К вопросу о роли пейзажа...

    Зловеще догорал закат, озаряя кровавым светом как доступные, так и недоступные пределы. По небу разметались кинжальные полосы. Оно казалось огромным зеркалом, в котором отражалась лежащая внизу пересеченная местность. Вдоль оврага, по свежевспаханной полосе, шел Евгений. Он был весь в белой рубахе, расстегнутой на широкой груди. За оврагом чернел лесок, на холме единолично стоял , поникнув узловатой головой, столетний дуб, а рядом стояла чахлая березка. Уже при первом взгляде на нее Евгению стало ясно, что не жилец она и долго не протянет. Окрест все замерло в недобром предчувствии: могильным холодом тянуло из оврага справа, низины, затягивающейся гнилым туманом, слева, и балочке возле леса за холмом. Ее видно не было, но Евгений знал, что она там: на прошлой неделе, когда он охотился с Гришей Поленовым, по ней ушел здоровенный и почти уже застреленный русак, сильно подкидывая задом. Лошадью там было не проехать, а пешком-не успеть. Сейчас в ней, конечно, было безжизненно. Разве что какой-нибудь волк остановился на голодный ночлег, такой же одинокий и никем не любимый, как и Евгений.
   -Маша,-вымолвил он всей грудью,-где ты?
   -Маша, Маша…-откликнулся темный лес.
   -Где ты, Машенька?-вторил пустынный дол.
   -Машутка, Машутка…-шелестел бурьян в овраге.
   -Эх, Машка!...-прокряхтел старый дуб.
   -Ма…-только и смогла ослабевшая березка, роняя навернувшуюся росу.
Заплакал и Евгений. Горестный вздох пронесся сначала по досягаемым пределам, потом по недосягаемым. Некоторые кудрявые тучки, словно застыдившись своего праздно-высокого легкомыслия, заспешили в противоположную закату сторону. Прямо в сгущающийся мрак.
На фоне всего этого неблагополучия светлый (и как бы воздушный) образ Маши рождал мучительный контраст в сиротливой душе нашего героя..
   -Где ж ты, моя радость? Где ж ты, моя участь?- сверлили воспаленный мозг слова подходящего ландшафту поэта, который тоже любил и от этого страдал. И не раз, бывало, проселочным путем скакал в телеге…И вот так же ходил пешком, на затылке-кепи.
Холмы, овраги, луга и перелески ( и речка)-все скорбело: Маша была очень русской девушкой и давно, с самого детства, стала неотъемлемой частью родной природы. Сурово молчали, как в почетном карауле, зазубренные ели вокруг пруда: видимо, вспоминали, как над ним она, простоволосая, сидела…Маша любила натуру, а натура любила Машу.
Любил Машу и Евгений. Тем временем он вышел на крутой яр; под яром струилась река. Глядя сверху в ее непосредственную глубину, он вдруг необычайно ярко увидел завитую плющом веранду, плетеные кресла и столик, на котором стоял самовар. За самоваром сидела Маша в простеньком муслиновом платье и пила чай с вишневым вареньем. Евгений ,прислонившись к перилу, окаймляющему веранду, теребил за спиной букетик полевых цветов-васильков да ромашек.
   -Я люблю вас, Маша!-вымолвил он всей грудью. Маша вздрогнула, схватилась вдруг за горло и повалилась, неловко опрокинув чашку с недопитым чаем. Ругая себя, Евгений пошел поднимать ее, думая, что это очередной обморок.(Склянка с нюхательно солью всегда была наготове в его просторном кармане) Но, спустя некоторое время, оказалось, что Маша не дышит: вишневая косточка перекрыла ей дыхание…
Со стола капал чай. В голубых глазах Маши, ставших больше обычного в два раза, застыл немой укор, тоже больше обычного раза в два. Маши не стало.
Эта картина последнего свидания так и стояла перед глазами Евгения, а все вокруг укрепляло в нем чувство вины и ответственности: река зловеще мерцала, закат полыхал еще кровавее, а последние легкомысленные тучки скрылись.Кусты ракитника поникли до последнего своего предела, плакучая ива у омута внизу приготовилась плакать. Одинокий и голодный волк в балочке у леса тихонько завыл, предчувствуя беду.
   -Но, может быть, я не так уж виноват?-пронеслось вдруг в горячечной голове Евгения.
   -Может, жизнь еще не кончена?..
   -Кончена, кончена!-загудел темный лес.
   -Что ты, что ты!-испуганно вторил пустынный дол.
   -Стыдно, Женя!-пркряхтел старый дуб.
   -У-у-у…разочарованно тянул голодный волк в балочке у леса.
   _Утоплюсь!-решил Евгений, устыдившись своего малодушия.-Так дальше жить невозможно.-
Словно поддерживая это мужественное решение, посыпались вниз камушки, обгоняя один другого. Евгений начал как бы нехотя раздеваться. Оставшись в чистом нательном белье, он поцеловал медальон с колечком дорогих волос, окинул уходящим взором как доступные, так и недоступные пределы, словно ища поддержки… И, не найдя ее, кинулся головой с раската. Внизу громко плеснуло и стихло Жени не стало.
   -Евгений!...-простонали зазубренные ели возле пруда.
   -Женя, Женя…плакала у омута плакучая ива.
   -Же…только и смогла ослабелая березка, роняя навернувшуюся росу.
   -Эх, Женька!...-прокряхтел старый дуб: скольких он вот так вот проводил в последний путь!
А мрак тем временем уполз. Закат стал нежно-розовым, снова появились легкомысленные тучки. На небе зажглись две первые звездочки (наверное , души Маши и Жени), глядя из недоступных пределов на доступные. Которые мирно засыпали в сознании  хорошо выполненного долга: теперь-то уж влюбленные соединились навсегда!
P.S. Волк в балочке у леса, утомившись за день, тоже уснул.




А Шеметов, учитель словесности.