Лиза

Петр Ильич продолжал заниматься судьбой молодого человека, который благодаря какому-то роковому случаю стал пасынком китайской семьи. Кто он и как найти его родителей? Будучи постоянным читателем «Зари» -- газеты, полюбившейся ему очень давно, Смирков не однажды находил в ней сообщения о потерявшихся детях и их розыске. Это в конце концов навело его на мысль о том, что какой-то свет на судьбу его подопечного могли пролить газеты, издававшиеся между 1910 и 1914 годами. После этого Петр Ильич стал частым гостем Главного архива КВЖД. Он перелистал немало пожелтевших от времени страниц «Харбинского вестника», прочел сотни объявлений и однажды наткнулся на краткое сообщение штаба Заамурского округа пограничной стражи, которое гласило:
«15 сентября сего года на одном из разъездов восточной ветки совершено нападение на почтовый вагон. При этом была окружена и полностью уничтожена многочисленная шайка хунхузов».
Газета датировалась 1911 годом, и тот год вполне мог быть тем годом, в котором похитили маленького Ваню. Но где были его родители, почему они не выкупили своего сына?
Смирков задавал себе этот вопрос постоянно и, когда он прочитал в газете это сообщение, ему показалось, что ответ близок. В Канлао могли подтвердить, откуда взялся Иван, но тот все еще считал себя китайцем, и приходилось ждать.
…Раиса Петровна жила на южном конце Торговой улицы, и Иван уже неплохо знал Новый Город. Но в Саманном городке, куда она послала его с какой-то бандеролью, он еще не был и долго искал нужный дом, потому что не знал грамоты. Выполнив поручение, он отправился в обратный путь и уже выходил с Ангарской улицы к железнодорожному переезду, как вдруг услышал крики о помощи; кричали за линией…
Иван, не долго думая, поспешил на выручку и очень скоро увидел девушку и двоих развязных парней, которые держали ее с обеих сторон за руки и явно над нею кочевряжились.
– Ты что, дуреха, орешь? Нельзя что ли разочек чмокнуть?
– Ну, паря-зараза, всю Модяговку оглушила!
Она билась в их руках, как горлица в силках, и действительно верещала во всю мощь своих легких. Но, увидев прохожего, девушка тут же замолчала и с надеждою посмотрела ему в глаза.
– Ой, идите сюда! Ой, спасите мня от этих хулиганов! – сразу позвала она на помощь, потому что почувствовала, что он готов за нее заступиться.
Иван быстро оказался рядом с нею и миролюбиво сказал:
– Ребята, надо отпустить…
Плечистые крепыши, оба ниже среднего роста, скуластые – типичные забайкальцы, удивленно посмотрели на Ивана.
– Ты что, паря, не русский? – спросил один из них, различив у прохожего небольшой акцент. – Вот и иди себе, куда шел! Сами тут разберемся…
Иван снова сказал, чтобы они отпустили девушку. Но в его голосе не прозвучала угроза, и крепыши решили, что перед ними – не ахти что, самое большое – кишкодум-интел-лигент, возомнивший себя рыцарем. Почесать кулаки было не менее заманчиво, и тот, что был справа, округлил глаза.
– Клавдий, он чо это? Хочет узнать, кто такие гураны*?
– Хочет, очень хочет, чтобы отлупцевали заразу! Щас он узнает. Минька, делай заход!
Они тут же отпустили девушку и, набычившись, обошли его с двух сторон. Долго не раздумывали; поплевали на ладони и, изготовившись к кулачному бою, набросились.
Но Иван не забыл уроки Лао Мына, и они пригодились ему в эту минуту. Молниеносный удар, называемый «сабля-рука», пришелся Миньке в бок. От «молота-руки» лязгнули челюсти у Клавдия. Минька теперь, лежа на боку, сучил ногами и глухо выл; Клавдий же тут же вскочил на ноги и, когда отошел подальше, крикнул:
– Слышь, немец? Еще свидимся!
Довольно скоро отковылял прочь и Минька и тоже погрозился:
– Ну, паря-зараза, еще поглядим, кто – кого!
После того, как «крепыши» ретировались, Иван спросил у девушки:
– Эти балбесы не вывернули вам руки?
– Еще немного, и это случилось бы, – сказала она и, восхищенно глядя ему в глаза, добавила: – Ловко вы их! Просто красиво даже…
– Хотите, я провожу вас? – спросил ее заступник.
– Да, пожалуйста, если вам не трудно, только я живу не очень близко. Это на Гиринской, рядом с Большим проспектом.
– Но мне это, можно сказать, по пути, потому что я живу сразу за виадуком.
Дорогой они познакомились… Девушку звали Лизой; она в этом году закончила гимназию, затем хотела поступить в ХПИ*, но потом передумала.
– Сегодня ходила к своей подружке, она живет на Хабаровской, и не заметила, как засиделась. Господи, как я напугалась этих хулиганов! И тут как раз вы… – рассказывала она. С Речной они повернули на Главную; по ней вышли на Большой проспект и пошли по нему.
– Ваня, а где вы научились так ловко драться? – спросила Лиза.
– Меня научил один китаец, его звали Лао Мын, – ответил Иван.
– А если бы их было четверо? Вы все равно побили бы их? – не умолкала Лиза.
Он сказал, что в этом не уверен, но постарался бы побить.
За разговорами они незаметно дошли до Гиринской, и, когда свернули на нее, Лиза вдруг спросила:
– Ваня, а вы русский? У вас есть небольшой акцент.
– Лиза, я китаец и только недавно научился говорить по-русски, – ответил он.
– Вы шутите? – девушка бросила на него внимательный взгляд и продолжала: – Ваня, вы можете быть немцем и даже евреем, но только не китайцем, потому что у вас голубые глаза. Признайтесь, что это была шутка!
Иван покраснел; ему было неудобно из-за того, что ему не поверили, но он не хотел спорить с девушкой и сказал, что он, в самом деле, пошутил.
Наконец они подошли к ее дому и остановились. Лиза поблагодарила его за спасение, но уходить не спешила и ждала, когда парень начнет договариваться с нею о новой встрече.
Но ее спаситель молчал, и вообще он вел себя несколько странно; говорил, когда она говорила, и молчал, когда молчала она. Он почти не задавал ей вопросов, смущался, краснел; часто затруднялся, что сказать по самому простому поводу.
«Какой удивительный парень. Бесстрашен с хулиганами, но застенчив и робок с девушками», – подумала она и сама спросила.
– Ваня, а вы не хотите увидеть меня снова?
– Хочу, если вы не против, – коротко ответил он.
– Тогда приходите завтра к этому подъезду, и мы сможем сходить в кино.
– Я обязательно приду, но только после пяти часов, – пообещал он, и она заметила, как он обрадовался.
– В таком случае я буду ждать вас, а пока до свиданья, меня уже заждалась мама. – Возле самого подъезда она обернулась и помахала ему рукой.
…Несколько дней назад Лизе Минеевой стало семнадцать лет. Это была симпатичная блондинка с очень выразительными голубыми глазами, и по ним можно было судить, что она добра и чиста душой. У нее была стройная фигурка, и вместе с этим у нее были точеные ножки и другие достоинства, на которые обращали внимание все без исключения молодые люди.
Папа Лизы работал в управлении КВЖД, а ее мама вела дом и воспитывала детей; кроме дочери у них имелись еще двойняшки – Борис и Глеб, которым было по шести лет, и на будущий год они собирались в школу.
Вера Николаевна очень любила своих детей, но воспитывала их в строгости и послушании. Она внимательно выслушала сбивчивый рассказ дочери об ужасном приключении и о том, как ее спас один молодой человек, и спросила:
– Лиза, а кто его родители?
– Мама, зачем я буду спрашивать об этом у своего спасителя? Ну, допустим, что его папа извозчик, что из этого?
– Как что? Если он кучер, то непременно пьяница, а яблоко от яблони…
– Мама, твои понятия давно устарели. Вон, в России, простые кухарки управляют государством! – спорила Лиза, но потом успокоилась и пообещала: – Ладно, не переживай, в следующий раз я обязательно спрошу у него, кто его родил.

                * * *

К новым условиям жизни Иван привыкал трудно… Особенно угнетала его опека Раисы Петровны, этой придирчивой чистюли. На первых порах ее требования казались ему странными и совершенно бесполезными. Она заставляла умываться его не только утром, но и вечером перед сном и при этом следила, чтобы он чистил зубы. Это мытье казалось ему бесконечным; он мыл руки перед едой, после посещения клозета и вообще, без конца. Особенно ему доставалось из-за ног. Иногда ни с того, ни с сего Раиса Петровна начинала нюхать воздух, а потом раздавался ее вопль:
– Ваня, у тебя опять пахнут ноги! Какой ужас! Ну-ка, ступай быстрее мыть ноги, да сделай это, как следует!
Каждую субботу хозяйка с благоговением снаряжала его в баню и провожала до самого крыльца, отправляя вслед разного рода наставления.
Но постепенно Иван понял, что такой образ жизни ведут все русские, и в этом есть добрый смысл… Ему теперь очень нравилось надевать свежие рубашки, ложиться в чистую постель, благоухающую ароматом свежести. Он своевременно наутюживал на своих брюках ровные полоски и до блеска начищал ботинки.
Иван охотно брился, ходил в парикмахерскую и с удовольствием занимался своей прической перед зеркалом.
«Я все больше и больше становлюсь похожим на русского», – делал свои выводы парень, но отнюдь не считал себя русским.
Он продолжал встречаться с девушкой, и они уже несколько раз ходили в кино. Но рядом с ней Иван постоянно робел, боялся что-нибудь сделать не так и из-за этого потерять ее дружбу. Это приводило его в отчаяние, и в конце концов он решил поделиться своими опасениями с Петром Ильичем.
…Все Смирковы были очень рады его приходу, но пожурили за то, что он долго не появлялся.
– Ваня, ты, кажется, загордился? – спросила его Татьяна.
– Нет, нет! Мне просто неудобно часто надоедать, – оправдывался Иван.
– Как можно такое сказать? – возмутился его словам Смирков, но потом заметил, что парень чем-то сильно озабочен, и спросил у него, почему он не весел и не в своей тарелке.
– У меня все в порядке, но мне нужен ваш совет, – ответил Иван и смущенно продолжал далее: – Петр Ильич, я познакомился с девушкой, мы ходим в кино, но я совсем не знаю, о чем говорить с ней, как себя вести, и все время боюсь, что она догадается, какой я болван.
– Ваня, а как ее зовут? Она красивая, и вы уже целовались? –засыпала его своими вопросами Катерина.
– Катя, перестань, ты еще ничего не понимаешь. Разве можно сразу целоваться? – рассердилась на нее Татьяна.
– Ну-ка, потише, сороки, – сказал дочерям Петр Ильич и, обращаясь к Ивану, продолжал: – Ты спрашиваешь, о чем говорить с девушкой и как себя с нею вести? Можно говорить обо всем, только не позволяй себе пошлостей. Вы ходите в кино? Поговори с ней о том, что тебе понравилось в кинофильме. Увидишь где-нибудь красивые цветы – восхищайся. Но если заметишь, что они девушке понравились, купи ей букетик. Имей в виду, что всем без исключения женщинам нравится, когда дарят им цветы! Можешь поделиться с ней некоторыми воспоминаниями.
– О жизни в китайской деревне? Но там было мало интересного. К тому же, она не поверила, что я китаец. И никто этому не верит! Почему так? – горестно рассуждал Иван.
– Ваня, неужели тебе до сих пор не понятно, что ты не китаец! – Смирков подозвал его к трельяжу и сказал ему, чтобы он посмотрел на себя. – Ты видишь, какие у тебя глаза? – продолжал он. – Они голубые, и таких у китайцев не бывает. Теперь посмотри на свой нос. Разве тебя никогда не дразнили «Та пиза*!?»
– Мальчишки обзывали, когда я был маленьким.
– Ваня, так китайцы обзывают только русских за то, что у них большие носы! Китайский нос небольшой, при этом сильно приплюснутый. Ну, и другие черты лица… Неужели они не говорят тебе о том, что ты русский?
– Петр Ильич, вы сначала объясните мне, почему я родился в китайской семье? Ведь моя мать – китаянка! – воскликнул Иван.
Смирков немного поразмышлял, прошелся взад-вперед по гостиной и, остановившись перед ним, продолжал:
– Ладно, теперь послушай о том, что я думаю по этому поводу… Ваня, ты родился в русской семье, но когда был маленький и еще ничего не понимал, тебя украли китайцы и увезли в свою деревню. Я не могу сказать – с какой целью, но украли. И в этом нет никаких сомнений! Да, китайская женщина тебя вырастила, но она не могла родить русского мальчика! Ваня, тебе нужно обязательно съездить домой и поговорить со своей приемной матерью. Мне нужно знать точно, как все было. Ты уже взрослый, и она обязательно расскажет тебе всю правду. Давай не будем откладывать это дело надолго. Завтра же скажи дяде Грише, что я дал тебе три дня отпуска, и отправляйся в Канлао.
В эту ночь Иван плохо спал. Он был потрясен услышанным, и все его существо протестовало; оно не было готово к тому, чтобы сразу отринуть то, к чему он привыкал с детства. Однако ж его мысли продолжали свой бег и наталкивались на разные превратности, которые нередко заставляли его задумываться над тем, почему он не такой, как все крестьяне в Канлао…
Утром, причесываясь перед зеркалом, Иван впервые в жизни усомнился в том, что он китаец.
На другой день пасынок китайской деревни отправился в Канлао и вечером уже обнимал свою мать. Он рассказал ей, как ему живется в городе, а потом со слезами на глазах попросил ее сказать ему правду относительно его происхождения. И Цин, поминая недобрым словом хунхузов, поведала без утайки о том, с какой целью был украден русский мальчик…
– Ма, а Ли Фэн не говорил тебе, в каком доме он меня украл?
– Нет, сынок, он этого не сказал, потому что рассчитывал вернуться. Но вскоре же по деревне покатилась молва о том, что русские стражники убили много хунхузов.
– Ма, я все равно тебя люблю…
– Я тоже люблю тебя, сынок, но отпускаю с Буддой, ты должен жить со своими – сказала Цин; затем она утерла рукавом слезы и продолжала: – Теперь настало время отдать тебе одну маленькую вещицу. Она висела на твоей шейке, когда Ли Фэн привез тебя к нам…
Цин долго копалась в чулане и наконец принесла нательный крестик с очень тонкой и хрупкой на вид цепочкой.
– Сынок, мне сказали, что это шибко дорогая вещица, но она поможет тебе найти своих родителей, и я должна отдать ее тебе.
…Петр Ильич был очень обрадован тем, что его версия наконец-то нашла подтверждение, и, забрав у Ивана нательный крестик, спрятал его в своем сейфе.
– Это единственная ниточка, которая приведет тебя в родительский дом, и мы должны беречь ее, как зеницу ока! – сказал он.
В конце октября в нескольких харбинских газетах появилось объявление со следующим содержанием:
«Молодой брюнет с голубыми глазами, примерно девятнадцати-двадцати лет от роду, разыскивает своих родителей. В раннем детстве он был похищен хунхузами и вырос в китайской деревне. Родителей не помнит, но сохранил золотой нательный крестик. Обращаться к Смиркову П.И. на Перевалочной пристани».
…Иван и Елизавета встречались уже около месяца, и вскоре после того, как он признал себя русским, ему захотелось рассказать ей о своей нескладной жизни. В тот день они долго бродили по унылым аллеям городского сада и прощались с летом. Осень чувствовалась во всем: в неласковом солнце, островатой свежести воздуха и грусти уходящей зелени…
Переменчивый ветер, как шалун, налетал на разноцветное убранство деревьев, срывал и перемешивал их одежды, образуя то пестрый дождь, то веселые табунки, несущиеся по аллеям сада. И только на канале находили себе покой постаревшие и никому не нужные листья. Но и здесь они сумели послужить красоте, соткав на воде удивительный ковер из багрянца и золота...
Они снова вышли на главную аллею, и немного погрустневший Иван сказал:
– Лиза, я хочу рассказать тебе о своей жизни… Давай, мы присядем на скамейку?
– Я уже устала и посижу с удовольствием, – согласилась она.
– Лиза, то, о чем ты услышишь, встречается нечасто, но судьбе было угодно, чтобы это случилось именно со мной…
Иван начал свой рассказ с того, как один хунхуз по имени Ли Фэн похитил одного русского мальчика и спрятал его в далекой китайской деревне. Он поведал ей о своем полуголодном детстве, о юности, которая прошла в изнурительной работе на гаоляновом поле вместе со старым дедом, о китайской женщине по имени Цин, которая стала ему матерью, о сестренке Мэй и ее раннем замужестве. Он скрыл от Лизы только маленький кусочек жизни – свое пребывание среди хунхузов. Так посоветовал ему Петр Ильич; она должна узнать об этом позднее, когда придет время.
Его более чем грустный рассказ длился около часа. Лиза слушала, затаив дыхание, и на ее глаза то и дело наворачивались слезы.
– Бедненький, тебе было очень плохо среди чужих людей, – прошептала Лиза, донельзя растроганная его повествованием. Затем она неожиданно потянулась к нему и поцеловала его в щеку.
Он смешался и не знал, как отреагировать, но потом взял ее за руку, благодарно посмотрел ей в глаза и сказал:
– Лиза, меня еще ни разу не целовала девушка, и я не знал, что это так приятно…
– Ванечка, когда ты был маленьким, тебя, наверное, обижали? Ведь ты был не такой, как все? – спросила она, чтобы замять разговор о поцелуе, потому что застыдилась своего поступка.
– Нет, в деревне ко мне привыкли, и мне очень повезло с приемной матерью. Цин – добрая женщина и не делала различий между мной и Мэй, – отвечал он и гладил ее руку.
– Да… Где-то в этом городе живут твои родители и даже не чают тебя увидеть. Но настанет день, и ты придешь домой. Я представляю, сколько будет радости!
– Я не могу себе представить свою настоящую маму.
– Ванечка, после того, как ты рассказал мне про хунхуза, который тебя украл, и про другое, в моей душе наступила какая-то перемена, – сказала Лиза и опустила голову.
– Тебе стало жалко меня? – спросил он.
– Да, и это тоже… В общем, я сама не знаю…
Уже темнело, когда Иван проводил ее до дома. Перед тем, как им попрощаться, Лиза сказала:
– Ваня, знаешь что? Я пока ничего не буду рассказывать маме. Мы сделаем это потом, когда найдутся твои родители. Мне кажется, что это случится очень скоро…

   *гураны - так иногда называли забайкальцев.
   *ХПИ - Харбинский политехнический интитут.
   *Та пиза (кит.) - большой нос.
               
                Продолжение следует...