Не от тленного семени

Николай Тертышный.


«…не от тленного семени…»
(или «…зачем пишу…»)

…Встречаю на днях хорошего приятеля, с которым давненько не виделся. Обычное приветствие: «здоров – здоров, как жизнь, что поделываешь…?» и прочие случающиеся при таких встречах вопросы, и такие же ни к чему не обязывающие ответы: «да вроде живу ещё, жизнь бьёт, да так, суетимся помаленьку…» и т.д. Но тут же слышу вполне ожидаемый серьёзный вопрос – «А как творчество? Что-то давно не слышно? Где обещанная новая книга?» И вот тут отвожу в сторону глаза и начинаю оправдываться, словно виноват в чём-то: «Да, вот, не получается как-то, нет денег, да и вообще сложно это всё…». И только уж потом, распрощавшись с приятелем, задумываюсь – а ведь, правда, почему новой книги нет? Она была готова ещё год назад, и теперь «пылится» в компьютерной памяти и совершенно никому не нужна. Так ли уж и не нужна…?
Припоминаю, как восторженно была встречена первая книга в 2000-ом году в редакциях городских газет, в литературном клубе, в библиотеках. Вторую книгу через полтора года почти не заметили, третья осталась в двух-трёх редакторских экземплярах, а последняя вот в компьютерном архиве, как и та, над которой работаю сегодня, и которая, надо полагать, никому не нужна…
Проанализировав ситуацию, понял – от первого удачного шага было, во-первых, всеобщее удивление: надо же, работяга, а книжку одолел…! Главное, деньги нашёл…! И все в городе, так или иначе причастные к средствам информации, к книжному делу, к культуре, вольно или невольно потянулись к этому случаю рождения книги якобы из ничего. Значит можно с самого низу! Значит, есть она – удача…! И потянулись непроизвольно за опытом добывать деньги на книжку. А как? А сколько? А кто даёт? А нельзя ли ещё и нам… каким либо образом…? И взяла меня обида за всех нас…
Это же надо, как нас устремлённость к капиталу пообломала, да эгоизм наш наружу повыворачивала, а гордость да порядочность подальше в потёмки душ затолкала. Уж не за талант и трудолюбие ценим друг друга, а за умение грести «бабки с гринами», за пронырливость, за стяжательство, за спекуляции (словцо-то из советских времён, а как нельзя лучше подходит сегодня к деятельности многих и многих), за умение заставить другого на себя работать, да ещё и не оплачивать труд месячишко-другой. И не назовёшь-то это предпринимательством, это чистейшей воды эксплуатация (да простит мне читатель ещё один термин из марксовой классики, но у этих вещей именно эти имена)…! Я понимаю дилетантство своих политэкономических сентенций, но, тем не менее, вынужден каким-то образом выложить читателю своё наболевшее…
В людях произошёл раскол. В состоятельности людей, в экономике, в политике, в мировоззрении, в семье, в душах, в сердцах пролегла рана-трещина, которая теперь будет со временем расти во все стороны, пока не взорвутся сердца. И люди отныне разделены, и разошлись по разные стороны разлома, и будут отныне всё более и более удаляться друг от друга. Теперь и с той и с другой стороны будут прозревать свои «пророки», вершиться своё мировидение, созревать своя идея. И странным образом непонятны будут те, кто тужится и пытается примирить стороны, как-то срастить рану, стянуть расходящиеся края её, залечить, заглушить боль…
Может быть, в том и моя беда…: в прошлом веке не вписывался в идеологические рамки советского официоза по причине «мелкобуржуазности», а ныне не подхожу в причину «левых наклонностей». Самое смешное в том, что я-то не изменил своих взглядов, но вот, поди-ты, не приятен, ни тем, ни другим. Не потому ли иногда горько до вытья волчьего на душе…?
Последнюю повесть написал в так называемую сегодняшнюю туристическую копилку. Все понимаем, что необходимо привлечь в наши чудные ещё, слава Богу, сравнительно чистые места туристов из более многолюдных районов. Нужно рассказывать наши легенды, нужно воспевать прелести нашей природы, обращать внимание на историю и традиции нашего населения. Это, казалось бы, понятные и вполне доступные для решения задачи творчества, нужного становящимся сегодня на свои ноги турфирмам, на поддержку которых в первую очередь и рассчитывал. Но, то ли бедны ещё, то ли не понимают необходимости и обязательности рекламных расходов, но помочь напечатать повесть не спешат.
Я не знаю, как выживают и печатают книги писатели там, в центре, но в провинции – это мало назвать проблемой. То, что названо культурой, здесь в любом случае не поставить на коммерческую основу. По сравнению с многолюдными регионами здесь никогда не соберёшь того количества участников для того, чтобы состоялся мало-мальский бизнес, способный сам поддерживать культуру на должном уровне. Значит нужно находить другие доступные формы развития и поддержки творческих начал в городе.
Но, во-первых, к начальникам тех предприятий, что и могли бы помогать в этом, не пробиться через заслон охраны и секретарей. Надо признаться, я не любитель обивать пороги «парадных подъездов», и потому плохо знаю способы проходить сквозь эти заслоны, но, поверьте, чувство просителя, унизительное само по себе, в этих случаях уничтожает вообще всякое достоинство с обеих сторон и никогда не приводит к пониманию важности и необходимости взаимных усилий по развитию культуры в городе. Кажется, всем понятно, что в таком городе, как наш, при состоявшихся началах театра, в условиях дружбы библиотек, музейного центра, объединения художников, при благоприятно складывающихся условиях издательского дела, при многолетней деятельности городского литературного клуба, необходимо всему этому помогать и всячески поддерживать. Но как трудно порой подобрать нужные слова в больших и малых кабинетах…
На одном большом предприятии мне несколько раздражённо напомнили, что они не благотворительная организация и потому по указанию такой-рассякой Москвы решено отказывать на подобные просьбы. Не помогло даже напоминание того, что свои и городские праздники предприятие начинает с песни, посвящённой первостроителям, слова которой написаны вашим покорным слугой. К слову нужно сказать, не стоит всуе нашу столицу-матушку винить во всех грехах, хотя бы уже потому, что в одном из последних посланий к обществу президент толково и правильно упоминал о важности и силе нашего родного русского Слова. Но такое же непонимание я встречаю и в родном торговом порту, которому отдал когда-то семнадцать лет. Ещё один из руководителей, опять же через секретаря, отмахнулся на мои скромные мольбы тем, что якобы теперь, когда он стал большим начальником, у него сильно уменьшились возможности, и он не может, как раньше, помогать по всяким мелочам. Один из сравнительно молодых бизнесменов отмахнулся от меня тем, что якобы помогает только инвалидам, только детства и, глянув на меня, окончательно подытожил – только настоящим(!) инвалидам. Из сказанного стало понятно, что у него своё особенное понимание значения инвалидности. Но, сообразив, что со мной у него тут вышла промашка, напрямую с какой-то апостольской назидательностью вообще выдал прописной тезис из вульгарной политэкономии – а зачем вы пишите, если у вас нет прибыли…! Н-да! Я думаю, он никогда не поймёт и не увидит в жизни того, что приносит в жизни настоящую прибыль. А может быть, я ошибаюсь, и мой молодой оппонент ныне уж мыслит несколько иначе. Дай-то Бог. А ещё в один важнющий кабинет совершенно не попасть, даже при том условии, что сам хозяин оного вступал в должность опять-таки под песню, среди авторов которой опять же значится и моя скромная персона. Конечно же, о том, о чём я сейчас говорю, стоило бы вежливо интеллигентно помалкивать, поскольку оценивать своё творчество и чужие поступки – занятие недостойное и пустое, но вероятно не в такие уж интеллигентные времена мы нынче обретаемся…
Нужно понимать, что любое творческое начинание рождается по капле, трудно, надрывно, с тратой нервов и физических сил. Никогда не знаешь, когда придёт порыв, мучительно ждёшь его, торопишь миг сей, но, увы, он грянет нежданно и также уходит неприрученный и совершенно неподвластный, оставив каплю души на листе кучкой малой слов, и словно опустошив кратко сердце, позволит ему чуть радостно и вольно колыхнуться в груди. Может быть, ради вот этого и изводишь его, напрягая думой…? Во многом это труд сам в себе, поскольку для многих, обратившихся к творчеству он значит просто уход в себя. И, как обычно, результатов творчества ждёт и востребует средина общества, способная всегда поддерживать и помогать, но духовно. И так уж устроены отношения людей, что тот, кто способен помогать материально, (а такую помощь хоть и без должных оснований принято считать важной и первостепенной) занят совсем не творчеством, а либо собой, либо капиталом, либо вообще бездельничает за чужой счёт. Такому не интересно, если его не просят напрямую о помощи. Сам же он отваживается на помощь в случае собственной заинтересованности или пристрастия, не более того.
На Руси (и не только) от пишущей братии всегда ждут много, как «…возрождения не от тленного семени, но от Слова живого и пребывающего в век…», вплоть до пророчеств и предсказаний. Но талант апокалипсического предвидения обычно живёт статикой отшельничества, некоторой оторванностью от реалий бытия и в то же самое время этот дар формируется книжной всесторонней образованностью, в большей степени вбирающей, пускай тенденциозно или рафинированным образом, но динамику жизни. Обычно пример евангельских пророчеств Иоанна подвигает одиночек упражнять сознание в видении картин распада и крушения людского сообщества. Принимая Богом данные явления множества культур, они не допускают их перемешивания во что-то новое, а находят в такой смеси лишь гибель. Отсюда неприязнь к городам, к этому противоестественному, не Богом данному скопищу людскому.
Но в том-то и секрет признания, что нужно идти к людям, в массу, иначе присутствует налицо бессмысленность творчества только для себя. Молодым, пробующим своё перо в литературе, нужно как можно раньше соприкоснуться с творческими людьми. Нужно находить возможность вращаться в местах, где творческая аура обязательным образом воздействует на подсознание, это клубы, музеи, презентации и всяческие собрания по поводу явлений в творчестве художников, фотомастеров, журналистов, то есть там, где собирается пытливый народ, подпитывающий друг друга психоэнергетикой. Очень важны встречи с людьми, знающими и понимающими важность общественных задач в данное время. Важны так же связи в других городах, в Интернете. Как бы ни выглядели эти связи тщетными и напрасными, несомненная польза от них есть всегда, пусть даже и растянута во времени и пространстве, эта польза может в любой момент проявиться творческим прибытком. И нужно искать возможности публиковаться. Вот тут-то и важна любая помощь, в том числе и материальная.
Первоначальные юношеские позывы тщеславия, рождённые в пробуждающемся сознании вероятно эгоизмом, Божьим промыслом, тем, что мы потом зовём даром, талантом, искрой и т.п. в следующие годы в определённых условиях развиваются в осознанное упрямое влечение к Слову, к его способности складываться в чарующие звуки, к его таинственной красоте, что каким-то чудом полонит душу трепетом и восторгом. Это влечение опять же в случае усилий и работы над письмом перерастает в умение находить и видеть свою правду жизни, которая, тем не менее, понятна и близка другим…
Что бы там ни говорили, литературное слово всегда направлено в какую-либо цель. Оно либо служит выгоде, как сказали бы мы ныне, бизнесу, самовозвеличениванию человека, к гордыне, самолюбованию, а значит, заводит в сложности, в разрастание до абсурда жизненных задач, в противоречие с самой природой. Либо слово зовёт к простоте, к отказу от поползновений в величие и всемогущество, зовёт к самоограничению, к скромности. Отсюда и разница в общественном отношении к творцам столь разнонаправленных литератур. Бизнес не будет кормить противоречащее ему слово, как и советская система, направленная в принципе на столь же усложняющееся разрастание вожделений, не кормила литературу смиренности и скромности…
Но, так или иначе, в творчестве должна стоять большая первостепенная цель или если хотите задача. Примерно такая, как у Пушкина: «…в жестокий век восславил я свободу, и милость к падшим призывал!». Понимание такой большой цели ведёт к служению. Иногда это останавливается лишь на служении Слову, его чарам и величию. Тогда мы видим явление литературы сильной, точной, выверенной, но холодной, без связи с чувствами. Когда же служение задерживается лишь на чувствах и позывах из потёмок подсознания, является увлечение фантасмагориями, страстью и тёмными силами. Тогда большая цель невольно рассыпается на осколки так называемых не менее сложных малых задач, что когда-то красиво определёны Есениным: «Слишком я любил на этом свете, все, что душу облекает в плоть…», т.е. всё то, что потом мы, в общем, наверно, неправильно мешаем в кучу – любовь, суета, работа, родина, будни и вновь суета…
И прежнюю важную задачу видеть в человеке возвышенное, чистое начало никто не отменял. То, что ныне элементарную распущенность оправдывают Фрейдом, вряд ли понравилось бы самому Фрейду. Он познавал взаимосвязи Божьего и дьявольского в натуре человека, как врач, использующий такие знания во благо, проявляя и умножая истоки добра в личности. И то, что его открытия применимы кем-то совсем не во благо, не его вина. Лицемеры, сравнивающие обнажённые тела Пуссена с раздеванием в стрип-барах, были всегда. Они лишь намерено не договаривают о том, что у картин нормандца восторгается в большей мере дух, а в баре – похоть…
...Ещё одним немаловажным побуждением браться за перо, я думаю, у многих является желание со своей сословной ступеньки подать свой голос в обсуждение вопроса о государстве. То, что этот социальный механизм складывается в результате многообразия движений в обществе – факт, не требующий ныне доказательств. Но именно то, что во многом этот механизм подчинён всегда силам, направленным к обогащению единиц и совсем не в пользу масс, показали последние времена.
Правят и верховодят народами всегда в основном циники и прохиндеи. Преступники ещё времён отечественной войны прилюдно на суде размашисто крестятся, и не понятно – призывают ли небо себе в помощь и оправдание, либо благодарят  Его за то, что помогает избегать возмездия уже более шестидесяти лет. Бандитоподобные группировки министров и чинуш высших рангов съезжаются на толковища и делят мировые ресурсы, распоряжаясь единоначально и землёй и людьми, и всем чем богаты страны. Производства задумываются в угоду именно этим чинам, но вовсе не в пользу народам. Вычурная состоятельность и сверхприбыли этих групп требуют от народов всё больших усилий, в то время как пропагандистский механизм преподносит развращённое излишествами потребление верхов важным и необходимым условием развития цивилизации вообще. Но так уже было, и не раз! Словно мир периодически окунается в эпоху Древнего Рима. Разве не в таких же условиях развращённого вседозволенностью и роскошью верховенства тогдашних правителей империи и одновременно обездоленностью отодвинутого от участия в жизни вообще общественного низа, рождалась идея неучастия в том способе производства, окрепшая потом на развалинах империи в совершенно завуалированном виде в институтах христианства…?
Ныне народы, устремлённые к абсолюту потребления, к вершинам изобилия лишь грабят природу, уничтожая леса и недра, строят вскоре разваливающиеся гигантские сооружения и падающие периодически аэропланы, создают чудовищные мегаполисы, поражая воображение неискушённых людей дутым изобилием и мнимым довольством. Циничное вовлечение народов в безудержную гонку выгодно лишь небольшой группе верховодов и правителей, по сути своей солидарных всегда меж собой и сплочённых способом процветания на труде миллионов. И финансовые глобальные кризисы – это аргумент богачей в доказательство народам важности и необходимости пути, по которому они «ведут» цивилизацию к всеобщему благоденствию. «Посмотрите, что будет без заводов и фабрик, без нефти и газа, без леса и недр, без нашего руководства…». Если советское государство, пусть и в декларативной форме, пыталось направить силы в сторону разрешения проблем эксплуатации и социального расслоения общества, то постперестроечное государство явно служит в большей мере олигархическим устремлениям единиц. И вот в надежде быть услышанным каждое сословие, должно быть, использует все доступные формы, включая и литературное слово, внося свой голос в обсуждение проблем несправедливости и социального расслоения общества.
...Поговаривают о сложной и неблагодарной судьбе обращающихся к литературному труду сегодня. Но так было всегда! Уж куда более значимы и востребованы были в своё время, как писатели, евангелисты, а как жили, а уходили как…?!
Работа пишущего действительно сугубо индивидуальна, трудна и непредсказуема. Но ошибаются те, кто думает, что сам достигает вершин признания. Многого бы стоило откровение Иоанна, если бы его не передавали из уст в уста миллионы и миллионы? А хорошую сильную книгу сделать – это вообще во многом не писательская заслуга. Это благодаря поддержке друзей и «святым узам товарищества», что всегда живы меж настоящими людьми, и создаются, в конце концов, произведения. Конечно же, много зависит и от власти, что впрочем, было всегда. Если власть пытлива и просвещена, то и окружение её велико и многозначно, хотя обделённых и обиженных и там предостаточно. Так уж устроены люди. Ещё, может быть, во мне самом ещё не потухает пламень невостребованности из прошлого века; потому и гражданская позиция остаётся доныне на стороне несправедливо обиженных стариков и обездоленных людей труда. И хотя мою эгоистическую душу индивидуалиста теперь уже сложно прошибить какой-либо лозунговостью, гуманистическая позиция обязывает «помнить имя своё». Тут каким-то образом понимаю обидную запоздалость прихода к читателю многих из нашего поколения. В том вина …того времени. И, тем не менее, было бы совсем несправедливо, если бы сегодняшние размышления навсегда остались в неизвестности.
…Не могу не задумываться о сегодняшнем общественном состоянии. Не покидает и меня чувство тревоги за судьбу детей и родины (и с большой буквы в том числе). «Вселенское» непостижимое устремление к потребительству, вызывающая вседозволенность – что это? На самом ли деле мир таков, или это только субъективное понимание его изменений моим консервативным сознанием? Понимаю, старшее поколение, к которому начинаю относить и себя, видит и желает видеть мир всегда немного другим, менее динамичным и менее мобильным. И управление обществом было другим, построенное на других законах, в других условиях. И, конечно же, происходящие изменения порождают противоречия в моём видении мироустройства и тем самым вызывают страх и тревогу. Новые отношения кажутся более жёсткими и менее человечными, и, кажется, ведут к разрушению жизни вообще. Но сознанием понимаешь многогранность и бесконечность жизни и начинаешь подозревать, что так было всегда на изломе эпох. И вот эта разность восприятий изменяющегося социума в сегодняшней ситуации порождает и разные картины будущего. С одной стороны это гибель и разрушение, а с другой позиции это закономерное проворачивание (опять же в бесконечном…) людских отношений.
Мир стал более поляризован и в экономике и в политике на уровне индивидов, но ушла жёсткая полярность на уровне стран и народов. Хотя я, может быть, здесь ошибаюсь и не понимаю, кто сейчас занимает полюс, заряд которого нёс социалистический лагерь. И тут же понимаю сохраняющуюся и увеличивающуюся полярность между богатыми и бедными странами, точно такую же растущую пропасть вижу между людьми. Тут же, при сохранении существующих форм и темпов производства якобы есть возможность роста материального благополучия в обществе и в мире вообще, при условии рационального регулирования процессами производства и распределения. Но в это же самое время более трёх миллиардов населения планеты живут на один доллар в сутки. И это ведь усреднённая цифра, а на самом деле громадные массы находятся на грани выживания вообще (и в России в том числе). А на другом полюсе роскошь и ничем не объяснимые излишества. И именно это говорит о неразумности и производства и распределения, и именно понимание этого будет толкать многих и многих «искать справедливость» и «правильно делить». А в «поиске и дележе» всегда присутствует вероятность драк и кровавых переделов. Хотя, то, что я назвал выживанием, есть одна из форм жизни людей. Плохая ли, хорошая – это как посмотреть. Можно ведь жить, обходясь «ковшом воды и куском хлеба», возделывая небольшой участок земли. И этого действительно хватит на всех. А можно… каждый день принимать ванну, душ и бассейн одновременно, но для этого уже понадобится труд многих и многих на громадных территориях. И вот тут-то проявляется абсолютная несостоятельность «бассейнов для всех» по одной простой причине ограниченности природных ресурсов. Вот тут-то приходит самое смешное: « и все будут богатыми кроме… бедных…».
Уходят какие-то одни формы отношений, приходят новые и часто непонятные. Но разве прежние отношения были справедливыми? Они были привычными, вернее они стали в определённый момент привычными…! Посмотрим в начало двадцатого века, когда страна приступила к построению социализма. Новизна и непривычность новых отношений одним несли «гибель и распад мира», а другим обещали «новое счастливое завтра». Разве обобществление средств производства, гражданская война (Туркестанский фронт официально существовал до 1933г, и потом ещё три года неофициально ликвидировалось басмачество), концентрация рабочей силы в мегаполисах, индустриализация и электрификация не были такими же беспощадным насилием и эксплуатацией человека и природных ресурсов, каковыми сегодня видятся приватизация, локальные войны, автомобиль, химия, атом и космос? «Революционные преобразования» в коллективизацию были для российского крестьянина тем же самым, что сегодня для советского селянина отказ от колхозных форм хозяйствования. Та же гибель, тот же распад привычного уклада жизни для одних, а другие в это же самое время видят возможность новой жизни и развития. В таких условиях на первое место в обществе от его природы не может ни выступать психология рвачества («после нас хоть потоп»), неприкрытого хамства и вседозволенности, на этом расцветает и определённая культура, искусство, определённое видение мира. Отсюда шатания, поиск, вывихи и т.п. И это истины, подмеченные не только нами, и не только в наши времена. Понимаю, что какое-то время необходимо для «привыкания» к новым условиям, для того чтобы в обществе в противовес упомянутой психологии в новых условиях уже под влиянием сознания людей возросли и укрепились достоинство, разум и обязательно умеренность, воздержанность, скромность во всём – в потреблении, в труде (да, да! и в этом тоже), в поползновении человека на главенство в природе и т.п. Это происходит до тех пор, пока не сложится некая система отношений, вбирающая в своё действующее состояние большее число людей в обществе, так или иначе задействованных в эту систему отношений, с точки зрения людей не всегда и не во всём справедливых, но, тем не менее, позволяющих какое-то время жить обществу без всеобщей «войны всех против всех». До сих пор в природе человека, так или иначе, периодически уравновешивались все эти противоречия, несмотря на пессимистические прогнозы, на рецидивы «повсеместного» проявления зла. По всей вероятности в это же самое время крепнет и множится добро. Хочу всем своим УРАЗУМЕНИЕМ ВЕРИТЬ (как бы не проглядывало явное противоречие в этих понятиях) наперекор собственному колебанию и пессимизму в ПРИРОДНОЕ РАВНОВЕСИЕ блага и зла. И это не примиренчество, не конформизм…. Это вывод из собственной жизни, становящийся вероятно теперь уже принципом на остаток лет, заставляющий посильно множить добро, может быть и тем вот, что пробую писать…
И тут на сей счёт ещё потянулась нить несколько иных размышлений. Кажется, оруэлловское определение «Зачем пишу» основывалось на пяти основных мотивациях, побуждающих человека обращаться к перу. В каком порядке англичанин располагал эти мотивы, я не припоминаю, и потому расставил их по-своему, как Бог на душу положил.
Первое это желание жизненной правды, стремление отыскать (раскрыть) эту правду и передать людям.
Ко второму отношу политику – это вероятно мотив сродни первому, но в более широком смысле – попытка влиять на общественное устройство.
Третий мотив поэтического восприятия мира. Это то, что мы обычно называем красотой, искусством, восторженностью и т.п. это, в том числе и умение владеть языком, как его фонетическим рядом, так и смысловыми оборотами и логикой.
Четвёртое это способ зарабатывать на жизнь – довольно прагматичный и вполне объяснимый мотив.
На последнее место ставлю тщеславие – настойчивое, неиссякаемое желание быть первым, умным, незаменимым и т.п. (во второй половине жизни мотив сей постепенно, несомненно, теряет своё значение).
Четвёртый мотив у нас вероятно сразу же можно опустить. Покажите мне того, кто сумел сносно заработать на жизнь литературной деятельностью? Один-два и обчёлся…. Тщеславных, правда, и у нас много. А где есть место тщеславию, там всегда есть надежда на успех, а значит, есть и надежда на заработок. Так вот, я бы, шутя, последние два пункта объединил и сказал, что одним из мотивов писать на Руси есть ТЩЕТА ЗАРАБОТАТЬ лишний кусок. В этом, думаю, будет заключаться и тщеславие, и надежда, и работа, и, главное, неиссякаемое желание хоть что-то значить в этом мире. Здесь главное попасть в нужное время в нужном месте, как говорится, «в обойму», и оказаться нужным системе. Ну, а не случилось…, так тому и быть. Но Слово остаётся в любом случае.
Зато очень серьёзным у нас всегда считался и считается мотив поэтического восприятия жизни, не говоря уже о первых двух мотивациях. Искать правду это наше. «Вот покамест наше предназначение. Русские имеют особенную способность и особенную нужду мыслить...” – как бы сказал из девятнадцатого века Евгений Баратынский. Потому-то у нас всегда хватало политиков и поэтов, «пророков и бродяг»…
…В обществе давно назрела необходимость признания многих «нематериалистических» закономерностей миродвижения, необходимость поиска высших целей всего того, что мы в обыденности зовём натурой, природой вообще и природой человека в частности. Советское сознание ограничивало такой поиск грубой материалистической целью – построение коммунизма. Это сыграло злую шутку с нами – в момент развала системы вдруг оказалось, что защищать нечего. Материальное вмиг растащили, часть, уничтожив вообще, а вот из духовного оказалось ничего-то и нет, что стоило бы оградить от разбазаривания. Припоминается очень правильное из М.Горького – «…человек выше сытости». Но именно неправильно поставленная задача такой сытости в советские времена предательски повернула ныне общество в сторону ещё большей «американской» сытости, основанной на малообъяснимом не славянском стяжательстве.
Заглядевшись на большую сытость наше безбожное общество, действительно стоит перед проблемой нравственного распада. Что выдвинет оно в противовес материалистической устремлённости – Бог весть. Древний мир медленно (400-500 лет) упорно распадался, обращаясь к общественным формам «военных демократий» кочевников, способных в те времена воспроизводить род людской и числом и качеством, тем самым продолжаясь в новых формациях, подкрепляя их множеством идеологий и воззрений, так и не могущих до конца объяснять мир. Например, христианство за это время смогло вырасти лишь в институт церкви с множеством межконфессиональных проблем и противоречий, так и не основав до конца истинно справедливого, уравновешенного с Миром общественного состояния.
… В наши времена к церкви одними из первых пошли люди со свалившимся вдруг излишним достатком. Пошли искать оправдание такого свершившегося «чуда» собственного обуржуазивания. А без Всевышнего метаморфозы с народным достоянием и не объяснишь. В сознании нерелигиозного человека такие превращения объясняются единственным – грабёж, делёж, кто смел, тот и съел и т.п. На самом же деле такие процессы в обществе намного сложнее, и потому наиболее правильно понимаемы сознанием, охватывающим проблемы всего миропорядка в данное время, сознанием, способным абстрагировать многие события и явления. Такому сознанию советское общество не училось. Религиозное же сознание есть одна из форм такого абстрактного мировидения. Потому за такой наукой поспешили в церковь многие, надо признать, и те, кого время бросило вниз социальной пирамиды после того, как в советскую эпоху они пробивались намного выше и достойнее, и те, кто каким-то образом сохранил своё местоположение в этой пирамиде, понимая, что это действительно «чудо» – остаться на плаву в такие гиблые времена. Одним словом, к церкви пошли за тем, чего не давала советская идеология, ограничивающая общественное сознание жёсткой конструкцией упрощённого материализма. Я говорю именно к церкви, поскольку к Богу, надо понимать, дорога дальше и сложнее…
Но, кинувшись к религии за объяснением сегодняшних «чудес» с сытостью, совсем упустили из понимания то, что изначальные принципы Христа основываются именно на отрицании такой сытости, на противлении вообще миру грубого материального достатка, тем более избытка («…не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкопывают и крадут..» Матф.6:19). Когда-то пресытившееся рабовладельческое общество, сложившееся на избытке рабского труда, столкнулось с проблемами нравственного порядка. Забредя в тупик сытости и довольства, вершина того общества давала отвратительный пример противопоставления человека природе, пример вырождения и распада. Другой, противоположный пример выхода из-под социального гнёта, выхода вообще из состояния пирамидальности подавали снизу общественные ячейки(коллегии) бедноты, вынашивая принципы единения с природой, отказываясь от насилия и излишеств при пользовании её благами. В принципе, с подсказки природных ограничителей (например: страх, чувство самосохранения) человек, воспитывая самоограничение, и состоялся как существо разумное. Аскетизм, упрощение жизни, укрощение чувственности – именно в такой среде рождалось христианство. Иисус практически снизу звал отказаться от существующего общественного состояния, видя в первую очередь в устремлённости к материальному благополучию зло и первейшую причину людской розни и конечной гибели. Подняться к такому пониманию проблемы у человечества нет ни желания, ни духа до сих пор. Но актуальность этих идей периодически проявляется в новом свете в других экономических условиях, и вновь и вновь показывает гениальность и божественную абсолютность зачинателей. Первых христиан травили зверями и казнили прилюдно совсем не потому что их Бог оказался выше и значительнее императора («олимпийцы» например тоже в те времена были «зримее» и величественнее любого императора). Последователей Предтечи, а затем и Христа гнали в первую очередь за то, что они вольно или невольно звали не участвовать в том производстве, которым жило рабовладение, призывали искать другие отношения путём отстранения, неучастия и т.д. Это самый гениальный, наипростейший и доступный абсолютно для всех путь до сих пор. Казнили в большинстве за бродяжничество, за кликушество, и лишь когда церковь, выживая и приноравливаясь во времени, отыскала формы более лояльного отношения к эксплуатации рабского труда, имперское величие примиряется с идеями Христа.
…Люди, подвигаясь в материальном развитии, изобретя массу полезных вещей, научившись многому, создавая запасы и житницы, тем не менее, исстрачивая на свои нужды все природные возможности, не найдя способа равного распределения их меж собой, ни на йоту не стали счастливее, не прибавили ни чуть мудрости и добра (незначительные отключения электричества в мегаполисах мгновенно выливаются в катастрофу и плодят мородёрство), не нашли избавления от болезней и страдания, и самое главное ни на миг не приблизились к бессмертию. Но всё это в той или иной степени дают людям религии. Потому актуальность их определена навсегда.
Человека, так или иначе, должны заботить проблемы высших взаимосвязей, высших целей, иначе он обречён на вырождение. Кто ты, зачем ты? Это не праздные вопросы, доставшиеся нам от изначал человеческий исканий. И надо признать сегодня ответов на них сравнительно больше, чем скажем в начале двадцатого века. Например, развитие кибернетических наук, постигших возможность в миниатюрнейших чипах хранить бесконечные величины информации, говорит нам о том, что связи и цели в природе намного сложнее и неразрывнее, чем это виделось в материалистических учениях век назад. (Но кибернетика делает это с помощью великих людских усилий, растрачивая множество ресурсов, а наш мозг, словно бы не пользуясь ничем, делает это шутя. Значит в природе существует возможность вообще накапливать и хранить всю информацию буквально во всём и на всём. Нужно только понимать, как это происходит. Пока же человек идёт тяжким путём, вымучивая у природы её законы, строя заводы и фабрики, чтобы, растрачивая недра и сырьё, изготовить маленькую пластмассовую деталь – вульгарнейшее подобие нашего мозга, созданного легко, без затрат, как лёгким дуновением мага-волшебника.)   
…Люди, зовущие к материальному благополучию, всегда и со всех сторон в выигрыше. Они тут, рядом, благополучие их вычурно и осязаемо; они деятельны и активны; они многочисленны, они зримы. Скажите то же самое о ступивших на путь спасения…? Нет! Здесь будет совершенно противоположное – они уединены, и тени минимального благополучия нет рядом, они немногие. Но, понимаю, здесь неуместно сравнение! Они из разных величин, если не из разных миров. Первые, устремлённые во всём к возрастанию (к разрастающимся потребностям в том числе), приходят в результате к усложнению всего и вся, к нагромождению идеологий, как оправданию непотребств и несовершенств, к усложнению морали, к усложнению отношений в обществе. Эти усложнения, в конце концов, складываются в абсурд, несуразицу и требует непременного разрешения (например – реформой или революцией…). Несправедливость заложена в самом принципе возрастающего производства – сделать больше и больше. В любом случае это достигается тогда, когда общество излишествует в труде, когда намеренно насилуется функция общественно необходимого труда. Это одинаково плохо и когда эксплуатируется просто масса людей, и когда работают машины (ведь принцип эксплуатации был применён при производстве машин и никуда не испарился из материальности людских отношений). Внизу наоборот силы устремлены к упрощению, может быть с таким же упорством создавая абсурд в другом направлении.
…В размышлении над этим люди всегда останавливаются перед перспективой воцарения всеобщей лености, дикого анархического разгула – либо в противовес этому, безжалостной казарменной дисциплины. Правы наверно все-таки те, кто, начиная с себя, поступают согласно требованиям природы – жить в согласии с совестью, в гармонии с миром, избирая поводырём не наслаждения и удовольствия, а скромность и воздержания, умеренность и пр. В самоограничении, в жертвенности высшим целям, в умении усмирить дерзость и неудержимость своих поползновений – вот вероятно по-прежнему первейшие основы устремления человека к единению с природой. Что практически человек и делает всю жизнь с переменным успехом, усмиряя гордыню, приходя к вере. Почему вера? Да потому что только таким путём можно отвернуть человека от насилия над своей природой. «Бога бойтесь!» – это нужно давать с детства. Это потребность его естества, потребность природы, требующей от него смиренности. Более или менее логично и приемлемо для познания излагать эти требования удаётся многим философам, в том числе и Христу. Но вот одержать какой либо верх или перевес в столкновении идеологий до сих пор призывы этих мыслителей не могут.
Рассказывают байку: Сенека, как известно, в дополнение ко всем своим добродетелям философа был состоятельным богатым сановником, живущим в достатке и роскоши. Во время одного из заседаний сената, когда он долго и умно говорил о скромности, умеренности и прочих добродетелях из того же ряда, кто-то из сенаторов с упрёком заметил:
- Сам-то неплохо приспособился…
На что Сенека многозначительно поднял указательный палец:
- Философы говорят не о том, как живут сами, а о том, как надо жить всем…
Отказ от материалистических устремлений – вот непреодолимая преграда на пути нестяжательства. Это «абсурдная задача» в любые времена, при любом состоянии общества. Но это единственный путь примирения природы и дерзости человека. В сегодняшних экологических проблемах это всё более и более проявляется. Но размышлять над этим у молодости нет навыка, у старости сил и времени. Вот эту науку мыслить об этом и нёс Христос. Видеть начала свои в Отце(природа), быть продолжателем в Сыне(труд) и возвышаться пониманием к Духу(творчество) – это понимается и не религиозным сознанием и потому бессмертие душ видится в праведности вероятно в силу всё-таки материальных связей благих поступков и дел с тем, что вообще называют «мировым разумом». Благие намерения и праведность сообразуются в миропорядке с общим устремлением природы к беспрерывному продолжению, не возмущая сил противных и разрушительных. И это вероятно знают люди ещё от «сотворения мира», но нет-нет, увлекаясь сомнительными достоинствами материального порядка, сворачивают туда, где эта материальность увеличивается совсем без праведности и не во благо.
Бессмертие душ состоит в их единении, в памяти людской, общей, складывающейся, в конце концов, в единую общественную совесть, коей надлежит бесконечно прирастать поступками и делами из поколения в поколение, и которая на самом деле способна сдерживать человека от пагубы и засилья зла, от излишеств и самоуничтожения. Эта совесть, что бы там ни говорили, материальна и невидимыми нитями неведомой нам связи всё время напоминает о единстве и бесконечности мира.
…Люди, вероятно, делятся по своей натуре на несколько типов. По крайней мере из истории христианства всегда можно выделить два почти полярных взгляда в становлении этой идеологии. Ещё во времена первых последователей Иисуса, когда подавляющая сила Рима была очевидна и ждать победы над этой силой можно было только от помощи свыше, часть поклонников новой веры в поисках такой помощи находили путь в неучастии, путь в уходе из состоявшихся общественных устоев к другим отношениям, основанным на милосердии, отрицании насилия и пр. Другая же часть, становясь на позиции активного сопротивления империи, группировалась в вооружённые организации (напр. – зилоты, сикарии), не уповая на уход и непротивление, наоборот вступала в борьбу с существующим общественным устройством, часто впрямую противореча Христу и выдвигая своего мессию. Или пример раскола русского православия в семнадцатом веке. На поприще протеста против скатывания общества к безбожию многие «ревнители благочестия» объединились в один «кружок», но, взявшись за реформы церкви, раскололись на два враждующих лагеря. Одни приноравливались к потребительскому всеволию общества, другие, почитая прежние каноны веры, призывали быть выше, непримиримее. Аввакум отстаивая «старую веру», обличал в первую очередь чревоугодие, пьянство, разврат, корыстолюбие священнослужителей, а затем и всего общества, движущегося в «гиену огненную». Он проводит прямую связь состоявшихся церковных новшеств с «римской блудней» (с латинством), от которой отделаться можно лишь отвернувшись, не встречаться, уйти…
…Ужасающая межсословная пропасть, разделившая окончательно в перестроечные годы людей не только экономически, приводит, к сожалению, во времени низ и верх общества к поляризующимся, обособляющимся друг от друга философиям. Сверхсостоятельность, богатство напоказ, изощрённость в потребительстве наверху обязательным образом втягивают в своеобразную гонку за наживой всё общество. Так устроены люди. Но вскоре понимание невозможности достичь того, чем владеет верх, в самом низу формации порождает движение в противоположную сторону. В таких условиях идеи противления выражаются в самых удивительных формах. Если невозможно достичь, значит нужно отказаться! Это самое простое и доступное средство, к которому всегда прибегает сознание. Отказаться и сделать отказ совершенством, важным и недостижимым, как и сверхуспешность, т.е. попробовать потянуть на себя свойства противоположного социального полюса. Пропасть между богатыми и бедными порождает не только соревновательность в обществе, не только стимулирует экономические процессы, как это подчёркивают всегда идеологи и защитники буржуазного устройства, но такое грубое разделение порождает зависть, межсословное непонимание, неприязнь, и, в конце концов, вызывает разность мышления, разность философий, разность идей и устремлений. Состояться человеку в самом низу, исполняя требования своей природы, и осознать до конца свою сущность без надлежащего экономического состояния невозможно. Потому-то он начинает искать идею, которая оправдывает его положение, искать опору своим пониманиям мироздания. Таковы корни всех верований. Так было и… будет всегда, если только разница в состоятельности людей будет слишком большой. Пока эта разница невелика, людям снизу есть резон подтягиваться за верхом, но как только разница недостижима, нищему проще идеализировать своё уничижение, доводя до абсолютного аскетизма. Что и подтверждает время от времени появление религиозных сект, предрекающих «конец света» и вынашивающих радикальные идеи ухода из общества вообще.
…Поставленная ныне грубо-материалистическая задача повышения благосостояния общества быстро исчерпает свои возможности увлекать людей в одну цель. С наступлением пресыщения малого верха и неудовлетворённости большого низа происходит «взрыв». (Это, например, можно было наблюдать по итогам социалистического построения общества). Систему взрывает, в конце концов, придавленный интеллект. И благо если он сформировался в условиях социального «пресса» в позитивном направлении и поведёт строительство новой системы в сторону гуманистических преобразований. А что если «взрыв» был сформирован, лишь в сторону материалистических, грубо-потребительских требований? Тогда его действие в рождении новой системы окажется более негативным с точки зрения общечеловеческого понимания справедливости, понимания, требующего всегда постановки более возвышенной, более духовной задачи…
г.Находка
2008г.