Эпилог

ЭПИЛОГ.

…Задолго до Пасхальных праздников по прибрежным сёлам разнёсся слух о том, что сам Пётр придёт говорить с людьми. Общинный совет Иоппии постановил принимать его у Симона Кожевника, у которого и дом на берегу большой, и двор просторный. Собравшись за околицей, встретили проповедника многолюдно с почестью, шумно приветствуя, препроводили на подворье Симона. Затем слушали, внемля каждому слову, благоговейно улавливая его взгляд и дыхание.
Говорил Пётр просто, негромко, не назидая, но с достоинством, зная речь, доносил всё главное в своих мыслях просто и ясно, словно и не задумывался над словом, а выпускал его на волю к людям, любовно и приветливо вглядываясь в лица слушателей. На камне за стеной, согретой солнцем, у деревянного верстака проповедник приметил худющего старика в рваном хитоне ниже колен, с перебинтованными кое-как ступнями в больших римских сандалиях с чужой должно быть солдатской ноги.
После небольшой проповеди разошлись, давая отдых гостю. Пётр решил уединиться, но опять увидел у верстака старика с топором, и, приглядевшись к нему, понял, что тот удивительно ловок в работе и не так стар, как показалось с первого взгляда.
- Что за человек у тебя в работниках? – поинтересовался Пётр у кожевника. – Никак болен…?
Приготавливая в тени место для отдыха, Симон рассказал:
- Три года как прибился к нам. Откуда не знаем, а кто таков должно и сам не помнит. Не знаю, как и пришёл он тогда сам. В белой тоге соискателя важной должности, но избит до смерти, ноги, руки в гноище – словно с креста. Поначалу слёг было совсем, не жилец одним словом. Мы уж его хоронить несколько раз собирались, а он всё оживает. Должно морской воздух на пользу. Вот плотничать приноровился. Разговаривает с трудом и как будто без смысла, понимать его трудно, потому больше молчит. Поговори с ним, учитель. Может быть, с тобой разговорится. Зовём мы его кто как, он на всё откликается…
- Добрый человек…! – окликнул плотника Пётр. – Уж не обессудь, подойди сам. Я-то с дороги и не отдыхал ещё…
Оборванец положил топор, хромая подошёл. Глянув на него, Пётр содрогнулся: что-то знакомое и близкое мелькнуло сквозь слёзы в больных глазах из-под нависшей, верно раненой когда-то и разорванной брови. Проповедник невольно поднялся навстречу, протянул руки, плотник подал свою. Обезображенная, словно раздавленная или пробитая когда-то ладонь его была худа и прохладна. У Петра перехватило дыхание, захотелось привлечь к себе и обнять беднягу, но, глянув на вертевшегося тут же Симона, он сдержался и лишь слегка помедлил, придерживая искалеченную ладонь обеими руками.
- Тебя много били, дружище…, – Пётр не спрашивал, он лишь искал причину заговорить о чём-либо.
- Убивали для жизни…, – с хрипом из самих лёгких, но вполне внятно и, кажется, с каким-то смыслом ответил «старик», но тут же захлебнулся хлынувшими вдруг слезами и, опустившись без сил на колени, припал лицом к руке Петра.
Проповедник гладил его по голове и тоже не сдерживал слёз.
- Как ты живёшь…? – только и спросил, лишь только ком отступил из горла.
Плотник вдруг тут же перестал плакать, встал и ушёл за угол дома.
- Вот он так всегда уходит, когда его о чём-либо спрашиваешь. Блаженный какой-то, одним словом…, – развёл руками Симон.
Несколько дней спустя проповедник уходил из города, надеясь к празднику добраться в Ершалаим. Провожали, как и встречали многолюдной толпой с Симонова двора, желали лёгкой дороги, здоровья, в ответ принимая последние краткие поучения и наставления жить в любви и праведности:
- …Доколе есть время, будем делать добро всем, а наипаче своим по вере…
И уже уходя, что-то припомнил и заглянул к плотницкому верстаку. Блаженный сидел, подставив лицо солнцу, и улыбался.
- Может быть, со мной пойдёшь, брат…? – спросил его, совсем не задумываясь над сутью своего вопроса, Пётр.
Плотник перестал улыбаться, отчего бледное лицо его сделалось неподвижным, чуть больше обнажив при этом синие шрамы на лбу и щеках. Потом, выставив из-под полы хитона ноги в обмотках, снова беззаботно заулыбался:
- Ей, гряду скоро…, – произнёс внятно и спокойно, а потом, словно сожалея, просипел: – Пока тень не ходит, тебе пасти ягнят…
При этом заголил ноги чуть выше, и собравшиеся ахнули, увидев костлявые, словно деревянные ноги его, которые тут же на глазах стали почти невидимы, лишь просвечиваясь сплетением вен и сухожилий. Пётр опустился на колени, обнял грязные обмотки и застыл над ними без слов и движения…

Приморский край.
2008 – 2009г.