Главное правило жизни. я нормальная

Я снова сделала это. Еще один плевок в молоко неба заканчивается на моем плоском челе, и склизкая жидкость сползает по неровностям черепа в горизонтальный разрез на кожаной его обивке, последнее препятствие на пути к влажной утробе, где она была продуцирована и будет погребена. Сложнее плюнуть себе прямо в глотку и много сложнее захлебнуться таким способом; поверхность же моего лица площадью, наверное, в несколько сотен квадратных сантиметров легкая мишень, - а орудия стрельбы биологическими жидкостями найдутся у каждого, и каждый ими пользуется по мере необходимости или по собственной прихоти, -  поэтому сейчас помимо смазанной косметики оно неровно покрыто лаком из женской слюны и мужской спермы. Кто знает, какого демона можно было бы вызвать, растворив в этой адской смеси кровь младенца. Кто-то знает... Кто-то хочет узнать... Кто-то узнает. Но я не верю в демонов. Тем более сейчас, когда мое отяжелевшее от притока крови порозовевшее грязное лицо покоится в вонючей промежности; все, что я хочу, - убраться скорее отсюда и никогда не возвращаться.
Видимо, уже подсыхающие оральные и генитальные дефекации оказывают сковывающее действие не только на мои внешние покровы, но и на внутренние органы, и я бездвижно продолжаю лежать и в оцепенении наблюдаю, как небо собирает складками туч свою кожу, я вижу, как набухает грузными сизыми влажными отеками его лицо, готовое низвергнуть свой холодный плевок в человечество. Более всего я желаю сейчас исчезнуть: растворить свои соки и мокроты, отвергнутые небесами, вместе с дождем в земле, а прах от иссушенного тела развеять по ветру. Кто-то скажет, что это невозможно, и проще всего мечтать о несбыточном, а не думать о насущном. Мне же очевидно бесплодие как земного, так и небесного бытия, а существование между ними в течение уже более двадцати лет для меня подобно пытке. Кто-то скажет, что такова жизнь. Да... но ведь я не такая. И кто-то улыбнется, засмеется, кто-то будет издеваться и кто-то заставит меня снова это сделать, а я не смогу отказаться. Наконец...
Будучи не в силах противиться бурному потоку совершенно одинаковых себеподобных, она перемещается в сторону, где должна находиться брешь во влажных объятиях душной ватной обители. Весь мир замер в ожидании: из своего последнего пристанища выброшен и падает объект настолько малый, что ни одна камера видеосъемки, ни один телескоп не смог бы запечатлеть его полет с земли. Если бы телерепортерам было известно ее имя, то прежде, чем разбиться, она стала бы суперзвездой; если бы можно было замедлить скорость ее движения хоть на полчаса, то в сетке вещания всех телеканалов это время заняла бы прямая трансляция с места событий, где возбужденная толпа преданных фанатов ожидает предмет своего обожания, а толпа негодующих консерваторов выкрикивает гневные проклятия, едва узрев малейший проблеск на фоне темного навеса; если бы она к всеобщему удивлению открыла в себе способность парить подобно птице, то на нее бы начали охоту, а ее убийца потом самовлюбленно возносил бы себя над остальными, которые бы в свою очередь самодовольно признавали, что они ничуть не хуже, просто менее удачливы. Если ее можно было бы спасти, никто бы этого не сделал... Так или иначе рано или поздно всему приходит конец, и, если бы она обладала человеческой сущностью, для нее была бы очевидна бессмысленность ожидания того призрачного момента, когда можно будет попрощаться с белым светом, черной тьмой и бесконечными разноцветными физическими материями, которым она впрочем уделяла бы гораздо меньше внимания, будь ее характеру присуща гипертрофированная категоричность, и жизнь ей представлялась бы необходимостью прясть рвущиеся в самых неожиданных местах одна за другой нити, только для того, чтобы болтаться в подвешенном состоянии над пропастью, или сомнительной потребностью разводить руками и дергать ногами, чтобы оставаться на поверхности мутного озера. Но так как перечисленным условиям и последовавшим бы за ними событиям не было дано осуществиться, с высоты несколько тысяч метров нечаянно сорвалась и неудержимо падает слишком малая, чтобы быть замеченной с земли, признанной или растоптанной ее обитателями, не умеющая летать и потому обреченная на скорую смерть, дождевая капля, которой не известно, как тяжело быть первой...
Еще недавно заполоненные толпами толкающихся розовых тел, завернутых в тряпочки, тесные пространства города в момент опустели, предоставив моему одинокому взору свои обнаженные тротуары, и вечерние фонари наливаются оранжевым светом, чтобы сменить на посту бессильное против безграничной тучевой завесы светило, которое, предательски укрылось с ее безопасной стороны, и, подобно преступнику, готово бежать за границу горизонта, спасаясь от праведного гнева недовольных обитателей постылой планеты, на которую с минуты на минуту обрушатся тысячи тон жидкости. Осуществляя миссию посланника небес человечеству, ты не могла избрать менее подходящего адресата. Даже, если бы я, что есть мочи в моем горле заорала, оповещая людское скопище о начале дождя, ужасающие звуки не проникли бы сквозь толстые бетонные и тонкие стеклянные защитные баррикады, разделившие мои голосовые связки и чужые барабанные перепонки, а душераздирающему крику не тронуть глухие сердца. Обвиняй себя не за то, что у тебя не было выбора, но за то, что ты сделала его. Ты похоронила себя в спутанных волосах, но не пробила сквозное отверстие в хрупких костях сшитого уникальной строчкой черепа и не застыла перед измученными моим мировоззрением глазами, вознаградив их страдания вечным созерцанием кристальной чистоты алмазного блеска, ты стала тем, кто проложил дорогу в вечность и открыл ворота в бесконечность, первым самоубийцей в своем роду. А небо маниакально капля за каплей посылает в жизненный путь бессмысленные без предыдущей и безысходные без следующей жертвы, и одна за другой в этом потоке умирают мои слезы...
Дождь отнюдь не сделал чище дорожку, начинающуюся от арочных ворот, к кирпичной кладке которых цементом прикована икона Христа, лишь собрал бесчисленные пылинки в грязные лужи, заполнившие неровности в асфальтовом покрытии, по которому ровным, но не очень уверенным шагом ступает одинокая ночная странница. Лицо как маска, скованная ужасом, широко раскрытые глаза, смотрящие прямо перед собой, потные ладони, учащенное сердцебиение, захлебывающееся дыхание - все выдает в ней страх, который все же не может побороть то, что направило эти стопы от родного крова, где уставшие надеяться на скорейшее возвращение дочери любящие родители, раздавленная отчаянием мать и обессилевший отец, пытаясь скрыть друг от друга переживания, доверив ожидание опустевшей комнате, одинокой постели и остывшему ужину, подались в объятия Морфея, к кладбищенской земле, где не могут очнуться ото сна мертвые. По острым прядям волос стекают прозрачные струи крови, выпущенной из небесных жил, и вены, также вняв вкрадчивому шепоту вездесущего бога суицида, выдали не без помощи категоричного как судьба острия лезвия ее секрет утопающему миру: она хочет умереть...
Жаль, что дождь не может идти вечно. Прохладные потоки дождевой влаги нивелировали бы отвращение, которое вызывает теплое течение жидкости из пореза на сгибе локтя по предплечью к запястью в ладони сквозь пальцы рук в щель между губами через препятствия ротовой полости в ненасытное чрево. Сколько же еще моему организму надо выпить жидкости, чтобы он никогда больше не мучил меня жаждой, и употребить пищи, чтобы он навсегда избавил меня от рутинной обязанности изо дня в день есть, загрязняя белоснежные зубы продуктами питания, перемалывая их в однородную массу, превращающуюся в червивом желудке в зловонные отходы, которые пробравшись через кишечный тракт к анальному отверстию, подобно царям, пришедшим к власти, навязывая мне свою волю, заставляют выполнять туалетный ритуал поклонения. Но я не раба дерьма, я его госпожа. Я сама себе и еда и вода. Я сильнее инстинктов. Я сильнее тела. Я сильнее вашего мира, что насрал на меня. Сильнее... Сильнее вас всех... Как приятно... Тепло... Темно... Кажется... я падаю... Нет.
- Упала?
- Придумала бы что-нибудь оригинальнее. Вены резать сегодня уже пошло.
- Где я нахожусь? И кто вы?
- Ты меня не узнаешь?
- Нет, я вас не знаю?! И... не вижу? Здесь нет света или...
- Ты знаешь меня.
- А имя у вас есть?
- Есть. Ведь ты меня позвала.
- Я? Я ничего не понимаю. Где я?
- Понимаешь ты все прекрасно да сказать не можешь.
- Что сказать?
- Ничего. Заткнись и слушай свой...
... приговор именем смерти.
Страшный самосуд рассмотрел с участием подсудимой в роли обвинителя материалы дела в отношении самой себя, ранее неоднократно замеченной в суицидальных помыслах в совершении тяжкого преступления, предусмотренного уязвленной совестью, установил: сегодня я проснулась по привычке очень рано по обыкновению вместе с тяжелыми мыслями, подавленным настроением и смутным чувством ирреальности открывшегося глазам объективного мира, который в солидарности с опомнившимся субъективным не давал уже готовому к кропотливой, а может и халатной аналитической либо синтетической, вполне возможно также, что синтетико-аналитической или аналитико-синтетической, не всецело изученной мной, не до конца, да и не от начала объясненной наукой работе, а может и деятельности, таинственному мозгу ни единой зацепки, позволявшей хоть смутно заключить о причинах моего пробуждения, ни одного повода отложить безответные вопросы на завтрашний день, проведя сегодняшний в недосягаемом царстве призрачных видений и впечатляющих гораздо больше, чем наяву, кошмаров. Остановив умственные рыскания на мысли "так было надо", я отправилась по привычному маршруту, посетив последовательно ванную комнату, туалет, а затем и кухню, где, как оказалось, всю ночь капала вода из небрежно закрытого крана. Употребляя холодный кофе на завтрак, я невольно вернулась к размышлениям о том, что же меня заставило проснуться, чем предстоящие сутки увещали мой разум вынырнуть из моря сладких грез в вакуум постылой рутины, и что мне снилось, если мозг предпочел пить из сосуда грязной реальности, наполненного едким гноем человеческой ненависти, горьким уксусом несправедливостей жизни, протухшей водой людского безразличия, кислотой невежественности и зловонными сточными водами, а не из безбрежного океана опьяняющей до беспамятства жидкости. Тяжесть в конечностях, неповоротливость туловища, головная боль, раздражающее перетягивание канатов во чреве и другие неприятные ощущения служили убедительным доводом в пользу того, что просыпаться сегодня не следовало, а начавшийся для меня день не сулил ничего хорошего, вместо этого навис угрожающе сверкающим над шеей лезвием гильотины. От дальнейших фантазий на эту тему мою голову избавил телефонный вызов, и мне почему-то вспомнился пафосный рекламный ролик, в котором девушке, решившей спрыгнуть с высотки, приходит сообщение о том, что ее любят. Спасителем оказался очередной озабоченный придурок, которому как и всем хотелось, чтобы я, встав на корточки перед его обнаженными чреслами, взяла в рот его детородный орган, и старательно собирая и расправляя складки из просаленной кожицы, вызволила порцию отдающей протухшими яйцами спермы из заключения в половых железах, в которых, как же как и обезьяноподобные существа на планете Земля, очень быстро размножаются хвостатые головастикообразные жители. Мне нужны были деньги, и поэтому я согласилась в условленное время сесть в условленном месте в определенную машину, которая к моему сожалению не имела тонировки стекол, поэтому мне пришлось провести достаточно много времени в бессодержательной беседе в компании извращенца в поиске безлюдного места. Таковых к моему удивлению практически не было - в спальном районе запущенный парк, который скорее являлся главной мусорной свалкой, с наступлением сумерек заполонила молодая алкашня и разнородная шушера, в заброшенных и как ни странно возводимых зданиях промышленной зоны, через которую даже не проходит ни один маршрут общественного транспорта, довольно уверенно обосновалась диаспора бомжей, принимающая в гости изредка забредающих сюда наркоманов, неустроенный спуск к реке, затерявшийся в блеске культурного центра, заняло что-то быдловатое, нагловатое, единодушно справляющее здесь свои естественные нужды. Несмотря на это, я нашла в этом крохотном, но густонаселенном и потому тесном городке для себя многие места, где раньше не бывала, узнала об улицах, названия которых никогда не слышала, обнаружила ветхие здания, о существовании которых и не подозревала. В одном из таких таинственных районов мне и пришлось делать минет этому жирному ублюдку, который вместо того, чтобы уделить все свое внимание управлению транспорта, весь путь держал свою потную ладонь на моих коленях и похотливо косился на мою грудь. Это был пожалуй самый отвратительный вызов за всю мою карьеру на поприще секс-индустрии: мало того, что лысый урод грубо вытащил меня за волосы из машины, швырнул на землю, и, схватив за нижнюю челюсть одной рукой, а другой прижав к своим гениталиям, заставил чуть ли не давиться членом, а когда оргазм был достигнут - естественно, я никакого удовольствия при этом не получила - размазал свои детотворные испражнения по моему испуганному лицу, так еще после такого унижения я не получила ни гроша денег и вынуждена была возвращаться домой в сумерках под внезапно нагрянувшим дождем через старое кладбище. Я шла по узкой асфальтовой дорожке, окаймленной надгробиями с крестами, венчающими зарытые останки того, что когда-то можно было называть людьми; я ускоряла шаг, испуганно смотря вперед, и ощущала чье-то дыхание на своей шее; я перешла на быструю ходьбу, когда явственно почувствовала, что кто-то идет за мной попятам, я почти бежала, отбиваясь от скользких черных теней, пытающихся схватить меня своими костлявыми руками; я уносилась прочь от мерзких призраков мертвых, которые больше не таились в листве, открыто посягая на мою жизнь; я в исступленном ужасе бежала по дорожке, когда, метнувшись в сторону от вылезшей из ограды темной головы еще одного проклятого фантома, задела раскинувшиеся ветви могильного древа, поскользнулась, упала на сырую землю и вспомнила...
В детстве мне часто снились кошмары, в которых всегда присутствовала в том или ином амплуа фигура моего отца. В тот день он вернулся домой как обычно поздно и как обычно пьяный, как обычно стал избивать мою мать, которая приходилась к его величайшему раздражению ему женой. Я в это время находилась в ванной, столь любимой мной, потому как это место представлялось мне подземным бункером, в котором можно безопасно укрыться, пока снаружи идет ожесточенная война всех против всех; только здесь, да и пожалуй в своей односпальной кроватке, я могла закрыть глаза, полностью расслабиться и получать удовольствие от своего тела, мышцы которого сейчас были чрезмерно напряжены от испуга, вызванного гневным оревом двух людей друг на друга, тогда как сегодня утром на кухне я видела, как они обменивались маслеными взглядами и любезными фразами, а позже у входной двери, которая мне всегда представлялась надежным заграждением, препятствующим проникновению безумств, творившихся на улице, в наш уютный семейных очаг, они подарили друг другу мягкие поцелуи и теплые объятья. Теперь же мои родители так увлеклись взаимной ненавистью, что ни один из них не обращал внимания на истерично кричащего и дико колотящего по пенной поверхности воду ребенка, а когда наконец дверь открылась, я увидела, что массовые беспорядки стихийным бедствием проникли и в это жилище, а его обитатели расположились по разные стороны баррикад, сложенных из сломанной мебели и разбитой техники. Мама велела мне идти спать в свою комнату, где я обнаружила на своей кровати дышащего алкогольными парами и пропахшего табачным дымом отца, который велел мне раздеться и лечь рядом с ним, в то время как сам он даже не снял обувь. Я долго не могла уснуть, мою тонкую шейку вдавила в подушку тяжелая волосатая ручища, зловоние перегара не давало свободно вдохнуть - мое второе убежище, где я всегда могла найти покой и уединение, превратилось в публичный туалет, причем мужской, в прямом смысле этого слова - мой папа меня обоссал, но этим не ограничился, потом он меня изнасиловал. Когда я отчаялась, что завтрашний день наступит, я заснула... С тех пор мне начали сниться кошмары. В одном из них я пытаюсь выключить звонящий будильник, так как боюсь разбудить спящего рядом черного быка, но у меня ничего не получается, и очнувшееся животное, голосом моего отца сообщив мне о том, что собирается убить меня, пронзает мою плоть в области таза огромными острыми рогами, и... я просыпаюсь. Сегодня впервые за много лет у меня вновь был подобный сон: в этот раз мой отец сам предстал предо мной в своем естественном одеянии и тяжеловесными ударами, каждый из которых озвучивался его глупым "бултых", он убил меня. Я долго не могла проснуться, зная, что мое тело сейчас лежит сейчас в постели, я смотрела в черную пустоту, или... скорее это я была черной пустотой... или скорее пустой чернотой, так как, если есть чернота, то это означает, что пустоты быть не может... но пустота тоже была и было все черно. Я умерла во сне - вот она причина моего сегодняшнего пробуждения.
Я сидела в грязи, обхватив намогильный камень, принадлежащий какому-то тупому, я уверена в этом, мужику лет тридцати-сорока, который, наверняка, тоже захотел бы трахнуть меня, как и все другие тупые мужики в его возрасте. Я ненавидела весь мир, но себя я ненавидела больше. Я плакала, освобождая лезвие от обертки. Я думала "так было надо" и вскрывала себе вены. Я умирала, сегодня я умерла...
Виновность подсудимой в совершении преступления против себя доказывается фактом суицида. Подсудимая признает себя виновной и приговаривает назначить себе наказание: за ненависть к жизни в виде продолжения существования подсудимой, за интерес к смерти в виде самоубийства по истечении срока существования подсудимой, за ненависть к себе в виде правил существования подсудимой, обязывающих ее до истечения срока существования не есть, не спать, не заниматься сексом (в том числе оральным).
Приговор обжалованию не подлежит.