Для гусениц с прозы

Пользуясь словом для передачи настроения, информации, душевных порывов, а иногда просто, для развлечения, писатель создаёт вокруг себя особую ауру. Поток живой энергии, сотканный из эмоций, надежд, чаяний, мыслей передаётся читателю, распространяя сияние обособленного организма творца. Через глаза и разум, автор заставляет менять настроение того, кто обратил внимание на его произведение. Именно от автора зависит, что случится с читателем после точки в последнем предложении.

Писатель нынче грустит. Он полон тоски и неудовлетворённости, возможно из-за не сложившейся судьбы, неудач и неурядиц в собственной жизни, и готов выплеснуть на бумагу, в монитор, в сеть весь этот душевный мрак. Грусть всё глубже просачивается в складки одежд, в которые мир заворачивает себя, пытаясь укрыться от зноя горячих новостей, обжигающего холода безразличия окружающих. Сотканная из непрочных нитей страха броня, ложится на тело общества слой за слоем, скрывая фигуру, которая из достойного вида человека превратилась в аморфное нечто, называемое социумом.

За всеми этими одеждами, солнце давно перестало щекотать поры на коже индивидуальности. Всё скрыто и закутано, спасаясь не только от боли, но и от приятных ощущений, от необходимого жизни света, от свежего дыхания, от чистого воздуха. В головах давно сидит страх, прилипший к потному существу, спрятанному в укрытии. Этот страх переполняет и рвётся наружу, попадает в повседневный разговор, в миниатюру на бумаге, рассказ в журнале, в повесть, роман, опубликованный в Интернете.

Приоткрыв лицо, в надежде увидеть лучик света, другой возьмёт и прочитает то, что вывел ровной строкой размноженный собственным затворничеством страх. Пусть буквы не дрожат, но разум содрогается при каждом прочтении, снова прячась в громоздких одеждах, питаемый ужасом и безысходностью оставленными на листе. И словно куколки, противные личинки, подвешенные на ветвях дерева жизни, уже не видим света и не надеемся вкусить прозрачного запаха свежего дыхания ветра перемен. Ведь здесь темно, тепло и сухо, и что там мир с его светом, тоже обжигающим и ранящим. Плохое запоминается лучше.

Читая последние произведения на ПРОЗЕ, я всё больше склоняюсь к мнению, что авторы публикуют мимолётные, неоконченные тексты, где есть боль, тьма, уныние и проблемы. И мало кто размышляет и пишет о том, что будет дальше. Наверное, из-за страха ошибиться, не увидеть то самый лучик, который щекотнёт нервы и принесёт будоражащее чувство радости. Из текстов ушла надежда, вера в то, что всё будет хорошо, что можно выбраться из кокона и вновь жить в мире. Всё больше стен типовых квартир, прокуренных кухонь, пышущих электронными лучами экранов и мониторов. Всё меньше природы, жизни и открытых окон. Есть исключения, не спорю, но воспринимаются они всё больше как фантастика, как сказка, неправда и невозможность стать реальностью.

Страх закрыл последнюю щель на пути к сердцу, талант и мысли крутятся в замкнутом мире отдельных квартир и тонированных автомобилей. От этого на ум приходит только то, что стало близким, с чем живёшь изо дня в день. Безнадёга, неуверенность, неверие и вера в безысходность. А ведь и правда, куда идти, если куколка замотана от пят и до ушей, перестав быть прожорливой гусеницей. Мерно сопит в полудрёме, иногда выдавая букву за буквой, строка за строкой. Но я верю, что в один час, в одно мгновение, из миллионов тесных и душных жилищ на свет выпорхнут прекрасные, разноцветные бабочки. Их полёт невозможен без воздуха, их жизнь немыслима без света, их цель – внимание друг к другу, их существование в пропитании нежным нектаром дивных цветов. И мир устроен так, что всё, что нужно для жизни, полной, светлой, насыщенной, в природе уже есть. И наши инстинкты, наши рецепторы, глаза и уши, способны увидеть, почувствовать и вкусить. Нужно только выбраться из кокона, впустить в свой замкнутый мир яркий свет, громкие звуки, добрые мысли, дела и поступки. От этого всем станет лучше, веселее и радостней.

После любви, появятся новые личинки, подвешенные вниз головой к ветвям вечного дерева, в тени его листвы, в прохладе, в сумерках обмотанного плотным шёлком пространства. И это неизбежно. Как неизбежно и то, что гусеница станет бабочкой. Вот только все ли гусеницы верят в то, что смогут летать? Они, чьи многочисленные лапки однажды могут превратиться в крылья. Чьи усики смогут различать нектары, запахи и покрываться разноцветной пыльцой. Или большинство так и останется сидеть в своей сумрачной коморке, с задёрнутыми наглухо шторами?

Если не писать о том, что неминуемо случится, те, кто читает, действительно поверят в безвыходность, ненужность свободы, невозможность полёта. Незнающий о своём предназначении не может дать тех ощущений, которые ждут от него читатели. Произведение не может состоять из двух абзацев пересказывающих пережитый сон, приснившейся во мгле закрытого мирка. Если рука тянется писать, то разум должен выплёскивать на бумагу не только собственные страхи, но и чувства, интуитивно говорящие, что есть за стеной мир, полный красок, сильных впечатлений, любви и радости. Без этого не смогут расправить полноценно крылья те, кто внемлет искусству владения словом. Не поверят, не поймут, не проснутся. А цветы, луга, поля и просторы ждут нашествия существ, порхающих в чистом воздухе открытого мира, безграничной вселенной, полной неожиданных, новых мыслей, чувств и ощущений. Цветы переполнены нектаром, солнце греет, ветер ждёт.