Мёртвая любовь

Все персонажи – вымышлены, любое сходство – случайность ;).


Он был худ и несколько сутуловат. Он носил костюм - тройку фиолетового, приближенного к глубокому чёрному, цвета, причём всегда  один и тот же. Его странная нервная дёрганность, казалось бы должная отталкивать, наоборот привлекала и магнетически притягивала как к лекционному материалу, изрыгавшемуся из его уст, так и к самой личности. Будто бы сама личность являла собой лекционный материал, пропитанная этими знаниями до мозга костей, но одновремено скрывала за барьером высочайшего профессионального знания религий мира нечто грандиозное и задавленное этими же знаниями - истинную, загнанную в рамки преподавания, духовную суть. Душа, тщательно оберегаемая от воздействий мира, постепенно истощает нервные клетки...
Он гримасничал во время своих пафосных монологов, так гипнотически действовавших на несколько ошарашенную, насмешливую аудиторию бестолковых студентов. Его  тонкое лицо, обрамлённое клиновидной бородкой, часто.., часто освещалось счастливой улыбкой фальши, или, лучше сказать - торжествующей улыбкой превосходства... О, как же знакома эта циничная ложь растянутых губ! Задействованны мышцы лица... А разве улыбка непременно должна выражать положительные эмоции?.. Тот, Другой, из аудитории, точно также улыбался ему - в ответ на некоторые монологически-просветительские реплики из потока общественно платных "образовательнх услуг".
За все эти особенности и манеры, в обыденности немного странные, Его недолюбливали. Да Он и сам не пытался расположить никого к любви, будто бы даже наоборот, старался провоцировать ненависть, концентрацию ненависти - мистерию, в которой власть принадлежала ему одному.
Того, Другого, особенно поражали его глаза - изумрудно-зелёного, любимого цвета. Другому никогда прежде не доводилось встречать такие роговицы. Линзы? Вероятнее всего. Сейчас это особенно распространнено. Но это тот самый, с детства обожаемый оттенок!.. Что это, сценический образ? Стремление спрятать глаза?..
Взгляд произносящего монологи всегда был одновременно направлен в аудиторию и нарциссически устремлён в себя; также Другой - сверлил говорившего чёрными глазами, но в эти же мгновения созерцал самовлюблённое "Я" и изменения, происходившие с ним по мере наблюдения. Сквозные глаза: изумрудные и чёрные - не позволяющие, однако, никому проникнуть вовнутрь, ибо данные каналы предназначены для высасывания других.
И они молча высасывали друг друга, но нельзя было определить, кто из них сильнее. Другой часто отводил глаза, но, быть может, он боялся всосать слишком много...
У Него были узкие бледные руки с аккуратно подпиленными ногтями на тончайших аристократических пальцах, которые жестикулировали изощрённо в такт интонациям, так порывисто сжимались, разжимались, образовывая всяческие затейливые фигуры...Он создан был для созерцания, и Другой - созерцал. Другой заставлял себя не завидовать Его прекрасным ухоженным ногтям, которых никогда не было у Другого. Руки цвета грязного жемчуга, которых так хотелось коснуться...
Другой восхищался, тогда как Он просто смотрел, испытывая некоторое возбуждённое любопытство и ощущая своё превосходство как оратора.
...Зашуршали девицы на задних рядах, довольно слышно шушукаясь. Его самолюбие взорвалось буквально сразу. С доходчивой примесью жёсткого сарказма он, чётко артикулируя, объяснил, что вовсе не испытывает ЭКСТАЗА оттого, что вынужден вещать данной аудитории, имитируя радио, звуки коего разносятся обычно в заведениях современного общепита. Шуршавшие затихли.
Вероятно, Он имел ввиду религиозный экстаз, хотя... слово являло собой недвусмысленную двойственность... Другого передёрнуло; по телу пронеслась полоса мурашек.

Перед началом очередного занятия лекторий был ещё наполовину пуст. Другой уже сидел за столом в ожидании дёрганного повествования с чёткой осью мысли, идеи урока. Другой читал утреннюю бесплатную газету, выхваченную на ходу из рук улыбчивой раздатчицы. В первых колонках говорилось о ложной информации об аварии, в связи с которой якобы резко повысился радиационный фон, из-за чего городские граждане скупили весь йод и йодосодержащие препараты с прилавков аптек... Аптеки нажились... Стало скучно. Хотелось курить. Другой поднялся и, держа газету на уровне глаз, чрезмерно быстро направился к выходу.
На заднем плане опять болтали девушки, обсуждая специфически женские проблемы. Надо сказать, на всём потоке представителей мужского пола было только двое, и систематически посещал лекции только Другой. Неким "верхним" зрением, над газетой, Другой почти видел приближавшуюся раскрытую дверь, и шёл, шёл.., и вдруг врезался в жилистое тело, покрытое твидом. Фиолетовым твидом. Другой вздрогнул от чужеродного прикосновения и, резко подняв глаза вверх, встретился с двумя изумрудно-зелёными омутами. На мгновение они всосали его, казалось, безвозвратно, но Другой стряхнул с себя наваждение усилием воли.
- Извините, это - нелепая случайность, - а в животе разливалость странно приятное тепло, плечи сводило лёгкой судорогой, больше похожей на полчища неуёмных мурашек.
- Ничего, - Он оскалился в нарциссично-злобной и какой-то обольстительной улыбке, - это моя вина, ибо, согласно этикету, я должен был пропустить выходящего, - затем Он потупил взгляд и, проскользнув мимо, подошёл к кафедре.

...Другой глубоко затягивался, пряча за тёмными очками чёрные глаза, чтобы не выгорели под лучами солнечного света. Теперь мурашки носились исключительно по коже живота. Плечи передёргивало, наверное, от порывов северного ветра. Странно, страшно, теперь он боялся смотреть в изумрудные глаза.
Лекция началась с воспоминаний окончания предыдущей темы, которой являлись четыре благородные истины буддизма: страдания, причины страдания, прекращения страдания, пути...
Страдать. Гордо шествовать через своё страдание. Другой не являлся приверженцем какой-либо официальной религиозной доктрины, но страдание было близким ему и принималась как неизбежная данность, как обречённость существующего в мире людей, вещей... - теней. И теперь - страдание локализовалось в тянущий страх поднять голову от конспекта и натолкнуться на одухотворённость изумрудных линз. Оставалось лишь слушать приятный, терзающий душу осколками эха баритон, отскакивавший от причудливо инкрустированных стен зала... А потом он замолчал на длительное мгновение, после чего произнёс несколько фраз о грядущем зачёте... Это было уже неважно - вдохновенное вещание закончилось, остались сухие банальные формальности.

...Другой долго пытался уснуть, но голос и запомнившиеся текст и интонация мерно жужжали в голове, мешая погрузиться в поток подсознания. Фиолетовый, то бледнеющий до сиреневого, то становившийся всё ярче голос расцветал перед мысленным взором, мешая сосредоточиться на временном небытии. Долго, но сон - шёл, наступая на сознание и подсознание, давя всё, что попадалось под ноги. И, наконец, ближе к утру, всё-таки одолел измученного больными мыслями Другого. Утро заполнилось сотнями бредней, фантастических ситуаций. Другой старался подавить их злыми усилиями отчаянной воли.

Cпустя два дня должна была состояться масштабная итоговая лекция, касающаяся непосредственно христианства. Уж весьма актуальная тема, если учесть произведение монологов в аудитории, предназначенной для российских студентов.
Всё началось совершенно обыденно: Он бесшумно прошествовал к кафедре и, дождавшись тотального успокоения слушателей, начал со знанием дела рассказывать о феномене Триединства в православии. Другой сосредоточенно впитывал  крупицы информации, последние отзвуки чудесного, немного истеричного голос. На этот раз Другой вёл себя чуть смелее: он почти заставил себя перестать бояться изумрудных радужек. За промежуток, протёкший между  встречами с Ним многократно прокручивал в голове сотни исходов, возможностей, чувственных вспышек, сопровождавшиеся всё новыми эпизодами, приятно давящих в области солнечного сплетения. Сегодня он изредка украдкой вскидывал взгляд на любимого оратора, прекрасно осознавая, что это последний день, когда можно позволить себе краткое любование. За ним должен был последовать религиозный зачёт и строгое, официальное "глаза в глаза", когда, вероятнее всего, страх вернётся, а вместе с ним и окаменение, и отнимется язык... Использовать шанс, пока это возможно, ловить частички Его души - из реплик, оригинальных до сумасшествия жестов, из всепоглощающего фиолетового!..
Быстро! Слишком быстро завершилась лекция! Другой хотел больше... большего...
Он попрощался и исчез за слишком белой дверью.
Скрипнув зубами, Другой забросил в рюкзак тетрадь и письменные принадлежности, после чего проследовал в мужской сортир. Было тихо. Лампы дневного света активно отражались в глянцевых плитках цвета серого металлика. Другой приблизился к раковине и на полную мощность врубил ледяную воду. Несколько минут он безучастно смотрел на мощную струю, затем набрал воды в ладони и окунул в неё лицо. Не хотелось отрывать руки от век, не хотелось открывать глаза и видеть вновь только серый мерцающий кафель...
Неожиданно его тела коснулась властная рука. Она осторожно обвилась вокруг талии. К другому нежно прижалось твёрдое тело. Медленно убирая руки, Другой поднял взгляд на зеркало - его силуэт был опоясан тёмно-фиолетовым твидом... Горячее дыхание волнами щекотало ушную раковину. Другой задрожал, томно сморгнув; он видел отражение изумрудных глаз и продолжал смотреть в стекло помутневшим взглядом - без страха, без смущения.
Его рука осторожно скользнула по груди, миновав подмышечную впадину, давящим движением прошлась по лопатке, после чего оказалась на шее.., на горле.., начала легонько душить... Другой издал лёгкий, чуть сдавленный стон, эхом отскочивший от кафельной стены. Он аккуратно повернул Другого к себе и, продолжая перекрывать пальцами артерии, нежно прикоснулся губами к его рту. Язык проник вовнутрь и принялся играть с языком Другого. Он открывал глаза - и перед ними всё плыло. На уровне инстинкта другой ласкал прильнувшее к нему тело, всецело отдаваясь такому чужому, любимому фиолетовому... Томительное напряжение разливалось внутри, смешались руки, пальцы, прикосновения, трения языков - всё становилось единым, верным, нужным, оставалось лишь...
Он резко схватил Другого за плечи и с силой оттолкнул от себя. Другой качнулся и, по-прежнему дрожа, опёрся на ближайшую стену - его взгляд молил, вопрошал, будто взгляд обманутого ребёнка... он не понимал, зачем и за что. Он же, столь желанный, такой сумасшедше любимый, Он молчал. Он просто долго смотрел на Другого ледяными глазами. Затем чёткими шагами прошествовал к выходу и исчез, хлопнув дверью.
Другой осел на пол, вновь погрузил лицо в ладони.
Другой плакал. Он проиграл. Цинизму изумрудных линз.

Он опоздал к зачёту на полчаса. Вероятно, виной тому – бесконечные пробки. Большинство ожидавших сдачи и, соответственно, Его подписи в зачётных книжках истерически похохатывали, рассказывая друг другу легенды о загадочном преподавателе. Другой составлял депрессивное исключение: он мрачно пялился в тексты лекций; глаза на его осунувшемся лице обрамляли большие тёмные круги. Создавалось впечатление, будто бы обе предзачётные ночи он провёл за изучением мировых религиозных основ.
Он вошёл практически бесшумно - смешки в Его адрес ещё не успели стихнуть. Он сел за преподавательский стол и объяснил правила игры: подходить по одному и отвечать на Его вопросы.
Другого трясло от странной нервной паники. Он боялся пойти первым, он вообще боялся. Получили "зачёт" уже пятеро, а Другой всё медлил, и, чем дальше, тем становилось хуже: приступы дрожи превращались в ледяные судороги, на спине ощутимо выступали капельки холодного пота... Другой решился седьмым. Избавленные от линз, Его глаза оказались насыщенно синими; совершенно безучастными казались узкие зрачки. Он расспрашивал о буддизме, в области которого Его познания простирались далеко за горизонты известного Другому. Он хладнокровно, и в то же время как-то почти по-доброму, смеялся над ответами Другого, мучил дополнительными расспросами. Другой дрожал и слабо заикался, зачастую вовсе не понимая сути вопроса, отвечал сбивчиво, а то и молчал вовсе... В узенькой строчке документа медленно вырисовалось "зачёт". Он равнодушно посмотрел в чёрные запуганные глаза:
-Ну что ж, Вы можете быть свободны, - Другой сгрёб зачётку со стола и выбежал из лектория.
На корточках, опершись на кирпичную стену внутреннего дворика универа, он курил, тщетно пытаясь принять произошедшее... Сколько времени прошло, он не знал, да и зачем?..
Маршрутка везла его по извилистым проспектам. Другой отрешённо созерцал урбанистический пейзаж. Казалось, что на месте души - круглая дырка, в которой свистела вьюгой атомная зима. Это было совершенно новым ощущением. Другой никого больше не мог любить, только зиму и смерть.

Герда Гайст
G,  6. 06. 2008, Санкт-Петербург