Юлия Мельникова

http://www.proza.ru/avtor/izka8

1. Творчество, на ваш взгляд, это порождение присущего автору тщеславия, эгоизма, эгоцентризма? Большинство же пишет для того, чтобы похвалили, позавидовали – вот, ты можешь такое придумать и описать, а другие нет. Или все обстоит иначе?

Лично для меня литература началась с колоссального разочарования и недовольства. Прежде всего недовольства собой, своей жизнью, окружением, сложившимися обстоятельствами. Бывает так, что читаешь книжку и понимаешь: тебе в ней что-то не нравится. Хочется, чтобы все закончилось хорошо, или было продолжение в следующей главе. А когда текст внезапно обрывается, то волей-неволей приходиться фантазировать. Так же произошло и с моей судьбой: она меня категорически не устраивала. Я мечтала об иных родителях, ином доме, иной школе – отсюда по большому счету вышло мое сочинительство. Это – варианты жизни, которые не могла воплотить в действительности. Quasi uno fantasia, как говорил Остап – Сулейман Берта -Мария Бендер –бей. Стремление чего-то добиться (ну хотя бы внимания) с помощью сочинительства пришло гораздо позже. Лет в 15, а пишу я с пяти. Просто я внезапно осознала, что в данный момент может стать только хуже. Тебе не помогут. И надо приспосабливаться жить в этом аду. Тогда я начала уходить в литературу, это было нечто вроде духовной эмиграции, потому что в России жизнь настолько невыносима, что выжить можно лишь одним страусам. Головой во что-нибудь зарыться, закрыть душу на сто замков – иначе никак. Конечно, определенная доля эгоизма, уязвленного самолюбия здесь присутствовала. Тебя унижают – а ты гордо думаешь сквозь слезы: на самом деле я хорошая, умная, меня ждет слава…

2. То есть литература изначально для вас была своеобразным хобби, а не профессией? И есть ли такая профессия – писатель?

Да, сочинительство для меня всегда было увлечением. Причем не единственным – я еще рисую, но рисую плохо, подражая Кандинскому. И литературу, и художества никогда не воспринимала как свою специальность. Это может быть и призванием, и смыслом всего моего существования, но я не хочу изображать из себя профессионального автора. Я дилетантка, я графоманка, я самозванка от литературы, пишу ради удовольствия – и в то же время не могу без этого жить.
А что касается писательской профессии, то это заблуждение досталось в наследство от советской эпохи. Возникший по велению свыше – или, кто не верит в свыше – сам по себе, талант опасен, ибо нельзя заставить настоящего сочинителя следовать одной идеологии. Он всегда в поиске, в пробах, диссидентствует, отрицает… Поэтому придумали искусственно взращивать советских писателей, создали для этих целей Литинститут, учили, будто творчество – это профессия, а не призвание. Я в это не верю. Выучиться на писателя невозможно, если не дано, то не дано. Из осла, пардон, как ни мучайся, коня не выкуешь…

3. Был ли такой момент в вашей жизни, когда почувствовали всю необходимость и незаменимость сочинительства?

Творчество у меня неразрывно связано с состоянием депрессии, недовольства, несчастливости. Поэтому пишу в основном, когда мне крайне плохо и душевно, и физически. Несколько лет назад я попала в крайне тяжелое положение – мне оказалось негде и не на что жить, а изменить это никак не удавалось. Столько вариантов перепробовала – и все бесполезно. Тогда я вспомнила, что еще в детстве представляла себя не иначе как известным автором. Мне ничего не оставалось, кроме как сочинять, чтобы не думать, не плакать, не сломаться. Выбраться из этой ямы стало возможно опять же держась за сочинительство. Иного выхода не предполагалось.
Я не могу сказать, что благодаря литературе все наладилось как по мановению волшебной палочки. Но за те чудовищные годы, когда вдруг вылетела из седла и кажется – выхода нет, я ощутила такую насущную потребность сочинять, что поверила: выкарабкаюсь! Хотя сначала я не думала, что теперь началось настоящее писательство – я решила вернуться на эту стезю после почти трехлетнего перерыва, и не была уверена, что навсегда.

4. Вы прошли опыт сочинительства «в стол», не для читателя – а легко ли после такого обратиться к коммерческим проектам, к тому, что текст должен приносить доход? Или у вас не было этой дилеммы?

Понимаете, я захотела публиковаться лишь когда прошла период литературного ученичества, стала уже более-менее самостоятельным автором. До того это была действительно некоммерческая, непубликуемая проза для себя – должна же я научиться писать достойные вещи! Потом, под давлением не очень приятных обстоятельств, я стала задумываться о том, что пора печататься. Это не значит сочинять ради денег – но из-за денег, конечно, тоже пишутся очень хорошие книги. Я выдвинула на первое место те сюжеты, которые в чем-то совпадали с современными бестселлерами, затрагивали актуальные темы – терроризм, политический экстремизм, национализм etc. Никакого насилия над своей музой я не совершала, напротив, работать над потенциально коммерческой литературой было еще более интересно. Я никогда не бралась за то, что не нравилось, меня невозможно заставить что-либо делать, если мне это невыгодно. Поэтому все интеллигентские разговоры о том, что коммерчески удачная книга – это обязательно некачественная халтура, рассчитанная на глупые народные массы, меня не касались. Думаю, сами писатели виноваты в том, что на книжных полках сейчас много абсолютно макулатурной продукции. Не хотите читать плохие вещи – пишите свои для среднего читателя с его незамысловатыми попсовыми вкусами! Так нет, им проще ругать глянцевых Робски-Жлобски, нежели самим сотворить бестселлер приличного уровня. Место массовой литературы никогда не пустовало, и не удивительно, что его заполнили произведения-однодневки, раз многие действительно способные авторы шарахаются от слова «бестселлер», не умеют пиарить свои тексты и самих себя тоже.
прошлого, 20 столетия, потому что изменился мир, родились несколько иные люди. Не призывая никого сбрасывать с парохода современности, я стараюсь продолжить старую классическую традицию российской литературы. Но и не забываю о том, что мы живем в эпоху глобализации, национальных конфликтов и террористической угрозы. Для кого-то слова о том, что после 11 сентября настала другая, более страшная, жизнь – очередной журналистский штамп, но я только тогда поняла, что наступил 21 век, и отныне все стало ясно – кто ты, откуда, для чего, зачем…

5.Ваш роман - «Синее небо, желтое поле» - а что заставило браться за альтернативную историю?

У меня в школе, а затем в институте были замечательные учителя истории – однокурсники с общими взглядами на эту науку. Они постоянно утверждали, что история не знает сослагательного наклонения – а я им не верила и мечтала написать книгу нереализованных исторических альтернатив. История была моим давним увлечением, поэтому я тяготела к историческим романам, к исторической фантастике. Ничего странного, что я захотела воплотить задуманный лет 10 назад проект. Меня подхлестывал успех альтернативной хронологии Фоменко-Носовского – боюсь, что он относится скорее к исторической фантастике, а не к истории в настоящем ее понимании. Я балдею от возможности поучаствовать в развитии по другой колее, перевернуть привычные представления…
Тем более во время сочинения этого романа я узнала, что общаюсь с правнучкой Войтевича – адъютанта гетмана Скоропадского. Я верю в неслучайные совпадения и поэтому решила немного исправить историю – даровать Украине свободу в 1917 г., а не в 1991, неужели вся ее недолгая независимость была напрасной? Да, после меня обвиняли в причастности ко всякой петлюровщине-бандеровщине, не замечая, что по своему направлению «Синее небо, желтое поле» выше одностороннего национализма, это ближе к государственной утопии, и, замечу, книга монархическая! Хотя в чем-то она пересекается с настроениями современной украинской литературы, например, с «Московиадой» Андруховича, а еврейская линия выдумана мной под влиянием романа Жаботинского «Пятеро», тоже не избежавшего легкого жовто-блакитного оттенка. Согласитесь, в типичном украинском националистическом сочинении не должно быть евреев, нельзя положительно изобразить русскую императорскую династию и уж тем более переносить действие в самостийный и незалежный Израиль…

6. Впервые вы «засветились» в Рунете повестью «Чернобыльский шлях», Чем она «зацепила» русских читателей, которым «чи Холокост, чи Голодомор – яка ризниця», и которым, по существу, надоели всякие страсти-мордасти?!

Там действительно много очень страшных вставок – т.н. «майсы», это малоизвестный у нас жанр «хасидим стори», хасидские истории, рассказываемые обычно цадиком в кругу учеников. Но написаны они были отнюдь не для устрашения, а чтобы избавить читателя от страха перед своей трагической историей. Понимаете, есть группа стран – Германия, Польша, Россия, отчасти Израиль и Армения, для коих прошлое все еще не перестало быть настоящим. Они живут памятью о произошедшей когда-то национальной катастрофе, ищут виновных… Разумеется, это безумно жестокие события. Забывать о них непростительно. Но если страдающий человек станет слишком часто обращаться к своей психологической травме, ковырять ее, то лучше не будет. И литература как раз призвана помочь снять эту травму, облегчить переживания. Что ж делать, если психоанализ на постсоветском пространстве приживается медленно, доступнее прочитать книжку, нежели решиться лечь на кушетку психоаналитика.
То есть творчество – вид общенационального психоанализа, «Фрейд для бедных»?!
Ага, получается, что так.
Но «Чернобыльский шлях» некоторые критики назвали феерическим умопомрачением! В повести имеется и бандеровец – оборотень, превращающийся в барсука, и гигантская летающая кобра, и даже лжемессия – сантехник! Не говоря уж о галерее монстров, монстрищ и уродцев, как среди зверей, так и среди людей! Один Коган чего стоит!
Кобру, между прочим, по ТВ показывали, и не 1 апреля. Вы будто ни разу в жизни не встречали таких, как Коган?!
Встречала, увы, и не раз. Они сейчас все в партию подались, сами знаете в какую.
Ну и славненько!

7. Вы из Орла, откуда вышли Тургенев, Лесков, Бунин, Андреев… Это влияет на вас? И что такое «орловская литература»?

Начну с возражений. Тургенев и Бунин жили во Франции десятилетиями, уж точно провели там большую часть своей жизни. Лесков сам открещивался от имиджа «орловца», Андреев был столичным декадентом. А еще из моего города вышли подзабытые писатели – Калинников, Потемкин… Что их объединяет? Да, родились в Орле, и только. Почти все – эмигранты. Такова судьба любого мало-мальски сообразительного человека. И я предчувствую, что вряд ли ее сумею избежать.
А литературы исключительно «орловской», конечно же, в природе не существует. Это красивый миф. Придумали его советские идеологи, когда потребовалось срочно заретушировать эмигрантство вышеупомянутых авторов. Вроде как физически они пребывали заграницей, но всей душою принадлежали орловским просторам. Орел ничем больше не известен, вот и претендует на гордое звание «родины классиков».
Из всего этого списка гением признаю лишь Бунина. И читаю «Жизнь Арсеньева» со страшной завистью, потому что это замечательный роман, а не только из-за землячества. Замечаешь, что улицы те же, проходишь мимо тех же домов, те же мысли, чувства, переживаешь сходные обстоятельства. Но прошло более века. Той России больше нет. Совсем отрицать это нельзя, но назвать себя орловской писательницей я не могу. И не хочу.

8. Но есть же настоящий орловский роман – «Царев Брод»…

Да, там почти все действие происходит в Орле 40 годов прошлого века. И название – от окраинной улочки у берега речушки Орлик. Но меня больше интересует сюжет этой книги, а не местность как таковая: она про жизнь в оккупированном городе, про коллаборационизм, про людей, зажатых между Сталиным и Гитлером. Меня много лет бесило (и продолжает бесить), что у нас осталось совершенно мифологическое представление о второй мировой. Советская власть уже скоро 20 лет как кончилась, а миф о «Великой Отечественной Войне» до сих пор жив, хотя и немножко мутирован. В «Цареве Броде» я буквально кричала, что во-первых, не было никакого народного единства (ага, при 10 миллионах коллаборационистов!) и называть эту войну отечественной – громадная ложь. Положили миллионы ни в чем не повинных людей просто за то, чтобы заменить нацистские концлагеря в Европе на не менее ужасные советские концлагеря. Вы представляете, что это значит – воевать за Сталина против Гитлера?! Я не призываю пересматривать итоги войны, это вообще-то не мое дело, но не вижу существенных различий между НКВД и Гестапо. Если судить по цифрам, Сталин выходит даже кровожаднее своего немецкого друга. Во-вторых, я устала сталкиваться с советскими штампами, по которым коллаборационист должен быть отъявленным мерзавцем или в лучшем случае психом, не отвечающим за свои действия. Герои «Царева Брода» - это умные и добрые люди, по своей воле сотрудничавшие с немецкой администрацией, а разочаровавшись в возлагаемых на нее надеждах, выбравшие «третий путь», не нацистский и не коммунистический – русское освободительное движение. И не их вина, что в тех обстоятельствах у этого движения практически не было шансов на победу. Что самое нетривиальное – здесь действуют нормальные человеческие существа, а не дегенеративные создания из советских книжек о войне. Например, Отто фон Фердинанден, из прибалтийских немцев, нацист – но спасает евреев, потому что ему, романтику и интеллектуалу, антисемитизм кажется неэстетичным, не достойным истинно германского духа. Это единственное его расхождение с любимым фюрером. А красавица Минхен, она же Галя Заславская, помогает вырвать хотя бы десяток своих соплеменников, которых таковыми не считает и вообще никогда не узнает о собственных еврейских корнях. Или сотрудники коллаборационистской газеты «Речь» - казалось бы, все ясно, предатели, черносотенцы. Но я добыла подшивки «Речи» в архиве и не могла оторваться от ее страниц! Честно говорю: это достойная журналистика, в чем-то пророческая. Мы сейчас еле-еле пришли к пониманию элементарных вещей, а они уже тогда многое знали. Сильнее всего меня потряс даже не анализ ситуации, не устаревший через 60 лет, а публиковавшиеся в ней рассказы, стихи, фельетоны. Многое не помешало бы издать сегодня. Но никто не возьмется – светит обвинение в пропаганде нацизма. Это печатать нельзя, зато «Майн Кампф» с Розенбергом продается на каждом углу. Я такого абсурда не понимаю…

9. У каждого писателя есть произведения, которые создавались нелегко, долго, меняли названия, расправлялись с действующими лицами, переделывались… Вам это знакомо? Или еще не подошло время?

Почему же? Я сейчас поглощена проектом, задуманным еще в 2001 году, вечером 11 сентября. Сначала он назывался «Эллия – Капитолия» - по городу, который хотели построить римляне на развалинах Иерусалима. Сюжет: молодой человек категорически не желает жить просто так, без ценностей, без веры, и отчаянно думает обо всем этом. Потом он неисповедимыми путями находит именно то, что искал и без чего не мог обходиться. С этого момента и начинается его настоящая жизнь, пора духовной зрелости, когда надо прощаться с полудетскими иллюзиями. Но ему очень, очень тяжело бросить войти в мир, не принадлежащий по праву рождения, мир религии, неизвестной его народу и одновременно – близкой… Это вроде бы о современном прозелитизме, не обязательно соотнесенном с конкретной конфессией, и о том, как жить после 11 сентября. Я хотела сделать героя отпрыском русских эмигрантов, недавно прибывших в США, и ставших свидетелями той трагедии. Но едва взявшись, сразу бросила. Слишком это было для меня болезненно, поэтому не могла продолжать. Тетрадку с набросками (там буквально несколько страничек) я выбросила. И лишь почти 6 лет спустя, в 2007, вернулась к тому проекту. Обозначила его по-новому – «Башня Сююмбики», т.к. действие перешло в Казань и было связано с башней местного кремля. Это такая долгая-долгая книга, в которой важнее не текст, а что за текстом, вся психология, символы, намеки, цитаты…
 И мусульманский вектор…
Вы думаете, мне хотелось скандала?! Поднимать больную тему всегда страшно, а замалчиваемую – вдвойне. Русский ислам – это вообще из области наших «табу», и смешно, что в «Башне Сююмбики» увидели чуть ли не апологию террора, один критик додумался своей «светлой головой» аж до того, будто я призываю всех немедленно устроить джихад. Тоже мне, эмир-динамит выискался! Потому что пора, я думаю, об этом говорить. Именно сейчас, не завтра, не в следующий понедельник, сейчас! Мне было неважно, станет ли роман «Башня…» лауреатом «Исламского прорыва» или нет, кто ее издаст или не издаст совсем… Когда я ее сочиняла, то не сомневалась: бить будут, денег не дадут. Ничего страшного в той книге не нахожу: все это взаправду, и признаюсь, все едва начинается…
Мода это или стремление просто уловить тенденцию?! Знаете, в 19 веке аристократия увлекалась Востоком, в моде был ориентализм, восточные мотивы, и некоторые помещики, оригинальничая, выстроили у себя в имениях минареты. Для приколу, как сейчас бы сказали. Ну и окрестности хорошо обозревать… Я тоже решила отдать дань этому, только не строительством, а творчеством. Потому что возводить минареты на якобы исконно православной Орловщине – занятие, признаюсь, небезопасное, даже на частной земле…

11. За «Еврейским проектом» многие видят вполне русофобскую, антироссийскую подоплеку. Вы согласны с этими обвинениями?

Прежде чем разбираться, русофобия это или что-то другое, надо бы понять мирок, в котором варятся современные литераторы. Ведь, скажем, Михаил Веллер – настоящий русофоб. И никто его за это не трогает, наоборот, все популярней становится. Или Проханов. А Латынина? Им почему-то можно. У меня же находят пару высказываний, с которыми я бы еще поспорила, и торжественно обвиняют в ненависти к России и русскому народу. Клеймо готово. Принцип у критиков один – что дозволяется мэтрам, то нельзя дебютантам. Сейчас литература постепенно уходит от обличительного угара 90гг., возвращается к классическим проблемам, к патриотизму. Русофобия перестает быть модной, но совсем из текстов не ушла. Сползла в андерграунд, и быть может, снова выползет, потому что недовольство своей страной остается. А когда вдруг находится человек, упрямо продолжающий говорить всякую «чаадаевщину», то его, ясно, клюют и терзают. По-моему, самые настоящие русофобы – это наши «патриоты»! То, что они выдают на публику – и является классической русофобией: они нам придумывают Россию, которая существует только в больном воображении. Ну какой западный русофоб на такое осмелится?! Его ж коллеги засмеют! Это вам не маркиз де Кюстин с невинным «сиденьем под развесистой клюквой»! У меня вообще складывается впечатление, что большинство «патриотических» писателей обитают не в России и даже не заграницей, а на другой планете. Эти «романы» я бы отнесла к социальной фантастике, причем самого низкого полета.
Может, они марсиане?
Все может быть! Или отрабатывают деньги разведок, что вероятнее.