Итерации

Ранняя осень, без суеты, золотит деревья. Легкий ветер шуршит сухими листьями, солнце с усталой нежностью пробивается сквозь облака, играя на лицах, отражаясь в лужах. От воды пахнет прохладой. Хочется выставить руку и ловить едва заметный поток прохладного воздуха, поднимающегося снизу.

На набережной стоит старичок. В брезентовой песчаного цвета ветровке, старовоенных брюках, давно выцветшей бейсболке, на которой угадывается надпись "Аэрофлот", а с другой стороны - горделивый перевод "Aeroflot". На левой руке на плохо подтянутом ремешке висят механические часы и отбрасывают маленький солнечный зайчик по ту сторону, вниз, к воде.

У него белая борода и усы. Он курит и беспорядочное, тонкое облако дыма разлетается, истончаясь, под легкими двжениями воздуха. Рядом с ним, упертая в землю, стоит длинная современная удочка, поблескивая молодым пластиком.

Неподалеку оживленная улица, а совсем рядом - мост, по которому тяжелой поступью перегруженых мулов, проезжают автобусы.

Ветер тонкими пальцами смешно щекочет волосами в длинных бровях старичка. Буквально, на расстоянии вытянутой руки пролетает чайка, красным блестящим клювом намекая, что она только что охотилась.
-----

Люблю такие дни. Когда воздух не вытягивает дыхание душной подушкой и не студит кровь ледяными когтями. Люблю, когда ветер едва-едва тревожится, будто ворочаясь в своей легкой дреме. То, проснувшись, пробежит по травинкам, наизготовку выставившим свои порыжевшие штыки, игриво заглянет под плащ, тронет полы шляпы, или, в бессильном увлечении поднимет и бросит уже упавший кленовый лист, то лежит недвижно, оставив все течь своим чередом, как уставший отец, после трудного дня, уснув, не тревожит взглядом или словом играющих детей.

Иногда, прогуливаясь, прихожу к этому месту, ничем особо не примечательному, рядом - река, набережная, улица, мост с суетливыми согражданами.

Солнце, хоть и не обжигает, не вперивается свирепым взглядом циклопа, а мягко ложится на плечи тонкого серого пальто, рукам в тонких лайковых перчатках становится тесно. Останавливаюсь рядом с гранитной листницей набережной. Медленно спускаюсь по истертым ступеням, снимая с правой руки перчатку, перекладывая ее в левую, где уже находится, казалось бы, излишний зонт-трость с удивительно душевной деревянной ручкой - я нашел его у старьевщика и полюбил как раз за эту непередаваемую доброту и душевность дерева, которую хочется снова и снова трогать. Зонт почти полностью переделали, но ручку, разумеется, оставили. Перчатка снимается будто нехотя, как пригревшаяся кошка на мягкой подушке, оставленной на подоконнике, ласково тянется, стремясь остаться дольше с теплотой моей кожи. Она совсем легкая, но оберегает от легких дуновений ветра и, когда снимаешь ее медленно, чувствуешь, как освобожденная кожа ловит свежий воздух, а пальцы, еще лелеемые второй кожей, томятся в ленной неге.

Я опустился к самой воде и, подобрав полы пальто, присел, приближая вытянутую ладонь к воде, спокойно и размеренно шлепающей о гранит. От нее исходила прохлада. С одной стороны - тыльную часть ладони - грело солнце, с другой - дышала спокойно вода, бросая маленькие брызги во все стороны.

Недалеко справа что-то легонько булькнуло, я повернул голову и увидел маленький поплавок. Точнее даже - небольшое красное перышко, вонзенное в малюсенький поплавочек. Леска непринужденной дугой убегала вверх, к жалу удочки, задравшей нос к небу. Рядом с ней стоял забавный мужчина приклонного возраста - весь седой, даже, казалось, глаза у такого старика должны быть какими-то седями или сказочными. Борода, усы, скрывающие, казалось, легкую усмешку - седые - белые, как облака. И совсем уже малюсенькая сигаретка, торчащая из прячущегося рта. От многих сотен таких сигареток, его усы у самого рта пожелтели.

На голове видна забавная кепочка с синим, вызветшим от солнца и времени, козырьком. Забавно - в такой же я, совсем еще мелким, лет двадцать назад, бегал во дворе...
Рядом, совсем близко, но будто бы в другой реальности, далекой и ненужной, грохочут люди и машины.

Здесь тихо и спокойно, чайка в белом фартуке залетает в мою реальность и маленькими глазками пернатого хищника смотрит вскользь на меня. Почти не шевеля крыльями, она взмывает прочь от воды - легко, как будто дышит полетом.
-----

Люблю гулять. Иногда. Когда не очень много народу и в тех местах, где не очень быстро и суматошно носятся, норовя сбить меня с ног, извиняясь и стараясь неумело помочь калеке.

Белая трость не делает человека калекой. Просто другим. Слепой от рождения не знает цветов. Насмешкой звучит "Ах, какой закат!" или, "Смотри, какой котенок сидит в окне!" Не насмешливо, просто, будто пальцем показывают (тоже забавно звучит, не правда ли?).

Люблю это место. Есть, разумеется, другие хорошие места, но до этого - рукой подать. Выйдешь из дома, тридцать метров направо, повернешь, огибая дом, двадцать метров, направо семь метров, перейти дорогу на свист светофора, налево, сто метров, светофор, и сзади начинают стихать назойливые шумы толпы.

Это так: иду, на всякий случай готовый к тому, что под ноги попадет кем-то забытая бутылка, на которой легко подскользнуться и слушаю вокруг. Идет ли кто-то навстречу, или на перерез. Я как летучая мышь, почти так же вслушиваюсь в мир вокруг. Звуки выделяются, становятся объемными, заменяя цвета. А трость - как длинная осторожная, пугливая рука - ощупывает дорогу, паребрики, выступы, молчаливых прохожих, внезапные углы, оставленные машины и велосипеды. Все, что не издает звуков, став для меня "невидимым".

Треск покрышек по асфальту проезжающих машин, шорох одежд, дыхание и сопение, голоса, шаги - то торопливые, то медленные, то размеренные, то грузные, то едва различимые, летящие, то неуверенные шаги пьяных. Если бы люди закрыли глаза и слушали себя, они бы лучше знали себя. Просто по шагам и по дыханию, я могу сказать, какой человек добрый, а какой - злой, кто о чем думает. По одному локтю, подставленному мне добровольным провожатым, я знаю, что это за человек, надо ли мне опасаться, что он не подумает предупредить меня о ступенях, следует ли остерегаться за свой кошелек. Есть ли у человека цель, любил ли человек, читал ли хорошие книги - не нужно глаз, чтобы понять это. Дыхание, промежутки между словами, тембр голоса, интонации, шорох одежд, выдающий движение рук. Каждый слепой, я думаю, отличный психолог.

Осенью листья на деревьях начинают высыхать и их шелест становится резче и даже легкий ветерок поднимает почти осязаемый скрежет листа о лист, а некоторые не удерживаются и слетают вниз - если сидеть в тихом парке совершенно одному, то можно услышать даже это. Они падают и ложатся на землю, создавая мягкую подстилку для подошв. Шаги прохожих становятся вкрадчивее, будто вместо разговора в полный голос, люди переходят на полушепот. Улица будто становится мягче и уютнее. Особенно, когда солнце сквозь нечастые облака добро гладит по плечам и спине, нагревает шляпу и поля шляпы.

Нравится рукоплескания волн в гранитных берегах. И то, как голоса людей скатываются в сторону реки и улетают свободными далеко, не отражаясь ни от каких препятствий. Да, это зовется акустикой. Мне нравится этот сорт акустики. Я подхожу к гранитным ограждениям набережной, где уже, судя по дыханию, кто-то стоит. Встаю чуть поодаль и глажу гранит, нагретый солнцем. Пальцы выхватывают зернышки гранита, или, если привлечь фантазию, вот этот участо - маленькая кошка в профиль, а это - анфас лица мужчины, тоже маленькое, но удивительно злое и хвурое. А вот это место мне очень нравится, весьма условно, но прощупывается крупный портрет привлекательной женщины с затаившейся улыбкой. Я понимаю, никто не выдалбливал эти образы, здесь постарались вода, морозы, люди, война... И вот, милое улыбающееся лицо под пальцами.

Слева стоит, видимо старичок - судя по легкому кряхтению и сипловатому дыханию, он курит. Еще, конечно, то, что он курит, легко понять по запаху. Едва долетают до меня едкие и острые щупальца дыма. И... Слышно птицу. Наверное, чайку. Она едва шевелит крыльями и поэтому ее заметить очень трудно, особенно в этом шуме, но я очень радуюсь, почти что взглядом провожая ее летающее маленькое сердечко.

Хороший день.