Я вернулся

Лицо, отразившееся в луже, перечеркивал рубец. Он стягивал щеку, приподнимая угол рта, и казалось, что его обладатель кривит губы в недоброй усмешке. Инвар зачерпнул в пригоршни свое лицо и плеснул воду на запыленные щеки и лоб, смывая дорожную усталость. Не дело возвращаться домой таким оборванным, но Виньял не обидится. Она поймет – война, весь отряд выглядел ничуть не лучше, даже князь больше походил на разбойника с большой дороги, чем на эльфа из высокородных. Хотя по нынешним временам разбойники порой одевались как князья. Переодеться было не во что. Но хотя бы умыться он мог.
– Была война, - вслух поправил себя Инвар. – Кончилась.
Он повторил это слово еще раз, пробуя на вкус. Звучало непривычно.

Князь без возражений отпустил домой воина, когда-то носившего имя Калаэр. Инвара никто не назвал бы теперь Прекрасным, но какое это имело значение? Он вернулся, он почти дома, а Виньял любила его не за прекрасное лицо. Не говоря уже о родителях… Инвар прикрыл глаза. Капли воды стекали по лицу и падали обратно в лужу, дробя отражение, а ему казалось – это пальцы жены невесомо касаются шрама, разглаживая его… Скоро. Совсем скоро за поворотом лесной тропы откроется полянка, на которой они любовно выстроили свой дом. Инвар словно наяву видел конек с головой свиристели, крылья крытых крылечек на обе половины дома, многоярусные деревянные кружева под скатом крыши, утонувшие в яблоневых кронах сумерки, щедро раскиданные в густой траве яркие головки цветов… Лесная сказка, неожиданно предстающая взору. Еще немного, и он наконец убедится, что все дурные предчувствия, томившие его последние месяцы, всего лишь наваждение, порождение тоски по ней, единственной…
Из-за поворота ощутимо тянуло гарью. Не свежей, острой и яростной, нет. Застарелой, горькой, много раз прибитой дождем, но неистребимой. Запах старой золы вплетался в ароматы утреннего леса, в свежесть ночной росы, еще не успевшей освободить поникшие травы от сверкающего бремени, в терпкий запах влажной земли, незримым ядом отравляя радость. И чем ближе становилось сияющее в зеленом сумраке окно поляны, тем отчетливее становился этот запах. Тревога лесным зверем шевельнулась под сердцем, открывая узкие желтые глаза и выпуская острые когти. Инвар ускорил шаги, потом побежал – и оцепенел, вырвавшись из лесной тени на ослепительный солнечный свет.
Дома не было.
Было – пепелище.

Как сбившийся со следа гончий пес, Инвар метался по поляне, выискивая следы того, что здесь произошло. Уже давно, еще по снегу, потому следов не осталось. Почти не осталось… Разбирая не прогоревшие остатки бревен, эльф поймал взглядом тусклый блеск. Осторожно покопавшись пальцами в золе, он вытащил из головешки наконечник стрелы, протер рукавом. На железе еще можно было разглядеть клеймо.
Две ломаных линии – то ли крылья, то ли волны, на первый взгляд. Инвар уже видел такое и знал – это клеймо Дэль-Гервада, изображение холмов. А вот чуть ближе к древку значок рода. Но он был плохо различим – гарь и ржавчина съели его, можно было только разобрать, что это очертания птицы. По крайней мере, четко просматривался крючковатый клюв. Спрятав находку в кошель, Инвар поудобнее перехватил бревно и оттащил его в сторону, поднял второе – и сел прямо в золу, выронив свою ношу.
Из слежавшегося пепла проступила обгорелая кость.
Рука сама собой нащупала кошель на поясе. Холмы. И род, который метит наконечники зажигательных стрел знаком хищной птицы… Этого достаточно, чтобы… Чтобы что?
– Война кончилась, – напомнил себе Инвар. Голос сорвался – горло перехватило от прорвавшейся дикой, животной ненависти. Он шел сюда через кровь и огонь – чтобы найти обгорелые развалины. Тут не было воинов, только два старика и женщина. Их просто сожгли заживо. Так не делают даже со зверьем – с ними сделали. Стоит ли хранить мир с теми, кто поступает подобным образом?
Они не заслужили мира.
Но даже дикий зверь не станет рвать всех подряд – он постарается найти тех, кто разорил его логово. По следу и звериной жажде мести. И только потом, если в жилах врага не достанет крови, чтобы залить эту жажду, он начнет убивать всех подряд…
Мир рушился. Горел, как горит еще живое дерево на корню, оставляя обугленный черный ствол там, где недавно звенела и пела жизнь. Эльф сознавал, что сходит с ума, но ему было уже безразлично, что с ним будет. Только бы добраться до тех, кто лишил его семьи – и пусть заплатят сполна!
Очень спокойно Инвар поднялся на ноги и взял топорик. Нужно было сделать черен для лопаты – обгорелый штык торчал из углей неподалеку, перекаленое железо ослабло, но на то, чтобы выкопать могилу, его хватит.
Он похоронил их всех под яблонями. Обожженные деревья болели, с той стороны, где стоял когда-то дом, не осталось ни одной живой ветки. На остальных робко зеленела скудная листва – и ни одной завязи. Здесь еще долго не будет яблок. И никогда не будет Виньял…
Приладив на место последний пласт дерна, Инвар сел в истоптанную траву, разглядывая выпачканные землей ладони. Эти руки несколько лет убивали – для того, чтобы на тихой лесной поляне мирно цвели яблони. Чтобы можно было взять в них лопату, а не меч, проливать воду, а не кровь. Яблони больше не цветут, и лопату он взял для того, чтобы похоронить свою семью… А вода тут уже не нужна никому. Зато кровь…

– Инвар, я сочувствую твоему горю. Но это безумие. Война только закончена, ты подумал, что будет, если ты начнешь мстить людям? Мы обескровлены, нам не выдержать еще одной войны, – в глазах князя явственно читалась боль. Он все понимал – но он не мог позволить эльфу развязать новую бойню.
Все верно. Князь должен думать о народе. Инвар кивнул своим мыслям.
– Я не прошу у тебя воинов. Даже оружия не прошу – мне хватит моего меча и лука. Все, что мне нужно, это полукровная лошадь, одежда и припасы на дорогу, – за мутной зеленью взгляда молча щурился зверь. – Я и об этом бы не просил – но у меня не осталось ничего. Кроме мести.
– Я не могу отпустить тебя, – князь подошел, положил ладони не плечи воину. – Ты тяжко болен, Инвар, горе помутило твой рассудок. Эльфы не могут так поступать. Позволь нам помочь тебе…
Зверь ощерился – Инвар дернул плечом, сбрасывая княжеские руки.
– Эльфы не могут, а людям – можно, – по губам безумного скользнула болезненная усмешка. – Эльфа ты не отпустишь… Значит, я уйду отсюда человеком!
Все различие между эльфами и людьми – капля звездной крови, бегущая в жилах. Ее присутствие столь незначительно, что две расы могут иметь общих детей. И все-таки именно она делает эльфа – эльфом. И эльф может ее утратить. Вместе с бессмертием. Достаточно очень захотеть…
На глазах у князя и его приближенных Инвар начал меняться. Все то же лицо, обезображенное шрамом, все то же гибкое, сильное тело, те же серебряные волосы. Только погас в зеленых глазах звездный свет, на лице четко обозначились морщины, да по волосам уже не струилось лунное серебро, они стали просто седыми – в Инваре больше ничего не было от эльфа.
Его товарищи по оружию молча отводили взгляды, словно перед ними только что совершилось самоубийство, а они не успели остановить безумца... В каком-то смысле это так и было: лишиться крови Даны легко, получить ее обратно – невозможно. Утративший первородство проживет еще долго, очень долго по человеческому счету. Но для своего народа он потерян навсегда…
 – А человеку у эльфийского князя просить нечего, – каркнул хрипло тот, кто был Инваром, развернулся и пошел к двери.
Его никто не остановил.

– Тпрууу! – коренастая горская лошадка послушно встала, натянутые вожжи ослабли, повозка ткнулась передом под лошадиные ноги. Лошадка всхрапнула, переступила, но вперед не пошла. За ней начали останавливаться остальные. Возница озабоченно шарил взглядом по придорожным кустам. Одинокий человек посреди дороги его не беспокоил – беспокоила возможная засада. Этот одиночка остановил караван, а ну как по кустам таких еще десятка два?
Караванщик направил на рысях в голову каравана пару охранников, уловив заминку. Те подлетели, осадили резвых лаксорцев, оттесняя с дороги седого бродягу с мутным взглядом зеленых глаз. На поясе меч, в колчане лук – не снаряженный, стало быть, к немедленному бою не готовился. Хотя это еще ни о чем не говорит. У тех, кто в засаде, луки как раз очень даже могут быть готовы к стрельбе.
– Кто таков?!
– Я один, не суетись, служивый, – бродяга без труда угадал в охранниках бывших солдат. – Ивар я, Красавчиком прозвали.
– То видно, что красавчик, – оскалился охранник. – Зачем караван остановил?
– Спросить хотел, – пожал плечами бродяга. – Караван не на Север идет?
– А если и на Север, тебе с того что?
– А если на Север, так я с вами до Дэль-Гервада хочу доехать, – пояснил назвавшийся Иваром. – Одному долго и боязно.
– А разбойников не наведешь? – недоверчиво спросил подъехавший караванщик.
Зеленые глаза обожгли его злым огнем.
– Я отродясь меч свой разбоем не марал!
– С войны, что ли? – понимающе протянул караванщик. – Тогда ладно. Заплатить есть чем?
– Грабителям – тем, может, и есть чем, – глухо отозвался Ивар. – А мне и жалованья не дали, переодеться не во что. Службой отплачу, я мечник не из последних… и из лука меня эльф стрелять учил.
– Послушать, так каждого, кто при луке, эльфы учили, – хохотнул уже совсем успокоенный владелец каравана. – Договорились. Ступай к старшому охраны, его Линестом зовут, скажи, Гевур послал. Пусть на довольствие поставит, коня запасного даст… – он оглядел бродягу. – И пару смен одежды. Заслужишь – одежу с собой забирай, коня, уж прости, вернуть придется.
– А на что мне тот конь? – пожал плечами Ивар. – Перед кем красоваться? В соху его не запрячь, в оглобли не поставить. По дороге, если повезет, я себе рабочую лошадь добуду.
И пошел туда, где на полукровке рысил начальник охраны, зорко оглядывая окрестный подлесок.
– Трогай! – скомандовал караванщик. Возница шевельнул вожжами, лошадь поднатужилась, уперлась крепкими копытами в натоптанную землю, и груженая телега, понемногу набирая ход, покатилась по дороге.

Караванщик Гевур не слишком полагался на помощь случайно встреченного человека. Своя охрана была проверенной и надежной, могла постоять за караван, Ивар был, по сути, лишним ртом. Гевур ждал от него чего угодно – попытки увести под шумок телегу, попросту сбежать на данном в пользование коне, исчезнуть с набитым кошелем. Но и оставить на дороге солдата не мог – свой сын где-то сейчас пробирается домой послевоенными дорогами, и как знать, не поможет ли ему чужой человек, если Гевур поможет чужому сыну? Ну и что с того, что оборванный и седой, не на празднике был, война никого не красит. Есть же и у него где-то дом, семья? А за добро, глядишь, и воздастся добром. Небо ведь все видит…
Только спустя несколько дней Ивар – так, на человеческий манер, он стал себя называть, – понял, насколько удачным был случайно, по наитию созданный у людей образ солдата, который возвращается с войны. Возвращается домой. Все ложилось в этот образ – и добрый, эльфийской работы меч, и оговорка про рабочую лошадь, и молчаливая ярость в глазах при упоминании о грабителях. Охрана не доверяла – но уважала, возницы поглядывали с опаской – и пытались расспрашивать о своих родных, которых он, может быть, встречал на войне. Ивар качал головой – не видел, и люди отходили, в тревоге и надежде. Нет дурных вестей – уже добрая весть, а небо милостиво. Вот, возвращается же человек, у кого-то будет радость в доме, может, и их уже дома ждут…
Старшой отправлял Ивара в передний дозор, не доверял спину. Тот понимал и не обижался – так же глупо было бы обижаться на сторожевого пса, охраняющего хозяйское добро. Когда он был эльфом, он не испытывал к людям никакой ненависти – война есть война, из-за чего бы она там ни случилась. Убивал, чтобы не быть убитым, но не презирал и не желал гибели всему человеческому роду. Теперь же ненавидел люто – и оберегал не менее ревностно, чем охрана. Ему нужно было добраться до гряды между Севером и ковыльным Лаксором. Если для этого нужно стать цепным псом недостойной жизни твари – он им станет. Посчитаться можно будет и потом… А пока ладный серый лаксорец трусил неспешной рысцой в перестреле от каравана, руки лежали на выглаженном до блеска древке лука, и ненависть мутными каплями оседала в сердце. Безумие может быть очень терпеливым…
Ивар еще не успел осознать, за что зацепились глаза, а руки уже рванули лук, одним слитным движением накладывая стрелу, натягивая тетиву и отправляя в полет оперенную вестницу последнего часа, не целясь – всем существом своим устремляясь в живую мишень. Времени задуматься, возможно ли человеку сделать то, что свойственно эльфу, у Ивара не было. Оказалось – возможно. В кроне придорожной сосны затрещало, и чье-то тело полетело вниз, сгибаясь тряпичной куклой и ударяясь о ветви. Следом летел, подпрыгивая птахой, снаряженный лук. Глухой удар о землю – и несколько мгновений тишины. А дальше смешалось все.
От каравана мчались наметом охранники, из придорожной канавы неслись стрелы, посреди дороги вьюном вертелся серый скакун, почуявший на спине не просто седока, которому абы как, лишь бы ехать – воина. Серая молния растеклась в стремительном развороте, повинуясь нажиму коленей, пропуская мимо стрелы. Разбойники стреляли почти наугад, торопясь сбить передового, пока не подоспела подмога, и промахивались в спешке, указывая всаднику на сером коне, где они скрываются. Ивар не промахивался.
Выстрел, разворот, прыжок, выстрел… Одна за другой тяжелые стрелы ложились в цель. Всего несколько мгновений, пока  всадники домчались от каравана до засады и взяли разбойников в мечи – и восемь тел, отмеченных оперенными древками, навсегда безразличных к происходящему. По одному на удар отравленного ненавистью сердца. Остальное доделали мечи.
После короткого сражения старшой подъехал, осаживая взбудораженного горячкой боя и запахом крови коня, по-новому, оценивающе окинул цепким взглядом зеленоглазого воина. Что-то в нем не давало покоя – может, цвет глаз, столь редкий среди людей? Но у эльфов – зеленые звезды, ясные и холодные. А тут – мутное бутылочное стекло, за которым пляшет пламя. Тронь – обожжет. А что уши заостренные – ну, всякое бывает, может, и наследили остроухие в его роду.
– В дружину пойдешь? – прямо спросил старшой. – Сколько живу – еще не видел, чтобы люди так стрелы клали. Только эльфы так и умеют.
– Я же сказал, что эльф меня стрелять учил, – шрам шевельнулся, когда кривая усмешка перекосила хмурое лицо Ивара. – А в дружину…
Он задумался на миг. Да, ему может не хватить мести…
– Сначала мне нужно до места добраться. Там видно будет. Где искать тебя, если что?
– Понимаю, – кивнул старшой. – Будешь в Столице – заходи в «Подкову», там спросишь меня. Если уйдем к тому времени – жди, наймись к кому-нибудь в телохранители. Доброму бойцу работа найдется. Вернусь – сам тебя разыщу.
«Что бы ты понимал, человек… – шевельнулась в голове непрошеная мысль. И тут же испуганно метнулась прочь, застигнутая врасплох другой: – А ты-то теперь кто такой, Красавчик?»

На перекрестках торговых путей поселки, а то и небольшие городки возникают сами собой. Сначала появляется таверна. К ней как-то незаметно пристраивается кузница – подкову поменять охромевшей лошади, оружие подправить, потом начинает благоухать пучками трав лавка лекаря. А там – глядишь, и грядки закурчавились рассадой, и вокруг колодца начали вечерами бойкие на язык деревенские девушки с купцами и охранниками лясы точить, через год – уже и изгородь от лесного зверя и лихого человека кольями ощетинилась. И кого только в такой деревеньке не видали, и чего не слыхали… знай лишь, о чем спрашивать.
– Серый захромал, – доложил Ивар старшому, хмуро глядя, как разводят по загонам лошадей, заносят в надежные амбары дорогой товар и закрывают пологами составленные в круг оглоблями наружу телеги. – Подкова разболталась, пойду до кузни.
В другое время и кого другого приблудного Линест, может быть, и не отпустил бы одного. Но в Красавчике Иваре за время пути уверился, приглядывать за ним никого не отправил, только рукой махнул – ступай. Тем паче, что коня тот уже расседлал и вычистил, охлюпкой далеко не ускачет, взбреди в голову такая блажь.
Серый полукровка благодушно хрупал ячменем в подвешенной к недоуздку торбе, отмахиваясь пышным хвостом от мух, пока коваль расчищал копыто и прилаживал новую подкову. Ивар терпеливо ждал, грыз травинку, подкидывая на ладони кусочек металла. И только когда коваль отпустил ногу скакуна, негромко спросил:
– А посмотри-ка, мастер, что за клеймо тут стоит? Эти вот знаю линии – в Дэль-Герваде ковали. А это что за птица? В первый раз такое вижу, любопытство разобрало.
Кузнец взял наконечник, сощурился, повернув к свету клейменой частью, усмехнулся в подпаленные усы.
– Тут ты промашку дал, добрый человек. Это не гервадская работа, – заскорузлый палец провел ногтем по ломаным линиям. – В Герваде метят в стык, а тут видишь – перекрываются концы. Это знак Каменного Сокола, сокол в полете. А птичка – это уж чье-то личное клеймо. Должен быть именитый охотник, если своим знаком метит. Жили еще до Разлома такие в горах на Севере, племя, значит. Охотники они. А как стало на Севере тесно, одними из первых на Юг подались. И живут они теперь не в Герваде даже, а поближе.
– Это где ж? – лениво удивился Ивар, сдерживая напрягшегося внутри зверя. – Не слышал про таких.
«Неужели так быстро? Воистину небо видит все…»
– Да вон, как раз дорога на восход, у самой Топи поселились. Там хребет рядом, и горы тебе, и лес, добычи вволю. Правда, не знаю, много ль их там после войны осталось. Тут же страшное дело было – эльфы огнем и мечом прошли, целые деревни горели, с бабами, с малыми детьми… – кузнец покачал головой. – Вроде такие же люди, как мы, а хуже дикого зверья… Вон, видишь – срубы свежие совсем. Тоже только из пепелища деревню подняли.
Ивар не поверил своим ушам. Эльфы? Эльфы жгли человеческие поселения вместе с жителями?! Да быть такого не может… Зверь внутри оскалился в гневе. Но странный холодок прополз по спине под рубахой. Точно ли не может? Князь не жег – но только ли эльфы сражались в этой войне? А если…
Рассеянно поблагодарив кузнеца, Ивар щедро заплатил за работу – серебряной марки не пожалел. После нескольких стычек с разбойниками на тракте в кошеле завелось серебро, и крепенький горский конек сейчас задирал в загоне караванных жеребцов. Его Ивар сам выбрал из добытых по дороге разбойничьих лошадей. К серому он привязался, но такой конь действительно был не для бродяги. Выносливый и неприхотливый горец годился для его целей куда лучше.
Поводья висели в руке, задевая дорожную пыль – вышколенный жеребец ступал рядом, подталкивая в плечо широким лбом, просил ласки. Ивар не глядя потрепал гладкую холку, занятый своими мыслями. Для людей эльфы – все на одно лицо, да и полукровок часто за них принимают. Острые уши, звездные глаза – кровь Даны и в них горит ясно. Только эльф и разберет, где эта кровь чиста, а где разбавлена смертной.
– Напоите коня, красавицы? – остановился он возле колодца. Девушки с ведрами переглянулись и прыснули.
– А сколько ж надо воды? – спросила одна, самая бойкая.
– Ведра хватит, – отозвался Ивар.
– А коню? – блеснула та глазами и лукавой улыбкой. Ивар только головой покачал, сдерживая беснующегося зверя. Пусть смеется. Не время еще…
– А коню – ковшик и поцелуй, – в тон подхватил воин. – Но могу с ним поменяться.
Девушки рассмеялись.
– Ишь какой быстрый! Я жениха жду.
– Ну, придет – познакомишь с женихом, – продолжал шутить Ивар. – Давно ждешь?
Улыбка неожиданно сбежала с девичьего лица.
– А вот как эльфы здесь прошли, с тех пор и жду. Тогда парни наши собрались да на войну и ушли. Вот, ждем, когда вернутся.
– А откуда ты взяла, что эльфы это были? – Ивар слегка сощурился, разглядывая девушку. – Я вот чем не эльф? Волосы белые, глаза зеленые, собой – красавец писаный.
Звонкий девичий смех разлетелся над деревней. Насмешница сердито оглянулась на подруг, топнула ногой. Юбка взметнулась, разметая пыль у колодца.
– Вот вы смеетесь, а это все равно эльфы были! Я за терновником пряталась, все видела! Уши у них были острые, и волосы как солома, только после дождя потемневшая. Не бывает у людей таких!
«Так и у эльфов не бывает, милая…»
Чистое золото или серебро волос эльфа не спутать ни с чем. И это – единственное, чего никогда не наследует полуэльф. Ивар медленно выдохнул. Следовало ожидать, что полукровки, вдоволь хлебнувшие лиха среди людей, захотят отыграться за все свои невзгоды. Как ни старались эльфы забирать своих отпрысков в род – не всякая мать соглашалась расстаться с ребенком, и не всякая соглашалась уйти вместе с ним от родни в чужой дом, пусть даже и эльфийский. А люди к полукровкам жестоки – вот и выплеснулась эта жестокость… на тех, кто не был в ней повинен. Война не разбирает, кто прав, а кто виноват.
«Виньял тоже не была виновата…»
– А у людей так бывает, чтоб лошадь пить хотела, а никто воды не дал? – Ивар упер кулак в бок. – Ай, нехорошо, такие красивые – и такие злые. Женихи вернутся – все им про вас расскажу! Пусть глядят, на ком женятся, а то старость придет – от вас ковша воды не допросишься!
Очередной взрыв смеха – и серый наконец получил свое ведро, а Ивар – берестяной ковшик воды. Целый ковш ненависти в без того переполненное сердце…
Разговор с купцом и старшим охраны вышел коротким.
– Потолковал я тут кое с кем, – Ивар потрепал атласную шею скакуна. – Узнал, что не надо мне уже на Север – переехали мои… – «убийцы семьи!» – прошипел, скаля клыки, зверь безумия. – За добро – спасибо, Гевур, пусть тебе воздастся… – «если я не вернусь…» – Серого коваль хорошо перековал, хромать не будет, возвращаю как взял, здорового. Гнедка заберу, как договаривались. С одеждой как быть? Могу вернуть, могу взамен отдать, что по дороге прикупил.
– Оставь, – отмахнулся караванщик. – Ты мне больше добра сберег, чем я мог надеяться. Не обеднею.
Ивар кивнул и подал руку старшому. Впервые – сам. На этих людей он зла держать не мог. Слишком много добра видел он от них по дороге, чтобы относиться к ним как к будущей добыче. «Живите. Никто не упрекнет меня в неблагодарности…»
– До встречи.
«Может, когда-нибудь…»

Гнедой жеребчик бойко рысил по дороге, потряхивая гривой. Ивар привычно вслушивался в лесные голоса, расслабленно держа руку на рукояти меча. Здесь, на полузаброшенной дороге, можно было не опасаться, что нарвешься на засаду: разбойники предпочитали искать поживу поближе к тракту. Да и взять с одинокого путника было нечего, кроме коня и меча – и то задумаешься, стоит ли такая добыча риска. Но осторожность никогда не повредит…
С каждым днем все темнее становилась зелень взгляда, в котором плескалось так долго сдерживаемое безумие. С каждой милей все сильнее рука сжимала рукоять. Только бы добраться, только бы увидеть… До тех, кто жег людские деревни, он еще доберется – бешеного пса нужно убивать, какой бы тот ни был породы. Но Виньял сожгли не они. Люди. Люди, которые метят свои стрелы знаком Каменного Сокола…
Очередной поворот – и рука непроизвольно натянула поводья. Обожженные яблони, обгорелые остовы там, где стояли избы. Выгоревшие поля. Конек ступал осторожно, словно боясь провалиться или запачкать копыта, пока Ивар ехал через разоренную деревню, а зверь внутри заходился тоскливым воем. Почему, ну почему небо так несправедливо?! Дать дойти до желанной цели, ради которой он пожертвовал последним, что у него еще оставалось – и отобрать мщение…
На самом краю, за густыми кустами орешника, показалась изба. Уцелевшая, она казалась видением. Беленые стены, резные узоры на кружевном карнизе. Ивар мотнул головой – видение не исчезло. Зверь радостно ощерился… Спрыгнув с коня, Ивар бросил поводья на столбик, толкнул калитку. Посыпанная песком дорожка до высокого крыльца, в несколько шагов длиной, показалась бесконечной. Во рту стало солоно – словно невзначай прикусил губу. Вкус мщения…
Дверь тихо скрипнула, открываясь. Ивар пригнулся, переступил порог, остановился, привыкая после солнечного света к мягкому сумраку комнаты.
За выскобленным до белизны дощатым столом сидела, уронив голову на руки, девушка. Она медленно выпрямилась, глядя на незваного гостя, и Ивар увидел бледное до прозрачности лицо и запавшие темные глаза.
– Пожалей, добрый человек… – прошелестел слабый голос. – Родители… старики от голода умирают… Дай немного хлеба, если есть… Не себе прошу – родителей пожалей…
«А кто пожалел моих стариков?..»
Зверь удовлетворенно огляделся, щелкнул клыками… и улегся. Он был дома. Ему было хорошо.
Немного постояв, Ивар развернулся и вышел. Он плохо помнил, как дошел до калитки, как снял с седла суму и принес в избу. Вывалив на стол свои небогатые припасы, он сдернул с плеча лук.
– Я скоро.
Вернулся он не так скоро, как обещал. Сбросил перед домом убитую косулю, велел выглянувшей девушке:
– Прибери.
И пошел прилаживать на обгорелый сошник вырубленную в лесу еловую соху.

Далеко отсюда, на маленькой поляне, где лесные травы буйно зеленели над пепелищем, зацвела маленькая яблоня в изголовье безымянной могилы.