Глупая история с печальным концом

Табачный дым, казалось, полностью вытеснил воздух из комнаты. И Игорь в своих огромных плюсовых очках, чуть не вдвое увеличивающих его красные, воспалённые и возбуждённые глаза, показался мне удивительной диковинной рыбой, плавающей в дымном аквариуме комнаты. Сходство с рыбой дополнял его ярко-красный маленький ротик, беспорядочно и бессвязно извергающий бесконечные пузырьки слов,:
- Ты понимаешь, старик….Ты не обращай внимания… Садись, где хошь…Гениальная идея, старик! Ну, сбрось эти книги, к чёртовой матери…Да нет, нормально всё…Не в этом дело – идея, старик, гениальная, я говорю…Я теперь роман пишу…Что работа?! Бросил, к чёртовой матери… Да ты что, совсем меня не слушаешь – я ж тебе говорю, я пишу гениальный роман…
Я понял, что его посетила очередная гениальная идея. С завидной регулярностью они посещали и, к сожалению, почти сразу же покидали его. Игорь был очень увлекающимся человеком, но ни малейшим трудолюбием он наделён от природы не был. Вся его комната была заполнена «результатами» его трудов – недописанными рассказами и пьесами, незаконченными рисунками, какими-то зарисовками, набросками, беспорядочно разбросанными тут и там. Оценить его идеи не представлялось возможным – незаконченных вещей он никому не показывал, а закончить хотя бы одну было выше его сил. Впрочем, он мне всё равно нравился – хотя бы своей вечной уверенностью в гениальности посещавших его идей. Их сущность он тоже никогда и никому не открывал, но его кипучая энергия заставляла всех нас ему верить. Было нас не так уж и много, всего трое – он, я, да Леночка. Мы с ним были непризнанными писателями, а Леночка – нашей добровольной поклонницей, помощницей и музой по совместительству. Хотя, может быть, писатели – чересчур громко сказано. Игорь пока не закончил ни одной своей вещи, как я уже говорил, а у меня поднакопилось с десяток рассказов, которые, честно говоря, не очень-то нравились и мне самому. То есть когда я их писал, они мне казались хорошими, и даже первые пару месяцев я их с гордостью и удовольствием давал читать всем своим знакомым, которые, возможно из вежливости, дружно ими восхищались. Но чем больше времени проходило со дня их написания, тем больше я находил в них слабостей, неточностей, натянутостей. Переписывать их заново мне не хотелось, все эти рассказы были откровенно слабы и не умны. И я прятал их подальше в свой письменный стол и брался за следующие, и снова радовался. И считал себя писателем. Теперь, по прошествии стольких лет, я вспоминаю это с улыбкой. Но заглянуть в нижний ящик стола, набитый старыми потрёпанными рукописями, я боюсь. Однако, разговор здесь не обо мне. Об Игоре и его гениальном романе. В тот день я впервые услышал о нём.
- Да, так вот… Идею, конечно, не буду рассказывать, не обижайся… Да не сопрёшь, конечно… Я лучше тебе потом почитаю…Свежесть новизны, понимаешь… Нет, на этот раз не брошу… Гениальнейшая идея, старик… Как можно, что ты… Да я уже четвёртый день, не разгибаясь, пишу… Ленка заходила, да…Нет, сыт, сыт… Да до того ли…
Не желая мешать ему, я в тот день не засиживался. Игорь в творческом настроении – это зрелище редкое и не для слабонервных. Однако, любопытство не давало мне покоя. В последующие несколько дней я постоянно заходил к нему, но он настолько был погружён в свой труд, что почти не обращал на меня внимания – только строчил и строчил что-то на листах бумаги и время от времени сбрасывал их, полностью исписанные, на пол, уже покрывшийся толстым ковром из этих листов. Да и запашок в его комнате был тот ещё – видимо, для поддержания тонуса Игорёк частенько прикладывался к бутылочке. Вскоре в дальнем углу его комнаты выросла целая батарея пустых бутылок. Я поговорил на эту тему с Леночкой, однако она с гневом опровергла мою мысль, что поставщиком спиртного является она. Видимо, Игорь изредка всё же прерывал свою писанину и выбирался на волю. Это меня немного успокоило. Всё-таки в его трудовом порыве было что-то весьма для него неестественное. Но все мои попытки поговорить с ним на эту тему не увенчались ничем.
Впрочем, где-то через неделю, он сам заговорил со мной. В этот день я впервые застал его не за работой. С трагической миной на лице, Игорь сидел на полу и выпивал. Был он уже изрядно под хмельком, и на моё приветствие ответил скорбной гримасой.
- ****ец, старик…вдохновение ушло…заколодило меня… - казалось, он и обращается исключительно к самому себе. – Надо же, столько дней… Такая идея… Гениальная ж идея, старик…  И – кранты… Какой отдых, к чёртовой матери, что ты, блин, издеваешься, что ли? Ты ж меня не хуже меня самого знаешь… Промедление, остановка, подобны смерти… Я, старик, такую идею убить не могу… Ты иди, старик, не мешай… Да всё в порядке будет… Я выход найду… Стимул мне сейчас нужен, а не отдых… Давай, старик… Я ещё тут подумаю…
Следующий этап развития этой истории начался с Леночкиного звонка. Безо всякого вступления она выпалила:
- Сергей, Игорь отказывается от еды!
Я ничего не понял.
- Что значит – отказывается? Голодовку объявил, что ли?
- Да нет, но он ничего не ест. Я ему всегда оставляю что-нибудь покушать на столе, а он в последнее время ничего не трогает. И, знаешь, вид у него какой-то нездоровый. Я за него очень боюсь. Ты бы зашёл, поговорил с ним, а то он меня совсем не слушает…да и взгляд у него какой-то больной, ну я не знаю… понимаешь, Серёжа, я боюсь, не сошёл ли он с ума.
У меня не было никакой уверенности, что Игорь хоть когда-нибудь находился полностью в здравом уме. Может быть, этим он мне и нравился. Впрочем, Леночкино беспокойство я понял и зашёл-таки к Игорю. Он осунулся и похудел, и всё так же сидя у стола, лихорадочно писал. Пол уже сплошь покрылся исписанными листами. Мой приход он оставил незамеченным, как и мою попытку с ним заговорить. Он просто сидел и писал, писал, не поднимая головы. Лишь когда я поднял с пола один из исписанных листов, он вскочил, вырвал его у меня из рук и завизжал, дико выпучив на меня свои огромные, безумные глаза.
- Какого чёрта вы все здесь отираетесь?! Что вам всем здесь нужно?! Пошли все на…
Дальше ничего интересного он не сказал. Сплошная матерщина минут на семь. Я плюнул и ушёл. Успокаивать истериков с манией величия я не собирался, а к нормальному разговору он был, видимо, не склонен. Впрочем, какое-то влияние на него мой визит всё-таки оказал. Игорь снова начал есть. Причём в кошмарных, по Леночкиным рассказам, количествах. Мне пришлось помочь ей деньгами – одна она его аппетит поддерживать не смогла. Правда, период обжорства прошёл быстро. Но в это же время стали куда-то исчезать из его комнаты вещи. Сначала магнитофон и телевизор, а потом и книги. Исчезновение книг насторожило меня – я знал, с какой любовью и трепетом, он к ним относился. Я не мог понять, что могло заставить его расстаться со своей библиотекой, тем более, что он был настолько погружён в написание своего романа. Но новые мои попытки поговорить с Игорем закончились так же плачевно, как и предыдущие. Если Леночкино присутствие он ещё терпел, то при одном моём появлении он срывался с места, и пытался вытолкать меня из своей комнаты. Сил у него почти не было, весил он не более пятидесяти килограммов. Но, конечно, драться я с ним не собирался, а просто уходил.
Конец же у этой глупой истории, как я и предупреждал, был очень печальный. В очередной из своих визитов Леночка нашла его мёртвым, всё так же сидящим за столом и сжимающим в окоченевших синих пальцах авторучку. Был врач и была милиция. Был диагноз – передозировка наркотиков. Игорек, оказывается, кололся какой-то дрянью. Только тогда нам с Леночкой стало понятно его неестественное возбуждение, странное трудолюбие и болезненная нервозность. После того, как сотрудник милиции, не знаю, кто уж он там был, коротко опросил Игоревых соседей по коммуналке и нас с Леночкой, он поднял с пола первый попавшийся ему на глаза лист рукописи и внимательно прочитал его. Нахмурился, перевернул лист и так же внимательно прочитал написанное на обороте. Потом он невесело усмехнулся и обратился ко мне.
- Комнату мы сейчас опечатаем, а рукопись, если хотите, можете забрать себе. Насколько я понял, вы его друзья, родственников у него нет, так что больше эта рукопись никому не понадобится. Следствию тем более.
Мы с Леночкой с большим трудом собрали с пола все листы и, выпросив у соседей объёмистую коробку, упаковали их. Разбирать рукопись решили у меня.
Очень многие листы оказались густо замараны, так что на них не удалось разобрать ни слова. Когда мы разложили остальные листы по порядку, (на удивление, все они были тщательно пронумерованы), мы принялись их читать. На первой полусотне листов было что-то не совсем вразумительное о каком-то старом разбитом троллейбусе, печально стоящем в дальнем углу троллейбусного парка и гниющем под открытым небом. В кого-то (или во что-то) этот троллейбус был влюблён. И постоянно шёл дождь. «Небо плакало…». А по улицам бегают новые сверкающие троллейбусы. Остальные четыреста с лишком листов рукописи содержали только эту, повторявшуюся вновь и вновь фразу – « А по улицам бегают новые сверкающие троллейбусы». И ничего больше.
Леночка плакала.

25. 07. 1995.