Карпатские бриллианты

Отрывок из Романа....


....«КАРПАТСКИЕ БРИЛЛИАНТЫ»
РОМАН.
КНИГА 1

Эта история началась в декабре, накануне Рождества, когда в старинный прикарпатский городок Борислав, на Западной Украине приехал мастер-печник из столицы к дедушке и бабушке на их золотую свадьбу. Накануне золотой свадьбы юбилярам отремонтировали фасад старого, кирпичного, фахверкового дома, в котором стоят три печки. Одна - топочно-варочная в кухне-прихожей из зеленого кафеля, вторая - из тисненого кафеля кремовых тонов для обогрева большой гостевой залы и третья - из кафеля вишнево-фисташковых тонов "печь-королева". Так ее назвали из-за пышного карниза с позолотой, похожего на корону с изящными литыми бордюрами, опоясывающими резным декором полку, кантик топки, духовку и поддувальные дверцы из латуни. "Печь-королеву" почти не растапливали, так как тепла в доме хватало от первых двух печей. Но, кое-где кафель растрескался, и обнажилась белая глина. Также появились трещины и на входном отверстии для газовой трубы. Она нуждалась в ремонте и реставрации. Мастеру надо было успеть до приезда многочисленной родни, внуков, племянников, золовок и невесток. А, еще в доме, от аномально теплого декабря с десятиградусным теплом, откуда-то появились полусонные и злые шмели, и у мастера-печника, ничего другого не оставалось, как срочно приступить к ремонту и чистке дымохода, где, как потом выяснилось, и поселились насекомые. Начал ремонт мастер с чистки зольника. Годами накапливающаяся зола, забила зольный приямок до самой чугунной решетки. Печь-королеву топили не дровами, а природным газом местных скважин. Поэтому ее почти не чистили. А газом топят в славном городе Бориславе, со времен второй мировой войны, когда местные власти провели магистральный газ всем горожанам на центральных улицах. Нефть и озокерит здесь добывают с восемнадцатого века. Первые шахты-копальни принадлежали евреям со Львова и Кракова, потом промышленное освоение буровых шахт взяли себе австрийские и бельгийские промышленники. Сырцом-нефтью смазывали телеги и лафеты, керосином освещали центральные площади Львова, Кракова, Вены и Праги. Так вот, выгребая золу из печи-королевы, мастер вдруг обнаружил польский злотый чеканки прошлого века.
Находка его заинтриговала, и теперь он начал более тщательно чистить все закоулки зольного и топочного пространства. Конструкция этой печи-голландки достаточно обычная для Карпатской Руси и бывшей Австро-Венгрии. Для отопления домов и усадеб, в условиях мягких Европейских зим, в конструкцию голландки древние мастера закладывали небольшую топку для одной охапки дров, зато над топкой сооружалась большая "пазуха-колокол", где и аккумулируется основное тепло. Исследуя топливник и, изрядно повозившись с глиной, сажей и кирпичом, он извлек из золы пуговицу от мундира офицера войска австрийского времен первой мировой войны. Любопытство его возросло, и через несколько минут, после того, как очередная порция пепла была просеяна через сито, его коллекция пополнилась двумя стальными перьями, тремя медными гвоздями, пряжкой от детской обуви и подковкой от лошади.
Но самая удивительная находка была за карнизом-короной, когда, в поисках клада, он вычистил изнаночную плоскость кафеля и прочел надпись красным карандашом " MUZA ". А рядом на другом кафеле тиснение " W.A.". Историки и специалисты печного дела знают эту немецкую мануфактуру из Силезии, которая поставляла кафель для печей и каминов в покои и дворцы эрцгерцогини австрийской Марии Терезии, в многочисленные усадьбы князя Потоцкого, воеводе Лещинскому и в Российский императорский дом. Ну, и, кое-что от " W.A." перепадало купцам-евреям для "гешефта" на рынках Галиции, Буковины и Угорщины.
Почистив дымоход печи-королевы длинным стальным тросом со щетинным ершом на кончике, печник выкурил шестикрылых шмелей и стал похож на тонкую копченую колбасу шинку, пахнущую дымом. В глазах белых, как снег, на фоне закопченного лица, светилась лукавая искорка мастера-трубочиста, способного осчастливить молодоженов, если те к нему прикоснутся в свадебном наряде, и, способного снять порчу с домашней утвари, а также наделенного магическими знаниями, как оживить предметы и заставить их рассказывать удивительные истории.
С чердака мастер снял потрепанные крылья Ангела, ошейник от козы, стеклянные бусы c двадцатью двумя, светящимися, гранеными стеклами, коллекцию почтовых марок, старинный музыкальный инструмент цымбалу и три толстые тетради.
Как выяснилось из заголовка тетрадей, это были дневники бабушки. Зеленый дневник назывался Бориславская тетрадь, красный дневник – Львовская тетрадь, и черный дневник – Славянская тетрадь. Мастера облепила паутина, пух и перья, и весь вид его напоминал присутствующим старьевщика из давно забытой сказки. Он спешил закончить ремонт и чистку печи-королевы к началу золотой свадьбы своей бабушки и дедушки – Анны Марии Драган и Андрея Ванца.
Через несколько минут, он, облившись колодезной водой, был уже в гостиной у праздничного стола сияющий, чистый и счастливый. Его окружили со всех сторон племянники, племянницы, золовки, зятья, невестки и просили показать свои находки. Он слыл в роду большим чудаком и сказочником, весь в бабушку – все, что ни найдет, все отдаст и обо всем расскажет. А еще он писал сказки. Сейчас в его голове уже выстроился законченный сюжет, где главные герои – дедушка, бабушка, мама, папа и вся родня вместе с ним должны оживить историю всего этноса малороссов, и всего карпатского края c гуцулами, бойками, лемками.
Когда за столом раздалась здравица в честь юбиляров "Многая лета, многая лета", мастер уже наизусть распределил всем их роли и, загадочно усмехнулся в свои пышные усы. Тетради бабушки уже рассматривали внуки и дети. Никто даже не догадывался, что бабушка писала дневники. Родители и юбиляры успокоились, что вся родня в сборе и попросили, чтобы мастер показал свои находки. И юбиляры еще не догадывались, что сейчас им придется рассказывать историю своей любви, ворошить прошлые тайны, обнажать свою душу. Мастер разложил свои находки на огромном столе, где среди еды и посуды ему оставили место. Достал из кармана маленький ерш со щетиной и таинственно произнес:
- Этот ерш волшебный. Он снимает завесу тайны и срывает замок немоты с неодушевленных предметов. Он заставляет вещи раскрепощаться и рассказывать истории. Каждая щетинка на кончике ерша обладает волшебной силой оживить мертвые предметы и рассказывать удивительные истории. Итак, с чего начнем?
- Крылья Ангела. Крылья Ангела! - закричали дети.
- Бусы стеклянные, бусы стеклянные! - просили другие.
- Муза. Пусть начнет с Музы.– Затаив дыхание, шептали дети постарше.
- Дневники бабушки. Дневники! - скандировало левое крыло аудитории.
- Нет. Давай про шмелей, много ли они там стропил подпортили на крыше?- попросили юбиляры, Андрей и Мария. Уж больно много хлопот они причинили старикам перед их юбилеем. Марии даже пришлось съехать с родового дома к дочери Ольге из-за их докучливого жужжания во время почивания и сна. Она даже вызывала специалистов из СЭС для обработки. Но те, так ничего и не нашли. А шмели оживали всегда к ночи. Когда горели лампы.
- Давайте начнем с юбиляров. Что они скажут - с того и начнем.
Анна Мария и Андрей пошептались и вынесли свой вердикт.
- Печь-королева пусть начнет.
- Печь-королева, печь-королева,- пронесся шепот над головами зрителей и слушателей.
Печь-королева сияла блеском после ремонта и чистки. Латунные дверцы блестели, как новогодние игрушки, кафель дышал свежестью, как будто только что его распаковали и уложили ровными радами. Мастер прикоснулся своим волшебным ершом к латунной дверце...
Все замерли в ожидании. Дети теснее прижались к своим родителям. Латунная дверца заискрилась, напряглась, защелка соскочила со своего зажима, печка вся, как-то встряхнулась, зарделась и завыла.


- У-У-У, ух-ух-ух, - донеслось из поддувальной дверцы.
- Но, в этом участвуют все здесь сидящие, – предупредил мастер. Каждый пусть приготовит свою историю. Сейчас единственный мост во Львов уже размыт паводком. Путь отрезан из Борислава. А еще мы ждем самую младшую из внучек деда Андрея, мою дочь Августину со своим женихом. Она обещала приехать к 26 декабря. А сегодня и есть двадцать шестое. Мы все здесь в отпуске, празднуем юбилей бабушки и дедушки. Будем веселиться, петь, молиться и праздновать великое Рождество. Так, кто из присутствующей родни расскажет историю этой печи – королевы? Есть желающие?
Говор за столом притих. Все смотрели друг на друга. Никто не хотел начинать. Думали о той скуке, которая может всех уморить неумелым рассказом и плохим тоном.
- Ну, ты и начинай, покажи пример, - сказали юбиляры.
-Хорошо. Я начну. Но буду рассказывать от имени печи. Как будто это она рассказывает нам о своей судьбе. Но затем ваш черед. Вы тоже расскажете о своей любви и о помолвке. И еще всем интересно услышать о вашем первом свидании и раскрыть тайну дневников.
- О тайнах дневников расскажет мой котик,- улыбнулся Андрей, - глядя, как молодожен на свою Марию.
Мастер сделал паузу и погладил глянцевые бока печи-королевы.
- Ну, давай родимая, не подведи меня, - шепнул мастер печи-королеве. - Да, чтоб мы не заснули здесь от скуки. Чтоб история была с картинками, как в сказке о Золушке, где фея появляется из очага.
Печь еще раз ухнула, завыла, а потом незаметно перешла на шепот.
- Спасибо тебе мастер. Почистил ты мои старческие кости от души, теперь тяга великолепная.
- Тише. Это не я говорю, это печь говорит, - подмигнул мастер маленьким племянникам и внучкам, которые прижались к своим родителям. - Т-с-с. Тише.
- Возьми цымбалу мастер, да поставь ее у окна рядом с трюмо. Стеклянные бусы и огарок свечи положи на столик в центре трюмо, а спичку положи в центр образовавшегося круга. Так. Затем разведи огонь в моей топке, приглуши свет, зажги огарочек свечи и прикрой створки трюмо, чтобы блики и тени от огня прыгали на потолке и на стенах. Вот вам будут и картинки. Я расскажу вам удивительную рождественскую историю про помолвку Андрея Ванца и Марии Драган. Но этой помолвке предшествовали драматические события. Эта помолвка могла и не состояться. Препятствия неодолимой силы стояли между Андреем и Марией. Языческий змей-искуситель мешал им. Скоро Вы узнаете и имя этого искусителя змея. Он тоже вот здесь был. И мешал супружескому соединению нашего папы и мамы, дедушки и бабушки вашей. История эта произошла вот в этом доме, но начну я издалека.

Рассказ мастера печника об истории печи-королевы.
- Сама я родом из Силезского городка Ландэк. С незапамятных времен мастера-печники из Лотарингии, Богемии, и даже Галиции брали в урочище Ландэка белую глину для кафеля, а купцы вывозили из печной мануфактуры литой кафель для печей и каминов в царские покои и графские усадьбы.
- И стою я здесь вот уже скоро два века, а до этого целый век обогревала покои Шенборнского замка на Угорщине. Возраст у меня солидный.
У-У-У. у-у-у, - завыла печь-голландка.
И все сидящие за столом юбиляров вдруг вернулись на 50 лет в прошлое. Когда их дед Андрей Ванца был еще молодой, и бабушка Анна Мария Драган - вот-вот станет его невестой. Лица стариков юбиляров вдруг помолодели, и они вернулись в свою молодость. В 1959 год, когда они были молоды и сильны, полны юношеских мечтаний и девичьих грез. Печка старушка тоже помолодела на пятьдесят лет и продолжила задушевный разговор с холостяком Андреем.


Андрею тогда было двадцать семь лет, и он жил один, как холостяк в своем родовом доме, где во второй половине жила его сестра Ярославна и сестра Сара.
Все мысленно вернулись в то время, когда в Карпатах еще свежи были воспоминания о бандеровцах, и Сталинские репрессии еще лютовали по городам и весям Прикарпатского края.
- Да, - меланхолично произнес Андрей Ванца, - ты очень стара, и я тоже немолодой, а семью так и не завел. А все она виновата, - махнул он рукой, указывая голландке на портрет молодой симпатичной барышни, висевшей в деревянной раме на противоположной стене от печи рядом с трюмо.
- Да и потом, разве с этой работой заведешь семью? Ангелы небесные... - развел он руками, показывая своей собеседнице полки и стеллажи с грудами кинескопов, радиоприемников, утюгов и шнуров.
Действительно, комната, в которую он въехал , напоминала скорее телеателье, или мастерскую по ремонту сложной бытовой техники. Здесь валялись радиомаяки, мегафоны, патефоны, кофемолки, старые радиоприемники и даже радиопеленгатор-передатчик с подводной лодки.
Отслужив связистом во флоте, подающий надежды связист Андрей Ванца поступил в училище связи, во Львове, но влюбился в студентку музыкального училища и бросил учебу на третьем курсе, полный надежд на счастливую семейную жизнь с красавицей-арфисткой и певуньей Анной-Марией Драган. Но она разорвала его сердце и покалечила всю его судьбу, уехав в Варшаву "делать музыкальную карьеру и служить Музе". Так холодно она написала ему в своем первом и последнем письме из Варшавы четыре года назад. Все же, один счастливый день, она ему подарила. На горе Парашке, где у них было незабываемое свидание и длинный разговор, закончившийся разборками о католицизме и протестантстве.
- Здесь стоял дубовый, круглый стол на резных ножках с львиными лапами, - вспоминает Андрей, - вон там под окном стоял деревянный бочонок с роскошным тропическим растением, рядом стояла эта... Как ее? Лира? Нет. Арфа что ли? В общем, я так и не запомнил. Ангел ты мой. Какой у нее голос! Книг здесь было мало и больше церковных песенников. Зато пластинок и нотных тетрадей разбросано по шкафам и по полу видимо-невидимо. Ее родители перекраивали дом несколько раз, возводя перегородки для сдачи жилья. Отец прожил с ними после второй мировой войны всего три года и умер от ран и возраста. А мама тащила на себе весь дом и трех дочерей. Двое старших сыновей остались в Польше, после большого переселения поляков и славян из приграничных областей Польши и Украины. Анна-Мария была самой младшей в семье и всеобщей любимицей.
- Она тогда занимала вот эту комнату с голландкой, улыбаясь? - молвил Андрей.
- А ты совсем не изменилась, - погладил холостяк кантик свода топки своими толстыми пальцами, пропахшими канифолью и дымом от паяльника.
- У-У-У. – у – у - у, - завыла печка, - отблагодарив его теплым воздухом из духовки, наполнив комнату печным жаром.
- Ангел ты мой. Я только потому и въехал в эту комнату с печкой, что здесь она сделала меня счастливым на всю жизнь. Помню, она взяла эту... Как ее? Арфу что ли, и пела "Ах, мой милый Августин, Августин, все давно, давно прошло". О! Ангелы небесные? Что это за голос? Ты раньше когда-нибудь слышала что-то подобное? А как она пела " Аве Мария"? Неудивительно, что она меня бросила. Кто я такой? Мастер по ремонту. А она? Говорят в ее родне, что она поет в Варшавской опере и, что у нее, якобы даже приглашение в Парижскую оперу есть. Но то все слухи. Видимо не судьба, как говорит мне матушка. Четыре года я носил в себе любовь и тоску, горечь утраты и разочарование.
Работа с паяльником и измерительными приборами до смерти ему надоели, и единственным утешением и отрадой для души был его собственной конструкции радиомаяк-передатчик, который улавливал самые слабые отдаленные радиостанции в Чили, Австралии, Новой Зеландии. Два раза он даже пеленговал сигналы SOS с тонущих кораблей: из парома "Эстония" и индонезийского судна с четырьмястами пассажирами на борту. Андрей чувствовал пульс планеты Земля, садясь за свой пеленгатор, голоса и наречия всех народностей, а его позывные FX 13 NL 10UM были зарегистрированы не только в национальном агентстве службы спасения, но и во всемирном агентстве аэронавтики. Если бы Мария действительно пела в Парижской опере, то он бы давно запеленговал ее голос из многоголосицы австрийских, французских и польских радиостанций. Он уже почти наизусть выучил, за время прослушивания, весь репертуар классических опер, но ее голоса не было. Сегодня накануне Католического Рождества локаторы были отключены, кроме дежурного SOS, и молодой холостяк в одиночестве запекал яблочные пироги по рецепту Анны - Марии.
От домашней, калорийной пищи и сидящего образа жизни он чуть-чуть поправился и подобрел. Желчь и селезенка его не беспокоили, только сердце пошаливало. И, сидя вечерами у камелька, он прислушивался к своему сердцебиению. Иногда оно совсем останавливалось, и пред глазами плыли горячие огненные круги, тогда он подходил к своей собеседнице-голландке, гладил ее глазурованные теплые бока и приговаривал.
- Раз я тебя глажу, - значит, люблю, - раз люблю, значит, существую.
Голландка была ему признательна. Так доверительно и ласково с ней никто не обращался. Она платила ему своей теплотой и заунывными голландскими песнями из Ландэка.
Холодными декабрьскими вечерами он засиживался до утра за очередной головоломкой по ремонту новых радиодеталей и неведомой технологией транзисторов с миниатюрными ножками, похожими на паучков и слушал унылые песни печи. Стоило только оставить маленькую щелочку в задвижке и, не до конца захлопнуть поддувальную дверцу, как она начинала свой таинственный шепот со всхлипами и завыванием. То внезапно умолкнет и думает свою печную думу, а в другой раз, начинает тихую мелодию огненного вальса.
Под тему огненного вальса холостяк Андрей чаще всего засыпал, так ни разу и, не дослушав этот вальс до конца. В другие вечера одиночества и вовсе разжалобит его своими рассказами старая печь-голландка, сморщенная и сгорбленная от тяжести лет, от огня и от одиночества. Но в ту памятную предрождественскую ночь, какая-то особенная атмосфера воцарилась в доме у холостяка. Его родная сестра Ярославна с правого крыла дома, видимо ушла в Почаевский монастырь, а соседи слева, кстати, родня Марии Драган, уехали в Варшаву еще 20-го на Католическое Рождество на свою историческую родину в Польшу. Андрей сегодня никого не ждал. Да и не было много охотников коротать предновогоднюю ночь со скучным радио-мастером, ночью, разговаривающим с самим с собой и с печкой. В тихом и уютном доме воцарилась особая атмосфера. Низкая облачность и теплые потоки воздуха с Южных Карпат способствовали хорошей тяге в дымоходе. Двадцать третьего декабря шел теплый ливень. Холостяк заблаговременно насушил дрова, отключил газ, и в топке потрескивали настоящие дрова. В паркетном полу радостно подпрыгивали рыжие лошадки, а в духовке дышали ароматом яблочные пироги по рецепту Анны- Марии. Предвкушая праздничный ужин холостяка и, чувствуя своим нутром его прекрасное расположение духа, голландка продолжила свой рассказ.
- Везли меня зимним обозом через Карпатский хребет по узкому Перечинскому перевалу вдоль речки Уж, к замку графа Лотаря Шенборна. Граф состоял вассалом австрийской эрцгерцогини Марии Терезии и находился в штате казначейства ее величества. Обоз охраняли 12 гайдуков, состоящих под штыком у Иосифа II, сына австрийской эрцгерцогини Марии Терезии. В обозе было много одежды, мебели, утвари. Говорят, даже фамильные драгоценности эрцгерцогини были припрятаны. Сама Мария Терезия должна была приехать следом за обозом через пять дней. Когда обоз миновал мост за Новицкой крепостью, и вышел на узкую горную дорогу - на обоз напали опришки - разбойники во главе с их атаманом Олексой Довбушем. Гайдуки, охранявшие обоз, втайне симпатизировали беглому солдату Довбушу, поменявшему сухой казенный хлеб на вольную добычу, и без сопротивления отдали все казенное добро.
Разбойники забрали все ценное и трех лошадей с повозками. Охрану взяли в плен, а простых крестьян-кучеров, печников с подмастерьями вместе с двумя повозками отпустили.
- У-У-У.- у-у-у , - завыла печь. А этот хлам забирайте,- сказали они.
Это они меня хламом обозвали?!
. Но я была рада и этому, иначе вывалили бы они в кручу весь кафель - ни себе, ни людям. Добрались повозки к замку только к вечеру следующего дня. Кафель разгрузили в фольварке замка, и место для меня определили в гостевой зале только к апрелю. Начали меня собирать Ландэкские мастера по особому рецепту: на красно-белой глине, на латунном каркасе, с воздушным колоколом - легкими, и дымоходом с двумя заслонками. Ряд за рядом довели корпус мой до самого верха, но вверху работа застопорилась. Не стыковался верх печи со шпалерным потолком.
Вызвали дворецкого, но тот не решился на окончательный вариант верхушки голландки и списался с Веной. Ответ получил категорический:
- " Чтоб голландка была, как подобает ее высочеству".
Что имелось ввиду? Высочество печи или эрцгерцогини никто не знал.
Но на голову мне надели корону-карниз, с позолотой. Наступил самый ответственный момент. Подключение дымоходной трубы. И только на крыше стало ясно, что в замке шестьдесят две печки, по количеству труб на крыше. Мастер из Ландэка почистил латунную дверцу от раствора глины, открыл задвижку, набросал сухих щепок и пошел искать огонь. В ту пору спички и огниво даже во дворцах были в диковинку. На кухне всегда горела варочная печь для горячей воды, оттуда и брали уголек для разжигания других печек. А здесь, как назло, варочная печь почему-то не горела. Я вся трепетала от нетерпения. Ведь жизнь моя начинается только в пламени. А этот чудак ушел и не возвращается. Подмастерья и челядь любуется на мою королевскую красоту, а я потихоньку постанываю и плачу.
- Слышите? Завыла. - Говорит цыган-конюх. - Значит тяга хорошая.
Прошла целая вечность, пока в гостиной не запахло дымом от горящего уголька. Под уголек наложили сухой хворост, подмастерье дунул, рыжие языки пламени неторопливо поползли вверх, затрещали, загудели, и заполыхало пламя, облизывая всю мою утробу, горячим воздухом. Но влаги во мне было еще достаточно. Не подсушили меня, и повалил дымок не из дымохода, а из щелей задвижки, заслонки и поддувала. Подбросили еще щепу и, через несколько минут, установилось пламя спокойное, ровное: горячий столб воздуха равномерно двигался по вертикали, ускользая по лабиринту дымохода. Я вся потеплела, зарделась, приосанилась и начала отдавать тепло в гостиную. По традиции мастер плеснул в мой зев-топку остатки недопитой паленки, и уехал в столицу. А я осталась исправно служить "как подобает ее королевскому высочеству" Марии Терезии, и ее многочисленным гостям
Более ста лет я прослужила в Шенборнском замке. За это время замок трижды был продан, и два раза его описывали по векселям за уплату долгов. Австро-Венгерская империя распалась на мелкие королевства. Мария-Терезия потеряла Силезию, Богемию, и часть Баварии. Шернборнский замок на Угорщине перешел в собственность Венгерского короля Фердинанда, который продал его принцу Вюртембергскому - правителю Сербии и Черногории. Частенько меня не топили и не чистили при воеводе Потоцком. Один из очередных моих хозяев отпрыск князя Духновича - вот этот врожденный огнепоклонник и истопник, хоть и незаконнорожденный сын Духновича. С какой любовью он возился со мной, как трепетно гладил мои глянцевые бока, приговаривая: родная, милая. Но и я в долгу не оставалась, топила все восемнадцать зим исправно и без дыма. Был один раз дым, но он просто не снял с моего дымохода журавлиное гнездо, появившееся на моей королевской макушке за время его путешествия в Италию.
Затем он продал замок этот одному польскому пану, который держал здесь загородную резиденцию для приемов, забав и потех. Вот когда я намаялась. Не топили меня по две зимы подряд. А как натопят авралом к его приезду - так вся глазурь потрескается от избытка жара. Тогда и появились у меня первые морщины-трещины. Уж смотрели меня печники знатные, изучали, трогали, да языком цокали.
- Какую печь загубили. Капитальный ремонт ей нужен. - Что они смыслят в печном деле? Надо сначала изучить правила хорошего тона, и прилично обращаться с дамой-королевой, а затем уж рассуждать о поруганной, королевской, огненной чести.
В результате очередного раздела Речи Посполитой, Галиция и Польша отошла к России. Вот тогда-то впервые и начали меня растапливать газетами. Сколько газет я проглотила за это время: газета "Голос", "Очерки", "Наше Слово", "Славянские Древности", "Галиция". А газета "Славянин" посвятила моей особе целую заметку.
"Граф Глуховский, прибыл в Краков и предполагал выехать навстречу государыне-императрице в Мукачево, на границу Австрии и России. Граф-наместник должен был встречать государыню в замке Шенборн. Государыню сопровождал командующий войсками, расположенными в Галиции фельдмаршал-лейтенант Биго де-Сен Кентен, прибывший заранее в замок Шенборн. Граф и фельдмаршал подготовили покои замка и растопили печь-королеву как раз вовремя. Царский поезд промерз до косточек в суровом Карпатском морозе, и императрицу отогревала печь-королева".
Печь старушка, продолжая свой рассказ холостяку. - Императрица захотела и у себя в Гатчинском дворце иметь такую же печь. Заказали кафель, печь построили, - это я тоже узнала из газет, которые глотала по дюжине в день, да только конфуз и расход вышел императрице от моей сестрицы-голландки.
Прекрасный Гатчинский дворец сгорел вместе с его несметными сокровищами от дымоходной трубы печи. Разве можно доверять трубу подмастерьям и пьяницам? Шло следствие. Разыскали этого горемыку-печника, описали его имущество, отправили на каторгу. Да разве это дело, сдавать печь с дымоходом в эксплуатацию без выдры, без замазки швов и без огнезащиты? Вот и последовала расплата за неуважительное отношение к моей сестрице. Но некоторые из моих сородичей стали знаменитостями.
Очаг, якобы нарисованный у папы Карло на стене, на самом деле был очаг-камин, но волшебный со сказками. Печь Чезаре Тассы, извещающая правоверных католиков дымом из трубы об избрании папы Римского – знаменит во всем католическом мире. Золушкин камин, из которого ей являлась фея, камин Винни-Пуха с рождественскими чулками, Печь королевы Мишильды, откуда она выводила свое мышиное войско против Щелкунчика. А русская печка даже возила вашего национального героя Емелюшку-дурачка по деревне, потому что он душевно относился к своей толстушке-печке.
- О, Ангелы Небесные, - уморила ты меня своими сказками, вздохнул холостяк.
- Погоди родимый. Сейчас закончу. Вскоре и моя королевская жизнь закончилась. После очередного раздела Польши имущество Шенборнского замка разграбили крестьяне-гуцулы, доведенные войнами, разрухой, налогами до крайней нужды. Обчистили все: сняли ворота, сорвали паркетные полы, разобрали три печи-голландки. Меня повезли на рынок в Дрогобыч, а моих сестриц во Львов и Мукачево. Волостной писарь и оценщик оценил меня в 10 рынских. За королеву назначили стоимость лошадиной упряжки?!
- Уж лучше бы меня в кручу-пропасть сбросили, чем такой позор терпеть. Три недели возили меня как продажную деву с волостной управы на рынок. Трогали меня пахнущие навозом конюхи и кухарки, смеялись над моей ценой важные господа и евреи-подрядчики. Торговались и все просили цену сбросить. И только на четвертую неделю купил меня еврей-поляк Пензештадлер, строитель-подрядчик из Борислава для нового дома нефтяных магнатов из Варшавы. У Пензештадлера я пролежала на строительной площадке в разобранном виде с февраля по август. И только в августе начали меня собирать.
О том, что началась мировая империалистическая война, я узнала тоже из газет от своих новых хозяев. Они топили меня мало, хладнокровные оказались, и жгли в моей топке документы, купчие, векселя, сжигая все ценное перед наступлением фронта. Хотели замуровать клад в колоколе, но потом передумали.
- Погоди, моя родимая,- прервал ее холостяк.- Слышишь, какой-то сигнал идет на приемник?
- Он размял ноги, прислушался к своему сердцу, и, в развалку, как на качающейся палубе, подошел к передатчику, который находился на небольшом возвышении от паркетного пола. Необходимо было переступить три ступеньки, и подняться на помост, где размещалась радиорубка. Он привычным жестом покрутил ручку настройки, улавливая какие-то слабые сигналы. Но эти сигналы не были стандартными, в обычном диапазоне ультракоротких волн, а скорее напоминали звездопад, тихий шелест или шепот листвы. Это было похоже на музыку звезд, или поскрипывание снега. На самом деле это напоминало взмах крыльев Ангела.
- Странные сигналы, - потер виски радиомастер. – Но, на всякий случай мы их запишем на магнитофонную ленту, а потом расшифруем.
Он снова опустился в кресло-качалку и приготовился слушать продолжение рассказа голландки, ведь сейчас она приблизится как раз к тому периоду своей жизни, когда в доме появилась Анна-Мария. Он сгорал от нетерпения и возбуждения узнать новые страницы из жизни своей возлюбленной.
Дом, в котором он сейчас жил - с двумя входами на двух хозяев. После переселения с Польши этот дом отдали переселенцам лемкам.
- Так вот, селение Мражница, Попели и Ясеница в окрестностях Борислава, заняли русские войска, а в трех километрах за горой Парашка и на склоне горы Городище расположились войска коалиции. Линия фронта проходила по реке Тисменница. Дом нефтепромышленника, где я находилась, временно стал ставкой главнокомандующего войсками "Галиция".
Два раза русские оставляли город и отходили к Днестру. Но после двухмесячной осады вытеснили австрийцев и без остановки прошли до самого Ужгорода, укрепив бастионы замка Поланок в Мукачево, крепости Новицкое в Ужгороде и Сад Гору в Станиславе.
Главнокомандующий получил приказ скорее дойти до Талергофа и Терезина, чтоб освободить пленных из концлагеря. Две недели им хватило, чтоб дойти из Бориславского уезда до главного укрепления Стирии – Терезина. Пленных славян оставалось в крепости мало, но те которые остались, были похожи на ходячие скелеты и привидения. Так писали газеты о пленных Талергофа и Терезина.
Очередная моя хозяйка после окончания войны очень меня полюбила. Ее звали Миля, она была греко - католичкой, но полюбила кузнеца-православного, застенчивого и могучего парня Болеслава. Они любили друг друга так, что даже запреты родителей не могли поломать их свадьбу. Часто они встречались возле моей топки и шептались о любви. Болеслав стеснялся целовать свою невесту до свадьбы, а она трепала его кудрявую голову и расчесывала деревянным гребешком его чуприну. Но вскоре его постригли в солдаты к москалям. Миля очень тосковала. Она гладила своими нежными пальцами мои глянцевые бока, а когда грусть переливала через край ее девичьего сердца, она садилась за клавесин и пела "Ехал казак на войну! Прощался со своей дивчиной". Через шесть лет вернулся Болеслав со службы, а Миля хранила в своем сундуке его чуприну, письма и верность. И не поддалась на уговоры матери выйти замуж за католика, домовладельца и банкира. Через две недели после демобилизации они зарегистрировали свой брак в городской управе, а в церкви и костеле не стали венчаться, не хотели разжигать распри и вражду между единоверцами и родственниками.
Потом у них родилась Ядвига-Яся. Ох, и пахучие пеленки у этой Ядвиги! Как развесит Миля мне перед самым носом пеленки, так вся глазурь на мне и пропиталась желтой жидкостью, а глазурь растрескалась. Но она выросла здоровой и крепкой молодицей. Миля и Андрей состарились, купили себе другой дом, а Ядвига осталась хозяйничать в старом доме.
Но она оказалась непутевой молодицей, скандалисткой, а еще и неопрятной хозяйкой. Дом стал похож на корчму. Какие-то попойки, сомнительные связи с контрабандой. Граница-то в двух шагах от нас. В меня она бросала всякую гадость: старые башмаки, картофельные очистки, яичную скорлупу. Я вся была в потеках грязи и копоти. Но я ей отомстила за все унижения. Однажды ночью я напустила столько угарного газа от угля, что бедняжка задохнулась от углекислого газа. Вот так мстят печи за неуважительное отношение к себе.
- Ну, и жестокая же ты,- съязвил старый холостяк.
- Но возразила печь-королева, - мы платим добром и теплом только тем, кто ценит тепло и уют и знает правила хорошего тона.
- Ну, ладно, давай дальше.
- Дальше-то рассказывать нечего. Наступили серые будни. Была еще одна война. Точь-в-точь, как первая. Жил здесь один важный генерал две недели со своей любовницей. Затем пришла какая-то Красная власть. Дом передали в общественное пользование. Настроили всяких сараюшек, перегородок, голубятен и поселилась голь перекатная - рабочие, нефтяники, комиссары. Кого-то ночью увозили, в кого-то стреляли. Меня почему-то обозвали буржуйкой. Но, какая, я им буржуйка? Я из благородных кровей. Этот газ напрочь мне все мозги вышиб. Однажды забыли выключить кран, так чуть весь дом на воздух не взлетел. Вон на соседней улице посмотри - пустырь стоит. А знаешь ли ты, что там стоял трехэтажный дом? Не знаешь, не помнишь. Ты тогда еще маленький был, а я хорошо помню, какой взрыв грандиозный был, это посильнее чем артиллерийский снаряд разрывается. Однажды поселился бритый в галифе, - думала комиссар. Нет, оказался забавный маэстро такой, все мечтал о Рио-де-Жанейро. Остап его звали. Недолго он здесь жил. Все деньги в карты проигрывал и до рассвета спорил со своими дружками о Самостийной Украине. По десять литров самогона за ночь выпивали. Они оружие на чердак таскали, запасались наганами, патронами. Листовки печатали о Самостийной Украине. Уж, я то, насмотрелась на самостийность. Они бы у меня спросили, а то ведь только и ума, что в топку окурки бросать, да самогон пить. Я бы им рассказала, какая она Самостийна Украина. Была она самостоятельная, но долго она не может быть свободной. Обязательно надо кому - нибудь отдаться. То коричневым, то красным, то желто-синим.
Пока ничего особенно волнующего и нового об Анне Марии старушка-печь не рассказала. Обычное детство, склонность к музыке, богобоязненность и необычайное упрямство. Это Ванца и так знал. Любимая иконка - святая Люция. И это она ему доверительно говорила. Серьезная размолвка с ее духовником... А это уже что-то неведомое.
- Из-за чего возникла размолвка? - спросил Андрей.
- Он сказал ей на исповеди перед литургией, чтоб она больше уделяла внимания молитвам, чтению, и добрым делам, а не игре на арфе. На что она промолчала, а затем сообщила, что Богородица не запрещает ее увлечению музыкой. Духовник запретил ей принимать причастие. Она простояла на коленях в костеле с утра до вечера и со слезами просила Богородицу явить ей свою волю. Но Богородица ведь не может вмешиваться во все закоулки души человеческой? - Ведь так, же?
Анна-Мария не получила ответа, и перестала ходить на литургию. В тринадцать лет начала писать дневник. Допоздна сидела и писала. Дневник вела аккуратно, ноты переписывала тщательно, занятия c сольфеджио и языки учила.
Мать заподозрила что-то неладное, у дочери поднялась температура, она слегла. В это время у девушек формируется физиология и женские инстинкты. Она забросила свою арфу, и только шептала без конца Розарий Деве Марии.
- А ведь совсем девочкой была, - вздохнула печь-голландка.
- После мигрени и простуды опять начала ходить к причастию, но и занятия с арфой занимали все оставшееся время и энергию. Она как блаженная сидела до ночи, все придумывала себе самые сложные аккорды, так чтобы все десять пальцев играли. Не нравилось мне все это. И дневник продолжала писать. Знала я, что такие увлечения бесследно не кончаются. Но она упорствовала:
- " Хочу быть первой арфисткой в городе, в крае, во всем мире!"
Подумать только. В тринадцать лет, откуда, только берутся такие мысли в голове?

- Ты мне главное скажи, - вздохнул холостяк.- Она-то сжигала мои фотографии, или увезла с собой в Варшаву?
- Она необычная паненка, о ней я тебе расскажу в Рождество. Потерпи немного до Рождества, мне много чего есть тебе рассказать. А теперь ложись спать, вон уже светает. А я тебе сыграю огненный вальс.
- У-У-У.- у-у-у, - начала свою пламенную мелодию печь.
- С Рождеством тебя, королева, - уже засыпая, промямлил Андрей Ванца. Он уже не обращал внимания на тихие сигналы, доносившиеся из наушников, напоминающие то ли шум крыльев птицы, то ли звуки шуршащего ветра. Ему приснился дивный сон о Рождестве Христовом. Как будто он один из мудрецов пришел в ясли поклониться младенцу Иисусу. Затем он стал пастухом овечек в окрестностях Вифлеема, и ему явился Рождественский ангел возвестивший "Слава в вышних Богу и на Земле мир, в человеках благоволение".

- Я тогда учился в училище связи, – отозвался юбиляр – жених, 88–летний Андрей Ванца. - И ждал, когда Мария Драган закончит учебу, чтоб сделать ей предложение. Во время концерта в Львовском театре имени Заньковецкой, я увидел ее с подругой дававших сольный концерт на арфе. Хотел тогда сделать ей предложение, но она красиво и умело ушла от разговоров при помощи подруги. Та находилась при ней, как тень, и я не смог с Марией тогда поговорить. Я знал, что вся родня восстанет против меня и Марии. И меня отлучат от церкви. Это была наша трагедия и боль. Род Ванцы и род Драган был в кровной вражде. И протестанты были во вражде с католиками. – Юбиляр Ванца вспоминает, и он молодеет на глазах.
И главное - я тогда еще не знал, что Мария уже поступила в Варшавскую Академию музыки. Когда мне сказали, что она учится в Варшаве – не поверил. Как угорелый, побежал к ней домой и спросил напрямик у мамы Марии.
- Где ваша дочь?
- А что тебе надо от нее?
- Наверно вы против меня что-то имеете?
- Не ищи ее. Она не пара тебе. Ты прекрасно обо всем осведомлен. Раз она от тебя сбежала, значит, так тому и быть.
Я бросил учебу со второго курса и вернулся в Борислав. Я сильно переживал это расставание. Но делать нечего. Жизнь продолжается. И я представлял в воображении, как Анна Мария надо мной насмехается перед подружками и своей родней….
- Дедушка. А как это вы поселились в комнате, где жила ваша невеста, - спросил внук Андрей.
- Это почти сказка. Или недоразумение властей. По операции Висла всем лемкам выдавали документ о том, что в Польше они оставили дома и имущество. По этому документу в Бориславе давали аналогичное жилье, пустующее от уехавших польских семей. Ванца Василий – мой отец был самый грамотный среди переселенцев и, осмотрев несколько домов, сначала по карте, потом визуально - выбрал этот. Но дом на двух хозяев, и с двумя входами. Ему это не очень нравилось. Но дом был самый ухоженный и на большую семью. Он выбрал этот. Не мог же он предвидеть, что его кровный враг Матвей Драган поселится во второй половине. Тем более он узнал об этом через месяц.
Входные калитки к дому выходили на разные концы улицы. А наш молитвенный дом располагался на улице Зеленая, как раз, снизу ручья Нефтяного, от нашей калитки. А католический костел – с другой стороны дома, от бугра. И однажды через глухой забор он услышал знакомый голос Матвея Драган. Он побежал в городскую управу просить, чтоб ему дали другой дом. Но то, что осталось в наличии - были маленькие домики. Со сгнившими венцами и прохудавшейся крышей. Так он и остался бок о бок жить с кровными врагами.
Но жизнь была тяжелой после войны, вскоре Матвей умер, потом и мой отец умер. Хоронили их на одном кладбище. Но в разное время, и в разных местах.

- А теперь давайте, почитаем из дневников бабушки. Так интересно знать, о чем писали девушки 50 лет назад. – Это внучка Надя поинтересовалась с канапе у печи.
- Бабушка, прочитайте, пожалуйста, из своих дневников.

Анна Марии Ванца в девичестве Драган, молча взяла свой дневник, вздохнула, оглядела свое потомство. И после короткой паузы начала читать свой дневник вслух.

… Я долго собиралась в дорогу. Хоть дорога и короткая – всего 8 часов езды от Львова до Варшавы, но она знала, что вернется не скоро:
- Визы, дорожные расходы, учеба, подработка, концерты – все одновременно надо делать. И времени в Борислав ездить не будет. Я нанесла визит тете Насте – маминой сестре, в Почаевский монастырь – попрощалась, как родственница, по-христиански. Получила наставления и гостинец, а главное - церковный песенник с нотами издания 1907 года. Я давно выпрашивала у тети Насти этот песенник. Но, всегда получала отказ и, наконец, сбылось. Тетя Настя состарилась, и голос уже хриплый стал, но сказала она главное:
- Ты - христианка! И помни об этом. В большом городе соблазнов много. Будут тебе предлагать огромные суммы денег, славу, почет, богатства. Но душу свою, не оскверняй. И не продавай ее за золото. Четыре года быстро пробежит, и ты вернешься быстро.
- Еще раз перекрестила меня , и я долго смотрела на ее силуэт, уходящий вдаль, вглубь монастырского двора. Я откладывала до последнего дня поездку к нареченному Андрею в Борислав.
- Ну, вот улажу дела, ну вот, еще это сделаю, и поеду к нему. –
Но дел навалилось много: уезжать в сентябре - оказалось, надо пальто зимнее справить и сапоги теплые – в Варшаве зимы холодные. Оказалось, что к проживанию у пана Стефана, который приходится родным братом мужа тети Насти из Почаевского монастыря , необходимо выхлопотать какие-то бумаги, которые ему крайне важны. И она бегала к нотариусу, стояла в очереди, делала выписки из домовой книги, брала запрос из областного архива. Так и наступил день отъезда, а к Андрею она, так и не успела съездить:
- Может, он уже забыл меня. А может, через четыре года забудет. Но он и не клялся любить меня до гроба, он такой милый и добрый. Рвется сердце мое к нему. Нет. Напишу ему письмо. Пусть приезжает в Варшаву. Там погуляем по старому городу. Ему понравится.
Она уже сидит у окна вагона и мечтает, как они вместе с Андреем гуляют по Варшаве. Очнулась от возгласа на таможне.
- Визы, паспорта, багаж … - Я стряхнула дремоту и, молча протянула визу, паспорт и квитанцию на багаж.
Варшава встретила меня пасмурным и дождливым сентябрьским вечером. Никто меня не встречал. Я взяла носильщика, вызвала такси и поехала по вечернему городу к пану Стефану.
Зато у Стефана мне понравилось. Не думала, что он такой старый: мне, семнадцатилетней, казалось, что в 69-летнем возрасте, мужчины уже древние как мир. Но пан Стефан причесался, покрыл волосы бриолином, приоделся и всячески ухаживал за паненкой Драган. Он очень был обязан деду Анны-Марии Матвею Драган, который спас их семью от голода и стужи в первую Мировую войну в Талергофе. Я быстро согрелась. Согрелась от его теплых слов и от кафельной печки на углях. Правда, топили ее углем, и стоял в уютной Варшавской квартире горьковато-кислый запах антрацита.
Типичная Варшавская послевоенная квартира. Швейная машинка Зингер. Чемодан коричневый из кожзаменителя, как, будто завтра в дорогу. Настольный абажур конической формы – главное украшение письменного стола. В деревянной раме фотографии всей родни в разном возрасте и в одежде. Фотография ее деда со Стефаном. Кто-то гражданский, кто военный. Даже в сутане две фотографии. На столе патефон, в углу трофейный немецкий радиоприемник. Тюлевые занавески на окне. Окно скоро станет моим театром, но я еще об этом не знаю. Кафельная печь очень похожа на мою печь королеву. И я мигом к ней подскочила, погладила и поздоровалась с ней. Она меня сразу полюбила. На вешалке самые модные варшавские мужские украшения: офицерское галифе из американского сукна, френч синего цвета и конфедератка польская. Во всем мире, на всех блошиных рынках таких конфедераток не найти, как в Варшаве. По этим конфедераткам в любом уголке мира можно было отличить поляка. Это национальное достояние польского патриотизма. Еще одна гордость пана Стефана – яловые офицерские сапоги со скрипом. Он их как раз одел к моему приезду. В доме чувствовалась женская рука. Так аккуратно повесить портьеры и гардины – мужчина не мог. Так тщательно убрать пыль со всех закоулков и под кроватью могла только трудолюбивая хозяйка. Но я оставила немой вопрос « Кто у Вас убирает? » до лучших времен. Не хотела бередить рану пана Стефана. Его сыновья Марек и Ромек, сбежали в Америку, а жена давно умерла.
На следующий день пешком обошла весь старый город, прошла мимо Академии музыки Фредерика Шопена, но не зашла, все-таки выходной. Причастилась на вечерней службе и утром уже первой была на лекции в Варшавской Академии Музыки, в которую поступила, выиграв конкурс солистов и музыкантов Польши, Украины и России.
Церемония посвящения в студенты обставлена в старых традициях Европейских Университетов. Нам надели темные накидки с белыми бантами, на голову треуголки с огромными полями. Вручили папки с текстом Гаудеамуса в темно-зеленом бархате, и мы запели студенческий гимн. Сначала меня разбирал смех. Но по мере пения и осмысливания текста, я поняла, что это серьезный шаг вступления в храм науки. Потом было приветствие от Польски Народовы Влады, потом ректор. Ну, и в конце - концерт старшекурсников. Вот здесь было чему удивиться. Исполняли, в основном ранее, мне неизвестные произведения Штрауса, Шопена, Чайковского.
На первом курсе я сочинила две песни из цикла “Лэмковские напевы”. Изучала итальянский и французский. Польский язык, чешский и украинский знала с детства. Вела дневник, скорее даже продолжала вести, который начала писать с 13 лет. Дневник больше напоминал молитвенник, так как большую часть страниц заполнено молитвами ее собственного сочинения. Я много записывала свои сновидения и фантазии. Варшавский дневник я назвала Славянская тетрадь.
К четвертому курсу у меня наступило нервное истощение от занятий, сидения допоздна, в библиотеке и темной комнате за сольфеджио.

*****
- Бабушка расскажите, как у вас состоялось первое свидание и, как вы были помолвлены. Попросили у юбиляров их внучки Оксана, Дарья, Марина и Света.
- Я расскажу позже,- ответила бабушка, а дедушка сейчас расскажет, как у нас не состоялось первое свидание.
- Сейчас расскажу, но тебе Котик должно быть стыдно, что ты испугалась козлика Гешу.
Дед Андрей Ванца начал вспоминать события пятидесятилетней давности. Видно по его лицу – это доставляло ему огромное удовольствие. А всем присутствующим доставляло огромное удовольствие их обращение друг к другу ласковыми именами. Он называл ее Котик, а она его звала Андре. Как в далекой молодости. И хоть старшие их дочери Настя и Ольга знали некоторые подробности их помолвки, но каждый раз родители вспоминали все новые и новые подробности, и от этого их рассказ становился еще интересней.

ВСТРЕЧИ НА МОСТУ
- Где встретимся?
- На мосту.
Этот пароль на свидание, деловую встречу или хулиганский сход цыган сохранялся в Бориславе на протяжении трёх поколений горожан. Заложенный при Австро-Венгрии центральный бетонированный мост являлся центром города. Здесь находились: центральный банк, центральный гастроном, городская баня, ресторан, кинотеатр.
Старожилы рассказывали, услышанное от своих дедов, что первый мост в Бориславе строили еще австрийские специалисты и заложили столько бетона и арматуры, что он стоит до сих пор без капитального ремонта. Другие мосты железные и деревянные не простояли и полувека. Возникшие в последние десятилетия железобетонные мосты пришли в негодность через десять-пятнадцать лет. Каждый мост в Бориславе облюбовали себе разные категории горожан по сословию и интересам.
Итак, центральный мост. Место встречи городских сплетников, пенсионеров, бездельников и неисправимых алкоголиков, к ним присоединились в недавнее время щёголи и щёголихи, модистки, куртизанки, бритые парни из охраны банка, ресторана и бани. Мост на Волянке притягивал к себе городскую шпану и отбросы хулиганские, жаждущих приключений и потасовок. Если сын - подросток попадает в мостовую компанию на Волянке, жди беды: либо с поломанными ребрами, либо обожженный сын домой придёт за полночь, или под утро его приведет участковый. Мост на Косцюшко - любимое место велосипедистов. Здесь два прекрасно асфальтированных спуска, по которым с апреля по ноябрь катаются на самокатах и роликах подрастающее поколение.
Хотя были на этом мосту и трагедии, разбивались до смерти, под колёса машин попадала детвора. Но мост так и остался символом азарта и удали, такой скоростной трассой "формулы - 1" местного значения.
Цыганский мост - препротивное место в городе. Рядом заброшенное католическое кладбище, местная помойка и табор цыган. Запахи, грязь, а ночью - вороньё. В один из жарких сезонов, после обильного паводка, откуда-то прилетела тьма светлячков и поселилась на кладбище рядом с цыганским мостом. Отчаянные головы ходили смотреть, а детей пугали этим мостом:
- Пойдешь на цыганский мост, если себя будешь плохо вести. Мост "Касахора”, ничем не привлекательный, кроме как постоянным невезением. Это единственный в городе мост, кроме центрального моста, через который может проехать нефтеналивная станция, тягач, и 20-ти тонный грузовик. Более 20-ти лет этот мост не выдерживает. Строили его поляки два раза, коммунисты - два раза, националисты и вовсе его закрыли. Последний паводок разрушил фундамент, а денег на ремонт в городской казне нет.
Седые деды с трубками и самосадом рассказывают необычные истории о Бориславских мостах. Есть в этих историях частица правды, но чаще всего небылицы. Мост на Мражнице пользуется дурной репутацией. Там когда-то церковь стояла и, якобы всякая нечистая сила собирается именно на том мосту. Многие суеверные женщины оставляют на мосту или под мостом больных куриц или печень кабана, завернутые в платок, чтоб отвести нечистую силу от своего дома. А другие и вовсе пользуются маленькими мостиками через Тисменницу, только чтобы их нога не ступала на тот мост.
Если идти по Трускавецкой дороге, через Борислав на Ясеницу, с востока на запад, то первая речка – Модрыцька. Вторая - Парашка, третья – Зелёная. Четвертая - Нефтяная, пятая - Тисменница, шестая - Баня, седьмая - Раточин. Такое обилие речушек, ручейков, потоков, яров, русел не может не сказаться на состоянии городской казны. Мосты приходят в негодность, дороги размывает, а ущерб городскому хозяйству от наводнения в прошлом году составил более двух миллионов гривен - это годовой оборот Бориславского государственного банка.
Кроме этих напастей природной стихии - последнее повальное увлечение городских зодчих - речной плитняк в строительстве и облицовке. Из плитняка делают облицовку фасадов зданий, цоколей, заборы, гаражи, склепы на кладбище. А некоторые приспособили речной стройматериал на его заколку и укладку в цоколе сарая, кладовой, дворовой настил и другие нужды. Предприимчивые горожане наладили доставку бесплатного камня к москалям по баснословным ценам. Разоренные берега речек обмельчали, русла углубились на два-три метра в материк, обнажилась желтая глина. Вздутые жилы песчанника, озокерита и ропы, полезли в реку, окончательно превратив Тисменницу в клоаку нечистот.
А в последние два-три года новая напасть. Старые шахты-копальни прошлого века постепенно зарастали, и их засыпали мусором горожане. Скоро из них полезла ропа, мазут и всякий жижа из нефтепродуктов. Городской архив раздобыл истлевшую карту, выписанную из Ягелонской библиотеки, где обозначены шахты и колодцы 200-летней давности. Теперь надо было обозначить каждый колодец и поставить метку-треножник. На месте старых нефтяных колодцев сейчас стоят жилые дома и постройки. Даже местная достопримечательность - Дворец культуры покоится на месте старой копальни. Три дома - два государственных и один частный взорвались от газа за последние годы. Польский газопровод сгнил, и весь город напоминал газовую камеру. А ночью - при низкой облачности город напоминал сказочный город в иллюминациях и огнях.
Горели факелы сжиженного газа на газолиновом заводе, нефтеперерабатывающем заводе, ацетиленовом, компрессорном, нефтеналивном - всего восемь факелов – вышиной, в 10 метров, шириной в два метра. Читать при таком освещении было трудно, но узнать человека издали можно было без труда.
Самые главные городские достопримечательности - памятники архитектуры это храмы католические и православные.
Вражда между греко-католической верой и православной верой то затихала, то возгоралась с новой силой. Манипулировали этой враждой местные националисты. У них даже был составлен некий график или план. Чаще всего они провоцировали враждебные митинги к очередному христианскому празднику. Активисты Греко-католической церкви, отобрали у православных христиан четыре храма - один только оставили в Губичах. Остальные в Тустановичах, на Мражнице, на Бане, на Волянке отобрали.
Но вражда к сектантам-баптистам осталась. Это у них было в крови на рефлекторном подсознательном уровне.
Легко перекрасившись от желто – синего в красный цвет, бывшие бандеровцы, вдруг стали активистами и друзьями Советской власти - Годжики, Желэмы, Бойки, Баркаловы. А, баптисты, как были в оппозиции, так и остались вне политических симпатий.
- Каждая власть от Бога, - говорил пресвитер Максим Бубняк при коммунистах.
- Власть от Бога, отдай кесарево - кесарю, а Божье - Богу, - сказывал Рябошапка - лидер баптистов в Западной Украине при Речи Посполитой.
- Власть меняется, а церковь остается всегда, - проповедовал с кафедры пресвитер Ярослав Борсук.
За это их ненавидели. Греко-католики, за то, что они их учат жить по писанию. А власти их не любили за их честность, упрямство и богатство. Каждый баптист имел дом, семью, работу или гешефт. Спокойно работал, копил деньги, ходил в церковь, молился и обрастал хозяйством, добром. Это-то и злило местных националистов и представителей власти.
Поэтому и называли их "продажными", "родную мать продадут за гроши из Германии", "бадачи", "иуды" и другие обидные прозвища. Закаленная в гонениях и преследованиях церковь баптистов не обращала никакого внимания на эти комариные укусы. У них была одна серьезная проблема. И церковь не могла с этой проблемой справиться. Не было никаких сил преодолеть ситуацию последних лет. Прихожане, воспользовавшись переселением из Польши на Украину, потянулись в эмиграцию. Более трети прихожан церкви баптистов уехали в Америку, Канаду, Германию, Австрию. Надо было остановить этот процесс. И без помощи властей, пресвитер знал, здесь не обойтись. Надо издать местный закон, позволяющий горожанам заниматься своим хозяйством и бизнесом без поборов и рэкета.
Местные городские власти смотрели на эти стихийные собрания горожан как на причуду лемков-переселенцев и не предпринимали никаких запретов и инструкций по пресечению городских, стихийных сходов. Больше всего им досаждали цыгане и баптисты. Цыгане и баптисты портили им настроение к очередному политическому празднику. В советское время гонений - к ноябрьским и первомайским праздникам. Кроме того, местная церковь баптистов ни в грош не ставила указы и распоряжения местной управы о запрещении проведения на улицах и площадях города евангельских собраний, с приглашением проповедников из России, особенно на похороны, свадьбы и праздники. Это сразу превращалось в собрания евангелизациии. На таких собраниях их церковь пополнялась новыми членами. Властей и их последователей-националистов этот и другие факты перехода из одной веру в другую беспокоил больше чем бандитизм и воровство по базам и магазинам.
На похоронах дьякона церкви баптистов - Терещука, восемь лет назад обратился в их веру директор Бориславской музыкальной школы Беспалов Никифор Акимович. Он был уважаемым в городе музыкантом и искусствоведом. И он был первым учителем Анны Марии Драган.
Никифор Акимович иногда приглашал Андрея Ванцу к себе в гости для мелких починок: керосинку, велосипед, выключатель, телефон.
И в одно такое прекрасное посещение они пили чай вместе с его дражайшей супругой Марией Ивановной. У Марии Драган была, как бы это помягче сказать, – индульгенция или пропуск в дом Никифора Акимовича. И она могла к нему заходить в любое время суток, без приглашения. Ее здесь боготворили, как самого дорого гостя. Такой талантливой и трудоспособной ученицы, как Мария у Никифора Акимовича никогда не было. Вот она и вошла без предупреждения поприветствовала всех христосованием, и села пить чай.
- А вы знакомы? – спросил учитель.
Мария смутилась.
– Да знакомы. Но только так поверхностно.
- Видела бы ты его в форме, - сразу бы влюбилась, - загадочно улыбаясь в седую бороду, молвил Никифор Акимович. Он еще ничего не предполагал, но был бы очень рад, если б эти молодые люди дружили и создали бы союз братства и любви.
- Мария Драган зарделась и стушевалась, и скоро засобиралась.
- Так, мы будем сегодня заниматься?
- Я сегодня устала немного. Может, завтра приду.
- Я тебя провожу, – вскочил Андрей.
И тем самым, совсем смутил Марию. Она была в него влюблена, а он даже не догадывался об этом.
Дом Никифора Акимовича стоял в излучине маленькой речушки Парашка. Но весенний паводок превратил ее в горный бурлящий поток. И после паводка, вся округа возле дома Никифора напоминала жителям, что здесь горы. И с речками горными спокойной жизни горожанам не будет. Всюду валялись сломанные кустарники и деревья. Штакетники и старые выварки от огурцов, тряпки, пакеты и прочее. Шаткий единственный мостик, наспех сколоченный, взамен старого мостика разрушенного стихией, был слабой связующей нитью с окружающим миром.
- Дай я тебе помогу, - сказал Андрей и прикоснулся к ее ладони горячей, как раскаленный сухой песок своей мужской ладонью.
- Мария пошатнулась на мостике. Это было ее первое прикосновение к мужчине.
- А как же кровная вражда? – пронеслось у нее в голове, и отшатнулась от Андрея. Потеряла равновесие и упала в воду. Вода здесь неглубокая, всего ничего, ниже колен. Но туфли намочила. Андрей помог ей выйти из воды, и подвел ее к своей Яве.
- Вот садись. Я тебя довезу до дома.
- Да здесь близко. Я сама дойду.
Андрей насильно ее усадил на заднее сиденье мотоцикла, и через пять минут они уже были у дома Драган. Здесь же и договорились о своем первом свидании.


ПЕРВОЕ СВИДАНИЕ
Как и полагается в Бориславе, влюбленные встречаются на центральном городском мосту.
Быстрыми шагами, обходя лужи, перепрыгивая грязь, с букетом красных тюльпанов, спешит Андрей на свидание. Дождик только кончился и, выглянувшее на минутку, апрельское солнце засверкало в лужах, крышах домов и в каплях свисавших с маленьких, зеленых листочков, стыдливо и несмело распускающихся на встречу теплу, весне и солнцу. Воробьи, звонко перекликаясь, грелись на солнце, подставляя свои мокрые перья солнцу.
Свидание было назначено на шесть, и у него оставалось ровно столько времени, чтобы остановиться на углу у водосточной трубы и смыть с туфель грязь. На нем была легкая куртка с капюшоном от дождя. Лицо его сияло улыбкой, то ли от весеннего пробуждения, то ли от радости предвкушения встречи с Марией и он напевал какую-то мелодию. И таким молодцом он подошел к назначенному месту. Часы показывали шесть. Вот он видит свою Марию, как она идет, обходя большие лужи. Вот он представляет, как она подходит к нему не смело и, зардевшись, ибо, как она говорила, еще ни когда у нее не было свидания. Потом они пойдут по городу. Нет, в городе их может увидеть учитель, а она этого боялась. Тогда лучше в лес. Нет, там мокро. А вообще-то видно будет. Главное чтобы пришла.
Его внимание привлекла женщина, идущая мимо него – старая, сгорбленная и, как ему показалось, она всхлипывала. Когда она поравнялась с ним, он увидел ее заплаканное морщинистое лицо, которое она, то и дело вытирала кончиком черного платка. Женщина прошла еще несколько шагов и остановилась. Что-то невнятное сказала, поставила коричневую сумку с оборванными ручками на землю, раскрыла ее и, поискав в ней что-то, хотела, было уже идти дальше. Ей навстречу шла какая-то женщина. Увидев ее, она еще раз отерла лицо, всхлипнула глубоко и тяжело. Поравнявшись с ней, она поздоровалась, и начала о чем-то говорить с ней.
Марии не было. А, может, она подумала, что я не приду в такой дождь. Правда он кончился, но солнце снова заволокло тучами, и серые облака свисали так низко, что вдалеке он увидел, как вершина одной из гор была окутана белой пеленой. А глаза у нее черные, как черешня спелая в ясный июльский день, а волосы отливают синевой, как кисти винограда изабелла, во время августовского зноя, а руки теплые-теплые, как камни на солнце. Размечтался Андрей.
Теперь он ясно различал каждое слово женщин.
- Бывало, встану утром коровку доить, а он уже куда-то умчался: то рыбу ловить, то по грибы, а то еще что-то вздумает. А уж, сильный-то, какой был на свои семнадцать лет. Ох, горе, ты мое! С кем я теперь до старости, до смерти жить-то буду?
- Да, не печалься, Анна, - утешала ее другая, - у тебя ведь другой сын есть.
- И не вспоминай о нем. Лучше бы его не было. Жизни с ним нет. Как запьет – и за мать меня не считает. Она залилась снова слезами. А Андрей, представил себе, одного ее сына и другого, и жалко стало ему этой женщины. Но чем он мог ей помочь? Разве только, с Анной Марией придти да убрать у нее, да дров наколоть, да еще что-нибудь сделать. Но ведь не верну, же я ей сына? Интересно, отчего он умер? Вот спросить бы.
А Марии все нет. Ну, наверно, уже не придет, - решил он. Но, надежда еще теплилась, и он ждал. А женщина стояла и всхлипывала. Другая ушла, а она стояла. - Надо ей сказать, что-то утешительное, ободряющее. А может, помочь сумку донести? Но она не тяжелая. А может, спросить, отчего ее сын умер?
- Матушка, а сын ваш, отчего умер?
Она взглянула на него, на его цветы, на чистые туфли.
- Не умер он, а уехал
- Так он жив!? Отчего же вы плачете?
- Эх, сынок! Да я теперь одна одинешенька. Малый уехал учиться, а старший такой пьяница , что сил нет. Чем я грешна, что Бог наказал меня на старости лет? – голова ее опустилась, и она пошла прочь.
Может пойти за ней, посмотреть, где она живет? Может она, в чем нуждается? Эх, скорее бы Мария пришла, они бы вдвоем что-нибудь придумали. Она много раз говорила ему, как раненных воробьев выхаживала, как кошек лечила. А еще она говорила, что когда вырастет, то обязательно певицей станет. И самой первой арфисткой во всем крае. Они обязательно будут вместе. Только, что-то ее долго нет. А тут еще, дождик начинается. Такой мелкий, что он его сначала и не заметил. Они бы в вместе обязательно придумали, как помочь этой старушке. И еще она говорила, что не может отказать, если ее просят о помощи. Они обязательно ей помогут. Она такая милая.
А волосы его уже так намокли, что вода текла по вискам и по лицу. Тюльпаны сиротливо склонились, а дождик все шел и шел, струйками стекал по лицу и за шиворот. Капюшон поднять он забыл. И стоял он на центральном мосту, как одинокий часовой с тюльпанами, опустившими свои головки вниз.
А Мария Драган в это время торопилась на свое первое свидание с Андреем Ванца. Как всегда, все влюбленные в Бориславе встречаются на центральном мосту. На ней одета яркая сиреневая, вязаная кофточка и юбочка из нейлона розового, с белой подкладкой. И, похожа, она стала, в свои пятнадцать лет, на летнюю бабочку, порхающую и искрящуюся под апрельским солнцем…
Сначала она пошла по главной дороге через двор Николая Присташа, затем, вернулась обратно, решив сократить дорогу через двор Ванцы. Тропинка узкая и на тропинке лужи, она, поэтому смотрела только вниз, чтоб не испачкать новые парусиновые туфли. А когда подняла глаза - обомлела. Перед ней стоит козел Гоша. Эта сумасшедшая Ярославна Ванца забыла его закрыть в сарае. У него и так, была репутация главного драчуна на улице Майская.
- Иди. Что уставился? Дай пройти.
Гоша внимательно изучает это очаровательное существо, гуляющее по его Гошиной территории. Он повернул голову вправо, влево, и вдруг ему стало так весело, что он встал на задние ноги и приготовился боднуть Марию.
- Драчун. Дурак. Видишь, я на свидание иду. Вот скажу твоей Ярославне.
Услышав имя Ярославны, он стушевался и повернул с дороги во двор. Анна Мария постояла еще три минутки, прислушалась вначале к его шагам, потом к своему сердцебиению и повернулась обратно через двор Николая Присташа. Гоша стоит в дворике Присташа, и испытующе смотрит на Марию и ухмыляется. Ждет когда та подойдет поближе.
- Что за искушение такое? - подумала она, и взяла распятие в руки, всегда висевшее на ее шее. Начала читать молитву. Но Гоша не уходил.
Наверно мне знак, чтоб я не ходила на свидание с этим протестантом,- подумала она и вернулась домой.
Первое свидание не состоялось. Но она этого так не оставит. Решила пойти пожаловаться Ярославне.
У деревянной калитки Анна через забор разговаривает с Ярославной и не видит подходящего сзади Андрея. Он, как будто, крадучись, ступал неслышно, чтоб явиться внезапно.
- Что он себе позволяет? Я, как привязанная, никуда выйти не могу. Он везде меня преследует. Я, что ему пугало огородное? Козел неотесанный.
Кровь прихлынула к щекам Андрея.
- Это она меня козлом обозвала?- мелькнула мысль. Ему хотелось сейчас подойти к Анне и отхлестать по губам за такое оскорбление. Вместо этого развернулся и побежал к реке, по дороге, сбивая столбы и деревья. Анна услышала топот лошадиных ног и оглянулась. Лошадей не было, только удаляющийся силуэт Андрея. – Неужели его Гошка так испугал? Но ведь он же, в загородке. А куда это он бежит? Как будто на пожар.
- Матерь божья! Да, ведь он от меня убегает, - перекрестила лоб и побежала за ним .
- Андрей! Андрей! – Погоди! Да вернись же ты!
У реки остановилась. Поняла. Не догнать ей Эндрю.
- Что же это я наделала своим языком болтливым? Теперь он никогда ко мне не подойдет. Милый Андрей! Как мне сказать тебе, что волны любви заливают меня. Вулкан клокочет в груди моей! Как я теперь тебе откроюсь? Теперь ты меня презираешь. Заламывая руки, вернулась домой, взяла арфу, и, перебирая струны, начала напевать новую мелодию, льющуюся прямо из разбитого сердца. Мелодия любви и рыданье арфы слились в лирическую рапсодию ля минор.
Тих и красив был тот вечер, Сумрачно было кругом,
Нежно природа прощалась, С этой вечерней зарей
Там высоко над обрывом, Кто-то на арфе играл,
Кто-то, стоя на коленях Душу свою изливал.
Лились, чарующи звуки, Вышла на небе луна,
Девушка в лунном сияньи, Там над обрывом видна.
Вдруг оборвалися струны, Стихло все сразу кругом,
Слышны лишь были рыданья, В сумрачном мраке ночном.
Боже, о Боже! Прости мне! Грешной прости мне грехи
Слезы мои раскаяния, Сам Ты с очей мне отри…

Это было первое сильно уязвленное самолюбие Андрея Ванцы. Не ожидал он такой обиды от Драган. Кровная вражда рода Ванца с родом Драган усиливалась и накалялась с каждой секундой. Теперь он начал вспоминать все. Рассказы отца о высокомерии Драганов, пересуды родни о Драганской жестокости. Недаром, Драган в переводе означает дракон. Вспомнил, что она руку одернула, когда он помогал ей из речки на мостик выйти, ее холодный колючий взгляд при прощании.
- Никогда! Слышишь!? Никогда не протяну тебе руки. И даже не посмотрю в твою сторону.- И оглянулся. Не слышит ли его кто-нибудь? Нет. У реки он один.
- А чего это она, с нашей Яросей беседует? Да еще обо мне скверну наговаривает. Пойду к ней скажу, чтоб ноги этой Драконьи на нашем подворье не было, - приказал он себе и пошел во двор.
- Андрей! На тебе лица нет.- Встретила его словами Ярославна. – У тебя жар? Дотронулась рукой к его лбу.
- Рося! Рося! Ты зачем с ней разговариваешь? Стоишь рядом? Она язычница. И весь Драганский род. Как ты можешь? Она поганит нашу землю. Ее дед был предателем христиан. Она на стригию из омута похожа. Ты посмотри, какие у нее темные колючие глаза…
Ярославна смолкла. Руки безвольно опустились по бедрам и исхудалому телу. Глаза закатились вверх, губы и щеки задергались. Андрей знал. Это приступ. Или эпилепсия сейчас начнется, или пророчество. Он взял ее обмякшее исхудалое тело и подвел к пню у сарая. Она присела. Щека перестала дергаться и она пророчествовала.
- Вижу! Вижу! Идут они вдвоем по обрыву и по краю пропасти. Идете вы, взявшись за руки. Внизу ад, и Вельзевул наступает вам на пяту, но не может вас достать. Вы высоко. Над радугой парите вы, как ангелы. Она впереди, а ты за ней. О! И еще идут. Один, два, три, сколько же их? Шесть. Шесть деток идут за вами. Ох, горе, вам горе. Страдания и слезы вас ждут. Разлука и смерть. Искушение и наказание. Ты и Мария… Ярославна притихла, закрыла глаза.
- Я и Мария? , - переспросил Андрей.
- Ты и она, - уже отдышавшись, спокойно сказала Ярославна.
- Какая Мария?
- Та девушка, которая недавно здесь со мной разговаривала.
- Какая девушка?
- Черноокая, статная, волосы, как смоль, певунья, арфистка, святая мадонна.
- Да, она ж меня подманула, подвела. Козлом назвала.
- Гоша, Гоша! Иди сюда! - Гоша услышал зов хозяйки и стал в бойцовскую позу на задние лапы. – Это она его называла.
- Как его?
- Так, так…
- А при чем здесь? ...
- Ох, и глупенький ты. Хоть и радиомастер, и на мотоцикле ездишь. Любит она тебя. Любит.
- Но как же?
- Любит и все.
- Но при чем здесь козлик?
- Иди. Успокойся. И найди ее.
- Ни за что.
- Тогда она сама тебя найдет.
- Я ей руки не подам.
- Я видела тебя и ее над обрывом. И ваши дети, и внуки с вами.
Андрей не всегда верил пророчествам Ярославны, сестры своей. Но, как ему сейчас хотелось верить, что не его Анна Мария назвала козлом, а этого Гошку.
- Иди. Иди.
- И пойду!
- Да не тебе я говорю, а Гоше. Цоб, цабе.!
*******
- Но ведь до вашего первого свидания, были, же какие то точки соприкосновения , – вопрошали внучки 15 и 16 лет. Ведь в этом возрасте, хочется из уст старших узнать, как можно больше мельчайших подробностей движений души, вздохов и ахов. Страшных и интересных историй о днях далекой молодости дедушки и бабушки.
- Хорошо внученьки. Я расскажу Вам, как Анна Мария спасла меня от смерти. Только она и сама не знала об этом. Я ей потом рассказал об этом эпизоде своей жизни, когда у нас родилась первая Настя.
Слушайте историю моего чудесного спасения Анной Марией – вашей бабушкой.


АНДРЕЙ ВАНЦА В ТУННЕЛЕ.

Андрей шел последним , в длинной колонне сверстников, как самый младший. Впереди всех Наум – самый старший десятиклассник, за ним – Земба старший, девятиклассник и сверстники - Бойко, Чех, Мадьяр. Затем восьмиклассники – Земба младший, Гураль, Никель и Макар из второго класса интерната. Замыкал колону Андрей Ванца, шести лет от роду. Туннель манил к себе таинственными приключениями и будоражил воображение мальчишек. Они спорили до хрипоты и до драки, что, если идти пол - дня по туннелю, то можно перейти польскую границу. А там уже, гуляй, детвора.… И вкусные кисели, и волшебные самописки, которые не надо в чернильницу макать, они сами пишут. Только вот эти запахи фекалий не давали возможности идти вглубь очень далеко.
Дальше всех ходил Наум с факелом в руке. Он дошел до первого поворота с люком и поднялся по ржавым ступенькам к люку, но не смог его поднять. Он уверял, что люк у воинской части. Это еще больше воспаляло воображение мальчишек. Фонарика ни у кого не было. Это целое состояние быть владельцем фонарика. Лампочка от фонарика была у Зембы старшего, и он хотел приладить ее к квадратной батарейке. Но ничего не получилось.
Было время выгона скотины. Коровы паслись вдоль высокого забора техснаба, а компания пастухов, обсуждала, кто пойдет за соляркой за спичками за тряпкой и за палкой. Кто будет сторожить коллективное стадо.
- Так, ты Ванца остаешься коров пасти, - скомандовал Наум.
- И козла с козами, - язвительно передразнивая Ярославну, кривлялся Земба старший.
- И я с вами…
Он проваливался в туннель и шел бесконечно долго.… Терял сознание, и опять летел по спирали в туннель…. Ноги становились стопудовыми и не двигались. Он задыхался от зловония и спиралью летел в бездонный туннель…
Мальчишеская компания углубилась в туннель местной Бориславской канализации со стороны техснаба на целый километр. В голове витали радужные картинки, как их будут встречать поляки с цветами и музыкой, как героев, преодолевших кордон и границу. Наум шел впереди как вожак стаи и нес над головой зажженный факел.
- Вот вырасту, и у меня будет такой факел. И я вас всех поведу к польской границе, -подумал Ванца.
Они прошли уже второй поворот и третий люк. Так далеко еще никто не заходил. Над головой все время раздавались удары по люку проезжавших машин. Пламя факела постепенно догорало. Надо было подлить солярку. Солярка была у Никеля. Пока по цепочке передавали флакончик, факел погас.
В кромешной тьме услышали голос Андрея.
- Я боюсь, хочу к маме.
- Так этот пастух коз за нами увязался. Он должен коз пасти.
- И козла…
Больше он ничего не помнит. Наум, когда чиркнул спичкой – раздался взрыв газа. Наум оказался в эпицентре взрыва и пострадал больше всех - обгорели лицо, руки, волосы, шея, грудь. Земба старший , чуть поменьше - только лицо и руки. У Бойко и Чеха, только щеки. Гураль Никель и Макар – пятиклассники были оглушены взрывом и попадали лицом в пахучую жидкость, что спасло их от ожогов.
Теперь Ванца должен всех выводить. Туннель ведь узкий, Ванца шел в полный рост, а остальные, согнувшись в поясе. Наум чуть ли не на четвереньках шел …
- Он шел целую вечность в кромешной тьме…
- Явлю ему спасение Свое…
На льва и василиска наступишь ногою своею, и не приключится тебе зла.…Избавлю его и явлю ему спасение свое…
Туннель спиралью уводил его в преисподнюю. Он летел с огромной скоростью и проваливался в бездонный туннель…
- Ну, чего ты там? Ой, болит, ой печет…
- А- А - у-а-у-а! – стонали старшие от боли.
А самый младший Андрей Ванца выводил их из темной туннели, охваченный ужасом, и его ноги увязли в жиже и отказывались идти. Кажется, они заблудились. Было два ответвления, а тут, откуда-то, еще и третье ответвление трубы.
- Ну что ты Ванца? Иди.
- Куда идти? Здесь направо налево и прямо. Куда?
- Иди прямо.
- А если это опять в газовую камеру?
- Нет. Иди прямо…
… Вот она поет и играет на арфе. Милая черноокая арфистка Анна Мария Драган. Котик мой - Анна Мария. Это она идет впереди и ведет Андрея за руку.… Нет, я ее не вижу. Голосом арфы и своим пением она показывает тебе дорогу из туннеля тьмы и ужаса. Иди Ванца, не останавливайся. Вот скоро ты уже увидишь свет. И там Анна Мария котик Драган. Еще немного. Иди Ванца, иди. Он не видит ее, только слышит, как она поет Ave Maria.
Вдруг блеснул впереди свет, и свежий ветерок дунул в лицо. Вот он свет. Вот мы спасены.
* * *

- Ave Maria. Анна Мария - котик Драган. Ты меня спасла…
- Он опять бредит. Не приходит в сознание третьи сутки, и несколько раз повторяет Анна Мария котик Драган. Кто она ему? Вы ее знаете? – спросил врач у пресвитера Владимира Борсука.
- Отца у него нет, не вернулся с войны. Мать старенькая, один брат живет в Польше в Раздолье, сестра Сара с детьми приходила сюда, сумасшедшей Ярославне мы ничего не говорили. У нее свое горе. В паводок у нее утонуло двое детей Петрик и Яринка. А сестра Анна Борык с мужем Стефаном приходят каждый день к нему. Он ведь самый младший в их роду. А Драган Мария? Это скорее его возлюбленная. Но она в Варшаве учится.
- А как бы ей дать знать?
- Она католичка, а он член нашей баптистской церкви. Вряд ли, у них было свидание. По крайней мере, вместе их никто не видел. Он учился в Львовском техникуме связи. Постой, постой. Вот где они могли встречаться. Во Львове. Там их никто не знает, город большой и они точно там учились больше года. Она заканчивала музучилище, а он в техникуме связи поступил.
- Может сообщить ей, - опять настаивал врач.
- Скорее всего, у нее нет интереса к его скромной особе. Она из знатного рода Драган, приданное за ней числится, она заняла первое место на конкурсе вокалисток в Киеве. На том конкурсе были приглашенные из правительства. Она пела Аве Мария на итальянском языке, и покорила конкурсную комиссию своим ангельским голосом и игрой на арфе. Ей дали гранд на бесплатную учебу, либо в Варшаве, либо в Киеве. Она выбрала Варшаву. Об этом конкурсе все газеты писали.
- Да я читал. Так вы напишете ей? Речь идет о его жизни и здоровье.
- Да. Напишу. Но адрес я ее не знаю. Я знаю ее духовника – Богдана Мицкевича. Он разыщет ее. В католической церкви очень жесткая церковная иерархия. И там все друг друга знают. Он найдет ее. Будьте спокойны. Она скоро приедет.
- Как? Он поправится?
- Вашими молитвами. Поправится. Нога и рука заживут. А вот голова. Это очень опасно. Могут быть последствия.
- А как все случилось? - Спросил врач.
- Он только поменял свою старую Яву на новый мотоцикл Панония. И еще не успел к нему привыкнуть. Он же ездит по горам по вызову: где радиолиния оборвется, где приемник починить, кому телефон, кому что. Мартовское солнце снег растопило, а утром то еще заморозки. На Мражнице на повороте утром, на льду и крутануло его.… Какой мастер был.
- Почему был? - перебил пресвитера врач. Он и есть отличный мастер. На нашем корпусе хирургии он поставил мачту с антенной и наладил радиосвязь с Дрогобычем и станцией скорой помощи. Не то, что раньше. Пока телефонистка причешется, с подругами поболтает.… А так, прямая связь…

Андрей выбрался из туннеля, и осматривает свои руки, смотрит на несчастных старшеклассников. Больше всех пострадал Наум. Ну, и достанется ему от мамаши. И остальным достанется. Проходящие по тропинке прохожие, когда услышали взрыв, испугались. Но, увидев бесхозное стадо коров, сразу обо всем догадались. Уже приехала повозка от деда Макара и загружала раненных детей до скорой помощи. Уже причитали мамаши и заламывали руки, с рыданиями и отцовскими разборками. Он выбрался из туннеля и открыл глаза....


- Что со мной?
- Не волнуйся. Мотоцикл тебя покалечил. Но жить ты будешь
- А что с моим лицом? Дайте мне зеркало…
Он посмотрел на себя и разволновался. Все лицо и голова забинтованы. Опять потерял сознание, но ненадолго. Молодой и крепкий организм начал выздоравливать. Раны заживали, бинтов на голове становилось все меньше и меньше. Вскоре он мог уже себя сам разглядывать в зеркале. Чуб черный, усы черные, бровь густая и сильно густая щетина на бороде. После болезни первый раз побрился, и свежее лицо подняло его окрепший дух. В лице появилось новое выражение мужества со шрамом на макушке.
Хоть он и считался членом церкви баптистов, но с их методами ведения финансово-хозяйственной церковной деятельности, он никак не мог смириться. Братский совет ЕХБ постоянно проводил собрания евангелизации на стадионах и в домах культуры. И вновь обращенных, еще не окрепших язычников ставили на церковные должности. А их в церкви было сотни. Благовестник, евангелист, волонтер, дежурный. Помощник регента, дьякон, дьяконица. Секретарь кассы, начальник школы и т. д. И, Андрей, всячески сопротивлялся, когда на него взваливали очередную должность. Он просто ходил в молитвенный дом, пел псалмы, причащался и больше ничего не желал. Так как его научил его отец Иван Васильевич Ванца. Узник лагеря Талергоф, принявший протестантскую веру от проповедников Армии Спасения из Англии. Андрею пытались навязать должность церковного связиста, но они сами признали всю нелепость и глупость такой должности. Ведь телефона не было, ни у пресвитера, ни у кого из членов церкви.
Только у Беспалова Никифора Акимовича – регента церковного хора. И то, он редко им пользовался. Ему он остался от работы директором музыкальной школы. Но после его покаяния и крещения в пруду, когда он стал баптистом, то телефон у него почему-то власти не отобрали. Вскоре на Андрея махнули рукой и не приставали, с присвоением ему должности.
- Ванца. А когда ты собрал свой первый приемник, спросил его товарищ по палате седовласый старик с переломанной ключицей.
- У нас на базе техснаба, свалка была. И главный узел вторсырья черного метала. Однажды там выбросили из местного телеграфа и воинской части целый грузовик поломанных скелетов радиоточек, динамиков, проводов, радиоламп. Мне было девять лет. Не знаю, как я дотащил эту кучу до дома. По-моему кто-то мне помог.
Вот, я сидел с этими проводами, и скручивал их. Cиний - к синему, красный к красному, черный к черному. Радиолампы подбирал по количеству ножек. Три дня мучился. И на четвертый день оно заработало. Правда, только две станции работало: Москва и Варшава. Вся родня сбежалась, и даже соседи. Не верили, что это я сам собрал. Но мама сказала:
- Он еще не такое сделает, дайте ему только волю.
Только громкость не регулировалась, и оно орало на всю улицу. Чаще мы слушали Варшаву, а не Москву. Польский язык роднее и ближе. Да и католические литургии по воскресеньям все охотней слушали, чем московских брехачей про план сбора кукурузы. На нашей Чумацкой улице и соседней Майской приемники были у пана Пеляка – католика. Фифмана еврея, Левчака – православного, Присташа пятидесятника и Петра Конарского – коммуниста и бандеровца. В воскресенье все они, выставляли свои приемники на подоконники, включали их на полную громкость и все окрестные сады и огороды были залиты католической мессой, еврейским речитативом, православными службами, протестантскими гимнами и коммунистическим интернационалом. Больше всех свирепствовал Конарский. У него же партбилет. Это как индульгенция на сотворение беззакония и вседозволенности. Распоясанности, граничащей с императорскими амбициями. Он как- то вызвал даже наряд милиции, чтоб запретить слушать приемники с любимой волной. Длилось это, как по расписанию с 10 утра до часа дня, начиная с апреля по июнь. Когда огороды были ухожены и посажены, потом, как- то, все затихало.
- Это все правильно, - отозвался лежащий старик с ключицей. – У нас в деревне Крапивник на Сходнице, перед войной первый раз привезли радио. Ну, такой огромный, баняк, как кастрюля для огурцов. И привинтили на телеграфный столб возле сельмага. Знаешь?
- Ну, знаю. Громкоговоритель акустический называется. Ну и что?
- А то, что когда его вешали, не посмотрели , что он для агитации на фронте , и громкость у него не регулируется. Оно как заорало, даже куры и коровы взбесились, и люди оглохли. За пять километров было слышно. Все зверье из леса разбежалось.
- А телевизор, пан Ванца видели?
- Андрею нравилось, когда его называют пан Ванца.
- Нет. У нас в армии были осциллографы, экраны круглые и прямые. А когда я уже собирался в демобилизацию, как раз нам привезли в часть один комбайн с экраном телевизора. Но я их еще не чинил.
- А в Бориславе есть у кого-нибудь телевизор?
- Да. Есть. У этого главного кэгэбешника Баркалова и у Бойко- главного бандеровца. Только он притаился и перекрасился под коммуниста.
- А кто их чинит?
- Никто. Они их не смотрят. Во Львове еще не поставили антенну
- А когда поставят?
- Говорят к лету.
- А что там люди ходят в телевизоре?
- Да. Да. Завтра расскажу,- махнул рукой Андрей на деда с ключицей и задремал.
Выздоровление шло семимильными шагами, но все же, вечера в больнице длинные и, как-то дед опять к нему пристал, чтоб рассказал про телевизор. И, Андрей никак не мог ему объяснить, как в телевизоре ходят люди. Наконец он вспомнил случай из своей службы в роте связи и, улучив момент, рассказал деду про привидения или про воображение и уменьшение изображения. И еще о радиотелеметрических волнах и сигналах принимаемых через приемник посредством антенны.

РАССКАЗ Андрея Ванца НА БОЛЬНИЧНОЙ КОЙКЕ О ПРИВИДЕНИЯХ.

В те времена, о которых пойдет речь, я служил в качестве старшины роты в полку связи. С тех пор прошло больше трех лет, и я давно уже не помню мелких подробностей, но случай, однажды произошедший с одним из моих солдат, всегда заставляет меня задуматься о вечно волнующих меня вопросах что такое душа и что такое покаяние. Но если заходит спор о проблемах интересующих меня, то стараюсь всегда, снова и снова преподнести собеседнику тот случай, каждый раз приукрашивая его и дополняя всякими мелочами, от которых мой рассказ слушается еще внимательнее и с большим интересом.
Так вот, речь пойдет о том времени, когда все вооруженные силы нашей страны только разгрузились от напряжения второй мировой войны. Наш полк стоял у самой Венгерской границы, в резерве, в ожидании особого распоряжения. На одном из двухсот километровом марше, который совершал один из батальонов нашего полка, в дороге поломалось три машины: передвижная ремонтная мастерская и два бронетранспортера.
Командир колонны приказал мне, остаться старшим с этими машинами для обеспечения радиосвязи, пока приедет тягач или ремонтная машина с запчастями. Нас осталось пятеро: три водителя, связист и я.
Как старший, я отдал распоряжение: сделать в первую очередь жилье. Помню, мы расположились на опушке леса. Первой задачей, после постройки жилья, было найти воду. Мы разошлись в разные стороны.
Я прошел через кустарник и очутился в небольшом овраге, склон которого напоминал мне чем-то мой родной лес, в котором я знал каждый поворот, каждое деревце. Вскарабкавшись по крутому склону, мне пришлось еще пройти с пригорка вниз, где колосился ячмень. Солнце вышло с зенита и духота, накопившаяся в воздухе, сильнее ощущалась от знойного испарения колосьев. Этот своеобразный, с ароматом гороха, привкус, ощущался в горле и почти моментально иссушал губы. Осмотревшись по сторонам в поисках живительной влаги, я безнадежно поплелся к машинам.
Когда я вернулся, то увидел, что ребята уже разделись до пояса, моются в воде из ведра. Оказалось, что лес этот не глубок и за ним протекает ручеек, а чуть дольше и деревня какая-то начинается. До меня лишь теперь донесся лай собак. Двое из солдат, по моему указанию, отправились в деревню. Один из первой роты, другой из моей роты – Заур Харбиев, азербайджанец. Часов в 11 они вернулись, неся фрукты и овощи.
- Народ здесь гостеприимный, - сказал Заур, выкладывая свои припасы на плащ-палатку.
- Расспрашивают обо всем и до разговора, охотливые.
- А тот, у которого мы яблоки брали, - подхватил другой, - не отпустил, пока не упросил зайти в дом. Говорит, в их краях солдаты – это редкость. Разве кто из односельчан демобилизуется, да и то только в парадной форме покажется. Приглашал дед еще. Говорил, что завтра придет сюда коров пасти.
Мы полакомились фруктами и улеглись в палатке на брезент, под которым были хвойные ветки, издающие сладковато-кислый запах, наполнивший все пространство. Ничто так благотворно не влияет на организм и так не снимает усталость, как отдых под открытым небом, да еще на хвойной подстилке. И ничто так не располагает к задушевной беседе, как стрекотание кузнечиков и приветливое подмигивание звезд, виднеющихся через отверстие входной двери.
Мы, почему-то вдруг, заговорили о приведениях, о ведьмах, о русалках и домовых, и о многом другом, что так живо завораживает воображение каждого человека. Особенно, в этих рассказах, преуспел Сережка из Умани. Он так умело рассказывал и с такой точностью передавал свои сельские воспоминания, где жил у деда, что нереальное в его устах становилось реальным. И более того, каждому из нас уже мерещилось то свиное рыло, то чьи-то большие глаза, то какой-то шорох подозрительный.
- А чихать я на это все хотел, - сказал уралец, помню, его Володькой звали, фамилию не помню. – Это все выдумки и человеческое воображение. – Он начал подтрунивать над Сережкой, а потом и над всеми нами, за то, что мы ему так быстро поверили.
-Слушай Володька! – наступал Сережка на него. А если бы тебе, вдруг, предстало приведение, что бы ты делал?
- Я бы… предложил ему исчезнуть, а если бы оно не послушалось тогда, тогда я бы … - он хотел сказать, что бы он сделал, но Сережа его перебил.
- Тише! Тише! Слышите? – все затаили дыхание. Где-то был слышен плач ребенка.
Сначала отдаленный и глухой, но потом, как будто приближаясь, он имел почти отчаянное дребезжание стона умирающего или сильно страдающего ребенка. Я отчетливо слышал биение своего сердца у самого виска. Ничего подобного я в своей жизни не видел Потом вдруг стало тихо. А беззаботные кузнечики стрекотали в свое удовольствие на разные тона, в разных концах леса и даже у самой палатки.
После минуты молчания отозвался Володька. – Чего притихли? Филина испугались?
- Разве филин так плачет? – спросил Сергей.
- У нас, на Урале, иногда такой плач подымут, что первый рез ночью в лесу с ума сойти можно.
- Да ведь это настоящий плач, - не сдавался Сергей.
- Что-то не похоже на птичий голос,- отозвался связист Закацюра.
Володька снова стал подтрунивать над нашей боязливостью и начал доказывать, что часто у человека бывают зрительные и слуховые галлюцинации. Он еще продолжал, но крик раздался у самой палатки и заставил его замолчать. От неожиданности я встрепенулся и прислушался. Сомнения не было – это не птичий крик. В продолжении пяти минут мы слушали страшный пронзительный плач. Потом Володька вышел и что-то кинул, мы услышали шум крыльев, а чуть позже, где-то очень далеко, снова услышали плач. Мы еще немного поговорили о птицах, о их нравах, особенностях каждого вида и наконец, под этот жуткий плач, заснули, распределив на ночь дежурство у машин.
На следующее утро, едва, мы успели позавтракать, пришел тот старик, к которому заходили ребята. Он присел у нашей палатки, и кто-то из ребят спросил его о ночном филине.
- Это еще пустяки, - говорит дед. - Как-то ко мне приехал зять из города. У меня пасека стоит у леса. Вот мы вечером зашли туда осмотреть пасеку, я возился, а он ушел в лес. Слышу, птица заплакала. Солнце зашло, и сумерки медленно обволакивали лес. Для меня голос этот привычный и я не подумал, что мой Витька от страха заикаться станет. Зову его, не отвечает. Крикнул громче. Тихо. Зашел в лес, кричу, ищу его. Слышу треск сучьев: выходит, глаза огромные, волосы дыбом, подбородок трясется.
- Ба… батя, там ди… ди, ди.., дитя режут.
Ну и потеха над ним была. Два дня разговаривать не мог спокойно.
- Дед, а вы видели привидения, - непринужденно спросил Сергей.
- Видел, но уже давно. Сейчас их все меньше становится. Было это в то время, как я нанялся на постройку панской усадьбы. После работы я любил уходить к речке. Помню, месяц был тоненький, как серп. Я уже собрался, было домой, гляжу из ивы, у самой речки, поднимается что-то бело-зеленое. Пригляделся пристальнее: волосы длинные, так что ни глаз, ни рта не видно. У меня коленки задрожали, и стал я все молитвы подряд читать, какие только знал, а он смотрит на меня и плачет. Не знаю, откуда взялась прыть, так бежал, что не помню, как дома оказался.
- Какое привидение? – возразил Володька, - это туман поднимался с реки, вам что-то привиделось.
- А хохот, откуда? – спросил дед.
- Не хохот, утка пролетела над самым ухом, а вам хохот послышался.
- Ты парень мне зубы не заговаривай, - сказал старец, опершись на посох, - ты верно ни в бога не веруешь, ни в того рогатого? Так?
- А чего в них верить? Я их видел?
- Значит, молод еще. Поживешь – увидишь. Только смотри не оплошай, хоть одну молитву знаешь? Нечистая даже , даже крестного знамения боится.
- Буду я их бояться, - не унимался Володька, - они меня боятся.
- Эх, малый, видать мало каши еще съел. Не будь таким героем, видали мы таких смелых! Впрочем, я хотел убедиться какой ты смельчак. Давай пари?
- Какое пари?
- Заключаем пари, что ты сегодня ночью пойдешь в нашу сельскую церковь. Только не в ту, где службы правят, есть еще другая в конце села.
- А почему бы, не пойти? – самоуверенно ответил Володька.
- Только ты выслушай меня до конца. В этой церкви постоянно кто-то плачет и поет. Как только приходит полночь, такие ужасы там творятся, все обходят церковь десятой дорогой.
- Подумаешь, - перебил его Володька, - филины там гнездятся, вот и ревут.
Старик, не слушая его, продолжал говорить.
- Лет пятьдесят тому назад, там повесилась дочь священника. По- моему его фамилия ФЕЦКОРЕНЕ была. Он хотел выдать ее замуж за какого-то отставного вдовствующего генерала, а она любила молодого парня. Но отец настоял на своем, справили свадьбу. Дом священника был рядом с церковью, он и сейчас там полуразрушенный стоит. В первую же ночь, после свадьбы она и повесилась в церкви. Мать ее не вынесла такого горя и, через недели две умерла. Священник после этого сошел с ума. С того времени и начались эти кошмары. Думали, что филины. Так нет, окна, двери забиты, дырок нет. Нельзя никак птице туда залететь. Уже пятидневный парастас служили, и заупокойные службы совершали, а она как пела, так и поет, как плакала, так и плачет.
Все слушали рассказ деда, открыв рты. И конечно, всех заинтриговало пари и Володькина смелость и скептицизм.
- Ну что, скептик, - наступал Сергей, - пойдешь туда?
- Спрашиваешь? Почему бы и нет?
- Да он и до церкви не дойдет, в обморок упадет, - отозвался связист. – Я, от одного рассказа деда чуть не умер. А то, в самый ад идти. Фу ты, страсти одни. Не ходи, Володька, послушай меня.
Я, как старший и ответственный за своих подчиненных, сразу резко начал отговаривать всех от бессмысленной затеи. Но они и слушать не хотели. А Володька в упрямстве своем хотел доказать, что все это выдумки.
Вскоре, как дед угнал коров, мы занялись хозяйскими делами и решили более благоустроить наше жилище. Накосили травы, веток наломали и застлали пол зеленым ковром. Потом пошли мыть машины, и так время шло. Я думал, что к вечеру ребята забудут про пари, откровенно говоря, опасался я за этого Володьку. Не дай бог, что случится, с меня спрашивать будут. Хотя самому тоже было интересно: кто же там поет, не похоже, чтобы дед врал. Я же протестант, и не верю во все эти приведения.
Едва спустились сумерки и на небе засверкали первые звезды, ребята собрались у палатки и стали снаряжать Володьку в дорогу: кто шутку острую отпустит, кто отговаривает, кто предлагает себя в поводыри. Я тоже предложил, чтобы Сергей шел с ним. Но Сергей наотрез отказался, а Володька и вовсе не хотел слышать о том, чтобы кто-то шел с ним.
- Через час ждите, я вернусь с иконой, и вы увидите, что я прав, - сказал он и отправился в село. Пройдя шагов двадцать, он повернул назад.
- Фонарик забыл взять, - виновато произнес он.
- Считай, Володька, что тебе не повезет, раз ты вернулся, - заметил Сергей. – Это плохая примета.
Июльское небо дышало нагретым за день воздухом. Жидкие облака время от времени закрывали месяц. Мы расположились у костра и вспоминали о гражданской жизни. Интуитивно, каждый из нас, ощущал какой-то суеверный страх за Володьку. Ведь в то время сказы о ведьмах, о домовых довольно часто подтверждались очевидцами. Мы в ожидании поворачивали головы в ту сторону, куда он ушел, прислушивались к ночным звукам, не раздадутся ли шаги. Час прошел не заметно. Со стороны деревни повеяло холодком, и донесся лай собак. Прохладный воздух развеял наши мрачные мысли и раздул костер, который освещал все вокруг желтовато-красным светом. Прошло еще полчаса, Володьки все не было, и мы уже стали беспокоиться. Меня успокаивал, все тот же Сергей.
- Он, наверно, побоялся туда идти и зашел к деду. Дед его первачком напоит, даст какую-нибудь иконку, и он придет героем.
- Нет, он не такой, - отозвался Заур, - я его знаю, уж если что решил, сделает.
Мы еще поболтали о том, о сем, поджидая Володьку. И когда через некоторое время я посмотрел на часы, то ахнул: Володьки не было уже два с лишним часа. Надо идти за ним, - сказал я и, взявши с собой фонарик, мы втроем, Сергей, Заур и я, отправились в село.
Было около двух часов за полночь, в селе уже все спали. Изредка лай собак раздавался во дворах, мимо которых мы проходили. Село закончилось, и мы увидели на пригорке церковь. При лунном свете, на фоне темно-синего неба ее мрачный контур поневоле нагонял страх. Мы остановились и прислушались. Я на всякий случай потрогал штык нож, висевший у меня на поясе. В то время в лесах еще орудовали банды бандеровцев националистов, и я уже опасался, не наскочил ли наш герой на них. Пошли медленней, вглядываясь в темные окна. Луч фонарика выхватил из темноты двери, забитые крест на крест досками.
- Володя, ты здесь?
Ответа не последовало. Где-то под куполом, послышалось завывание ветра, похожее на вой волка.
- Может он в середке, не слышит, - заметил Заур. – Надо бы заглянуть в середину.
Мы пошли в обход церковных бревенчатых стен, поросших мхом.
- Старшина! – крикнул Сергей, указывая рукой. За изгибом стены, под окном, лежал Володька. Я осветил фонариком его лицо. Он был бледен, но признаков насилия или ранения не обнаружил. Мое сердце ныло в предчувствии беды.
Его волосы были взлохмаченные, на лице застыл страх. Пульс еле прощупывался .
- На руки, живо, - скомандовал я. Мы взяли его на руки и отправились к первой, крайней избе. Постучали, нам долго не открывали, наконец, мужской голос отозвался.
- Кого там носит?
- Откройте, человек умирает. Осмотреть надо. Может доктора найти? – со страхом за своего подопечного, начал объяснять я.
Мы внесли его в избу, расстегнули воротник, ремень. А хозяйка, женщина уже не молодая, вышедшая к нам в ночной рубашке, положила Володьке на лоб холодный компресс. Я послал Заура за аптечкой и стал растирать его окоченевшие руки. Минут через десять он открыл глаза. Он посмотрел на присутствующих отсутствующим взглядом, зажмурился, а потом сел, обхватив голову руками.
Я не решался спрашивать его о случившемся с ним приключении, надеясь, что когда ему станет лучше, он сам расскажет. Меня опередила хозяйка и на ее вопрос, что с ним случилось и как он себя чувствует, он стал, немного заикаясь, рассказывать. Из его бессвязных слов, междометий, предлогов и жестов, представилась следующая картина.
Приближаясь к церкви, внутренний голос ему твердил, - “Вернись! Вернись!” Но ноги упрямо вели к двери, которая оказалась забитая досками. Он пошел в обход, в поисках оконного проема, чтобы забраться внутрь и взять икону или лампадку для доказательства, что он был в середине.
Окно было довольно высоко, и чтобы залезть на него, нужно было что-то подставить. Он нашел старую доску и, поставив под угол к бревенчатой стене, взобрался на окно. Сидя на окне, он осмотрел внутренность церкви. Штукатурка почти вся облетела со стен и лежала на полу, в комках глины и песка копошились какие-то паучки. Ветхие арки, поддерживающие свод, грозились вот-вот обрушиться. В дальнем углу видно было что-то похожее на иконостас. Туда он и намеревался пойти, чтобы взять с собой что-нибудь.
Cпускаясь с окна, нога его соскользнула по гнилой стене, и он упал вовнутрь на пол, больно ударив левую ногу ниже колена, при этом еще выронил фонарик. Дрожащими пальцами чиркнул спичкой, но ее затушил сквозняк, гулявший по церкви. Сердце его испуганно билось. Над головой послышались звуки, похожие на взмахи крыльев. Дрожащими пальцами он стал вытаскивать еще спичку, пальцы не слушались. Кое-как поджегши листок бумаги, к счастью оказавшийся в кармане, осветил место вокруг, в поисках фонарика. Увидев сбоку от себя яму с водой, он ахнул – фонарик упал в яму. Новый порыв ветра затушил листок, завыванье ветра, доносившееся сверху, было похоже на завыванье волчицы. Пока он опять доставал спичку из коробки, мозг ощутил неясное волнение, словно на него кто-то смотрел. Затылком, почувствовав чей-то взгляд, оглянулся, и замер от ужаса. В дальнем углу у клироса стояла девушку в белом платье, вокруг шеи была обмотана веревка. Лицо ее было обращено к нему искрящимся мерцаньем. Силуэт ее стал приближаться, с протянутыми вперед руками.
Только теперь он стал замечать в разных углах церкви ожившие комки штукатурки. Обветшалые бревенчатые настилы превратились в живых существ с тысячами глаз, с ужасными лапами, поднимающимися на него.
Тело его распласталась, и прижалось к стене. Девушка слегка приоткрыла губы, и он услышал леденящий душу голос.
- Ты сам ко мне пришел. Помоги мне. Давит.
Она плакала. Остановившись в нескольких шагах от него, она протянула ему конец веревки.
Смотреть в ее глаза не было сил. Не было сил поднять ни руку для крестного знамени, ни закричать. Она сделала еще шаг, и сейчас можно было разглядеть совсем близко ее мертвенно-бледное лицо, полузакрытые глаза. Тело инстинктивно потащило к окну. Она дотронулась до него и сказала:
- Сними веревку с моей шеи. Она меня давит.
И опять протянула ему конец веревки. Снял ли веревку с ее шеи, он не помнит. Только помнит , как она сказала:
- Теперь я не буду плакать, мне стало легко. И стала удаляться.
Откуда взялись силы, чтобы выбраться из церкви через окно, он не мог понять. Но когда нога соскальзывала с подоконника на землю, ему показалось, что ее холодная рука схватила его за волосы, он вскрикнул и потерял сознание…
С тех пор в той церкви неслышно было ни плача, ни песен.
А Володьку, тогда утром мы не узнали – волосы его стали седыми. Он, конечно, пришел в себя, но стал какой-то отрешенный и задумчивый. Больше от него никто не слышал резких суждений о потустороннем мире. А я с тех пор, как слышу крик филина, вспоминаю Володьку и дочь священника, которая плакала в церкви своего отца.
Когда Андрей Ванца закончил свой рассказ о привидениях он еще добавил, что в телевизоре, как и во сне, всякие картинки, как бы, не из жизни, а из потустороннего мира. И привидения чаще всего это воспаленное воображение и фантазии с галлюцинациями.
- А пан Ванца видел привидение? – спросил сосед по палате.
- Это было не привидение. Это был самый настоящий Ангел- спаситель. Когда я падал, в беспамятстве с мотоцикла, я увидел настоящего ангела с крыльями. Как будто он поддержал меня во время падения. И еще он поднял меня на своих крыльях в небо и оттуда я смотрел на свое тело, лежащее на больничной койке. Затем он бережно опустил меня в палату.
- Это понимаете - новые неведомые нам волны. Их нельзя увидеть и пощупать. Я хоть и верующий, но науку не отрицаю и пользуюсь достижениями техники.
Но эти воспоминания позади. Он уже выписался из больницы и через три недели после выписки спешил на центральный городской мост, где обычно собирались пополудни старожилы посудачить о власти, пересказать свежие новости из округи, и, в очередной раз, пожаловаться друг другу на свою тяжкую долю.
* * *
За столом юбиляров празднующих свою золотую свадьбу догорали огарки свечей. Декабрьский паводок размыл не только дороги, но и прочные ЛЭП, с их железобетонными опорами. Весь Борислав был во мраке. Только кое-где виднелись отблески свечей в одиноких окнах. И восходящая луна, все ярче и ярче освещала склоны Карпат. А из млечного пути исходило ярко-золотистое зарево, освещающее все склоны Парашки и Городища. Горящие факелы нефтеперегонного и ацетиленового завода добавляли в предрассветную мглу свой отблеск. Напольные деревянные часы пробили полночь, внуки и внучки заснули, но молодежь и взрослые хотели слушать продолжение истории.
- С Рождеством вас дорогие мои.
- Славьте Господа.
- Слава! Слава!.
Все поздравляли друг друга с Рождеством Христовым.
И, после рассказа Андрея Ванца, продолжила рассказ его жена Мария Ванца.
Начала она свой рассказ с бриллиантового ожерелья, лежащего на столе.

- История этого ожерелья таинственная и загадочная. Дело в том, что оно стало пророческим не сразу. С ним что-то произошло. Какие-то изменения в структурной решетке и молекулярные изменения. От этих камней появилось странное магическое свечение. В каком году их создавали ювелирные мастера, никто уже и не вспомнит. Мне его вручил мой духовник в день моего первого причастия и ивхористии.
- Сейчас я точно знаю, что эти четки пророческие. На них остался двадцать один камешек. А было двадцать четыре.
Первая пророчица - Юзя Угорская предсказала Марии Терезии, что ее дочь Марию Антуанетту обезглавит революционная Франция. Потом будет опутана земля железной паутиной \ электрические провода \, что будут летать железные птицы \ самолеты \ , и будут разговаривать в ладошку, не видя друг друга за сотни километров \ мобильная связь \ . И упадет первый камень с ожерелья карпатского. В ожерелье осталось двадцать один камень.
- А второй камень, от какого сбывшегося пророчества выпал? - спросили взволнованные слушатели.
- Вторая пророчица из Карпатской Руси в Телергофе, предсказала, что будет мор, пришедший с Испании, и погубит тьму народа, а затем восстанет царство на царство, и народ на народ и, через тридцать пять лет, прольется река крови, и брат убьет брата, и отец сына…
- Бабушка. Но ведь все это в Апокалипсисе, Иоанн Богослов описывает.
- Да. Он пишет. И мы видим, что все сбывается. И Спаситель нас учил, как отличить признаки последних дней. И все мы это много раз читали, и слушали в проповедях. Но мы сейчас говорим о событиях недавних. Так вот. Испанка погубила двенадцать миллионов жизней по всему миру совсем недавно в начале века. Всего-навсего, вирус гриппа под названием испанка. Первая мировая война унесла жизни около шести миллионов человек. Вторая мировая война через тридцать пять лет, унесла жизни еще двадцати двух миллионов человек. И выпал еще один камешек.
- Но здесь же не 22 камешка. А двадцать один. Какое третье пророчество было? И кто будет пророчествовать на остальные камни? Ведь это распространяется на всю историю цивилизации.
- Анна Мария оглядела всю родню. Как она их всех любила. И первый раз все собрались вместе после стольких лет разлуки. Приехали даже двоюродные племянники. Приехал старший сын Стефан с супругой из Польши. Пришла Настя с Николаем и пятью богатырями, и с дочкой Марией. Благо в соседнем доме живут. И Николай пришел с Катериной и детьми Надей, Галей, и Володей. Тоже в соседнем доме живут. И Ольга с мужем и с пятью детьми. Роза умерла, но дети ее здесь: Александр, Надежда, Андрей. И Надя, самая младшая дочь здесь, но без мужа и с двумя сыновьями Игорем и Юрой.
- Почему раньше мы от тебя не слышали об этом ожерелье. Почему ты от нас, его прятала и не рассказывала об их чудодейственных свойствах? – спросила самая младшая Надя.
- После того как мы с твоим папой обвенчались, нам было не до камней. Надо было детей растить, воспитывать, давать им образование. И ты же знаешь папу. Он ко всему скептически относится. И считает все греховным. То, что не вписывается в учение Христа – это все ересь и от лукавого.
- Дедушка. Пусть бабушка расскажет об этих камнях. Ну, пожалуйста, - взмолились внуки и внучки.
- Хорошо. Я ей позволю. Только, если вы не будете ее перебивать, и не уснете от скуки.
- Нет. Не уснем. Обещаем.
- Ну, тогда слушайте историю этих камней.

КАРПАТСКАЯ НОВЕЛЛА О БРИЛЛИАНТОВОМ ОЖЕРЕЛЬЕ
АВСТРИЙСКОЙ КОРОЛЕВЫ МАРИИ ТЕРЕЗИИ

Новость о смерти короля Карла UI и восшествии на престол его дочери Марии Терезии дошла до карпатской глуши лишь спустя три месяца, когда магистрат Дрогобыча велел всем молодым парням собираться на войну. Семилетняя война разорила императорскую казну, обескровила Подкарпатскую Русь, Верховины и Гуцульское нагорье, откуда набирали новых рекрутов и ставили под штыки. В войска требовалось все больше и больше жовнеров, воевавших за корону Габсбургов. Молодые, крепкие парни прятались в лесах, не желая быть "пушечным мясом" для Прусского короля Фридриха II. Марию Терезию поддерживали лишь Россия, Англия и Нидерланды. В год восшествия на престол Терезии, Пруссия отвоевала у нее Силезию - важный стратегический пункт, а также Гольштинию - древнее родовое поместье покойного короля Карла UI, где осталась многочисленная ее родня. Трон Терезии зашатался. Она даже намеревалась обратиться за помощью к туркам, но памятую завет своего отца "не вступать в союз с иноверцами" отказалась от их помощи. Тем более, что в народе еще памятны были дни длительной осады Вены турками - османами.
Еще оставались в живых старые деды, помнившие свист их стрел, топот и ржание коней, тучей кривых саблей застилавшей землю Австрийскую. Они бы не позволили "супостатам поганить их землю". Российская императрица Екатерина и ее сын Петр поддерживали Пруссаков. Только ее кузина жена Петра III еще подавала слабые надежды на восстановление мира. Династические претензии Марии Терезии были признаны только подписанием Аахенского Договора. И только тогда она занялась государственным устройством своего королевства.
Новая королева Австрийская была красивой и статной дамой королевского рода. Захудалое и увядающее королевство можно было поддержать только выгодным замужеством своих дочерей. Во все европейские державы были разосланы депеши через послов искать удобных и политически выгодных принцев. Терезия составляла стратегические планы расширения и укрепления владычества Габсбургской короны. Во всех делах ей помогал граф Уленфельд, и он остался верен ей в делах управления государством. Подыскивал выгодные партии ее дочерям. Уже были пристроены четыре из восьми ее дочерей. Но шла одновременно изнурительная затяжная война с Пруссией. В боях с Пруссией отличился бравый генерал -командир всех драгунских войск королевства Австрийского. В войсках его так и называли "генерал Драгун". В боях под Кунфсдорфом генерал Драгун добыл богатые трофеи прусские: стяги и штандарты короля Фридриха, золото и бриллианты. Бриллиантовое ожерелье весом в сорок восемь карат он подарил своей императрице, все остальное он отдал казначею ее величества графу Шенборну. Граненые алмазы, тогда были редкостью. Во всей Европе насчитывалось не больше десяти огранщиков-бриллиантщиков. Царские скипетры и короны украшали чаще янтарь, жемчуг, золото. Огранка бриллиантов стала возможна только с достижениями и изобретениями техники и науки. Мастеров по огранке в Европе было мало. Фацетная огранка была высоким ювелирным искусством. А по нынешним меркам фасет- это огранка только с одной стороны алмаза. Цена фасета – как цена обработанного янтаря.
По тогдашним меркам это бриллиантовое ожерелье, оправленное в серебро, оценивалось как стоимость двух лошадей с каретой.
Мария Терезия, приблизила ко двору генерала Драгуна. Он был образованный, блистательный офицер, хоть и рубака. Никто тогда и не думал о чудодейственных свойствах камней. Жизнь даже во дворце была тяжелой. Водопровод отсутствовал, электричества не было. Жуткая антисанитария, запахи горящих свечей и тучи насекомые в домах. С ними не умели бороться. К ним просто привыкали как к домашним животным.
Папский престол и Римская курия теряла свое влияние на ход событий мировой истории. Тем более в церкви нарастало сильное недовольство застарелой болезнью - схизмой. Схизматики - самозванцы: архиепископы, лже-папы, лже-короли, нечистокровные принцы и принцессы, незаконнорожденные дети царских особ приводили к смутам и войнам.
На ее престол претендовали схизматики и всякими ложными документами и лжесвидетелями доказывали свое право на престолонаследие. Расшатывали самозванцы Австрийское королевство.
Она устала от смут, и решила отдохнуть в родовом поместье графа Шенборна. Подаренное, ему императрицей в знак уважения и заслуг его перед австрийской короной. Тем более, у нее опять “интересное положение” в восемнадцатый раз.
Отдав все необходимые распоряжения, она отправила впереди себя царский поезд-обоз с охраной, а сама намеревалась приехать следом до Рождества. Едва отправился обоз к Шенборн, как ей пришло время рожать, и у нее начались схватки. Поездку в Шенборн пришлось отложить. Она родила Марию Антуанетту будущую королеву Франции.
Мужем Марии Терезии был герцог Лотарингский Франц 1 Стефан, от которого она и родила 18 детей.
Одна из них Мария Антуанета вышла замуж за дофина Людовика 16. Великая Французская Революция обезглавила королевскую чету. Галицийская пророчица предупреждала Марию Терезию, не отдавать дочь Антуанетту замуж за французского короля. Ибо ей было видение, что землю опутает железная паутина, и во дворцах будут гореть вечные свечи, и полетят железные птицы и, внутри птиц будут сидеть люди. А потом наступят времена, и будут люди разговаривать через ладошку на расстоянии в тысячу миль и, не будут видеть друг друга. И отделяться королевские головы от туловища и покатятся по земле. И среди этих голов голова Марии Антуанетты.
- Бабушка. - Прервал ее внук Александр из С. Петербурга. - А почему камней было двадцать четыре, а не шестнадцать или десять? Ведь так долго ждать, когда все 24 пророчества сбудутся. Лучше б их было шесть, мы бы все стали свидетелями свершения этих пророчеств.
- Сейчас узнаете, почему они приобрели такое свойство и, почему их было 24. Это связано со сжиганием ведьм на кострах инквизиции в конце 18 века в Европе.
Итак, слушайте рассказ.

Их было двадцать четыре.

Двадцать четыре девицы, девушки, женщины, повитухи. Со всех концов королевства Австрийского империи в Вену их везли на повозках, телегах, каретах и этапом. Из Богемии, Буковины, Галиции, Венгрии, Славонии, Моравии, Силезии по наущению денунциантов их везли на суд инквизиции для сожжения на костре. Среди них были повитухи, умертвившие детей, или по недосмотру виновные в смерти младенцев, гадалки-цыганки из Венгрии, укрывательницы беглых солдат и преступников, припадочные и одержимые бесом, еретички-катарки и еретички-сектантки, не исповедующие истинной католической веры. Две молодые распутницы были закованы в кандалы, как малакии - лесбиянки. Краковский денунциант, магистрат и епископство не решились их сжигать на Краковской площади и отправили их в Вену на суд инквизиции. Были среди них и откровенные преступницы-отравительницы, супостаты и вредительницы, шпионки и ламии. И все были молоды, красивы, восхитительно похотливые.
Некоторых, можно было, и сразу отпустить: сводню, знахарку, пьяницу. Гулящую, солдатскую вдову, нюхающую опиумную травку надо было еще в Дрогобыче отпустить. Но все они просили отдать их в руки "царицы матушки" Марии Терезии. Так как в народе крепко утвердилась вера в справедливость и доброту ее королевского великодушия и мягкого сердца. Особо почитали царицу-матушку в Галицийских деревнях, где не было ни хороших дорог и сообщения, где войт и староста с епископом были единственной связью с внешним миром.
В Дрогобычском округе - в селении Нагуевичи, Рихтичи, Ясеница вообще не было ни управы, ни старосты. Единственный представитель власти - денунциант. Денунциантов породила папская инквизиция. Денунциант - это особая категория людей, наделенная охранной грамотой церковной власти. Власть у них практически неограниченна. По их доносу могли явиться как светские, так и духовные власти и заключить подозреваемую в колдовстве женщину в темницу. Летом на ратушной площади в Дрогобыче появилась булла следующего содержания:
- Мы, викарий Тадеуш Пинисикевич и судья Семен Бородич, владыки князя Потоцкого, желаем всем сердцем того, чтобы врученный нашему попечению христианский народ воспитывался в единстве и чистоте католической веры и держался вдали от протестантской чумы еретической извращенности.
Посему для искоренения еретической извращенности, свойственной ведьмам, мы. Судья, и викарий, приказываем явиться в течение последующих двадцати дней всех штатных и нештатных денунциантов, и разоблачить перед нами всех женщин, о которых идет молва, как о ведьмах, еретичках, вредительницах здоровья людей, наводящих порчу на скот и злаки, вызывающих град, или приносящих вред королевству Австрийскому. Если те, которые знают о существовании женщин, подозреваемых в этих преступлениях, не явятся и не укажут их, то они будут казнены кинжалом отлучения (церковный суд) и претерпят вытекающие из норм закона наказание путем заключения (светский суд). Мы произносим отлучение против всех тех, которые упорно не повинуются.
Дано 15 июня 1769 года.
Смотри канон: "Ut officium, Werum", книга VI.
Поскольку в Дрогобыче был самый большой рынок в округе, то в ближайшую субботу пересказ этой буллы оброс новыми подробностями: каждый истинный католик должен один раз в месяц доносить на еретиков и ведьм.
А неграмотные денунцианты, в пересказе от одного к другому поняли буквально следующее: "Если кто не причащается, не блюдет пост, не крестится и не надевает праздничную одежду в церковь - тот еретик, а кто вызывает градобитие, порчу скота, сглаз ребенка и болезни людей - это ведьма".
Особо усердствовал денунциант Казимеж Фецкорен. Он получил образование в церковно-приходском костеле Дрогобыча, умел немного писать и читать. В Ягелонском архиве лежит его донос на 94 ведьмы, сведения о которых он собрал за пол года. География его доносов обширна: Стрыйская епархия - 20 ведьм, Бориславская епархия - 18 ведьм, Злочивская - 21, Бучачская - 28, Самборская - 23, Яворовская - 4.
Прямого сообщения с Веной не было. Сначала отобрали двух ведьм у Дрогобичского епископа и отправили на телеге под конвоем во Львов. Среди них была пророчица Стефания, которая пророчествовала о смерти Марии Антуанетты и распаде Австрийского королевства. Со Львова, вместе с другими двумя, их доставили до Кракова, а от Кракова до Вены на повозке за сутки с перекладными лошадьми, их доставили голодных, усталых и еле живых.
Сначала, их поселили в монастыре урсулинок до суда, затем накануне суда Венский магистрат выделил одну большую камеру. Где и поселили 24 подозреваемых в колдовстве, в порче, в поджигательстве, в сношении с дьяволом, в некромантии, в смерти младенцев, в градобитии, в соитии с Вельзевулом, в лунатизме, блуде со стригами, ламиями, суккубами и инкубами, в ночных шабашах ведьм. В пожирании плоти младенцев, в поджигательстве и множестве других бед и несчастий во всех уголках Австрийского королевства.
Камера, в которой их разместили, имела только два маленьких окошка ведущих во внутренний двор магистратской тюрьмы.
Из окон доносился жалобный стон, причитания и иногда пение. То пели женщины с Гуцульского и Галицийского нагорья.
Два цвета мои, два колера
Два цвета на полотне
В душе моей два цвета
Красный - это любовь
Черный - это печаль.
Самой младшей из заключенных едва исполнилось 18 лет. Ее денунциант обвинил в сожительстве с Вельзевулом. В доказательство он приложил свидетельство двух очевидцев, которые видели, как ночью к ней приехала зеленая карета, запряженная двумя зелеными лошадьми, из кареты вышел зеленый господин, усадил ее рядом с собой и увез в горы. Утром к ее родителям явились денунцианты.
- Где Ваша дочь?
- Наверное, спит еще.
- Ведите нас к ней.
- У Вас есть индульгенция или грамота?
- Есть.
Родители, заподозрив дело нечистое от денунциантов, молча, впустили их в покои дочери. Она спала, как ни в чем не бывало.
На предварительном допросе в Дрогобыче она все отрицала, только доверительно сообщила судье, что один из денунциантов прошлым летом, повстречав ее одну, пытался ее обесчестить, но она сумела убежать, а свидетелей не было, поэтому судья записал этот факт в дознание, как оговор ведьмы.
В городах: Констанца, Зальцбург, Инсбрук, Краков еще памятны дни, когда на одном костре сжигали до шести ведьм одновременно.
Людовик 14 первый отменил казнь ведьм, увидев среди них смазливых похотливых девиц для услады свиты двора.
Акты сожжения живой плоти были варварством в представлении просвещенного восемнадцатого века. Франция отменила сожжения ведьм раньше всех, за ней последовала Пруссия, Германия, Дания. Теперь наследница трона Карла VI, священной Римской Империи Мария Терезия намеревалась отменить казни ведьм.
Она вызвала своего советника и астролога Иоанна Нидера.
- Что говорят звезды? И что писание говорит?
- О чем Ваше Превосходительство?
- О реформах в церкви и государстве.
- Но удел всех императоров и королей облегчать жизнь граждан своей страны. Это Божья воля. И Вы помазаны на трон для этой цели.
- Откуда взялось слово ведьма? И что оно означает?
- В Писании нет такого слова. И по Часопису его не прочесть. А в учении отцов Церкви…
- Так это выдумка папистов. Зачем они его придумали?
- Видите ли, Ваше превосходительство. Отцы Церкви люди из плоти и крови. И они подвластны плотским желаниям, как и все смертные люди. Представьте, что молодой епископ, увидев полуобнаженную девушку случайно, возбуждается. У него мурашки по коже бегают. Ведь он не работает, только спит и ест. Энергии у него много. Плоть свою он не может усмирить. Хоть и дает обет усмирять ее постом и молитвой. Встречает он такую молодую даму. А она или вдова, или похотливая девица. Между ними происходит зрительный контакт. Замыкание. Но он церковный служащий. Ему запрещено вступать в контакт с ней. Вот, они - то и придумали, что у этих молодых похотливых проказниц связь с дьяволом. Так как они возбуждают у них похотливое желание.
- Прикажи, чтоб этих лже - ведьм отмыли, накормили и одели.. Нет.. Сначала одели. А потом раздели. Я хочу посмотреть. Красивы ли они. И действительно ли они возбуждают желание у священнослужителей.
- И прикажи, чтоб все денунцианты присутствовали при их раздевании. Я хочу увидеть их реакцию.
Она велела ее отвести к заключенным. То, что она увидела, тронуло ее женское сердце. Их моление о пощаде, о помиловании, слезы, ее восхищение перед их мужеством - смешанные чувства сострадания у "железной герцогини" придали ей решимости.
- Велите им раздеться догола.
Они страшно испугались. Но, увидев наставленные на них штыки солдат, повиновались и медленно стали снимать с себя одежду.
- Сначала была ошеломлена стража. У одного стражника даже ружье упало, громко зазвенев по каменному полу. Затем Иоанн Нидер – ухмыльнулся. Он видел и раньше таких же кобылиц похотливых, сжигаемых на костре.
Денунцианты крестили лоб и причитали о нечистой силе. Более смелые и молодые денунцианты бросали похотливые взгляды на обнаженную плоть ниже пупка. У некоторых даже
Теперь настал черед императрицы. Она смотрела и любовалась их открытой наготой, их сосцами, горящими глазами и стройными юными телами.
- Да, Иоанн. Ты прав. Они восхитительны. Пусть рожают мальчиков. Много. Мне нужно большое войско. Зачем портить такую кожу, будущих матерей. Всех отпустить. Только проведи чисто формальное расследование. Чтоб они не зазнались и не подняли смуту.
Она издала указ о запрещении гонения на ведьм, слово "ведьма" запретить в употреблении во всех официальных документах, и изгнала всех денунциантов в двое суток с Королевства Австрийского в Италию, где они еще сто лет пировали на кострах инквизиции.
Но что ей делать с этими?
Она велела главному прокурору во всем разобраться, отдать под суд виновных, а остальных невиновных отпустить.
Папа Сильвестр V прислал ей недоброжелательную буллу, в которой недвусмысленно грозил ей отлучением от церкви, за вмешательство в "святое дело борьбы по искоренению еретиков и привлечению заблудших душ в лоно церкви". Советник Марии Терезии - профессор теологии - Иоанн Нидер посоветовал ей откупиться от папы богатым подарком. Она послала ему дарохранительницу из чистого золота весом в 420 карат и бриллиантовые четки весом в 48 карат. Дарохранительницу папа принял, а бриллиантовые четки вернул королеве, чтоб она молилась и помнила о тех падших женщинах, которых она отпустила в мир без пламени покаяния и слез прощения.
Вот с этого момента эти четки бусы стали волшебной реликвией.
Есть поверье, что англичане охотились за этим ожерельем. И, якобы даже английский посол в Вене выкрал их через своих шпионов. Слава об этом ожерелье будоражила умы прорицателей и волхвов по всей Европе. На ожерелье началась настоящая охота. Но, видимо ожерелье охраняли ангелы. Не удавалось найти и выкрасть его самым отчаянным мошенникам.
То и дело в Вене вешали воров и шпионов по обвинению в посягательстве на казну императрицы.
Пророческие видения передавались через эти четки. И, как только пророчество сбывалось – из ожерелья выпадал один камень. Теперь в нем было 22 камня. Марию Антуанетту казнили – один камень упал, землю окутает железная паутина, и будут летать железные птицы – второй камень выпал. И восстанет на востоке царь крепкий и славный, судящий народы по правде – третий камень.
Она действительно всех отпустила на свободу. Судья признал виновной только одну женщину из Богемии, случайно убившую своего мужа ухватом по голове.
Целительницу Стефанию из Галиции королева оставила при дворе. Она лечила своих товарок в камере, и тем заслужила хороший отзыв от надзирателя и судьи. Остальным выдали охранные грамоты и в октябре отпустили. Поскольку их привезли в июне, а переписка с папой затянулась до сентября и, дело шло к зиме, им выдали на суконной мануфактуре по три метра шерстяной ткани для защиты от мороза. Они разбрелись в разные стороны, кто-то остался в Вене, большая часть добралась до своего дома, а Ярославна-Рося, целительница осталась служить при дворе ее королевского высочества.
Мария Терезия, заказала своему бриллиантщику Штрассеру, изготовить точно, такие же стразы из Богемского стекла. Что тот и сделал, к апрелю ко дню рождения своей государыни. С этими четками она молилась о спасении души в соборе святого Стефана, а настоящие бриллианты лежали в сокровищнице.
Тогда шла изнурительная война с Пруссией, но все же, праздники иногда были у королей.
После пышных празднеств Рождества, на которые она пригласила всю свою родню, включая и свою кузину - принцессу Цербстскую, будущую императрицу Государства Российского, Мария Терезия собралась отдохнуть в своем Шенборнском замке на Угорщине. Замок уже два года как был отстроен, и представлял точную копию Венского дворца, но в миниатюре. И она еще ни разу в нем не бывала. Ее дворецкий Миц Теслин, отправил в замок все необходимое: ларцы, парчу, меха, продукты, духи, благовония, целительницу Ярославну. Изразцовый кафель для печи-королевы, и надежную охрану - 12 гайдуков, вооруженных пистолями, саблями. Летом по этим Карпатским ухабам не проедешь. А зимой на санях в один конец - два дня.
- Ваше высочество, - обратился дворецкий к императрице, - какой положить из духовных требников?
- Распорядись, чтоб была моя Библия. Нет погоди. Ее я с собой возьму. Пусть приедет епископ Мукачевский и привезет из своей епархии все, что нужно для молитв, ивхористии и литургии.
- А Ваши четки?
Мария Терезия перебирала руками бриллиантовые четки и читала молитву "Богородице дева, радуйся", Господь с тобою, благословенна ты в женах, и благословен плод и чрева твоего Иисус".
Она молилась за спасение души своей, за свою страну, душа ее разрывалась от жалости к несчастным женщинам, которых она отпустила на свободу, и чтоб освободиться от наваждения, она отдала четки дворецкому.
- Их тоже возьми вместе со стразами. И еще вот что, надо увеличить охрану обоза. Там какой-то разбойник Добуш или Довбич досаждает графу Остророгу. Вчера только я читала его отчет и дала распоряжение на его поимку.
Но что могли сделать 12 гайдуков против 60 крепких молодцев - разбойников, напавших на обоз Марии Терезии в узком Перечинском перевале. Превосходящая сила и внезапность дала возможность Довбушу без потерь захватить добычу королевского обоза и отпустить перепуганных, безоружных охранников. Бриллиантовое ожерелье он подарил своей нареченной Юзе Угорской. Никто из его побратимов и не догадался, что это целое сокровище. Все думали, что это обычные стекляшки. Так как кроме пистоля, лошади и свободы Довбушу ничего больше не надо было, то он спокойно отдавал награбленное своим товарищам, бедным людям, а украшения красивым молодичкам.
Юзя Угорская по этим четкам читала молитву Отче наш, Символ Веры и псалом Девяностый.
Однажды в костеле ее увидел с этими четками дьякон – причетник, и купил у нее эти "стекляшки-безделушки" за 2 дуката.
Через многие руки прошли эти четки за двести пятьдесят лет. Они потускнели, затерлись, оправа погнулась, один камешек выпал, как сбылось пророчество. Другие камни покрылись желтым налетом пыли, жира и грязи. Никому в голову бы не пришло отдать их огранщику и ювелирщику на огранку и шлифовку.
В результате распада Австро-Венгерской империи начался очередной раздел Польши. Во всей Европе горели пожары мировой войны. Храмы и дворцы пришли в запустение. Крестьяне и рабочие грабили все, что лежит без охраны. В Ченстоховский собор Божьей матери попал снаряд, и она загорелась. Пожар удалось потушить, но алтарь, ризница и кафедра сгорели, и собор надо было реставрировать. Из Ченстохова, бриллиантовые четки уже изрядно истертые и сколотые вместе с другими четками попали в Львовскую епархию.
В день моего крещения и первого причастия мне вручил эти четки мой духовник Богдан Мицкевич. Он не знал что это те самые пророческие камни. Об этом он узнал, когда я училась в Варшаве. Но об этом позже. С этими четками-камнями неразрывно связано сказание о херувиме Петрике, который охраняет их и является покровителем Карпатской Руси.
- Охраняет эти четки и знает число камней только Ангел Карпат Петрик, - сказала Мария Драган.
- Нет. Мой котик. Ты потом расскажешь об Ангеле Петрике. А сейчас лучше пусть Надя прочитает из твоего Бориславского дневника твои девичьи фантазии. Чтоб у наших внучат вдруг не возникли такие же фантазии. Я этого не переживу.

- Андрюша. Ну ты же знаешь что это не повторится. Сейчас другие фантазии у девушек.
- Ой, нам очень хочется услышать, о чем мечтала наша бабушка, - попросили внучки Надя, Галя, Люба, Мария.
- Тогда слушайте.


СКЕРЦО ДЛЯ АРФЫ И МЕЦЦО-СОПРАНО

- Буду искать тебя на хорах в моем костеле Архангела Михаила, поднимусь в звонницу под купола, может, там найду тебя? Или детский хор протестантов в молитвенном доме споет Херувимскую песню о тебе?
- Полечу, как голубица на Верховинскую Говерлу, чтоб улететь с тобой в Вырий. Может , на дне ущелья Черной Горы узрю тебя? Буду искать тебя в гуцульских деревнях, пойду на Высокий замок, опущусь в Бабий Яр и на костях невинно убиенных младенцев в слезах попрошу тебя побыть со мной до рассвета.
- Где ты?
Ты в песнях моих, в молитвах души, на кончиках воспаленных пальцев, в звуках рыдающей арфы, ты в зныче огня. Прошу тебя, побудь со мною.
Но ты опять молчишь. Отворачиваешь свой лик. Уходишь к избранным. А я, как падчерица-сирота прошу у тебя милостыню. До рассвета брожу по Тисменнице, вглядываясь в ее серебристые потоки, брожу по золотистой ниве, простоволосая, ничтожная, растерзанная.
Позови меня с собой.
А может это все обман?
Может там, куда ты меня позовешь одна кровь и злыдни?
Все-равно, пойду за тобой. На Голгофу, на растерзание и позор.
Посмотри на меня. Черноокая, статная, певучая.
Вот так уже лучше. Садись. Поворкуем у криницы. Я сплету тебе барвинок из руты, спою тебе " Ой, кувала Зозуленька." Я вся твоя...
Куда же ты?
О! горе мне.
Опять я осталась одна. Не пытай меня. Возьми что хочешь. Возьми мою невинность. Возьми моего возлюбленного Андрея, а хочешь, я отдам тебе свои четки? Побудь со мной.
До рассвета.
МУЗА МОЯ! Крест и блаженство мое.
Муза моя!
Буду искать тебя в Велесовой книге. Может, очарую тебя партитурой Бортнянского, или Кос-Антокольского? Сплету тебе барвинок из осьмушек и аккордов, и буду чаровать тебя верхним " ЛЯ " третьей октавы.
Пойду ль я на гуцульское подворье, в цыганский ли табор, услышу ли трембиту и трель соловья - везде ищу тебя. Ты в снах моих и думах.
Если убежишь от меня, оседлаю рыжего коня, догоню у пропасти, прошепчу заклинание, полечу чайкой в Вырий отдаваться тебе. Везде пойду за тобой. Только позови. Вдохнови и напитай свежей росой. Все отдаю тебе. Только душу не отдам. Пресвятой Богородице я присягала. Ее одну боготворю...
... Богородице Дево, радуйся! Господь с Тобою. Благословенна Ты между женами и благословен плод чрева Твоего Иисус. Пресвятая! Освободи меня от дьявольского наваждения. Прогони Музу от меня. Высохли кости мои, и слезы иссякли. Пошли мне силу Твою избавится от нее. В грехах я каюсь пред Тобой. Вырви из сердца ее сладкое жало.
А тебя, Муза, заклинаю...
Если я твоя избранница, то приходи.
Я буду ждать тебя.
Сегодня под явором.
Завтра на погосте.
Каждый день.
Каждый час.
Каждый миг.
Горе мое.
Блаженство мое.
И в сладком сне ты откроешь мне свой лик.
Муза, вдохновение, скарбница песен ангельских...

К кому пойдет Анна-Мария со своими девичьими причудами?
Разве викарий поймет ее? Или может быть мама? Коханый Андрей Ванца и тот не сможет вместить в своем воображении Музу, Богородицу, Сансевьеру.
Никому не открывает сердца своего Мария. Только сплетает розарий Богородице стеклянными четками...
В комнате Марии, у окна стоит тропическое растение семейства лилейных растений. Верхушки обломаны, изодрана кожа, несколько листьев упали на пол. Легкий ветерок всколыхнул три лепестка и девушке чудится, что это не цветок, а человек с тремя руками. Нет. Она закрыла глаза - голова с копной волос на макушке, или ежик. Открывает глаза - стоит Сансевьера с двенадцатью лепестками. Подходит к нему. Сансевьера раскачался всеми своими листьями и потянулся к девушке, а она взяла самый высокий стебелек и погладила глянцевую, малахитовую поверхность, сверкающую отраженным светом огня из камина. Ночью во сне Анна Мария видела Сансевьеру в окружении стройных зеленых красавцев в сельве, в оранжерее, на судне, плывущем в океане.
Качающиеся темные кудри вместе с руками отбивают такты музыки. Музыка пока сбивчивая и голос неокрепший, неуверенный. Но можно уловить зачатки профессиональной певицы и арфистки. Пальцы левой руки, сжимающие струны арфы, сгорбленная спина и морщины на лбу от напряжения свидетельствуют о прилежании и старании. А в углу стоит Сансевьера. Заброшенный, не политый, засохший. Листья опущены - стоит не шелохнется. Хотя девушка про него забыла, но он еще надеется, что любовь и забота вернутся к нему, а не к этой пышнобедрой красавице-арфе. Своими острыми иссохшими кончиками листьев он колет арфу, а ночью хлещет листьями по верхней и нижней деке, по колодке и порожку.
Аня исполняет рапсодии и ноктюрны Кос-Антокольского, арии Бортнянского, скерцо Листа, а сказка о Сансевьере осталась в прошлом. Аня играет на арфе и поет Херувимскую песнь, а Сансевьера увядает.
Сумерки. В окно заглядывает луна. Силуэт арфы и цветка у окна превращается в изгиб тела юноши и девушки в контурах черной тени, падающей на пол от лунного света. Певица сидит у голландки, наблюдает за движением тени в паркетном полу. Вот-вот к ней придет Муза. Мелодия детства как бы витает рядом, запахи ржи, зноя и свежескошенной травы повисли в воздухе и просятся войти в душу и плоть. Новые жизненные стихии пробуждаются в молодом организме, неизведанные страсти, волнующая грудь и сладкая истома не дают ей уснуть. Только Старушка-королева умиротворяет и успокаивает ее. А палисандровый гриф сверкает как изумруд и подмигивает во мраке, и розетка темным отверстием воспаляет воображение. И из нее вот-вот явится Муза. Глиссандо переходит в тремоло, пиццикато в трель. Фа, соль, ля-ля-ля. Третья октава. Голос близок к совершенству, но не хватает огромного чувства, нет чуда и откровения. Душа жаждет чуда. Музыка наполняет ее всю. На миг она закрыла глаза, к ушам прижала ладони, и Муза оглушительным крещендо ворвалась в душу. Счастье переполнило ее сердце. Она блаженная…
Из темноты вырисовывается головка грифа арфы с колками и пятка грифа. Стебли Сансевьеры касаются верхнего порожка, затем первой и второй струны. Через какое-то мгновение второй лепесток скользнул по струне, обмотанной канителью, извлекая чарующий звук. Остальные лепесточки тоже тянутся к арфе, и, прикасаясь к тугим ее нитям, шепчут ей о любви. Сначала это бессвязный шепот и музыка без ритма и гармонии, но музыка крепнет и растет, как и любовь, зародившаяся в ночное время свиданий между арфой и Сансевьерой. Его листья скользят по струнам и даже вошли в розетку. Любовь достигла своего апогея. Лепестки умирающего растения обвили кузов и жадно рвут струны.
Агонизирующий, Сансевьера, затрепетав всеми двенадцатью лепесточками на мгновенье как бы застыл в полете, а потом, увлекая за собой арфу, обрушился в пропасть.
Анна-Мария вздрогнула, включила свет. Раскрытое окно и развевающаяся тюлевая портьера завершили ночной кошмар. На полу лежала растерзанная арфа в кусках засохшей глины и высохшими стеблями Сансевьеры. В окно опять ворвался ветер. Резкий порыв ветра открыл окно и зацепив листья Сансевьеры свалил ее на арфу. Начиналась буря.
Анна Мария оцепенела, затем закрыла окно и разрыдалась от нахлынувших чувств, от истощения и ночного видения. Выплакавшись, она красным карандашом написала на изнаночной стороне кафеля карниза "MUZA".Сняла с шеи четки с двадцатью четырьмя камнями и засунула в щель между кафелем в шов. Там они и стались. Она про них забыла, и не могла вспомнить, где их потеряла.

Ранний дневник. Бориславская тетрадь.

Анна Мария записывает свои молитвы, чтоб не забыть движений своей души к Господу.
Господь! Ты знаешь мое сердце. Прости за то, что мало в нем светлой и чистой радости, за то, что мало в нем веры. Я силы своей не имею, и не имею своей любви. Ты знаешь, что сердце мое ответило на твою любовь, которую Ты послал, и согревается оно только твоей любовью. Твоя властная всемогущая рука легла надо мною, облекла меня в любовь. И Твой голос услышала я в тиши, повелевающий мне любить. Я ответила Тебе полным повиновением и отдала себя в руки Твои. Я уповаю на совершенство Твоей воли и знаю, что, Ты будешь постоянно изливать на меня свою любовь чудесным потоком. Озаренная Твоим даром, Твоею силой, я устою в самых трудных испытаниях жизни.
О, Господь! Творец миров, Создатель всего сущего. Ты, который сотворил и меня по образу Твоему, дай мне сил стремиться к достижению Твоего совершенства. Дай непрестанно, все больше и глубже облекаться в Тебя и сиять Тобою. А сиянье Твое – любовь и мудрость. Создатель, дай постичь тайну жертвы Твоей, тайну Твоей искупительной крови! Я только краешком сердца и мысли, могу касаться этой великой, непостижимой для человека тайны. Но верю, что в вечности постигну ее в полной мере. Господи! Как прекрасно жить в сиянье Твоем, чувствовать дыханье Твое и созерцать Твои прекрасные творенья, возвещающие о славе и красоте небес! Аминь.
После моего обращения к Господу, я начала все более задумываться над такими вопросами: для чего человеку дана жизнь и в чем ее смысл, что делать для того, чтобы жить свято и другие подобные вопросы.
Еще хорошо не осознавая великих истин из слова Божьего, я не останавливаюсь, а все время продвигаюсь вперед в познании новых истин, которые раскрываются предо мной только посредством молитвы или во время размышления о Боге. Не будучи еще опытной, в христианском отношении, на меня очень сильно влияли внутренние чувства, самовнушение. Помню, однажды после прочитанного материала об одержимости, мне стало казаться, что я одержима. Не находя покоя, целый день я прометалась, ходя расстроенная из комнаты в комнату и, наконец, вышла на улицу. Найдя уединенное местечко, хотела помолиться, но не смогла. Мне казалось, что вокруг меня злорадно смеются демоны и издеваются надо мной, крича – Ты наша, ты наша! В ужасе и отчаянии я бросилась прочь. Переодевшись, я пошла на службу. Даже находясь на богослужении, я не была спокойна – комок, подкативши к горлу, не давал молиться. Я решила: если в таком состоянии сегодня усну, завтра уже не встану. Я дождалась конца службы и подошла к духовнику, в надежде успокоиться.
О, как я горько рыдала вместе, стоя вместе с ним на коленях перед Господом. Всю душу, открыв перед ним, когда я немного успокоилась, духовник сказал мне, что Бог видит во мне великого труженика на своей ниве, но сатана не хочет этого и обольщает меня.
Но это уже позади. Несмотря на все препятствия, которые встречаются на моем пути к совершенству, я все более воспитываю свой характер: и в тишине, и среди молодежи, и в среде неверующих – везде, где я находилась, я постоянно чувствую близость к Господу. И хотя мне еще очень многое не понятно, все остается для меня малозначительным, кроме одной истины – искупительная жертва Иисуса Христа, совершенная на Голгофе. Постоянно черпая в нем силу, я чувствую, что во мне все больше энергии и рвения для труда на ниве Божьей. Все мои способности, силу и таланты – все, по мере возможности, стараюсь использовать для труда. Только чувства мои мне иногда изменяют. Во время того или иного занятия, в голову приходит особо чувствительная мысль и, отклонившись от занятия, разум начинает перерабатывать, мечтать, суетиться с посетившим чувством страсти или любви, но это лишь на некоторый час. Осуждаемая, совестью, усилием воли, возвращаюсь к начатой деятельности. Все могу в укрепляющем меня Господе.

Господи! Я без Тебя ничто, я прах и пепел. Что я есть пред Тобою, что Ты помнишь обо мне. Ты посылаешь благословения, Ты нагнетаешь грезы, из которых выпадает обильный поток Твоей благодати и любви. Чем измерить Твою любовь, она так богата милостью, щедротами, благословением – твоя всепрощающая, всеобъемлющая любовь. Как хочется мне хотя бы частицей той любви, которою Ты меня любишь, возлюбить Тебя. Сердце тает, душа ликует, разум благоговеет благими чувствами в лучах Твоей любви.

Жизнь, жизнь вливается в душу мою. Она полностью начинает владеть мною, После рыдания и слез, после моего общения с Господом, после разлуки с ним, жизнь вошла и овладела мною. Считавшая себя высоко, я очень низко пала. Я увязла в топи уныния, сомнения, гордости, безразличия к греху. Сатана самым лукавым образом подходит ко мне. Под прикрытием святости, духовной удовлетворенности, под наплывом чувств мне казалось, что я почти совершенство, что я Что-то. Но нет, я ничто. Что я могу поделать со своим сердцем, как подействовать на свой разум. Только Господь может из каменного бесчувственного, не имеющего любви, сердца сделать чистое и самое главное, принадлежащее ему сердце. Дух Святой, живущий в нем, будет наполнять душу миром, радостью, дерзновенным в свидетельстве об имени Христовом..
Облеки меня в Духа Святого и помоги, и вразуми, чтобы я его не оговорила, но принесла плод, ибо все то, что ты мне даровал, все по праву принадлежит Тебе. Все мои таланты, дарования, благие намерения – служит Тебе – все это Твое. А я слаба и бессильна, но все могу я в укрепляющем меня Иисусе Христе. Дай больше любви и жажды к чтению слова Твоего, ибо оно светильник ноге моей и утешает душу мою в дни искушений и скорби. Оно указывает мне на мои недостатки и указывает на пути общения с Тобой. Помоги мне Боже и в завтрашнем дне, ибо тяжело быть светом и примером, там, где ложь, клевета, безбожие, и брань. Тяжело сохранить внутреннее спокойствие. Только уединение может помочь при мысленном обращении к Тебе. Ты помогаешь забыться от мирской суеты, сохранить мир и святость. Душа наполняется радостью общения с тобой. Насыщает благами желание мое, души моей, Как Ты милостив ко мне. Ты посылаешь свои благословения. Прими от меня благодарственную молитву, как жертву, как фимиам пред лицо твое, ибо вовек милость Твоя ко всем призывающим имя Твое. Обновляется, подобно орлу, юность моя. Пс. 102.5.
Господи! Вновь и вновь прибегаю к твоим святым ногам. Только в тебе нахожу успокоение.

Как девушке держать в чистоте путь свой? Хранением себя по слову Твоему.
Прежде чем содержать чистоту в сердце своем, нужно достичь ее. Нужно достичь духовной святости и чистоты, а лишь потом содержать в чистоте путь свой. Не применяя ни каких усилий разума и не напрягая свой ум разными помыслами, тихо с внутренним спокойствием, освобождая место для Господа в сердце своем, полностью отдать под его водительство и покровительство. Совсем принадлежать Христу легче, чем наполовину. Поистине это так. Ибо не может в одном сердце жить доброе и худое. Тело наше способно всячески иссякать душу различными излишествами в пище, мыслях и разговорах. Я желаю развивать свою духовную деятельность только во славу Христа искупившего нас. И если бы не обстоятельства, то я бы всеми силами, все время только бы и делала, что расширяла свой духовный кругозор, трудилась и постоянно находилась в общении со свом Господом.

О, участь жалкая! Жизнь моя! Душа моя! Сердце мое! Юность моя! Где вы? Что с вами?
Что делается со мной? Почему я такая не постоянная? Почему я снова предалась плотским чувствам, непотребности, гордости, безрассудства, непостоянности? Почему ум мой не бодрствует? Сто тысяч раз: отчего? Почему? Для чего? Неужели и в этом провиденье и воля Божья? Какая я жалкая, ничтожная, немощная. Я не в состоянии что-либо предпринять или воздействовать на свои чувства, волю, совесть, сознание.
Господи, излей в сердце мое Свою благодать. Преобрази меня и руководи мною слабой и ничтожной. Услышь меня и помоги. Ибо нет возле меня друга, который бы помог и утешил душу мою, утомленную и жаждущую покоя и Твоего покровительства.

Среди разврата, суеты, непостоянства, зла, гордости, тщеславия, зависти и безбожия каждый день находится душа. Как бы хотелось позабыть и оставить ту среду, где хулится имя Господа. А я… а я попадаю под их влияние. Нет во мне терпения, смирения, радости, любви и чистого сердца. Кроме того, ум отягощен суетой, иногда чувства порабощают душу, сознанье притупляется, совесть умолкает и вместо духовного роста – агрессия. Но не надолго. Господь посылает для души разные условия для моей воли, ибо в горе познается сила молитвы и могущество Божье. В тиши, когда ничто не тревожит душу, оставшихся жутких воспоминаний о пережитом дне, изливаю пред Богом все мои грехи, сознательные и оплошные. Все, что тревожит душу, и все мои желания открываю перед Ним, и Он наполняет душу благими чувствами, миром и любовью.
Об Андрее воспоминания.
Он настолько укрепился в сердце, что знай, он хоть сотую долю того сладострастия, которое я испытываю от одной мысли о нем, он бы ужаснулся моей низости и отвернулся, бы окончательно. Хотя он и отвернулся от меня, но не окончательно. Я была бы рада, если бы он оттолкнул бы меня от себя, но он этого не делает. Причины этого я не знаю, но мне кажется, что он втайне надеется, что через несколько лет, когда он станет богатым женихом, он найдет супругу куда достойнее меня. Ведь я что? Я, во-первых, в его глазах гордячка, очень самонадеянная. Во-вторых, наивная, вертихвостка и католичка. А еще воображаю себя умнее всех и т.д. Этих противных чувств он может насобирать сколько угодно. Впрочем, может в этом он находит особое удовольствие для удовлетворения своей врожденной потребности проявлять к кому-либо жестокость. Он вообще-то сухарь и черствый протестант и всегда ищет на ком бы выместить свою злобу. Я знаю, как только мы сойдемся для супружеской жизни, мы только тогда осознаем, какую большую ошибку мы совершили, так как у нас совершенно разные характеры и интересы. И, Бог его знает, я, может быть, и пожертвовала всем ради его счастья, но разве он будет счастлив со мной, не любя меня. Хотя все считают его не равней мне, но, я его оправдываю. Он не сможет дня прожить с не любимым человеком. Дай Бог ему хорошего друга, способного на такую любовь, которая ему нужна. Моя же любовь ему не только не нужна, она ему противна. Да и вообще, я вся ему противна. Я знаю по себе, если питаешь к человеку антипатию, то чтобы он ни делал, что бы ни сказал – все будет пошлым, притворным, наигранным. Жду момента, когда я, наконец, освобожусь от его образа. А он так мил, что, всматриваясь, однажды во сне, в его черты лица, я невольно сделала вывод – таких людей сейчас нет. Это особый род людей с дворянскими привычками, княжеским достоинством, аристократичными манерами, ангельской улыбкой, дьявольской дерзостью, детской наивностью и присущей им одной проницательностью. Лишь он может видеть в человеке то, что не видят другие. А он увидела во мне гораздо больше недостатков, о которых не знает даже моя мать. И это ставит его выше всех остальных его сверстников.

Та зависимость, которая возникла между мной и музыкальной литературой, заставляет меня не только задуматься над современной музыкой, полной фальши и материализма, но и принуждает меня не складывать оружия, чтобы насколько возможно, внести хоть маленькую лепту, в то громадное наследие, которое оставили наши предшественники: Шопен, Штраус, Чайковский. Конечно, создать такие шедевры – надо обладать огромным талантом. Но, кроме того, та эпоха, в которой они жили, выдвинула их не как самородков на поприще композиторства и обогащения истории своими произведениями, но они сами были пульсом той эпохи, отображая в своих сочинениях частицу своей жизни в общении с народом. В нынешних условиях подобное совершить почти невозможно. Для того, чтобы создать поистине шедевр классической музыки, надо иметь свой собственный взгляд на жизнь, надо иметь если не ярко выраженную индивидуальность, то по крайней мере, свой духовный мир, который ( если, он искренен и чист) послужит основой для развития симфонии или рапсодии. Как бы то ни было, но в польском образе жизни – индивидуальность попрана, личность, как таковая – стерта, а остается общая, коллективная масса, которая должна подчиниться партии. В противном случае… Об этом речь пойдет дальше. Да и вообще, в наше время заниматься политикой, опасно. Тем более я – католичка. А Андрей – баптист. Не знаю, кто это название придумал, хотя считаю, что это направление в религии, было порождено духом времени. Исторически сложившаяся ситуация, при определенных отношениях правительства и религии, создала условия для возникновения баптизма. В начале 19 века, по моему мнению, верующие католики и православные, достигли такой точки несоответствия и противоречия, что, восставшие из тех же рядов реформаторы (Кельвин, Мартин Лютер), вынуждены были предложить, более чистую и необходимую для души, форму служения Богу. И, сколько протестантских музыкальных шедевров я изучаю.
Я знаю много молодых братьев и сестер из их церкви, и меня поражает, прежде всего, узость знания музыки. Когда начинаешь с ними говорить о других вероучениях, то узнаешь, что они считают их если не погибшими, то слепыми.
И псалмы с песнопениями сейчас у них примитивные.
Хотя и встречаются среди них те, которые выше всех пошлостей и зависимостей, но находятся в их кругу по той причине, что это их родная стихия – это новые встречи, новые впечатления и дух беспокойный, этим я симпатизирую. Особенно моему кумиру, директору музыкальной школы Беспалову Никифору Акимовичу. Он мой учитель, наставник, друг, отец, брат. Хоть и баптист. И регент хора в их церкви.


Многие считают, что высшее благо – есть служение человечеству. Я того же мнения, но только с той разницей, что в этом я вижу необходимость личного наслаждения от служения.
Хотя я еще не вышла из той среды, которая меня тяготит и тормозит мое развитие, но попытки построить жизнь по-своему встречаются как самообман, как гордость, как безрассудство. Многие из моих родных отрекаются от веры под напором атеизма и соблазнов. Вот и мой двоюродный брат Толя отрекся. Но это был его самый безрассудный поступок. Во-первых, потому что он не был в этом убежден и, во-вторых, он был слишком самонадеян. И, наконец, у него не было ни души, ни сердца, а лишь воспаленное воображение, которое и довело его до погибели, не только нравственной, но и физической. Он недавно мне снился, очень постаревший и как я поняла, изменившейся в лице, вследствие, распутной жизни. Так вот какое наше родство. Старшая сестра плохо живет с мужем. Старший брат пропал без вести. Средний брат, который устроил свою жизнь лучше всех своих братье и сестер сбежал в Америку. Младшая из сестер ( то есть я) вздумала учиться, вместо того, чтобы детей рожать. Когда я думаю о том, какие отношения в родстве, то мне становится стыдно за то, что мы так не доброжелательны друг к другу.

Дневник Анны Марии. Львовская тетрадь.

Работа в библиотеке Костела Святого Юра Во Львове.
Разбирая старые ноты, я наткнулась на старый пожелтевший фолиант. Это были ноты написанные девичьей рукой, с прыгающими осьмушками, оторванными шестнадцатыми и кривым нотоносцем. Начала разбирать мелодии, после третьего такта я уже была уверена что это “Летучая мышь” Штрауса.
Проверив записи регистрации входящих и исходящих писем и документов, передо мной предстала живописная картина.

Юная католичка Терезия из церковного хора при костеле святого Юра во Львове через, своего регента Романа, ознакомилась со светской партитурой и разучивает тайком от сестер и настоятельницы “новомодные” опереточные мелодии из Вены какого-то Страуса или Штрауса. Инквизиторские буллы и запреты на светские мелодии в костеле святого Юра соблюдаются неукоснительно. Но, вечерами послушницы предоставлены сами себе, и Тереза втайне, меморандумом, вполголоса, разучивала мелодии. Мелодии, ее очаровывали своей простотой и гармонией. Ей казалось, что автор позаимствовал главные темы из родных, лемковских напевов, из песен ее родного Гуцульского Нагорья и с песен долин Дуная и Сянока. Среди подруг и сестер по вере одна Лодзя, завистница и сплетница. «Это не церковная мелодия» - догадалась она, и разыграла сцену, чтоб выкрасть ноты.
Когда Терезия разучивала партитуру, переписанную своей рукой, Лодзя ворвалась в келью и сказала, что ее срочно зовет настоятельница. « Что делать? Куда прятать ноты? Зачем я это делаю?» - сокрушалась она. И быстро сунула ноты под подушку. Лодзия схватила ноты, пробежала глазами. «Так и есть. Абсолютная светская музыка». Она взяла их с собой в свою келью, с надеждой переписать для себя, но смалодушничала и своровала, чтоб потом шантажировать Терезу. Тереза пришла к настоятельнице.
- Вызывали матушка?
- Кто тебе это сказал?
- Сестра Лодзя.
- Приведи ее ко мне.
Приходит Лодзя. Под монастырской одеждой настоятельница разглядела контуры бумаги под левой грудью. Настоятельница догадалась, в чем дело. И просит другую послушницу позвать Терезию.
- Ну, показывай, что ты там припрятала.
- Ой, матушка. Согрешила я. Не мои это ноты. Я их украла у Терезы. Не наказывайте меня. Это ее ноты. Я пою только церковные мелодии. Это все она виновата. Простите меня.
Лодзя плакала и умоляла не наказывать ее. Вернулась взволнованная и заплаканная Терезия и, увидев на столе свою партитуру, – сникла и опустила голову.
Пауза. Все молчат. Только Лодзя всхлипывает, и вытирает слезы.
- Виновата я, - тихо шепчет Терезия.
- И понесешь наказание. Давно ты этим занимаешься? Откуда ты их взяла? Только говори правду.
- Три месяца назад у нас был из Вены молодой ксендз, помните, как его звали? Кажется Ромэк. Он еще учил нас молитву « Душе моя, утешайся в Господе и будь лишь собственностью Его».
- Да, помню. И что?
- Я его спросила, красивый ли город Вена? И похож ли он на Львов? Он мне рассказал о костеле святого Стефана, о Венской Опере и о новомодном музыканте Штраусе. Кстати, у него было поручение передать его ноты во Львовскую оперу, и он мне их показал. Я выпросила у него на одну ночь, переписала, а утром на службе отдала. И не сказала, что я их переписала. За эти три месяца я их наизусть выучила. Матушка. Виновата я. Каюсь в грехах и гордыне. Это абсолютно, светская мелодия. Она вызывает странное девичье воображение и мурашки под воротником.
- Ты, Лодзя, наказана. Иди к старосте и скажи, что три дня ты будешь на кухне очищать сухофрукты и крупы от пищевой моли. И не перечь мне.
Тяжелее и страшнее наказания для певчих хора костела Святого Юра нельзя придумать. Потому что личинки живые и шевелятся, и их надо руками давить, они очень мелкие, глаза устают и слезятся. И если пропустишь хоть одну, они опять расплодятся и потом плавают в компоте из сухофруктов.
Настоятельница Магдалена Сикорская, получившая образование в Варшаве знает толк в музыке церковной и светской и, уже слышала фамилию Штрауса.
-Не бойся, дочь моя. Иди сюда. Стань ближе к окну. Вот так видно тебе? А теперь пой.
- Матушка. Это светская мелодия. А здесь святое место. Осквернять нельзя.
- Я хочу убедиться, что это светская, а не духовная мелодия. Начинай.
Это было первое исполнение на земле Львовской “Летучей Мыши” Йогана Штрауса.
Шел 1899 год.


Дьявол тоже посылает блаженства. Да! Именно блаженства, но какие? Временные, проходящие, блаженства для тела. Он создает всевозможные ухищрения для того, чтобы сделать человека счастливым. И это ему удается. Человек, удовлетворяя свою похоть, совершенно не заботится о своей душе. Он совершенно не задумывается о жизни, не вникает в себя и не стремится чего-либо достичь в правильном понимании Вселенной….

Усталость, неровное дыхание, нервное перенапряжение, слабость во всем теле, слабая головная боль, звон в ушах – все это накладывалось тяжелым бременем на унылое состояние души и усугублялось сотнями противоречий, заполняющих мозг своей не разрешимостью. И более того, грозящим моральным опустошением, озлоблением на сотни, малых и больших, причин приведших к такому состоянию. Но, по мере того как я раздевалась и думала о предстоящем отдыхе, сне и теплой мягкой постели мои мысли рассеиваются. Я перестала копаться в постижении причин, явлений и лиц, приведших меня к такой депрессии. Когда ноги мои коснулись перины, а голова ощутила мягкую, белоснежную наволочку, по телу разлилась, приятной струйкой, нежная прохлада постели, приготовленной матерью.
С первым дыханием, столь долго отсутствующего блаженства, я ощутила томительное и сладкое чувство разнеженного и ослабевающего тела, чувство успокоения и умиротворения. Все проблемы отступили, и я наслаждалась, раскидывая руки в поиске прохладного места и переворачиваясь, находила. Порой человеку так мало надо, чтобы быть счастливым. Я бы не сказала, что это было счастье. Но это было состояние очень близкое к нему, но и оно носит оттенок, не столь материальный, сколько какой-то не земной, льющийся изнутри и замораживающий ход мыслей, которые в эту минуту превращаются в какое-то странное оцепенение.
О, судьба! Почему ты преподносишь нам такие трудные задачи? Почему мы не знаем наперед, что нас ждет? Как трудно справиться с собой, если энергия души на исходе, если гаснут маяки, если надломлена сила, движущая нас. Но в том, то и есть вся прелесть жизни, что будущее нам не известно. Силы человеческие велики, а душа полна самых нежных, прекрасных чувств, которые в силу обстоятельств и невежества не могут раскрыться во всей их полноте и величавости. Кто из людей может ручаться за свою судьбу, что она будет самой благоприятной? А что такое счастье? Это совокупность внешних и, главное, внутренних причин влияющих на наше душевное состояние, вследствие, которых мы и ощущаем или полноту жизни, или дискомфорт и неуверенность в незыблемости основ этики, религии, нравственности и всемогуществе Бога. Люди прозябают в интригах, в злобе, в зависти, в разврате и эгоизме. И это в наш век – век модернизации человеческой души, коренной ломки всех устоев и традиций, создаваемых на протяжении веков. Да, я тоже приветствую прогресс, движение вперед, изменение форм общения и т.д., но разве это значит, что необходимо полностью перечеркнуть все то, что было основой для предыдущих поколений. О, нет! – скажете вы, - надо обогащать опыт наших предков. Это слова. А сплошь и рядом, такое нравственное убожество, что диву даешься, до чего докатилась Речь Посполитая, при таком высоком идейном принципе как ее “ Моральный кодекс, строителя социализма”. Тем людям, которым не место в обществе доверяют руководить людьми и воспитывать их. Они создали такую систему во всех малых и больших коллективах, где каждый из них стремиться сделать побольше, в свою выгоду и славу, а всякого другого унизить и обобрать, затоптать. Вот пример – в нашей Академии есть профессор сольфеджио, натура грубая, бессердечная, подхалим, взяточник и развратник, вор – управляет людьми. Не надо быть особенно проницательным, чтобы увидеть , насколько ограничена эта натура. И вот этот-то воспитатель , посадил в тюрьму жалкого, безобидного, но пройдоху, Кароля. Последний и не так опасен для общества как первый, но и по своему развитию превосходит первого. Но закон, есть закон. Закон на стороне сильного.
свечение, озаряющее всю внутренность своим томным и теплым сиянием.

Варшавский дневник.

Вчера я не была у Стефана. И сегодня, когда пришла к нему, он обрушился на меня с массой упреков, обвинений и проклятий. Обвинил меня в обмане, лукавстве, сказал, что я черствая, что у меня не человеческое, а звериное сердце. Масса обвинений, заслуженных и не заслуженных, полились на мою голову. Я все спокойно выслушала, и когда поток упреков иссяк, начала медленно ему объяснять. Но разве можно человеку одержимому злобой, что-то объяснить? Ведь он не только меня обвиняет, он восстал, наверно, против всего человечества и хочет, чтобы все и все крутилось вокруг него, и терпеливо сносили его капризы. Какой он тяжелый. Удивляюсь, откуда у меня еще есть терпение его выносить, любить и прощать. А ведь он совершенно чужой человек, но стал мне близким, возможно потому, что его душа и моя душа чем-то похожи.
Я вхожу в особое состояние, когда нахожусь в его присутствии – мысль выражается четко, искренно. Я не принуждаю себя говорить лестные слова, как при общении с другими, а говорю то, что понимаю и чувствую. Он живая история, из которой так много можно почерпнуть для своего духовного развития и последующего творчества. Он единственный человек, который понимает движения моей души, моей мысли, любит меня.


Эх, Стефан, Стефан! И зачем ты раскрыл мне все стороны вашей трагедии? Тебе от этого стало легче, я знаю. Но мне так грустно теперь, ибо я понимаю всю горечь твоих страданий, твоей грусти по той любви, которой так жаждет твое чистое сердце. Но разве ты не знаешь, что перестал ее усопшую любить? Конечно, она не виновата. Она не виновата в твоих страданиях. Таких как вы порождает среда, не имеющая никаких принципов, правил и веры. А ты, благородная душа, слилась с ней в семейный союз. Честь и хвала тебе, что ты попытался исправить ее. Но нутро ее, ее мысли и чувства остались те же, только форма их выражения изменилась. Разве можно требовать от нее то, что ей от природы не дано? Можно только отчасти воспитать и привить правила приличия и благонравия, но только Христос волен изменить, но она не желала довериться ему. Что бы я сейчас отдала за твое счастье. Ведь ты по-настоящему еще не жил. Единственное, что я могу сделать для тебя – это восхвалить, нет, сказать людям о тебе. Что именно такие люди, как ты, сдерживают наш мир от окончательного разложения. В моих сюжетах, которыми полна моя голова - твоя простота, твоя нравственная сила и главное - любящее сердце.
Я начинаю подозревать, что ты ко мне не равнодушен, что ты начинаешь ко мне, по другому относиться. В этом ты не прав. Никакой любви у нас не может быть. Ты должен нести свой храм, дряхлеющее тело, пока есть силы, а я могу лишь облегчить твою ношу своим сочувствием.
У Стефана здоровье, надорванное в Талергофе. Но дух не сломлен. Его милая жена Стефания долго жила после концлагеря Талергоф. Родила ему двух сыновей богатырей. И умерла совсем недавно, выдержав ужасы двух войн: первой мировой и второй мировой. Но с чистой душой и с несломленным духом. Он часто ездит к ней в Раздолье на могилу. Он так и не женился во второй раз. Носит в себе боль и любовь. Вот только теперь, по-моему, он в меня влюбился. Как это некстати. Зачем мне его любовь? Ему 76. А мне всего 23 года.

Поздний дневник.

Мне иногда кажется, что, нынешнее стечение обстоятельств, способствует открытию неведомых мне путей , к тому, чтобы я полностью ощутила ту полноту жизни, которую чувствуют тысячи людей меня окружающих. Но в силу каких-то причин, неведомых мне я не только усугубляю свое одиночество, но и всяческими изощренными способами, отягощаю жизнь любящих меня людей, которым судьба моя не безразлична. Они страдают оттого, что жизнь моя, словно река, устремляется в новое русло, появляются новые устремления, поиски, увлечения. Эти внезапные повороты мне и самой мешают сосредоточиться на чем-то главном, найти то нечто главное.
Несомненно, Бог и служение Ему, было, есть и будет моим основным смыслом.
Мои увлечения раньше носили наивный характер и я фальшивила, лицемерила, стараясь доказать всем, что та вера, которую я исповедую, дает мне то, что не может дать мне ни одна другая вера. Но вот тут-то и был камень преткновения, о который я чуть не разбилась.
Вести дневник, в то время когда, душа полна самых парадоксальных ощущений, когда разум занят неожиданными мыслями, когда обстоятельства меняются так быстро, что не успеваешь оценивать происходящее, выбирая для себя, то, что может послужить толчком для творчества, просто необходимо, иначе можно запутаться и потеряться.
Иногда сожалею, что нет под рукой ручки и бумаги, чтобы записать возникшие вдруг мысли, приходящие откуда-то изнутри.
Сегодня, например, мне пришла мысль о том, что чувствует человек, находящийся в плену страсти и плавно перешла на размышление о литературе… Литература влечет меня к себе своей новизной и радостью открытия новых тайн человеческих отношений. Но я не нахожу в ней ответа для основательного и окончательного решения относительно моего выбора моей жизненной позиции.
Мое мировоззрение постоянно расширяется и меняет меня, и мое отношение к окружающему меня миру. Да это и хорошо, потому, что только в этом случае человек может расти духовно, развиваться и прогрессировать. Более всего, меня поражает в последнее время – это испытание чувств, эмоций, состояние человеческого счастья, о котором у меня было лишь теоретические знания, почерпнутые из литературы и рассказов людей.
Надя сказала, что творчество, интересы, занятия, цели – это вздор. А главное – страсть. Я не поняла этого. Но потом до меня дошел смысл этой фразы. Я расшифровала по-своему: никогда не ставить окончательную цель, так как личная жизнь и страсть предъявят серьезнейшие требования, которые могут быть не совместимы с целью. То, что я писала раньше, представляет собой очень чистое, наивное, искренне, но не до конца осмысленное поклонение Богу. То, что я сейчас пишу – это, своего рода, возникшая необходимость творческого потенциала. То, что буду писать – это моя тайна, которую, как я ни пытаюсь понять, не могу.
И странное дело: я убеждаюсь не только в том, что я мало о себе знаю, но еще и в том, что я не знаю истинного потенциала своей творческой энергии. Если бы я знала, что мое слово и мой талант впоследствии, с возрастом, принесет мне какое-то удовлетворение моей потребности в преобразовании мира, то я бы не медля и не задумываясь о своем счастье, поступила бы в аспирантуру. Но, 23 года – это не 15. И ставить под угрозу свою личную жизнь, я не согласна. Но кричащая несправедливость внутри все заставляет меня задуматься над смыслом бытия и вносить свои изменения и исправления.
Иногда поражаюсь одной закономерности, преследующей меня в развитии моего интеллекта. Это переплетение сновидений и реальной жизни в какой-то сложной, но очень интересной зависимости. И даже, в снах я больше, полноценнее ощущаю, мыслю, говорю. Мне довольно часто не хочется возвращаться в настоящую жизнь, из мира сновидений. Во многих жизненных ситуациях, мне кажется, что со мной это уже происходило. Это подтверждает учение Буды о перевоплощении. Но я верю в Христа, а он говорит; “Верующий в меня имеет жизнь вечную.” А еще что: ”…всем любящим Бога, призванным по его изволению все содействует по благу.”
До сих пор сожалений у меня нет. Ни огорчений. Хотя, единственное о чем моя грусть – это о настоящей любви. Первая любовь такая прекрасная, юная, чистая и взаимная – сколько она родила во мне песен и рапсодий прекрасных, что стараюсь передать их людям в своих сочинениях. О той любви остались самые сладкие, самые грустные воспоминания. Как, о годах далекой, невозвратимой, наивной юности. И мне, кажется, эту любовь я сохраню на всю жизнь. Хотя и время сделает свое, но воспоминания о тех незабвенных первых свиданиях, несмелых прикосновениях рук, радостных взглядах и пылких словах, полных прелести и недосказанности – всегда будет вызывать во мне грусть, радость и печаль. Вот уже, четвертый год я не только не разлюбила, но даже не представляю, как теперь вырвать его из своего сердца.

СЛАВЯНСКИЙ дневник. Работа в библиотеке.

Накануне Пасхи Мария нашла в библиотеке книгу Василия Ваврика “Талергоф и Терезин”. И сделала выписку из книги в своем дневнике.

Грац, Березин, Талергоф – Австро-Венгрия.
Военнопленные, но большей частью гражданские заключенные концлагеря Талергоф – Бубняк Василий, Пыж Андрей, Бодак Константин, Драган Георгий, Качур Константин, Ванца Иоанн, Пилявский Петр, Присташ Петр. Почти все русофилы, русины, лемки, бойки, хорваты.
Наследник престола Франц 1 приказал лемков, гуцулов, бойков, покутян, славянофилов арестовать как неблагонадежных. В концлагере набилось более 10 000 человек. Издевательства, грязь, холод, голод, смертность до 10 – 15 человек в день
Шел 1916 год. Провинция Стирия, Австро-Венгрия.
Мастеровой – столяр, смастерил без инструмента, из подручных материалов, скрипку в концлагере и сыграл на Рождество “Тихая ночь, дивная ночь.”
Заключенные поют “Тихая ночь, дивная ночь”. Каждый на своем языке: украинском, хорватском, польском, лемковском.

Пасха в Терезине и Талергофе.
Христос воскрес, слышалось повсюду в казематах, коридорах, камерах. И больше ничего! Сперло дух в груди, слово застряло глубоко в утробе, и нельзя промолвить, лишь слезы льются из глаз. Впрочем, о чем говорить? Хорошо и без этого друг друга понимают.
Терезинские узники, все до одного собрались в двух условленных местах: в длинном, похожем на коридор, загоне находилось большинство крестьян и в каземате № 2 под насыпным кирпичным валом. Тут и там священники отслужили пасхальное заутреннее богослужение, и тут и там, послышались глухие, сдавленные рыдания, от христосования « Христос Воскрес».
Чрезвычайно трогательным было настроение в загоне. Напротив него, в одинокой конурке, днем и ночью освещенной керосиновой лампой, отсиживал свое наказание сербский студент Гавриил Принцип, убийца австрийского престолонаследника Фердинанда. В 9 часов утра он выходил во двор. Когда он переволок свои кандалы на ногах через порог, вся стайня загремела, как ударивший с неба гром, « Христос Воскресе» на Галицком, православном наречии. Бледный юноша в сером арестантском платье остановился на ступеньке, и в его глазах засияла радостная слеза. Заметив этот пафос, лютый как зверь охранник , толкнул Принципа обратно в камеру, тем не менее, связь с богатырем-страдальцем сербского народа была успешно налажена. Осталось еще, в этот Великдень, установить связь с русскими военнопленными, которые жили за Терезинской крепостью в особых бараках в поле. Наши студенты на скорую руку составили приветственное письмо и через прачку, ловкую чешку, передали его в лагерь военнопленных. Ответ не пришлось долго ждать; его принес инфантерист - чех, который был одним из часовых около бараков пленных. То-то была радость, когда Владимир Застырец стал читать письмо, написанное грамотною русскою рукою, проникнутое глубокой верой русской правды над немецкой кривдой.
Настроение духа повысилось. Пошли воспоминания, как там, на Родине в Великдень мать раненько вставала. Детей будила, ясные головки чесала, в белые рубашки одевала, приговаривала каждому любо и ласково; как в церкви иконы играли, села, поля и луга приветствовали, как свечи горели и пасхи сияли; как девушки взявшись за руки, кривой танец заводили, старого Коструба хоронили, землю топтали и поганого Зельмана прогоняли. Рассказы лились, как вешние струи. Из всего невысказанного вытекала радость, что в родной стороне иначе солнце всходит , иначе светит, иначе люди живут. Чтобы не осквернять Великдень, никто не осмелился злословить даже на врагов, загнавших тысячу человек в тюрьму. Все же, как ни старались они забыть и прогнать лихо - горе, не могли поладить с живым сердцем, израненным вражьей рукой и назойливой думой. Ах, эти думы на чужбине, в казематах крепости! Нельзя их удалить из больной головы. Ибо в тюрьме нет зелья, как бы можно горе забыть. Холодный камень не поможет, и думка, как лютая змея, пьет кровь, гложет сердце. Лицо бледнеет, волосы выпадают, и катится слеза за слезою по морщинам и днем и ночью.
Как умно сделал цугефюрер Зельманн , выгнав из всех тюрем людей на большой крепостной вал! Словно муравьи облепили его невольники. С четырех сторон охраняли солдаты с винтовками, чтобы никто не осмелился бежать. Вешней благодатью грело солнце. В воздухе было тепло. Жаворонки звенели в голубой синеве. Любопытные мальчики руками передавали привет. Вдали, на широкой площади, густым роем сновали люди. Это русские военнопленные вышли из своих гнилых бараков. На крепостном валу закипело, закишело. И задумали русские галичане передать братский привет пленным братьям. Выступили вперед запевалы, и Василий Галушка поднял руку. Вдруг загремела песня на несколько километров в ширь и в даль, какой чешская земля не слыхала:
Христос Воскресе! Воистину Воскресе!
Троекратное воскресе-е-е-! Эхом раливалось по чешской долине. По Бескидам бескрайним, соединяясь с эхом тысяч голосов, славян по всей бескрайней земле славянской.
Ответом была та же песня, но более могучая, погнувшая долу зеленые хлеба и всколыхнувшая всю округу вокруг Терезинской крепости: Понял Зельманн, что случилось. Покраснел, как вареный рак, взбесился как палач и, надув со всей силой изрытые оспой щеки, закричал неистовым голосом:
Einrucken!
Вот, таким образом был отпразднован Великдень на чужбине, в немецкой неволе, в Терезинской крепости, в 1915 году. Несколько дней спустя, опустела крепость. Тысячи галичан, благодарили гостеприимных чехов. С общим сочувствием , прощались с крепостными валами, могилою праведного Федора Рудко, крестьянина из с. Перевалочной, Золочевского уезда. Его жена - старушка отправилась со всеми под усиленной охраной в худший немецкий ад, чем был Терезин….
В результате прочитанного и пережитого она написала песню…


Твои руки перст то Божий,
Давший мне любовь,
Целый мир вместиться может
Под твоей рукой.
Твои руки – это нежность,
Это красота,
Это аттестата зрелость,
Чтоб любить тебя…

Та неопределенность, которая повергает меня в апатию и которая усугубляется бездействием, нравственное опустошение заставляет задуматься над причинами, породившими мое ожесточение, безразличие, холодность. Так жить, как раньше я уже не могу, т.к. во мне произошли радикальные перемены, но я не вижу ничего конкретного в будущем. Те иллюзии, которыми я себя утешала, о вольной, полной романтики жизни, разбились под натиском судьбы. Та наивная вера в свои силы и преданность Богу в мыслях и чувствах, прошла. И, сейчас, расширяя масштабы мышления и сферы действия на умы людей, хочется чего-то более действенного. Но, в наше время и при нашем строе, ни духовное, ни физическое благополучие не возможно. Ибо если ты даже и станешь богатым, то только не честным путем, как следствие совесть будет не чиста. А если захочешь быть духовно развитым, то обязательно ощутишь материальный ущерб.
Примитивный образ мысли, мелочные интересы и недостаток опыта в творчестве, заставляют меня метаться в разные стороны. Чтобы найти то связывающее звено, которое связывает писателя и читателя, проповедника и слушателя, целителя и больного. Конечно, существуют более прямые и легкие пути к достижению этой цели, но это перепрыгивание через самого себя. Будет ли полноценным мой труд, если я сам свом умом и опытом не дойду до такого образа мыслей, что вескими доводами в беседах и проповедях сумею влиять на умы и сердца людей.

От католицизма я унаследовала чуткость, чистоту, честность и великодушие. Но этого мало, чтобы стать художником. Надо быть смелым и решительным, а главное - риск и анализ. Но разве это допускается при католицизме? И тут мне навстречу спешит материализм, со своей резкостью, дерзостью и беспокойством. То, что мне не мог дать католицизм, может дать материализм. Наслаиваясь, друг на друга, они помогут мне создать своеобразный характер и стиль в творчестве и в образе жизни. Я постоянно в поисках. А разве поиск – это эгоистическое копание в себе самой и людях? Нет. Надо расширять круг знакомств и интересов. Надо выработать в себе твердую тактику смелого слога. Кроме этого достаточно большой пробел в интеллектуальном развитии. А надо спешить – четверть века, а еще ничего не сделано. Присматриваясь к духу эпохи, надо воссоздать картину настоящего положения вещей в нашем обществе. Но это риск. А вдруг, не поймут, и навлечет на меня не поправимую беду.


Варшавский дневник.
Снова будни, снова пошла в музыкальную академию, снова легли на мои плечи новые проблемы и задачи. Снова приходиться находиться среди неверующих людей. Как тяжело там, среди тьмы, воссиять, показать пример. Мало того, я иногда попадаю под их влияние. То, с чем я давно покончила, снова напоминает о себе. Готовясь к сессии, занимаясь выпечкой яблочного пирога и суетным хозяйством, у меня мало времени для церковного развития. Теперь, мне каждая минута дорога и я, стараюсь по мере возможности, рационально использовать время, жертвуя часами сна. Все же, нахожу в себе силы заставить себя хоть немного, забывшись от мирской суеты позаниматься церковной литературой, перепиской нот. Знаю, что любящим Бога, призванным по Его изволению – все содействует к благополучию.
Жизнь, кажется, идет своим чередом. День за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем быстро идут, и их не воротишь, а я, с ужасом глядя назад, вижу – многое, что я могла бы сделать, не сделала по своему равнодушию. И вот снова мои чувства: находясь с молодежью, попадаю под их влияние, силой воли стараюсь сдерживать себя от всего пошлого, не нужного, сатанинского, но все усилия напрасны. Стоит мне хоть чем-нибудь маленьким, невинным, незаметным образом поддаться дьяволу, он омрачает разум и действует через язык, поступки.
Все чаще меня охватывает это нежное, теплое чувство – любовь. Это не церковная и недружеская любовь, а самая настоящая любовь к молодому человеку.
Я долго старалась погасить в себе это чувство, но после напрасных усилий я поняла, что без любви не может человек жить. Все верующие, дети Божьи, любили и любят. Да, этого нельзя отрицать: любовь помогает раскрыть в любящем человеке еще больше духовной красоты, нравственность и положительных качеств души. Любовь меня воодушевляет на труд. И я буду продолжать любить. Много можно говорить и писать о любви, но лучше всего почувствовать ее. Хотя внутренний голос говорит мне об отрицательном влиянии любви, но я не могу заставить себя отказаться от нее. Хотя я и говорю языками небесными, ангельскими, а любви не имею, то я медь звенящая и кимвал звучащий.
свечение, озаряющее всю внутренность своим томным и теплым сиянием.

Что это за глаза! Невозможно передать всю ту чарующую прелесть, волшебную и скрытую силу и красоту души, которую они выражают. И хотя я мельком, только несколько секунд видела ее, но они так глубоко врезались в мое сознание и такое неизгладимое впечатление и волнение души вызвали во мне, что, всматриваясь в их очертания и сейчас, закрыв глаза, они кажутся мне еще очаровательней, еще искристей. Прежде всего, это глаза глубоко затаенной скорби, грусти и мечты. И хотя, это детские глаза, но они так много выражают. В них совсем иной мир, чистая душа, неискушенная и искренняя. Просветы, образующиеся от загнутых кверху ресниц, придают им мягкую, выразительную доверчивость и дикость. Глядя на них сбоку, видишь взгляд, устремленный куда-то вглубь, в самую сущность предмета. Они подолгу останавливаются на одном предмете – птичке, ягоде, человеке, словно пытаясь понять самую сущность. Сколько бы я ни думала, сколько ни писала об этих глазах, они так и остаются для меня тайной. И большое счастье, если, я ее снова встречу ее с матерью. Но она на мать не похожа – мать рыжая, а она черноволосая, маленькая, худенькая девочка лет семи-восьми. В старом городе возле Крепостной Стены. Завтра опять туда пойду.
В ее музыкальной тетради появилась рапсодия в тональности Ре- минор.

ГЛАЗА МИЛОЙ
Улыбки, лица, взгляды,
Как будто на параде
Мелькают,
Исчезают,
Запоминаются,
Сверкают.
Но взгляд один,
Как ни какой.
Прозрачный, голубой,
Вонзился в душу.
И не знаю,
Иду ли я
Или летаю.

Он спал во мне,
И он воскрес.
Он отражение небес,
Он глубина,
И пульс земли,
И он дыхание души.
И вот теперь я в них гляжу,
И не во сне,
А на Яву.
Я вижу их,
А в них себя,
И я готова
Тебя любя,
В глаза глядеть
И не забыть,
Что только в этих,
Не в других,
Могу я видеть
Небо, солнце,
Тепло и радость
И себя.
В твоих глазах –
Моя судьба.


Рецензии