Отрывки из детства. 1

Одиночество… Чувство, которое хоть раз в жизни испытывал каждый человек. Наравне с гневом и обидой. Но если они приходят в сердце  одновременно, останется лишь два пути. Из них первый – смириться и сдаться. Не поднимать взгляд. Забиться в угол и подчиниться тем, кто - навязчивой прихотью судьбы – сильнее. Исповедь непротивления. Но это только первый путь. Второй – затаиться и ждать. Ждать, чтобы бороться. Чтобы отомстить. Их так мало, людей, выбравших второй путь… их единицы. И они не умеют прощать и плакать.

… Худенький мальчишка с копной светлых спутанных волос водил кончиками пальцев по стеклу. Такому же грязному, как и детская ладошка. Как не по размеру большая выцветшая голубая рубашка, в которую зябко кутался подросток, словно постоянно мерз. Мир сквозь это стекло был однообразен. Но мальчик все равно упорно вглядывался в даль – остаться наедине со своим страхом было для него непереносимо. Кроме того, стоит лишь показать свою слабость, как они накидываются сразу. И хорошо, если заставят выпить свои горькие разноцветные таблетки – если они решат, что наступил очередной кризис, тогда следует укол. Или не один. И это во много раз больнее.
Мальчик поежился и подтянул колени к груди.
От точки укола словно разливается в крови кипящий металл, и тогда они называют это срывом. И держат, прижимая к полу и едва не ломая руки. Или бросают в белой комнате без окон, без стен – сплошное мягкое покрывало. И тогда бороться не с кем, кроме самого себя. И от бессилия остается только кричать… 
Но расплавленный металл остывает. Пусть не сразу. Несколько суток или недель, если они продолжают «лечить». Огонь стихает, и можно снова притворяться. И скрывать свой страх и постоянную боль, постоянную жажду движения. Они называют это ремиссией и сетуют, что она так непродолжительна.
Но когда-нибудь он вырвется. Пусть позже. Единственное, чего он боится – потерять себя. Потому что после каждого укола вспоминать становится все труднее. Потому что он уже не помнит своего имени. Потому что он уже почти смирился. Потому что ребенок не может противостоять всемогущим Взрослым. Тем, кто решил, что выжившему будет лучше в приюте. Они говорят, что заботятся о нем, и о десятках других. Они – святые братья монастыря Св. Катарины.

Они говорят, что ему повезло, и что в его судьбе принял участие сам кардинал. Они не знают, что бабушка из числа прихожанок тайком угостила его домашними порожками и плакала, приговаривая, что теперь уж и с детьми стал развлекаться д”Эсте. Они не знают, что он уже начал умирать в белых стенах монастыря. Они просто не видели его глаз.

Они тащат его к выходу, но у него уже не осталось сил, чтобы сопротивляться. Тащат к двум мужчинам в кроваво-алой форме. «Инквизиторы,» - вспоминает сквозь туман подросток и пытается хотя бы замедлить продвижение, за что получает прямой и беспощадный удар. Сползает на землю под ноги мужчин. Брюнет лениво цедит, что кардинал вряд ли будет доволен, если ему испортят новую игрушку, а второй – невысокий и рыжий – присаживается на корточки, и по-собачьи наклонив голову набок, с любопытством изучает «сокровище».
- Встать,- брюнет толкает подростка кончиком ботинка. Бесполезно… Он морщится, досадливо сминает сигарету и бросает через плечо, - Дуо.
Рыжик торопливо вскидывает голову, потом, спохватившись, подхватывает мальчишку на руки и встает одним плавным слитным движением. Перед тем, как потерять сознание, мальчишка еще успевает удивиться, насколько бережно и крепко держит его инквизитор.

Первое, что видит проснувшийся подросток – золотистый крест на алом фоне. Вспомнить… Он затравленно оглядывается, но, не обнаружив привычных трещин в потолке и желтовато-серых стен, немного успокаивается и переводит взгляд на стоящего у кровати человека. «Рыжик,» - вспоминает он прозвище, которое дал невысокому инквизитору.
- Дуо, - произносит он вслух непривычное чужое имя, слышанное в полузабытьи. Инквизитор радостно вскидывает голову и оживленно кивает. Казалось, он стоит тут очень долго и безмерно счастлив шансу пошевелиться. Подросток оглядывается тщательнее. Незнакомая, богатая обстановка. И нет решеток на окнах. И на стене висит зеркало… Он откидывает в сторону одеяло и подходит к зеркалу. Недоуменно смотрит на высокого юношу с длинными, неровными белоснежно-седыми волосами. Встречается взглядом с отражением. С серо-голубыми глазами отражения в зеркале. Неуверенно и осторожно кончики пальцев касаются гладкой поверхности, затем на стекло ложится узкая ладонь. «Когда я успел так измениться? Сколько времени прошло?» Но он ничего не произносит вслух, потому что любой вопрос может быть истолкован как начало нового приступа.
А инквизитор терпеливо ждет и не отводит взгляда теплых карих глаз от затылка мальчишки. Ждет, не зовет и не одергивает.
Он касается белесой пряди. Не веря, проводит по мертвенно-бледным, искусанным в припадках, губам. Он так привык видеть в зеркале вихрастого веснушчатого мальчишку с копной золотисто-русых волос и пронзительно-голубыми глазами. И отчего-то в новом облике сильнее всего огорчает именно отсутствие веснушек. Он знал, что люди меняются. Но не ждал таких перемен. Чужой человек смотрел в зеркало. Чужой человек с чужой душой. Больше не ребенок.

Он отрывается от зеркала и пристально смотрит на инквизитора. Больше нет страха. Не притворяться. Не верь. Не бойся. Не проси. Рыжик смущенно смаргивает, затем тянется к тумбочке и берет темный сверток, протягивает его подростку. И держит почти минуту, пока  тот медлит.
- Надень это, пожалуйста, - произносит инквизитор. У него мягкий голос, немного напоминающий ломающийся тенорок, и почти просительные интонации. Подросток разворачивает сверток, оказавшийся черной сутаной. Недоуменно переводит взгляд на «стража», который торопливо, словно извиняясь, поясняет, - Понимаешь, ты не должен отличаться от нас… от Инквизиции.
Он слишком удивлен отнюдь не приказным тоном, что беспрекословно надевает предложенную вещь. Оказывается, он так  отвык носить одежду по размеру. Передергивает плечами, но решает, что к этому можно привыкнуть. И с удивлением наблюдает, как ловкие пальцы рыжика воюют с застежкой и молнией.
- Тут фибула, ее трудно застегнуть, - тем временем поясняет инквизитор. – Ничего,  потом научишься, но пока можно и так, - он поправляет расстегнутый воротник сутаны подростка так, чтобы белоснежная рубашка виднелась симметрично. Пододвигает к зеркалу стул, жестом просит мальчишку сесть.
- Очень неровно, - произносит он, беря со столика ножницы. – Ты не волнуйся, я только подровняю немножко,- торопливо добавляет, увидев, как изменилась полудетская мордашка. Дождавшись настороженного кивка, рыжик берется за работу, с удовольствием моделируя прическу…

К удивлению подростка, не переносящего чужих прикосновений, неприятия к рыжику, увлеченно перебирающему его гриву, он не чувствует. Быть может, даже наоборот. Он прикрывает глаза, чтобы  обрезанные кусочки челки не кололи, и даже немного расслабляется. Привычного ощущения угрозы нет. Иллюзия безопасности?...
Наконец инквизитор заканчивает свою работу, стряхивает с сутаны обрезанные белые прядочки.
- Ты, наверное, голоден? Пойдем вниз. Ну пойдем же, - тянет подростка за рукав, чувствуя заминку. И мальчишка идет следом, доверившись иллюзии.

- Здесь можно пройти напрямую от столовой до сада, там пруд, тебе понравится, - рассказывает он подростку. Извиняющее заглядывает в глаза. – Я тебя не могу одного отпустить, понимаешь?
Но мальчишка почти не обращает внимания на спутника – настолько он привык к постоянному, даже еще более настойчивому, надзору. Он останавливается у колонны и, замерев, смотрит на игру солнечных лучей на дорожке из гравия. Двор монастыря представлял собой утоптанную серую землю, и поэтому столь незатейливое зрелище сейчас кажется ему волшебным. Инквизитор умолкает и заглядывает подростку через плечо, стремясь узнать, что так заинтересовало подопечного, но ничего особенного не видит. Тем не менее, терпеливо ждет, пока мальчишка соизволит оторваться от созерцания тропинки и продолжить путь.
- Эта дорога ведет к часовне, - пытается привлечь он к себе внимание. – Хочешь пойти туда?...
Однако ответ он получает не от подростка. Сзади раздается крайне недовольный голос:
- Бартоломео, я приказал тебе ждать, когда очнется кардинальский выщенок, а не устраивать экскурсии каждому новичку!
Мальчишка оборачивается одновременно с резко сникшим рыжиком и видит двух мужчин в форме. Первый – брюнет с циничным и лукавым прищуром, которого он уже видел у ворот монастыря. Второй – говоривший – высокий, поджарый, с короткой стрижкой и проседью на темных волосах.
- Брат Маттиас, командир… - рыжик поспешно склоняется, адресуя поклон скорее второму. Брюнет оглядывает шарахнувшегося назад подростка и тихо смеется.
- Одень пенек, станет как майский денек… Командир, из монастыря мы щенка вшивого забирали, а тут вон какая болонка, - он подходит ближе к мальчишке, вжавшемуся спиной в колонну. В глазах того, к кому обращался брюнет, появляется что-то, отдалено напоминающее интерес, а на лице рыженького инквизитора – отчаянное желание остановить брата во Христе, но под взглядом командира он не смеет ничего сказать.
- Надо отметить, у д”Эсте отменный вкус… иногда просыпается, - замечает брюнет и приподнимает голову мальчишки, нажав на подбородок двумя пальцами. Еще раз оценивающе оглядывает и, сделав шаг вперед, прижимается губами к губам мальчишки. И тут же резко отстраняется, вытирая белой перчаткой красную капельку.
- Вот точно щенок, - зло шипит он, пока подросток торопливо пытается стереть рукавом прохладный привкус мяты и аромат сигарет.
А мальчишку трясет. То ли от страха, то ли от отвращения. Или – просто от чужого непрошеного прикосновения. На рыжика такой реакции совсем не было…

… В монастыре книг было очень мало, да и то только на одну тематику. Но подростку это помогало хоть как-то обуздать постоянную жажду движения. Пусть ненадолго, но все же. А память – словно чистый лист, пиши на нем, что хочешь… По ночам он тихо шептал строчки из прочитанных книг, не замечая, что  воспроизводит целые страницы…

Не бойся, не проси… Он поднимает на инквизитора взгляд и очень четко проговаривает:
- «Потому предал их Бог постыдным страстям: женщины их заменили естественное употребление противоестественным; подобно и мужчины, оставив естественное употребление женского пола, разжигались похотью друг на друга, мужчины на мужчинах делая срам и получая в самих себе должное возмездие за свое заблуждение»…
- Послание к Римлянам Святого Апостола Павла, Глава 1, стихи 26, 27 - удивленно смаргивает рыжик, а брюнет просто ошарашенно взирает на юнца.
- Нашла коса на камень, – удовлетворенно резюмирует второй мужчина, которому лексика и бисексуальность брата Маттиаса доставляет немало проблем. Впрочем, брюнет уже отошел от шока и вновь лукаво улыбается.
- Ваше Преосвященство, да так даже интереснее… Может, оставим мальчишку у нас?...
Епископ раздраженно хмыкает.
- Наиграешься еще, пока кардинал соизволит за игрушкой своей явиться. Выборы Папы через неделю, а раньше он просто не посмеет так себя компрометировать… Имени отрока ты так и не узнал? – резко спрашивает он у рыжего инквизитора. Бартоломео отрицательно качает головой, затем спохватывается и вновь склоняется.
- Простите, виноват…
- Не особенно, - помощь приходит неожиданно от брата Маттиаса. – Ваше Преосвященство, не помнит это чудо как его зовут… Так братья сказали. И не отзывается ни на какое имя.
Епископ вертит перстень, раздумывая, потом слегка улыбается.
- «Камень»… Что ж, тогда так и наречем. Петром будет. Станешь отзываться? – мягко интересуется он у подростка.
Мальчишка поочередно смотрит на людей, взгляд останавливается на совершенно несчастной мордашке рыжика, чьи карие глаза словно умоляют не перечить. Вновь переводит взгляд на старшего мужчину, и кивает.
- Вот и славно, - начавший было хмуриться епископ вновь улыбается и уходит дальше, сделав знак Матиасу следовать за ним. На очередной поклон Бартоломео он просто не обратил внимания.

Дни следуют за днями… вереницей, чередой. Но уже не серой и постылой. Теперь подросток почти не замечает их. Огромный, чужой, не до странности не враждебный мир распахнул перед ним свои объятия. В огромном доме оказалась богатейшая – на взгляд мальчишки – библиотека, в которой ему никто не запрещал брать какие бы то ни было книги. Никто не запрещал гулять по тенистому саду хоть целыми сутками  - единственно, на чем  неумолимо настаивал рыжий инквизитор, это трида завтрак-обед-ужин. Без приема таблеток… Первое время мальчишка думал, что лекарства просто добавляют в еду, но это оказалось не так. Лучше становилось с каждым днем, но он отчаянно боялся приступа. Вдруг тогда волшебная сказка закончится?...

…. Говорят, что именно то, чего больше всего боишься, обязательно случится. Случилось. Ночью. Он проснулся от собственного крика. Что снилось… калейдоскоп полустертых картинок из прошлого. Свет-смех-боль-кровь-пряно-тошнотворный аромат… Он рвался из чьих-то крепких рук. Бесполезно. Приступ паники, новый, почти звериный крик-вой. И чей-то шепот, мольба очнуться… Держали, прижав всем телом к кровати, распяв руки. Профессионально так. И совсем не больно, как это было в монастыре.  Подросток стих. Вдохнул теплый запах машинного масла, отчего то имевшего терпко-солоноватый привкус. Запах, уже ставший знакомым, привычным, успокаивающим.
- Дуо, - ставший от крика сиплым голос не слушался, но инквизитор понял. Поднялся над мальчиком, тревожно заглянул в перекошенное лицо. Удовлетворенно кивнул и отпустил распятые руки.
- Все хорошо, ты в безопасности, - ровно заговорил он, поднимаясь с кровати и привычно замирая восковой статуей у изголовья. – Включить свет?
Подросток замотал головой, резко сел. Обхватил себя руками за плечи, замерзая от своих видений, качнулся из стороны в сторону. Вскинул голову, жадно глядя на рыжика, протянул вперед дрожащие пальцы.
- Дуо… Плохо, - прошептал так и не выросший ребенок, жалко протягивая вперед руку, словно просил подаяния. Инквизитор растерянно переступил с ноги на ногу, явно не зная, что делать.
- Дуо… - голос стал совсем больным. Подросток подобрался к краю кровати, вцепился в край алой мантии и с нечеловеческой силой потянул к себе. Инквизитор послушно шагнул вперед, но его продолжали тянуть. Бартоломео наморщил нос, вспоминая возможные действия, и, помедлив, сел на кровать рядом  с подопечным. Мальчишка словно только  этого и ждал. Цепкие лапки обвились вокруг шеи, грозя придушить, зарылись в рыжие вихры. В тяжелую красную ткань на плече уткнулась мальчишеская заплаканная мордочка. Пальцы скомкали воротник, проскребли по шее инквизитора, который уже воспринимался не иначе как защитник. Подросток недоуменно замер. Провел кончиками пальцев еще раз… Жесткий металлический кусок никуда не исчез. Забыв о себе, он торопливо дернул фибулу, перегнулся, рассматривая.
Рыжик покорно наклонил голову, подчиняясь угловатым мальчишеский движениям. Хотя его поза и не изменилась, но казалось, она стала очень… обреченной, пока он терпел исследовательские действия паренька на своих разъемах.. И очень удивился, когда мальчишка вновь обнял его за шею, устроился поудобнее на плече, и, засыпая, пробормотал:
- Я знал, что ты не человек…

Три месяца… три долгих проклятых месяца прошло с тех пор, как брат Маттиас последний раз шел по коридорам Штаба Инквизиции. Три месяца, 94 дня… с того момента, как завершился конклав и новым Папой Римским был избран – не без влияния сводных брата и сестры – щуплый, вечно всего боящийся подросток. С того момента, как д Эсте, проиграв, отправлен был в ссылку… Три месяца смут и восстаний.  Три месяца… И вот, наконец, Маттиас получил разрешение вернуться. Медичи отправил его контролировать граничащие с Альбионом провинции вечером того же дня, как стало известно имя нового Папы. О ссылке бывшего сюзерена Инквизиции он узнал уже в дороге… как и о том, что герцог Флоренции стал кардиналом.
Дьявол жадно оглядывается, ища кардинальных перемен… Собственно, чувствуется, что Инквизиция забрала себе весьма много власти. Примерно половину – а вторая досталась дочке прежнего понтифика – Катарине Сфорца. Медичи оказался талантливым организатором и харизматичным лидером – что и помогло ему удержать в руках своевольную организацию с военным внутрирежимным распорядком. Да и идеалы оказались схожие…
Маттиас в целом доволен ситуацией – разве что не мешало бы с дороги поспать…
- Смотреть надо, куда идешь, - ворчит он на едва не влетевшего в него мальчишку-курьера, а потом некоторое время недоуменно смотрит вслед. Или он ошибся?... С другой стороны, вряд ли кардинал Медичи дал бы себе труд возиться с тем ребенком, которого приволокли в последние недели по приказу д Эсте… Красивый был парнишка, жаль, что сумасшедший… Правда, жалко его. По лицу Маттиаса проходит тень. Верно, отдали обратно в этот монастырь, а ведь мальчонка только-только в себя приходить начал… Смелый, наверное, был бы парень, если судьба сложилась по-другому… Он же ото всех шарахался, да вот явился к нему сам. Да еще не то с просьбой, не то с требованием, на которое и нормальный не отважился бы. Ага, именно потому, что нормальный…
«Нет, ошибся», - решает инквизитор и продолжает путь, чуть улыбаясь воспоминанию.

Маттиас возвращался очень поздно, даже вернее сказать будет, что слишком рано… Возни с засбоившими системами киборга было многовато, но время не давало поблажек. Да еще и издевательское епископское «Маттиас, можешь чинить это хоть до бесконечности, но за кардинальской игрушкой приглядывать сам будешь!» Да уж, нашли няньку… Правда и кандидатура гарда из НС-серии была столь же нелепа, но к Дуо подросток привязался враз и серьезно. И хоть слушался… Инквизитор подавил тяжелый вздох. Завтра он закончит, и все… Уберется этот живой искус с глаз долой. Нескладный, сутулится, не дотронешься – шипит… А Дьявола все равно тянуло. Видимо из-за серо-стальных, полных безумием глаз, из-за того отпора, который он получил в первый раз…
Маттиас берется за ручку двери в келью и неожиданно понимает, что его тянут за рукав. «Это еще что за новости?!» - он резко оборачивается и пытается приветливо улыбнуться дернувшемуся в сторону подростку.
- Ну а ты чего не спишь? – он тщетно пытается, чтобы его голос звучал помягче. – Петер…
Мальчишка напряженно вслушивается в интонации, и, решив, что угрозы нет, подходит поближе. «Хоть на имя отзывается,» - думает уставший техник. Кстати об имени… как-то незаметно данное епископом имя «Пётр» трансформировалось в «Петер», и всех – в смысле, и Дуо, и Маттиаса – это вполне устраивало. Да и подросток быстрее отзывался, видать, тоже понравилось.
- Петер… Либо говори, что ты хочешь, либо заходи… Я устал, - слегка раздраженно произносит он и заходит в келью, отметив, что парень остался на пороге. Коту – на стул, сутану – туда же… «Он хоть что-нибудь скажет?» - начинает злиться он, и ответом на незаданный вопрос звучит:
- То, что говорят про кардинала д Эсте – правда?
«Не было печали…» - Маттиас позволяет себе запустить рубашку в угол, давая выход раздражению.
- И что же именно говорят, Петер? – а голос звучит столь же ровно и спокойно. И тут мальчик выдает. Явно цитируя и в таких выражениях, что Маттиас первую минуту молчит, соображая, где он такого набрался… Так и не придумав ничего путного, он кивает.
- Правда.
«И что ты делать будешь?» - с любопытством взирая на сникшего подростка. – «Али сбежать попробуешь? Тебе же хуже будет, дурачок…» Но светловолосую головку явно занимают мысли поинтереснее побега. Он поднимает голову, и наемник поражен, насколько чистыми и ясными становятся его глаза. Практически – нормальными… И кулаки сжаты. Добела.
- Тогда… - тихо произносит он и замолкает на секунду. – Тогда я хочу, чтобы ты был первым…

Алая кардинальская мантия на ди Медичи смотрелась непривычно и как-то… торжественно. Маттиас не удержался, залюбовался… Отчет, доклад, вопросы, комментарии… Сюрприз поджидал техника в конце аудиенции, когда дверь в кабинет кардинала бесшумно открылась и проскользнул тот мальчишка, который его чуть не сшиб. Дьявол привычно лукаво улыбнулся случайному знакомому – и понял, что челюсть надо срочно ловить. Ибо темные глаза встретились взглядом с серо-голубыми. «Не ошибся?!»
- Ваше Высокопреосвященство… вы не избавились от… этого? – Маттиас скопировал интонации кардинала, когда тот говорил о киборге.
«А он стал выше Дуо…» - подумал он, с изумлением разглядывая растерянно шагнувшего назад юношу. Теперь тот стоял за плечом НС, и разница в росте была очевидна. Черная сутана без знаков различий, заблестевшие светлые волосы с непередаваемым, неестественным оттенком… «Да и осанку кто-то ему явно ставил», - отмечал инквизитор, оценивающе разглядывая стройную фигурку и грозившие в недалеком будущем развернуться плечи.
- Его зовут Пётр. Сомневаюсь, что ты забыл, - голос кардинала звучит неожиданно резко. – Пётр Орсини. Изволь так и звать.
«Пете-ер», - мылено тянет Маттиас, поправляя кардинала, и склоняется, прижав ладонь к груди. Выпрямляется, получив разрешение удалится, и напоследок ловит взгляд серо-голубых глаз. И вторично едва не роняет зубы на пол, ибо улыбка – пусть и едва заметная, уголками губ – у мальчишки просто потрясающая… Единственное, что кажется живым на неподвижном, маской застывшем лице – улыбка. И еще – глаза.
«Кажется, искус только приблизился и обрел плоть», - уныло решает наемник и покидает кабинет.