За чашечкой вкусного чая

   То была деревня. Место достаточно тихое, события, из ряда вон выходящие, здесь случались очень редко, да и их нельзя было назвать удивительными и безумно интересными – у деда Кузьмича труба  печная развалилась; у бабки Нюры, из дома у реки, сожрали курицу, одни перья отыскали (обычно такие случаи вешали на какую-нибудь чупакабру, чтобы подольше помусолить эту тему уж в очень узких кругах жителей деревни); а баба Тамара потеряла кошелек «с полученной давеча пенсией» – ох шуму-то было, всю округу перерыли, так и не найдя кошель. Но нельзя сказать, что из-за полного отсутствия связи с внешним миром, за исключением радиоприемника времен царя Гороха, который чудом завалялся у деда Фомича на чердаке, обитатели деревни были глупыми или же неграмотными, но все любили выпить и покушать, а там уж не до ума-разума. У каждого жителя деревни за плечами был богатый жизненный опыт, и всем было, чем поделиться друг с другом. Дед Фомич никогда не возражал, если люди просили зайти, да радио послушать, а только наоборот был рад визитерам и угощал всем, чем его хата была богата. Дружелюбный и приветливый старик включал «аппаратуру» и «машина» (так называли радиоприемник местные) то радовала, то огорчала, а то и вовсе оставляла равнодушными  наших обывателей столь обособленного пространства. Радовали новости о скорой прибавке к пенсии, огорчали же об отмене этой прибавки, а равнодушными оставляли вести о строительстве подземных парковок и новых торговых комплексов в городах, откуда велись репортажи. Также кое-какие новости привозили тетки, что продавали с машины раз в неделю продукты (то был день четверг и жители нашей деревушки ждали этого дня с нетерпением). Обсудив все новости с продавщицами, люди потихоньку разбредались по домам, а вечером старики со старухами любили посидеть на лавочках, что стояли у каждого дома (за исключением дома Бабы Раи, которая из-за избытка веса свою лавчонку и сломала) или, если погода была не располагающая к сидению на улице, то деды и бабули собирались у кого-нибудь в избушке, попивали чаек, в карты играли, да чесали языками.
      И вот в один зимний холодный вечер, когда на лавочках можно было сидеть только из желания к ним примерзнуть, бабка Матрена позвала бабку Тамару на чай, а бабка Тамара позвала еще троих человек. Матрена не возражала, так как все в деревне друг друга знали и захаживали в гости только так. Итак, на дому у бабки Матрены собрались: сама хозяйка; вышеупомянутая горемычная женщина без кошелька бабка Тамара; счастливый обладатель «аппаратуры» дед Фомич; бабка Нюра, которая до сих пор горевала о растерзанной молодке; дед Кузьмич, который с довольным видом оттого, что соорудил новую трубу до наступления холодов, сидел и ковырялся в ухе. Матрена топила печь и в ней, под приятный и придававший уют треск дров в топке, жарились пирожки с капустой, да с картофелем. На столе же, за коим сидели гости, стоял самовар и пыхтел скорее забавно, чем угрожающе. Также стол украшали различные мисочки с вареньями и тарелочки с домашними заготовками, которые столь популярны у жителей данного контингента – своя икра, огурчики, кабачки с перчиком, аджика и тому подобные деликатесы. Не стоит забывать, что у бабки Матрены был погреб с разными наливочками, настойками и, конечно же, водкой.  Приглашенные ели, не забывая запивать кто чем и кто что, намазывали на хлеб, кушали ложками, бренчали вилками, Кузьмич ел руками (слава Богу, что никто не видел как он этими руками чесал свои пироги) и скоро все насытившись стали наливать чай. Дамы ухаживали за обтрескавшимися мужиками, а те лениво благодарили и сыпали в адрес женщин совершенно неуместными комплиментами. Пока Матрена и Тамара разливали чай по чашкам, Кузьмич выковыривал застрявшую в зубах еду мизинцем, ноготь на котором он специально для этого всегда отращивал, бабка Нюра пустила слезу, так сама и не поняв от чего, а дед Фомич уснул и проснулся в одну минуту. Когда чай был разлит, и гости сделали первый глоток, то все подивились, откуда такой вкусный чай в таком захолустье. На что бабка Матрена ответила, что  в четверг с машины первая умудрилась отхватить коробочку столь вкусного чая. Гости же начали дивиться ее находчивости и ловкости (ведь если сунешься без очереди или возьмешь с машины что-нибудь, что приметил ваш конкурент, то либо расстрел, либо что попроще), а сама Матрена начала краснеть, глупо улыбаться и предложила перестать говорить ей столь лестные слова. Все с удовольствием перестали и сделали по второму глотку. Чесать языками никто не мог, так как они у всех попросту были заняты пережевыванием пирожков, да и обсуждать было нечего, так как четверг был два дня назад, все новости были разнесены от и до у машины и говорить сейчас, в воскресный вечер, гостям было не о чем. Так как обсудить новое не представлялось возможным, то собравшиеся решили пройтись по старому, и каждому была дана возможность поведать о чем-нибудь запоминающемся и оставившем след на рассказчике. Идея эта, подкинутая Фомичем после еще одного минутного сна, была одобрена присутствовавшими и было решено, что первой повествование свое начнет Тамара ( в тот вечер окосевшие гости называли ее ласково – Томуся). Долго Тамара тянуть не стала, дабы никто из ее слушателей не уснул, начала так: « Хорошо ж мы с вами собрались тута, сидим себе, чаек с вареньем попиваем – красота! Нипочем нам стужа, что за окном, ведь тута, в теплой нашей компании и снегурочка растаяла бы. Я хотела бы вам поведать одну историю из своего прошлого, надеюсь, вы не заскучаете и не будете сопровождать мой рассказ храпом и сапом. Итак, вспомним далекий 1951-й, мне тогда было 16 лет, жила я с родителями в городе, была пригожей девчонкою, и внимания мне доставалось очень много, как от родителей, поскольку я у них единственная дочь была, так и от молодых юношей. От этого внимания я ни капли не страдала и только улыбалась, ведь мне было приятно, когда в столь нежных моих летах за мной стал ухаживать восемнадцатилетний парень. Ох, и красивый же он был, Костей родителями нареченный. Уж как только он мне ни угождал – и цветов полевых нарвет, до дому проводит, стихи рассказывает. Но больше всего я млела, когда он мне песни пел под окнами  дома нашего, так пел, как соловей летом не запевает. Не могу сказать, что моих родителей тревожили эти серенады, нет, в первое время я даже пускала их в свою комнату, ведь именно из нее окошко выходило на тот переулочек, где стоял мой ухажер, и они слушали его песни вместе со мной. Парень не досаждал ни мне, ни моим родителям, но отношение отца моего к нему ни с того ни с сего резко изменилось, а аргументировал он это теми доводами, что я у них одна-одинешенька доченька и он не хотел бы, чтоб за мной, в столь молодые годы ухлестывал «какой-то певун». Меня это совсем не радовало и я предупредила тогда своего почитателя, чтоб он был поаккуратней, боялась, как бы отец кипятком его из окна не окатил или того хуже, избил. Матушка моя занимала позицию нейтральную и не принимала ни чью сторону, так как считала, что дочь может иметь друзей, но в то же время ни в столь раннем возрасте и не для серьезных отношений. Мой друг сердечный пел мне все тише, закидывал в окно бумажки с признаниями, даже пытался вскарабкаться ко мне по лестнице, но отец мой это увидел и просто оттолкнул лестницу от окна. Как же летел мой ухажер, пока в кустах не затерялся. После этого «хамства» отец мой решил уж навсегда отвадить Костика от наших окон, но я не знала в чем заключается его замысел и очень просила Костю не приходить сегодня, так как переживала, ведь царапины после падения в кусты еще не совсем зарубцевались. Но парень был неумолим и сказал, чтоб я ждала его сегодня в то же время, что и в прошлые разы. Отец мне своего плана не открывал, и мне оставалось только догадываться, что он задумал. Мама в курсе не была и мы с ней вместе недоумевали на этот счет. Чуть раньше назначенного времени, я выглянула в окно – улица была пуста. Вдруг услышала шаги, медленные, шаркающие, совершенно не похожие на походку того, кого я так страстно ожидала. Обладателем этой поступи был папин начальник, Борис Иванович, который держал тракторный завод, а папа был его правой рукой. Я всегда здоровалась с ним, и он ко мне очень хорошо относился. Я только открыла рот, чтобы поприветствовать Бориса Ивановича, как поняла, что он пьян. Шаркал он шаркал, пока не заорал. Я ничего не поняла, ведь темень стояла. На его крики проснулись матушка и папенька, отец впопыхах оделся и стал собираться на улицу. Я увидела из окна, что и мой ухажер тоже здесь и уже помогает папиному начальнику…вынуть его ногу из капкана. Я тогда так ошалела – отец додумался, капканы на людей ставить. Тут папенька выбежал, а начальник давай на него поносить, за то, что уж у дома его пройти нельзя, что чувствует он себя преотвратно, как медведь, угодивший в ловушку. Отец хотел было начать извиняться, как в разговор вмешался Костик: «Я тут давненько сижу, уважаемый, и увидел, как какой-то пройдоха поставил здесь этот хитроумный механизм, уж не знаю зачем, но могу вас уверить, что это точно не этот джентльмен» - и он указал на папеньку. Отец все заикался и никак не мог понять, что ж ему сказать-то надо. Тем временем, Борис Иванович спросил папу, кто этот юноша, что помог ему выбраться из стальных челюстей. Папа ответил, что это молодой человек, с которым дружит его дочь и что он очень хороший малый. У меня чуть уши не отвалились от таких речей из папиных уст. Кое-как поднявшись и протрезвев от боли в ноге, начальник тракторного завода получил от моей маменьки помощь и сам поковылял до дома своего. Отец мой понимал, что Костик его из беды вытащил, поблагодарил и сказал, что Косте больше не нужно под окнами стоять, что он может спокойно проходить в дом ко мне и что отец, по его поведению уверен, что малый он хороший и намерений у него плохих на меня нет. Парень мой обрадовался, поблагодарил родителей за хорошее к нему отношение, и мы перестали прятаться от моей семьи. Хотя Костик продолжал петь мне серенады, так как, по его словам, ему это по-прежнему доставляло огромное удовольствие».
      Когда Томуся закончила свой рассказ, собравшиеся восхвалили находчивость паренька и осуждали жестокость папеньки. Сама Тамара очень обрадовалась, что история понравилась слушателям, и после того, как была налита еще одна кружка чая каждому, свое повествование повел Кузьмич: « Ну что ж, дорогие мои, ик… я хотел бы вам рассказать одну историю, что очень меня потрясла, и будучи досужим до всяких историй о неизвестном и страшном, я предоставлю вашему слуху историю и назову ее «Водяной». Как вы знаете, недалеко от нас, за двенадцать километров, есть деревня «Самогоночка»…ик… извините. И вот именно в этой деревне произошел однажды такой случай – исчезла девушка, внучка богатых стариков, искали ее повсюду, но так и не нашли. Деревня была большая, не то, что у нас, народу в ней было много, но исчезновение, тем не менее, бесследным не осталось. Тут же поползли слухи, что видели последний раз пропавшую на мосту, что через маленькую и узкую речонку вел на тот берег, где обычно паслись овцы. Убитые горем старик со старухой и сестра несчастной не оставляли попыток ее найти, но это не приносило никаких результатов…ик. Как-то раз сестра пропавшей решила поздним вечером к речке сходить, постоять на мосту, где в последний раз была замечена ее родная, и поплакать. Пришла, взошла на мост  и слезы полились рекой. Девушка никак не могла успокоиться, пока вода не начала странно течь, постепенно образуя силуэт старика. Луна отражалась в воде, и в ее свете все казалось еще более странным и невообразимым. Старик в воде потянул руки к девушке, а та от испуга даже не могла ногой пошевелить, и за эту ногу старик ее схватил и уволок в воду. Понятно, что исчезновение второй сестры опять всколыхнуло всю деревню и ее так же тщетно пытались найти. Тем не менее, деревенские девушки, имея традицию устраивать девичники, собрались в условленном месте, гадали, разговаривали, играли в азартные игры, дергали друг дружку за груди, в общем веселились. Тут одна из барышень проиграла в карты другим и те решили придумать ей какое-нибудь наказание. Тогда никому невдомек было, чем все это может обернуться, но выигравшие потребовали от проигравшей, чтоб та сходила ночью на мост, где пропали сестры. Все одобрили это пожелание, кроме одной девушки, которая, считая, что это уж очень жестоко, решила пойти вместе с наказуемой. И вот, по наступлению ночи, две девушки пошли к речке, прямо на мостик. Та, что вызвалась сходить вместе с проигравшей взяла с собой маленький образ святой Казанской. Пришли они к мосту, стояли на нем, слушали пение ночных птиц, и ничто не предвещало беды. Девушка с образом в руках так вслушалась в трели, что когда обернулась посмотреть, как там проигравшая в карты жертва, увидела, что та уже по колено в воде, и за руку ко дну ее ведет расплывчатый в воде силуэт. Девушка молча шла за ним, не кричала, зато вторая орала, чтоб та выходила тотчас из воды, но, увлекаемая стариком в воду, девушка, казалось ничего не слышала. Когда же жертва уже совсем скрылась под водой, старик вынырнул и стал за платье тащить вторую девушку, но та не растерялась и выставила икону прям перед зыбким лицом старика. Тот как дьявольщина от креста сразу исчез в воде. На крик девушки сбежались и мужчины и женщины,  стали спрашивать о том, что здесь произошло. Она же, еле шевеля губами, тихо велела прибить образ, что у нее в руке к мосту так, чтоб он смотрел на воду, сняла также с одного парня крестик и кинула в реку. Долго еще шептался народ и обсуждал рассказанное выжившей, а водяной, хоть и слышно было о нем в других местах, в эту деревню больше не наведывался…ик. Все!»
      После того, что поведал Кузьмич, все обрадовались, что речка в их деревне сейчас под толстой коркой льда, перекрестились, а баба Нюра даже подошла к красному уголку, прочитала там молитву, и все ее покорно ждали, так как очередь рассказывать историю была за ней. Наконец Нюра пришла в себя, перекрестилась еще раз и повела свое слово так: «Ох, уж и напугал ты нас, Кузьмич, кошмар, совсем сдурел на старости лет. Фу, я вроде отошла и готова представить вашему вниманию мой коротенький рассказ. Ну вот, Господи, иже иси до сих пор ноги трясутся, начну, пожалуй. Я была молода в то время, влюбчива, но не очень сама была привлекательна. Все время бегала за парнями, а они от меня только шарахались, к моему величайшему огорчению. Но с возрастом в дальнейшем я похорошела, не правда ли?! Ну и ладно, молчите. Я училась в школе, тогда мне очень нравился один мальчик, ох как нравился! Но ему до меня было по барабану и он в свою очередь стенал и сох по нашей однокласснице Женевьеве – она, то ли француженка, то ли итальянка, меня это никогда особо не волновало. Все ее находили красавицей, а мне она вообще не нравилась. Но суть не в том.  Как-то тот, кому всецело принадлежала моя душа, позвал на прогулку эту фифу иностранную. Они бродили по улочкам нашего города и решили пойти в парк, что был через дорогу. Ой, и когда они переходили дорогу их обоих насмерть переехал грузовик! Ой, бедные! А это все потому, что у нас дороги идиотские – не перейти, не переехать!» Столь неожиданно закончив свой рассказ, баба Нюра засмеялась, потом разрыдалась, а потом попросила Матрену, показать, где у нее в доме туалет.
       Пока бабки отсутствовали, оставшиеся гости пребывали в замешательстве и сочувствовали влюбленной паре. Когда же бабки вернулись, очередь повествовать подошла Фомичу и он сразу повел свой рассказ: «Да уж, Нюра, вот так ты! Ну, будет тебе, старуха. Я расскажу вам более веселую историю, до сих пор, когда вспоминаю этот случай, улыбаюсь во весь рот. Единственное общее в моем рассказе с рассказом Нюры, так это то, что произошло тоже в школьные годы. Я и мой самый лучший товарищ были страшными разгильдяями и лентяями. Домашние задания никогда не выполняли, а школа была местом для развлечений. И вот как-то раз, на уроке химии, когда учительница пообещала нам, что мы будем проводить опыты, она покажет, как горит жидкость (кроме бензина тогда ничего и не горело и все для нас, детей, было в диковинку). И вот значит, она вынесла пробирку, налила в нее воды, закрепила ее на столе и сказала, что принесет нужные вещества для опыта. Мы с другом, пока она ходила, не растерялись и вылили из пробирки воду,  и налили туда свою смесь из маленькой баночки, которую приготовили вечером прошлого дня. Так как по цвету она была как вода, то это не вызвало никаких подозрений, а одноклассники только одобрили наш замысел. Учительница вернулась, долила в пробирку необходимое, и в пробирке образовалась жидкость зеленого цвета. Мы  с другом перепугались, что цвет может и другой должен быть, но учительница не заметила ничего подозрительного, сказав, что так и должно быть (она вообще была слепая, глухая и объясняла нам одни и те же темы по три раза). Наконец жидкость в пробирке была готова и учительница начала чиркать спичкой о коробок. Весь класс замер в ожидании, было очень тихо, прям как никогда. «Химичка» медленно поднесла спичку к пробирке, и как только огонь чуть задел содержимое, жидкость вспыхнула синим пламенем, пробирка лопнула, повалил дым, учительница вопила, как потерпевшая. Кто-то самый умный открыл окно и дым постепенно выветрился. Когда мы увидели нашу учительницу, мы просто не в силах были произнести ни слова, как, впрочем, и она. Все волосы на ее голове сгорели и только сзади висели отдельные патлы от ее шевелюры. Весь класс просто катался по полу, держась за животы и хохоча, как кто щекотал. И, хотя никто против нашего замысла не был, но все же нашелся один любитель химии и сдал нас с потрохами директору. Но это того стоило!»
      Когда Фомич закончил, старики уже собирали с пола свои зубы, которые от смеха у них повылетали. Зубы были собраны нескоро, так как возникали споры, где чьи, но все разобрались с этой проблемой. Вновь встав в ряды зубастых все вспомнили, что осталась только сама хозяйка вечера, кто еще не рассказал свою историю. Матрена попросила дозволения спеть, нежели рассказывать и тут же под аплодисменты своих гостей запела:
«Сидела я плела,
Дрожь меня взяла!
Мужа навестила,
Дрожь и отступила!

Ой, любила много я,
И меня любили много,
А как любили это да,
И в лесу и на дорогах!

Ууух!

Дом построил мой родной
И хотел заняться мной.
А я ему в ответ –
Сарая еще нет!

Посмотрите на меня!
Ух, кака красавица!
Да-да-да, не только вам,
Всем в округе нравится!

Оп-оп!

Мужа отметелила.
И кровать постелена!
Все ему прощала
Пока на нем скакала! 

Все!»

      Сорвав еще шквал аплодисментов, Матрена перевела дух и только сейчас всем пришла в голову мысль посмотреть на часы. Оказалось, что час давно уж поздний, и что уже утро понедельника. На улице хоть глаз выколи и гости, поблагодарив хозяйку за прекрасный вечер, плавно перетекший в утро, удалились.
       На следующий день, Тамара заглянула в гости к Матрене, рассказать, что сегодня утром Кузьмича обнаружили на дороге заледенелого. Как выяснилось, это он до дому не дошел, всех успел проводить, а сам на полпути и замерз. Но, по словам Тамары, он уже оттаивает и ему лучше. Остальные же, насколько знала Томуся, добрались до дому благополучно и чувствовали себя прекрасно. В дальнейшем традиция собираться для рассказов у кого-нибудь на хате вошла в привычку и все с удовольствием  пели, балагурили, играли, ели, ну и естественно, пили.