживался. Нога, похоже, зажила, и он удивился, что все так благополучно закончилось.
Занимаясь промыслом, привычным и знакомым, он терял счет дням. Только вечерами, когда совсем темнело, он мыслями возвращался в свой дом в поселке, вспоминал жену, думал о сыне... .
Этой зимой он впервые не брился и к весне зарос до неузнаваемости. И когда пришел в контору получать заработанное за зиму на промысле, его сразу-то и не признали. Не признали его и в магазине, куда он зашел, чтобы купить чего-нибудь - не идти же домой с пустыми руками.
- Жаль Злодея, ничего еще не знает, а оно вон как! - сказал кто-то из поселковых, не узнав его.
Дома его никто не встретил. И ему стало ясно, почему на него так странно смотрел начальник, как будто чего-то хотел сказать и не решался....
Переодевшись во все чистое, побрившись, он пошел на кладбище. Слезы душили его, он никого не видел и не слышал. Могилку своей жены он нашел сразу, она уже вытаяла, и красные комья глины указывали на недавнее ее происхождение.
В сумерках он вернулся домой. Перебирая бумаги, нашел похоронку на сына, сын их погиб, выполняя интернациональный долг - так значилось в документе из военкомата. Это было три месяца назад. Тогда и жены его не стало, не вынесла она этого горя. И записки ему жена никакой не оставила, он все бумаги пересмотрел - ничего....
Утром он поглядел на себя в зеркало. Голова его была вся белая. Из-за леса нехотя всходило солнце, он стоял и смотрел на восход, и губы его шептали: За что ты так меня..., за что?!

Декабрь 1995г- апрель 1997г.