I AM

Я вернулся в этот город ровно через двадцать здешних лет после своей смерти.  Если честно, то делать мне здесь по большому счету было нечего,  но что-то ворохнулось в памяти, что-то вспомнилось, сердце которого не было, забилось сильнее и вот я уже в автобусе весело бегущем по не особо хорошему асфальту. Я был в длительной командировке в стране, где  раньше жил, занимался служебными делами, бывал в разных городах, встречался с разными людьми и со своими коллегами и уже привык к тому, что на этой территории заселенной множеством племен почти ничего не менялось, все стояло, почти, как и прежде. Я немного устал, если это ощущение бестолковости  жизни на этой планете, можно назвать усталостью. Моя миссия в этом уголке вселенной заканчивалась, через несколько осенних дней меня будут ждать, и опаздывать  на условленное место не рекомендовалось.
Единственное что абсолютно не изменилось с годами, так это природа. За окнами проплывали округлые сопки, щедро политые желто-красным колером, бледно-голубое, выгоревшее за лето небо было таким же бескрайним, солнце  розоватым оплывшим  блином висело,  где  и положено, иногда пряталось за синеватую тучку, и сразу становилось прохладно и свежо.  Встречные машины с шелестом  проносились на опасной близости, но никто не ёжился и не вздрагивал, в такой день никто не хотел думать об опасности.
Пассажиров ехало немного: на переднем сидении, сразу за водителем сидели парень с девушкой, парень был в черной кожаной куртке и немного пьян, но этого почти не было заметно, только красноватое лицо и преувеличенная точность движений говорили о его состоянии; девчушка же наоборот была трезва, аккуратно одета и   старалась быть взрослой, иногда хмурила брови, обращаясь к своему спутнику, но было видно, что она его любит, или просто думает что любит, и простит не только такой мелкий грешок  как  стопка водки на проводинах  у родителей. Передо мной у окна ехала женщина средних лет, одетая бедно, её прямые волосы, повязанные дешевым платком, выбились ей на лоб, но не мешали ей --  она  спала, облокотившись на окно и голова её безвольно качалась  в такт движению автобуса. На заднем сидении громко говорили, смеялись несколько человек: два или три мужика в телогрейках серого казенного цвета, пьяненький дедок с редкой седой бороденкой и большой лысиной, которую он то и дело поглаживал грязной, в мазуте рукой, от чего лысина казалась уже сизой, и две разбитных бабенки средних лет с сиплыми пропитыми голосами, их нет необходимости даже мельком описывать, таких много в любой забегаловке и на любом вокзале. Вся эта компания пила водку, водка красовалась какой то не знакомой мне этикеткой и её было много. Они уже выпили две или три бутылки и вошли в стадию разговора всех со всеми. В этой стадии всех любишь, чувствуешь себя сильным, добрым и хочется рассказать, что-нибудь поучительное из своей сложной и полной приключений жизни. Но так как всем хочется это сделать сразу, то голоса сливались в один мутный клубок из которого, то и дело подпрыгивало кверху любимое русское слово « б…ь». Б…, б… и ещё раз б… и бу-бу-бу.  О чем шла речь – понять было невозможно, хотя можно было догадаться.
Водитель, грузный пожилой мужчина с тяжелым крупным лицом и густыми кустистыми бровями вел автобус быстро и уверенно, торопясь домой. До пенсии ему ещё нужно отработать 2 года, 3 месяца и 2 дня, но он их не отработает, через год с небольшим, по зиме, он разобьётся в катастрофе, выехав на железнодорожный переезд в тот момент, когда там несся маневровый тепловозик. Вместе с ним погибнет 15 человек, еще многие будут ранены. Его жена умрет через 11 лет после него, от болезни, но так как дети их были уже взрослые, то об их смерти они и все родственники забудут очень быстро. Вспоминать будут только на  церковные праздники, выпивая на кладбище или дома за столом поминальную стопку.
Меня никто не видел,  моё тело существовало как материальная субстанция только тогда, когда я этого хотел. Сейчас мне это не требовалось, и я спокойно сидел, или лежал, или висел – как хотите, в кресле, тем не менее ощущая все его неровности и тряску езды.
Постепенно смеркалось. Солнце сместилось куда то  вправо, сначала пряталась за сопкой, появляясь при поворотах и уже становилось красным, а горизонт постепенно меркнул, багровел, растворяясь в пространстве; фары еще не были включены и казалось что мы  несемся   к горловине гигантского туннеля  и вот вот впечатаемся  в темноту, как в стену. В автобусе притихли, только пустые бутылки позвякивали на полу, перекатываясь с место на место.
 Из расписания  на автовокзале я знал, что мы прибудем в город ранним утром и, хотя растяжимость и нудность времени меня абсолютно не трогала, тем не менее, ощущение нетерпеливости, витавшее в автобусе коснулось и меня; что то похожее на давно забытое состояние скуки  появилось и исчезло, позволяя мне быть ничем и никем в этом мире.
Стало совсем темно, встречные огни машин возникали вдалеке как два холодных  блестящих глаза, летели навстречу, казалось прямо в лоб нам, но в последнее мгновение, сливаясь со светом наших фар, проносились мимо, унося чужие жизни и судьбы, куда то туда, где мы уже были. В этой железной коробке летящей во тьме люди становились одним целым, неразрывным, с одной судьбой и желаниями. Большинству хотелось спать и скоро все, кроме меня  спали. Тихая, спокойная мелодия, включенная водителем, полумрак в салоне, тусклое зеленоватое освещение панельной доски, монотонный  и ставший привычным шум мотора мне не мешали, и я погрузился в отчет по командировке, который с меня обязательно потребуют после возвращения домой.
Ночь прошла тихо. В сером сумраке  даже не рассвета, а намека на него, я стоял на центральной площади города, из которого так давно убыл.  Я прекрасно помнил здания, планировку этого города, названия улиц, но все это было нереальным как зеркальное отражение своей похмельной рожи наутро после попойки. Я существовал вне времени и событий, а взорвись сейчас надо мной ядерная бомба, я бы просто поднялся бы повыше, чтобы все лучше рассмотреть.
Где-то здесь жили мои бывшие родственники, жены, дети, тещи, тести, их дяди и тёти. Может они,  и находились, в каком либо отъезде, но они пока живы и пока здоровы, это я знал абсолютно точно. В моей  нынешней миссии мне необходимо выполнить некоторые служебные задания, которые не занимают много времени и результат их  мне не интересен, но командировку  без них не зачтут и у меня могут возникнуть отдельные сложности в сношениях с начальством. Эти задания мне проще было выполнить именно здесь, в этом городе, с теми людьми, которых я хорошо знал раньше, и чьё будущее мне было так же хорошо известно.
Постепенно светало, прорисовывались детали домов, зажглись первые окна, появились, куда-то спешившие фигуры, покачиваясь на ухабах, проплыли ранние автобусы с освещенными окнами и двумя, тремя пассажирами внутри, из ничего возникли бичи, деловито заглядывающие в мусорные урны, в тщетной надежде найти пустую бутылку, извечный промысел этой страны. Город просыпался. Идти мне недалеко, к набережной реки, к большому серому дому, из которого меня выносили в своё время под духовую музыку. На пятом этаже налево стояла та  железная дверь, которую я красил давно, замки врезаны те же, похоже здесь ничего не менялось.
А в квартире все переменилось. Стояла другая мебель, другой телевизор, другой холодильник, на широкой кровати разметавшись, спала моя жена, но с другим  мужчиной. Я внимательно его рассмотрел. Его звали Борис Моисеевич Культяпов. Это был худощавый брюнетик с вьющимися волосами, вытянутым  продолговатым лицом, кривым носом и большим, изогнутом в страдальческой гримасе, ртом и сизой, нездоровой кожей. На руках  у него синели наколки, говорившие о том, что он  когда-то служил на каком-то флоте. Брюнетик был намного моложе моей жены. Он появился здесь сравнительно недавно, 6 лет назад, после того, как Маша выгнала предыдущего сожителя, оказавшимся пьяницей и наркоманом. Этого она нашла на своей работе, она давала ему три года отсидки за кражу коровы в заречной деревне, а после того как он освободился и опять появился в суде по поводу восстановления каких-то документов, они вновь познакомились и сошлись. Живут  сравнительно тихо, изредка Боря, напившись, поколачивают Машку, но потом, искупая свою вину, ходит тихий и услужливый и она его терпит. Он работает сантехником, но плохим сантехником, на работе его не любят и держат только из-за жены, иметь, можно сказать,  в своем штате, городскую судью иногда очень выгодно.
Боря умрет через 2 недели, он с товарищем  перепьёт на работе дешевого спирта,  их найдут утром в сантехническом вагончике, одного на нарах, другого под верстаком и увезут в  городской морг. Боре повезло, если бы он не умер в этот подходящий раз, ему пришлось бы умирать через некоторое время от рака желудка, который уже рос внутри его и как видно  по его лицу, уже доставлял некоторые неудобства.
Маша не изменилась. Все такая же дородная, привлекательная, крупная женщина, с большим бюстом и крупным задом, правда, появились некоторые дополнительные жировые складки по бокам, да морщинки стали морщинами, но эта была та самая женщина, которая ласкала   меня в свое время и  которая нескоро утешилась после того, как я ушел.
Детская была уже не детской, но в книжном шкафу стояли хорошо знакомые мне книги, книги купленные мне много лет назад моим папой, да в старом горшке, который я пробрел на какой-то Новый год, рос кактус; теперь в  этой комнате был оборудован филиал Бориной сантехнической  и телерадиомастерской, на столе грудой лежали разные железяки, на полу валялась моя старая пишущая машинка с отсутствующей кареткой, на подоконнике сиротливо притулились ржавые тиски. Под шкафом  покоились пустые, запыленные бутылки, Боря иногда втихушку, под грохочущую имитацию работы, выпивал, побаиваясь своей жены. Ему всегда льстило, что он  имеет по ночам того  человека, который сажал его в тюрьму, это его возбуждало.  Машку же возбуждало то, что на ней пускает слюни зэк, к которым  её все время тянуло. Но она изменяла ему иногда, для поддержания имиджа роковой женщины, с адвокатом, который был старше её на 10лет, геронтофильные наклонности со временем у неё не менялись.
Я подвис на диванчик, в комнате, созерцая быстро светлеющее окно, сегодня воскресение и хозяева проснуться нескоро. Понятие времени для нас не существовало, как таковое; я просто знал, что именно вот в этот момент чего-то, я должен быть там-то и там-то, предварительно сделав это и вот то. Я спокойно висел, прокручивая в памяти события на далекой планете, с которой я прибыл сюда. Отчет о командировке давался с трудом, но делать его надо все равно, и хотя мы не исписываем горы бумаги, эта работа нудна и тосклива.
 В  спальне послышался шорох, скрип  половиц и невнятное бормотание. Боря сегодня был с похмелья, и ему хотелось пива, но пива не было, и он прошлепал босыми  кривыми ногами мимо меня на кухню, испить водицы из-под крана. Кран  уныло шипел, на трассе  авария и воды не будет три дня. Боря несколько раз примитивно  выматерился и утешился чайником. Его кадык нервно дергался в такт бульканью воды в глотке.
 Вернувшись в комнату Борис Моисеевич уселся прямо на меня, не доставив мне неудобств, я равнодушно осмотрел его желудок, опухоль была значительных размеров и уже дала метастазы в лимфоузлы, я зашел поглубже – раковый эмбол спускался по протоку к печени, убирать его не было никакого смысла, процесс зашел слишком далеко. Боря почесал яйца, его рука скользнула по липкому, вонючему, похмельному поту. Надо бы принять ванну, а воды нет, а за квартиру платим тяжелые деньги. Ая-яй! Если бы не Машка, давно бы загнулся и промышлял на помойках, все-таки ему крепко повезло с украденной коровой.
 Для Бори в этот день все складывалось нехорошо, нет лучше зелья, чем п… с похмелья, ан нет, у супруги  в позднем климактерическом периоде уже две недели шли выделения, и она его не подпускала к себе ни под каким предлогом. Для онанизма ему не хватало воображения. Придется Моисеевич тебе потерпеть, скоро у тебя будут другие задачи и заботы, хотя я не думаю, что у нас ты будешь кем-то иным. В нашей канализации работы не меньше чем здесь, хотя она другого типа и размеров.
Телевизор автоматически включился, здешнего времени настукало семь часов утра. Заиграла какая то музыка и на экране появился Петросян со своей  смехопанорамой № 26423. Он занимался самоплагиатом, эти сюжеты я видел двадцать лет назад, они были все те же, примитивные и нудные, а смех в зале был имитирован с помощью синтезатора.
 По другой программе рассказывали  о франко-американской войне в Атлантике, но говорили неправду, освещая события перевернув факты с ног на голову. В этой стране всегда врали своим жителям, даже если врать и не было никакого смысла – все равно врали, скорее по привычке. Но правительству жители и не верили, поступая так, как требовали обстоятельства. Я вчера прибыл с места боевых действий, подбирал подходящие  субстанции для наших нужд. Французов было немного, но американцев я набрал больше нормы, в основном из-за фактуры, нужных специалистов почти не  оказалось. Мой коллега, выполнявший такую же миссию в Африке, выявил их гораздо больше. Я встретил его в Брюсселе, он шел по взлетной полосе международного аэропорта, негры ошарашено тащились за ним гуськом, то и дело спотыкаясь на ровном месте, когда сквозь них проносились взлетающие и садящиеся самолеты. Я их понимал, сам в свое время был таким.
 Я передал свою команду коллеге, он дважды, морщась, пересчитал их по головам, забраковал было троих, но после моих разъяснений согласился их взять, правда, пообещав подать рапорт о моем непрофессионализме. Я этого не боялся. В свое время, когда мой коллега был Австралийским консулом, шведского происхождения, я пытался обманным путем въехать в зеленый континент, и  у него в то время были неприятности из-за меня, а он, никак не мог этого забыть. Начальство знало о наших взаимоотношениях и смотрело на его рапорта сквозь пальцы, оценивая наш тандем по результатам, которые всегда были неплохими. По показателям  наша контора стояла на голову выше других.
Как-то раз мне довелось присутствовать при землетрясении, разрушившем Центральноамериканский крупный город. Мы прибыли туда большой командой, после первых же толчков, это землетрясение было результатом ошибки начальства, спустившего не те параметры.  Разрушен должен быть другой небольшой городишко в Аризоне, где имелся крупный сумасшедший дом, там содержался один человек, крайне интересовавший начальство и появление которого у нас было необходимым, но получилось вот так. Город, превратившийся за несколько минут в кучу строительного мусора был закрыт дымом и пылью, я наблюдал,  как она медленно опускается, открывая окружающие город кудрявые зеленые горы, ставшие в одно мгновение коричневыми, и в этот момент рядом проявился Консул, в грязном костюме на материализованном теле. За руку  он волок молодую, красивую, почти голую, черноволосую девушку, правда волос её был серым из-за пыли, а на ногах, как мне показалось вначале, у неё были красно-бурые туфельки, потом я рассмотрел, что это были не туфельки а запекшаяся и свежая кровь из многочисленных порезов смешавшаяся с грязью; я сразу понял, что  Консул хочет взять в команду ещё не пострадавшего, материального человека – это было вне всяких правил и строжайше запрещено. Девушка плакала, пыталась вырваться, но хватка Консула была железной.
 -- Что ты делаешь? - спросил я, - она ведь жива, и нам не подходит, отпусти её!
Консул поморщился, по его руке из царапины текла кровь, материализация иногда доставляет немало неприятностей
   - Не ваше дело,- ответил он нервно, - она наша по всем параметрам. Да стой ты, корова! - Это уже ей, странно, но этот окрик подействовал, и девушка  несколько притихла. Пыль продолжала медленно оседать. Консул облокотился на арматурину торчавшую из бетона. Он был странно возбужден.
 – Мало ли что жива, сегодня жива, а завтра будет мертва, и мы её потеряем! - Он был уверен в своей правоте.
- Вы, идиот, - сказал я ему медленно,- как вы её проведете по нашей команде, как вы её переместите отсюда на базу? Ведь это невозможно! В конце концов, как вы за неё отчитаетесь?
Консул слизнул кровь с руки, лицо его было серым, в волосах торчал мусор. – Вы сначала материализуйтесь, а потом будем говорить,-  сказал он, - окружающие могут принять меня за чокнутого, сам с собой разговариваю.
 -- Кто окружающие? – изумился я,- в городе в живых осталось  четырнадцать человек, считая эту девушку, да и те  находятся под завалами. Девушка меня все равно не слышит! Нам надо выполнять нашу работу, живые сами разберутся с живыми. Через несколько часов прибудут спасатели пускай их выковыривают, мы все равно не сможем им ничем помочь. Отпусти её!
 -Вы мне не тыкайте! Мы с вами здесь на равных, старших нет. Я на вас рапорт подам!
Консул нагнулся к девушке и что- то ей пробормотал. Девушка сидела, обхватив руками колени и мелко тряслась, по пыли лица текли дорожки слез, обнажая красивую смуглую кожу, даже в горе и несчастье девушка была прекрасна. Она только что потеряла вся свою семью, жениха и плохо ориентировалась в событиях и пространстве.
-Что ты с ней хочешь сделать? - тихо, по слогам сказал я, - лучше исчезни и оставь её в покое. Люди хороши живыми, пусть живет. Посмотри на неё,она очень красива, она через два года выйдет замуж, и у неё будет 6 детей от любимого мужа. Она все забудет. Её родные будут ей казаться живыми, но далеко уехавшими, этот шок забудется. Пусть живет.
Консул слушал меня молча, я с удивлением увидел, что по лицу его катятся слезы, превращая пыль в слякоть. Он плакал беззвучно, просто размазывая по лицу грязь.
-Это моя дочь,- наконец прохрипел он,- я не видел её 18 лет, как она здесь оказалась? Я не следил за семьей, был слишком далеко. Знал только, что они живы. Как она здесь оказалась? - повторил он почти беззвучно.
Я молчал. Консул опять наклонился, поцеловал девушку в лоб. Через мгновение он стоял в привычном для  меня облике.  Работа в том городе закончилась нескоро. Консул делал свое дело, я свое и об этом событии мы больше никогда не говорили.
Было почти девять часов, когда проснулась Марья Антоновна. Она вышла из спальни красивым и округлым облаком, как я её и помнил, прошла мимо Борис Моисеевича, безучастно взглянув на него. Он ей был противен.
-Что, скотик, страдаешь? Рожа пропитая. Когда только сдохнешь, житья от тебя нет. Где только я тебя, дура,  нашла?- это доносилось уже из туалета, под гул неисправного крана.
Борис Моисеевич переменил положение тела, теперь я видел как пульсируют сосуды его головы и мозга. Он хотел что-то сказать, но слов не находилось, получилось что-то малопонятное, похожее на  -всук-емя- мя- мя , потом он закашлялся и облизнул пересохшие губы. Ему было очень плохо, но в этом доме ему не сочувствовали. Если бы его вызвали на работу, у него бы появился шанс похмелиться, а так шансов на это у него не было.
- Сделал бы скотина что-нибудь полезное по дому, вон гардина давно на соплях висит, - продолжала Марья Антоновна, выйдя из ванной и вытирая руки полотенцем.- Или пьяный, или с похмелья, толку нет никакого. Перед соседями стыдно! Собирался бы ты дружок, забирал бы свои железки, да и дергал бы отсюда в малосемейку, к дружкам своим! Алкоголик!- добила его Марья Антоновна, добавив несколько нецензурных слов.
Я удивился, если это можно было назвать удивлением. Раньше Марья Антоновна старалась не материться, видимо годы работы в правоохранительных органах этой территории и длительное напряжение ума в поисках юридических формулировок сделали свое дело. Борьба в партере с законами этой, этой  так называемой страны, и не таких людей ломает. Мы у себя юристов и юристоподобных  не держали. Делали исключение только для судебно-медицинских экспертов, как для профильных специалистов находившихся долгое время с нами в контакте, но не знавших этого, хотя их юристами назвать нельзя.
Однажды Борис Моисеевич  не пил несколько недель, ему казалось тогда что все, с пороком покончено. Да и  все его знавшие заметили перемены в нем: он стал многозначительно немногословен, одевался чисто, приходил на работу пораньше, в праздных разговорах не участвовал, не говоря уже о выпивках. Дома так же стоял мир да любовь. Когда Марья Антоновна приезжала домой с работы или от адвоката, дома было чисто, с кухни шел запах вкусненького, круглый стол был накрыт  белой скатертью, в спальне играла тихая музыка. Ночью они отдавались друг другу с молодой страстью; несмотря  на годы полные бытовых лишений и все-таки возраст, у Борис Моисеевича с этим делом было все в порядке и Марью Антоновну он не обижал.
Но все хорошее проходит и быстро забывается. Однажды Марья Антоновна припозднилась в суде, да и привезли её домой несколько пьяненькую. Боря, вспомнив свое темное прошлое, почувствовал какой то обман, подлянку и устроил скандал. Посуду они, правда, не били, но вой стоял крепкий. Соседи, подумав, что уважаемую в городе судью убивает сволочь муж, позвонили в полицию, той делать как раз нечего было, и они быстро явились на двух машинах. Боря выпрыгнул  с балкона и полетел, вниз сбивая все веревки для белья на нижних трех балконах, причем падал он на них плашмя, то грудью, то спиной и приземлился в свежевскопанный палисадник, ничего не поломав  и за исключением синяков от веревок  ничего не получив. Потом он сбежал босиком на лодочную станцию и ночевал там,  у знакомых сторожей, где с горя, как он думал, окончательно напился. Пьяный он демонстрировал свою зеброобразную шкуру и в лицах рассказывал, какая Машка такая и сякая. По городу несколько дней потом ходили нехорошие слухи, а председатель суда, встречаясь с Марьей Антоновной в коридорах или по делам, прятал глаза.
Марьяна на кухне готовила немудреный завтрак. Я стоял позади неё, почти вплотную и старался уловить запах её тела, но мне это не удалось, я забыл земные запахи, да и не хотелось вспоминать о том, что в своем нынешнем состоянии  я есть практически пустота. Марьяна нервно швырнула в ведро яичную скорлупу. Я приблизился,  прикасаясь своей несуществующей грудью к её лопаткам. Машка внезапно замерла, к чему-то, прислушиваясь, потом резко повернулась. Мы смотрели в глаза друг другу; она была по прежнему красива, по прежнему умна, и появись я сейчас, она ни грамма бы не удивилась, обняла бы меня, поцеловала, прижалась бы всем теплым телом и сказала бы как когда то давно,
 -- Как долго тебя не было, милый, как я соскучилась! А ты?
Но она не видела меня. В глазах её переливалась тоска, она была несчастна. Ей было плохо. Что-то происходило и со мной, какая-то жалость к себе, к Марьяне, к тому миру, который я оставил так давно, возникла из ничего, вспомнились какие-то детали быта, какие-то абсолютно не существенные моменты: почему то резануло воспоминание о том, как однажды я вешал мокрое белье на балкон и большая простыня упала вниз, полностью накрыв растущую в палисаднике цветущую сирень….
Я, конечно, мог бы материализоваться, но что это дало бы? Облик мой был другим, я его выбрал сам, и он был,  безусловно, незнаком Марьяне. Это я к нему привык и уже не прыгал от зеркала, как в первые годы  моей службы  на новом месте. Машка двинулась вперед, и я влился в её тело. Обычно это никак не отражалось на живых людях, но сегодня я почувствовал, как на мгновение напряглись все Марьянины мышцы, увидел, как сократились мелкие сосуды, как более интенсивно начала сокращаться мышца её сердца. Я отпрянул, потерял контакт и отошел к газовой плите. Марьяна стояла, обхватив плечи руками, её лицо стало растерянным, злость  к Борису Моисеевичу у неё  куда-то исчезла.
Яичница на плите подгорела, и острый запах видимо пошел по квартире, Борис Моисеевич  встрепенулся и привстал с диванчика:
-- Машенька, у тебя что-то горит!
Марья Антоновна кинулась к плите. Сковородка загремела о стол.
–  Ну вот, опять из тебя дурака все сгорело! -- голос Марьяны стал другим, более мягким, какие-то нежные нотки проскальзывали, какой то намек на прощение, на желание вечного мира. Борис Моисеевич это так же почувствовал и через несколько секунд уже был на кухне с виноватым, как ему казалось, лицом и желанием помириться и исправиться. Причем ему хотелось исправиться в этот момент полностью, навсегда стать хорошим, и это желание было вполне искренним, и ему мерещилось, что он способен на это, что у него есть силы и воля, что он не конченый алкоголик, а вполне суровый и сильный мужик с большим будущим. Марья Антоновна  мгновение стояла молча,  оперевшись рукой на стол, её лицо  казалось отрешенно несчастным, но это быстро прошло, ей было уже стыдно за утреннее ворчание, и она жалела мужа, ей хотелось сказать ему  что - нибудь ласковое, бережное, но слов не было, хотелось плакать, а  плакать –  не сил не слез так же не было.
Они обнялись и положили головы и лица на плечи друг другу. Яичница дымилась на столе.
Я ушел не попрощавшись. Жизнь продолжалась, а  я оставался пустотой.
Дом стоял на набережной, от двери подъезда хорошо смотрелась могучая река, лениво изгибавшаяся здесь у утеса и уходящая дальше на север. Противоположный берег виделся неправдоподобно далеким, но он и был очень далек, высокие тальники на острове казались отсюда небольшой травой, а обрыв  в несколько метров, на котором они росли, выглядел узкой полоской песка. Этот берег по сути дела был краем, гигантского  даже для этой реки острова, тянувшегося на несколько десятков километров  вдаль, а основное русло реки раскинулось за ним, но его не было видно, лишь далекие в утреннем тумане размытые контуры желтых сопок, указывали на местонахождение противоположного берега. Река  безмолвствовала, отсутствовали обычные для этого времени многочисленные лодки с рыбаками и мешками с кетой, не было ветра красившего поверхность воды белыми барашками и несущего с дальних отмелей желтую пелену легкого, мелкого песка. Красные треугольники бакенов и белые столбики дальних тринадцатых створ  исчезли  бесследно,  как и теплоходы, ставшие ненужными и бесполезными в этих обрывках жизни.
Город медленно умирал. Это прослеживалось в облезлых фасадах домов, в разбитых дорогах, в почти безлюдных днем улицах, редких машинах и автобусах, в малом количестве магазинов и скудному ассортименту в них. Очередей так же не было. Раньше, когда я еще жил, тут развивался  и рос большой авиационный завод,  продукция его была секретной, но все население знало, что он выпускает боевые самолеты. Население же на нем и работало. Потом, уже после меня, завод развалился и благополучно разворовался, а город начал агонировать. Агонировала и эта страна, да и вся планета уже обречена.
Это произойдет ещё очень нескоро, когда в самой дальней стороне большого космоса будет подготовлена новая планета. Планы по её созданию принимались не раз, но это постоянно откладывалось, при мне уже раз пять наверное: то мешала катастрофа с Тауросом и его планетной системой, то надвигались большие перевыборы  и необходимые средства уходили туда, то наш Верховный приходил в длительное состояние бездеятельности и все подразделения выполняли задания по резервным планам – всегда что-то мешало. Сейчас, насколько мне известно, не хватало банальной энергии, шла  подпитка здешнего солнца для подготовки его к взрыву.
Как мне говорили, Верховный очень недоволен качеством материала, который поставлялся отсюда, и большинство которого переплавлялось на черновые заготовки, а меньшая часть уходила в нижний космос, куда вход нам, простым исполнителям был закрыт.
 Я  иногда работал по форматированию и  созданию жизни на новых планетах. Мы доставляли сюда заготовки в герметичных контейнерах, каждый из которых содержал несколько миллиардов различных форм, сжатых до мельчайшего состояния. Самое сложное было равномерно и очень тщательно распределить их по поверхности  заранее, особой группой, в определенных местах, а потом по команде произвести выпуск содержимого в заданной последовательности, заставляя смешиваться таким образом, чтобы не получилось что-то даже отдаленно напоминающее бывшую форму. Мы сами не знали, что получится в конечном итоге, окончательную шлифовку проводила специальная команда, которая прибывала после нас и часто полностью уничтожала итоги нашей работы.
Однажды мы в смущении покинули прекрасную, зеленую и голубую планету, с чистейшей атмосферой, большими горами, малыми и большими реками, гигантскими морями и океанами, с растениями непохожими на земные, но все равно почти такими же красивыми. Мыслящие получились внешне привычной мне формы, цвет кожи только был несколько синеватым, а в некоторых местах вообще ярко-красным, но все равно было хорошо. Когда они шли группами по зеленому лесу или по желтому песку мне хотелось их зафиксировать и потом показывать это как самостоятельные картинки – настолько это цепляло. Однако, когда индикаторы дали высокий балл агрессивности к своему же виду у этих созданий и когда они начали жесточайшим образом уничтожать друг друга, нам стало сразу ясно, что хорошего не получилось. Специальная команда прибыла по вызову автоматики, нас быстро отправили на небольшой отдых, а всю поверхность планеты простерилизовали; заселение делала после нас другая бригада.
Мне часто хотелось создать что-то похожее на ту землю, где я был, на тех людей, которых я знал, на те закаты и восходы солнца в горах и над водой, на те грозовые темно-синие тучи с шипящими и ослепительно белыми молниями, на ту черно-белую собаку, которая когда то встречала меня, припадая передними лапами к земле и улыбаясь до ушей била тугим хвостом по пыли, на прозрачный стакан белого молока с запотевшими стенками; мне хотелось увидеть себя бегущего босиком по мокрой глинистой дороге домой, к теплой печке и ужину. На этой планете жили бы привычные мне растения, животные и главное, привычные по форме люди, но с другими понятиями, другим видением мира, другим отношением к нему и к друг другу. Я бы их всех сделал красивыми и добрыми, они бы много работали, но и много, красиво отдыхали, рожали очень красивых детей, а когда умирали, то из них не лепили бы что-то нового в других уголках большого космоса. Может быть, там бы нашлось место и для меня. Но все не так. Мечты и желания давно несбыточны, от меня ничего не зависит и я не знаю где  буду завтра, на какое солнце буду смотреть и каков будет мой облик.
Как – то, мне довольно долго пришлось быть в оболочке какого-то кристаллического существа, в полной темноте, в глубине вязкой субстанции. Я не мог нормально общаться с членами команды и обитателями,   так как психология их была настолько отличной, от моей, что передача мыслей оказалась практически невозможной. Я уже начал свыкаться с темнотой, каким то движением вокруг меня, полной своей неподвижностью, как тела, так и подобия души и постепенно начал впадать в оцепенение, но меня извлекли оттуда внезапно. Где-то, кто-то вспомнил, что № такой-то, находится не там где нужно, а должен  давно уже быть в партии ведущей изыскания в противоположной стороне вселенной, где я и очень быстро очутился. И хотя в той стране текли грязевые реки, а стебли серой травы  были каменными, и солнце никогда не показывалось на горизонте из-за низких угрюмых облаков –  я это воспринимал как награду.
Глава «2»
Я постепенно отдалялся от своего бывшего дома, оставив неясную горечь воспоминаний, там, где меня давно уже не ждали. Видимо в городе ночью шел длинный дождь, лужи воды колыхались на разбитом асфальте, отражая морщинистое осеннее небо; желто- красные листья тополей при порывах ветра срывались с насиженных за лето мест и стайками, и поодиночке искали место для зимовки на земле. Они уже умерли, но еще не знали этого, пролетая над тоскующими улицами и радуясь свободе и неяркому  прикрытому рваными тучами солнцу.
За углом заброшенного, с черными провалами окон, пятиэтажного дома, на пустыре, который переходил в неблизкий берег реки и за время моего отсутствия порос густыми тальниками с виляющими между ними узкими дорожками, протоптанными любителями рыбной ловли, копавшими в зарослях червей, я материализовался. Это происходило всегда стремительно и не переставало удивлять меня легкостью проявки изображения. Вот появляется неясное парообразной облачко, очень быстро конденсируется, темнеет, набирает цвет, форму и вот он я, почти как настоящий. Сегодня материализация нужна мне только на начальном этапе, да и захотелось вдохнуть запах осеннего воздуха моей жизни.
 В свое время, когда мне предоставили возможность восстанавливать свое тело, и после того, как я прошел краткосрочные курсы, наблюдая за материализацией и вновь исчезновением преподавателей, мне казалось, что все просто.
Когда я сделал это первый раз, преподаватель отпрыгнул  в сторону ожидая от стоящего перед ним создания какой-то пакости. Потом он поднес меня к отражению. Сам я двигаться не мог.
- Ты должен представить себя полностью, целиком, причем представить детально, образно, -пытался он внушить мне азы этого дела. – А ты? Зачем ты представил сначала скелет, потом кишечник, и все остальное… Видишь, что получилось? Все торчит в разные стороны. На любой планете твою внешность сразу ликвидируют, как потенциально опасную. Тебе мешает то, что ты врачеватель по образованию,- продолжал он, вводя меня  обратно в пустоту,- анатомию здешних людей знаешь слишком хорошо. Забудь это, представь себе существо, которое вызывало бы у тебя симпатию, не думай про его внутреннее устройство, тебе на него наплевать, одень его  так как ты всю свою прежнюю жизнь хотел здесь одеться…Ведь у тебя были же какие-то недостатки внешности, ты страдал от них.. Они мешали тебе жить, так вот и сделай себя  образцом, моделью… Это в твоих силах. Представь что этого человека, тебя, любит прекрасная, добрая женщина, и ты в неё давно влюблен, представь, что вы хотите детей…..
Преподаватель прибыл из дальней части Вселенной и я вообразить даже не мог как он должен выглядеть в своем натуральном естестве, и какие там у них были порядки и привычки; каждый раз он появлялся в другом обличии жителей моей бывшей планеты, очень любил приходить негром из центральной Африки в раскраске воина и в набедренной повязке; один раз впрыгнул в дверь говорящим  черным лабрадором с симпатичной мордой, и чувствительно покусывал меня при непонимании объяснений. И это все доставляло ему удовольствие. Мне же моя прошлая внешность почти нравилась, но к ней я и не пытался вернуться. Это было запрещено правилами.
Только через много, чего то, того, что нельзя назвать временем, я научился выстраивать себя высокого роста брюнетом, средних лет с курчавой черной бородой и живыми глазами.   На мгновение появлялась неясная тень,  густела, проявлялись контуры и  она становилось тем, кем должна была стать. Времени на это уходило меньше, чем произнести эту фразу вслух. Я не отличался от местных жителей ничем. Только собаки и кошки не видели  и не чуяли меня и пытались пройти сквозь мои ноги в самые неподходящие моменты.
На других же мирах я воплощался в те формы, какие были привычны там, но во время процесса представлял себя этим же  брюнетом, и получались создания отвечающие всем нужным критериям на  том местном уровне.
Хотя если по честному, то  пустотой мне нравилось быть больше, чем каким либо херувимом. Нет возврата к прошлой жизни и её делам; после материализации я сразу ощущал себя чучелом, которое может передвигаться, что-то говорить, делать, но этот манекен иногда, при сбоях программы, мерз, голодал, хотел пить. На задворках  же Вселенной в новом воплощении, на какой-нибудь неустроенной и дикой планете под зелеными или фиолетовыми солнцами,   часто возникали странные и страшные желания, спасало лишь понимание происходящего и осознание того, что это все более чем  временно, и скоро закончится. Как только задание сворачивалось, я сразу же переходил в более комфортное для меня  состояние. Мои коллеги поступали так же.
В этом городе прошлого мне быть недолго. Задания по концентрации отдельных объектов не должны занять много времени. Прежде чем солнце еще раз взойдет над горизонтом, я с микроконтейнерами отбуду туда, где меня ждали. И ждали с отчетом о командировке.
Все-таки  нехорошо, что я переместился в это; район,  от настоящего поручения необходимо было отказаться еще в Брюсселе, а потом в Трире.  Я понимал, что нет ничего хорошего в посещении прошлого, да и еще в моем теперешнем состоянии. Обычно нас не посылали туда, откуда мы пришли, по крайней мере, я не помню не одного такого случая.
 Мой куратор отвечающий за меня и еще за не одну сотню таких как я, всегда ровный в обращении и не допускающий кого либо панибратства и заигрывания с кем либо из подчиненных, в этот раз со мной был особенно суров и немногословен. При объяснении моих новых задач, он часто делал паузы, и я чувствовал, что он хочет добавить, что то от себя, но куратор сдерживался, исчезал и через некоторое время опять появлялся, продолжая объяснение на прерванной фразе. Меня он раньше чуть-чуть выделял, допуская к довольно серьезным делам, хотя и спрашивал за них без всяких скидок.
Мне же нравилась и нравится моя работа, порой грязная, порой тяжелая и грустная, мне нравится делать её хорошо и мне нравится иногда видеть в мыслях моего куратора одобрение моих поступков и действий во время  и после выполнения задач. Ведь мы здесь очень одиноки и даже такая мелочь, казалось бы, как одобрение начальника, очень ценятся. После окончания работы можно долго вспоминать её и вспоминать одобрительный знак куратора, как большую, жирную точку в этом деле. Особенно, когда после твоего посещения остаются не разрушения, что бывает частенько, а что-то хорошее, например, река с чистейшей, голубой водой, очень холодной, бегущей мимо зеленых берегов, посреди огромной безводной пустыни. Проходит время и там появляются племена, поселения, города и все что с ними связано.
 Посещение моего бывшего города я расценил как проверку, или подготовку меня к чему то очень серьезному. Я надеялся, что в этот раз путешествие по времени будет менее болезненным для меня, но явно, я опять ошибся. Я уже это проходил. 
Ведь  давным-давно, как то красной тихой осенью,  в достаточно зрелом возрасте, еще, будучи здешним,  и совсем не ощущая моего близкого ухода,  я неожиданно собрался и ничего не объясняя Марьяне уехал в Сибирь, в свою историю, пытаясь совершить прыжок в никуда. Жена очень обиделась и мне до сих пор кажется, что я ощущаю стыд за тот поступок.
Четверо суток я пролежал в плацкартном вагоне на верхней полке, вспоминая суровые зимы в морозном тумане по утрам, высокое майское солнце, и снег еще лежавший по увалам, зазывной крик подсадной утки и шавканье  осторожно кружащего в отдалении, и томимого любовной страстью селезня. Я вспоминал школу в два этажа из почерневшего от времени бруса, спортивный зал со специфическим запахом спортивных матов, уходящую в песчаную лунку помидора теплую воду при  вечернем поливе, звон утренних комаров  над замершим на зеркале воды красного поплавка, шуршание шин велосипеда по лесной хвойной дорожке, шипение толстой черной, с зигзагах по спине гадюки, у головки сапога.
 Мне казалось, что я еду домой, к маме, к папе, в наш  рубленный из золотистой лиственницы дом. В теплый дом ,стоящий на бугре над большим синим озером, в зеркало которого летними вечерами любовалось собой уходящее за сосны красное запыленное солнце; мне думалось, что меня ждут, что уже топится банька, что на  летней кухне на раскаленной плите скворчит жаренной картошкой чугунная черная сковородка, а мама с раскрасневшимся от жара плиты лицом, наливает в мой высокий прозрачный стакан белое прохладное молоко; мне казалось что на вокзале меня встретит папа на старом мотороллере, и улыбаясь, поправляя капроновую шляпу в мелкий рубчик, укажет мне на сидение за его спиной.
Даже пьяная суматоха переполненного вагона не могла тогда вернуть меня в реальность.
Много позже я понял, что все эти мысли и ощущения были предвестником моего внезапного, даже для меня, ухода от всего меня окружающего; от друзей и не очень друзей, от детей, жены, которую я очень любил, от моих вещей, которые быстро состарятся  и тоже умрут без меня, ощущая свою ненужность; от моих лесов и озер, от звонких дымных выстрелов ранним утром, от теплого пера убитого рябчика с рубиновой каплей крови на клюве, упавшей на ледяное кружево куржака, вдоль берега  еще не замерзшей полностью голосистой предзимней речки.
 В ту осень, на рассвете, на поезде из старых вагонов с деревянными полками, которые тащил, отдуваясь  коптящий углем паровоз, я пристучал по рельсам в деревню, раскинувшуюся на сосновых сопках над круглыми озерами, туда, где прошло мое детство, ну и ничего не ощутил. Вот здесь я жил, вот стоит наш дом, покосившийся с серым забором, вот здесь мы играли, вот здесь под скрипящей калиткой я целовал Ленку и дрожащей рукой гладил её бедра, пытаясь проникнуть в запретную теплую и влажную зону... Но этого давно нет, и мне нет своего места на этих улицах, на раскаленном солнце мелком песке, здесь нет моих родителей, они давно умерли почти в один день, и  уже нет моих друзей. Знал же поговорку про  глаза долой, знал, что отъезд из любой точки Вселенной - сродни смерти, как на Земле называют это состояние.
Тебя забывают молниеносно, выбрасывая из памяти и занимая кем то, опустевшее место в колесе обозрения жизни.. Ты становишься чужим и теперь просто приезжим, хоть заобъясняйся случайному собеседнику, что ты здесь жил двадцать лет назад и знал того то и того то; собеседник будет участливо кивать головой, думая о чем то своем, не вникая в смысл слов и поглядывая на тебя как на неполезное ископаемое. А и сам проникаешься его равнодушием, и уже жалеешь о потерянном времени, и ругаешь себя за малодушие и дурость. Не стоит без веских причин приходить в свое прошлое, а если пришел, то исчезни быстрей и незаметней не доставляя окружающим неловких минут.
Много позже,  уже в этом теперешнем, моем мире, как-то, я находился на краю нашей Вселенной и всматривался в синий мрак лежащего передо мной неизвестного гигантского пространства, переливающегося, голубыми спиралями галактик, скоплениями голубых и желтых звезд, крупных, и очень мелких, далеких, где никто из наших не был, и всем хотелось там побывать, благо это казалось очень простым, ведь  входы  в кротовые норы изгибов бесконечности видны повсюду, но Верховный с завидной регулярностью издавал грозные приказы, запрещающие даже приближаться к границе. А мы  все равно это иногда делали  и в основном в одиночку, оправдываясь потом потерей чувства навигации. Я слышал, что некоторые  из наших, все-таки уходили на чужую синеву и исчезали навсегда. Ходили так же ощущения, что это там, так же все наше, но Верховный проводит здесь свои личные изменения, строя тот мир, который ему нужен именно тут и без нас. При попытке приблизиться к невидимой черте, упругая сила отталкивала мою пустоту назад, как бы говоря, - уходи, здесь тебе делать нечего. Может быть туда уходили те, которые пришли к нам  из этого синего, зовущего к себе мрака, может они уходили в свое прошлое, надеясь вернуть то, что исчезло навсегда.    
Но сегодня реальность не хотела меня принимать, ощущение ошибки и несуразности сделанного и предстоящего сделать, витало вокруг меня; что-то не так и не так очень серьезно.
Дом куда я направлялся, торчал  в центре города серым прямоугольником с мокрой шиферной крышей. Опять начался мелкий дождь, и я зябко кутался в серую суконную куртку, поглубже нахлобучивая шляпу и небрежно разбивая своё отображение в лужах, подошвами ботинок. Лохматые, взъерошенные воробьи, тихо чирикали на ветках почти голых тополей, под лохматым взъерошенным небом.
В нужный мне подъезд вела запертая мокрая, серая стальная дверь, и мне пришлось набрать код соответствующей квартиры. Никто не отвечал, похоже, что дома никого не было. Это и плохо, и хорошо. Плохо то, что я могу наследить, хорошо то, что я смогу осмотреть квартиру беспрепятственно.  Прямо у двери я с облегчением ушел в пустоту; женщина с синим зонтиком, подходившая к подъезду с другой стороны испуганно ойкнула и уронила пластиковый пакет на мокрый асфальт. Она только что купила в соседнем магазине два десятка яиц и пакет молока, теперь все это придется покупать снова.
Женщину я так же  знал, когда она была молодой, тогда её звали Ниной, только фамилию она носила другую, хотела носить мою, но не срослось. Её нынешний муж, Бедрин Валерий Павлович, работал на местной ТЭЦ в смену и сейчас  отсутствовал. Он больше сюда не вернется. Ночью, на ТЭЦ, с нашей подачи,  обрушится эстакада по подаче угля, Бедрин погибнет одним из первых и уйдет почти мгновенно. Я его заберу с собой, энергетики у нас ценились и были востребованы.
Квартира №33 была пуста, как я и ожидал. Неясные тени жильцов сидели на диване, ожидая своих хозяев, меня они не видели и не ощущали, да и помешать мне из-за своей слабости не могли. Я присмотрелся к ним. Сына я конечно по внешности не узнал бы, если бы встретил его на улице, ведь я оставил его совсем маленьким, Наташу я раньше не видал, но представлял ей именно такой,- внуки, как внуки, как говорится мое продолжение. Почему мое и почему продолжение, мне так и не понятно. Тени постепенно бледнели, скучали, говорить они не могли. Если хозяев долго не будет, они медленно исчезнут в тоске и возродятся снова при появлении тех, кого они ждали.
 Обыкновенная двухкомнатная квартира, скромно обставленная, с помытой  стекающей на подносе посудой на кухне. Эту квартиру Марьяна купила нашему сыну уже после моего ухода, обставила по своему разумению и сейчас частенько баловала сына, его жену и двоих моих внуков небольшими денежными пожертвованиями. Она всегда радовалась давая им деньги, ощущала себя нужной и необходимой кому то. Дети принимали деньги и прятали их в нижний ящик комода, приберегая на черный день и мечтая съездить семьей на отдых в Новую Зеландию.  Жена сына Наташа, женщина экономная с рациональным складом ума, каждый свой поступок и действие  старалась обдумывать, и жизнь этой семьи в финансовом плане складывалась не плохо. Сегодня Наташа с детьми  и сыном уехала в соседний город за покупками, пора было одевать детей к серьезной местной зиме. Предварительно она просчитала предполагаемые расходы с надеждой купить на оставшиеся деньги сапоги, для себя, такие же, как у своей подружки, только не много другого оттенка красного.
Я прошелся,  по квартире, просочился во все шкафы и потаенные семейные места, обследовал корневую систему растущих в горшках хилых комнатных цветков. Наташа воображала себя хорошим цветоводом, но это был самообман, цветы болели и росли плохо.
В зале под диваном, согнав тени с их мест, я, наконец, нашел, то, что искал. Контейнер ничуть не изменился со временем, хотя мой предшественник, когда-то, где-то исчезнувший, оставил его очень давно, именно на этом месте, что и было обнаружено в архиве некоторое время назад. Контейнер мог находится в любой точке пространства нескончаемо долго. В этом месте могли расти деревья, строиться дома, мосты, в этом месте могли появляться и исчезать горы, могло приходить и уходить море, взрываться вулканы, а контейнер, где был , там и оставался всегда. Вот в этот раз он оказался именно здесь под диваном,  а мог быть в сердцевине многолетнего тополя выросшего под окнами. Контейнер ничему и никому не мешал и не занимал ничьего места. Он мог лежать или висеть здесь еще миллионы здешних лет и все равно, рано или поздно за ним кто-нибудь явился бы. Что находилось в контейнере, я не знал, но видимо что-то важное, если меня, одного из лучших исполнителей, могущих выполнять самые сложные задания, послали сюда за ним с кучей всяких разных запретных инструкций и задачей доставить его в целости и сохранности.
Если бы еще не отчет по командировке. Как я не любил их, представить это трудно.  Когда  я существовал в здешней реальности, то часто болтался по командировкам. Один год, как я потом подсчитал,  в командировках был стопятьдесятодин день. Из здешних, дай бог памяти трехсот с чем то. А сколько листов бумаги исписано мною с докладами начальству о проделанных делах, подтверждая ими выплату командировочных денег.  С тех пор у меня ненависть ко всяким отчетным бумажкам.
Сейчас мне командировочные не нужны, а отчеты приходится делать,хоть и не на бумажках, и с каждым разом все более подробными. Они передавались в отдаленные архивы, где анализировались и делались выводы о необходимости того или иного действия.
 В этой квартире я свое дело сделал. Можно поставить галочку. Пора уходить. Уже, перед тем как выйти через стену, я заглянул в  толстый красный фотоальбом, который небрежно лежал на серванте, как видимо его недавно просматривали.
На первой странице красовалось мое фото; я сидел на бревне, ранней весной, в березняке, среди серых проплешин рыхлого весеннего снега, держа в руках косача разбросившего хвостовые лиры в разные стороны.. Я помнил, как убил этого тетерева, я снял его с березы метров за сто, стопятьдесят одним выстрелом из мелкашки, на вскидку; я до сих пор гордился тем выстрелом, а мой товарищ, долго ему завидовал.
В альбоме прятались фотографии моей прошлой жизни с Марьяной, видимо Борис Моисеевич не хотел их видеть, или она, просто, не желала часто это вспоминать и отдала фото детям на сохранение. Тем не менее история моей жизни лежала в альбоме запечатленная когда-то на черно-белой пленке. Были и фото без меня,- сын в садике, в школе, свадьба сына, Борис Моисеевич на обрыве под руку с Марьяной, на фоне пейзажа летней реки, опять я, строгающий что-то на даче, я на пасеке, мои охотничьи избушки, моя собака, улыбающаяся в объектив.
Вообще интересно. Я вот существую в форме  формальной пустоты, существуют и другие, а вот животных в нашем мире я никогда не встречал. Мне всегда не хватает моей собаки.
В подъезде хлопнула дверь, раздались крепкие, уверенные шаги по лестнице, и ключ от замка загремел в двери. Я отодвинулся в угол. В комнате появился местный житель, среднего роста, средних лет, ничем ни примечательный, с редкими кустистыми бровями. На голове у него сжалась от дождя черная вязанная шапочка, с темной куртки стекали на коричневые ботинки и брюки капли воды. Мужик крепко выругался, закашлялся и прошел в ванную выжать шапочку над раковиной. Тени хозяев сидели спокойно, не волновались, видимо это был хорошо знакомый им объект. Да и Николай Николаевич Волков вел себя совершенно свободно. Это был дядя жены сына, приехавший недавно в гости. В городе ему не нравилось, его тянуло к себе в деревню, благо через несколько дней предстояла заброска в тайгу на охотничий сезон. Закупка продуктов и оформление документов заняло у него последние три дня. Николай Николаевич мужчина крепкий, проживет очень долго, похоронит трех своих жен и умрет просто от старости.
По жизни это трезвый, думающий человек, хороший охотник. Я его знаю давно, еще тогда, когда я был здешним. Помню что знаю, а, как и почему не помню. По-моему эта встреча произошла на 18-м разъезде, куда я приехал однажды половить хариусов и ленков на речке и стрельнуть одну, другую козенку. Николай Николаевич, а тогда просто Коля, имел вес на этом маленьком разъезде, работал егерем от зверпромхоза, но мужиков местных не зажимал, старался быть справедливым. Протоколы зря не составлял, сам браконьерил в меру. Его уважали и в то же время не любили, из зависти, на этой территории всегда не любят тех, кто добивался кого-то успеха, даже самого не значительного, в жизни, в то время,  пока соседи  спали на печке и смотрели мутное стекло телевизора.
Меня он встретил на кривуне небольшой болотной речушки, но как болотной? Если поднимешь голову, то вот они стоят, высокие, с белыми платками снега на вершинах, горы протянувшиеся длинным диким, волосатым от еле видимых контуров деревьев на их откосах, и непричесанным хребтом с севера на юг, на полтыщи километров. Оттуда все речки берут начало и бегут - часть на запад, часть на восток. И все по болотам, уходящим зелено-желтым полем за далекий горизонт, перемежаясь зелеными островками релок, болотных кусочков твердой земли. Мы не много поговорили о клеве, о том, что рыбы стало меньше… Он меня предупредил, что на соседнем разъезде, бывший судимый зарезал свою жену и бегает где-то по лесам. Но я уже знал про это, и успокоил Николая,-  вчера злодей пришел сам с повинной, и можно уже ничего не опасаться. Больше мы не встречались, до сегодняшнего случая. Я тогда поймал много рыбы, а вот козенку не добыл, не повезло.

Таких как Николай, мы без острой необходимости не берем  к себе, у них накапливается очень много привычек, правил и пристрастий, которые даже с нашими возможностями убрать бывает совсем не просто, но и не оставляем их без присмотра. Ими занимается другая часть специалистов, специализирующаяся на восстановлении испорченных человеческих параметров и последующей комбинации их с другими доминантными признаками...
Николай Николаевич был голоден и промок. Ему хотелось горячего чаю и хлеба с маслом. На кухне вспыхнул газ, зашипел чайник и Николай Николаевич уже в домашней трикушке небрежно уселся на диван прямо на тени хозяев, которые переползли на свободное место. Гость покосился на фотоальбом, откинулся на подушку. Он скучал, устал.
 Я висел у серванта рассматривая фотографии, увлекся и не заметил, как Николай Николаевич подошел ко мне, всматриваясь сквозь меня в открытый фотоальбом. На этой странице Наташа маленькой девочкой играла в песочек, а на заднем плане он, Николай Николаевич, стоял, облокотившись на плетень, на другом фото я поправлял капкан в заснеженном лесу .
- Ну что? Смотрим?- спросил он, обращаясь в пространство.- Себя молодого рассматриваешь, любуешься?
Нотки неприязни явно прозвучали в его голосе. Я понял, что это он обращается ко мне. А он особо и не хотел скрывать этого.
- Чего вот ты шляешься здесь, лежишь себе спокойно, ну и лежи, не беспокой людей.
Николай Николаевич захлопнул альбом.
-Уходил, вроде закрывал его, пришел - открытый. Дураку понятно, кто дома есть. Буду чай пить,- сказал он через секунду,- а ты посмотри и слюну поглотай. Если она у тебя есть 
На кухне загремели чашки, хлопнула дверца холодильника.
- Я тебя не приглашаю, -раздался голос Николай Николаевича.- Тебе это ни к чему. - Ты только положи на место, что взял за диваном, - продолжал он. Его голос прерывался звуками прихлебываемого чая. – Не твое это, вот и не трогай.
Я бывал во всяких ситуациях и переделках при общении с местными жителями на многих планетах, но вот так, что бы ко мне обращались со свойской прямотой…. Не припомню. Если бы я мог удивляться. А так шел простой анализ ситуации.
Первое. Слова Николай Николаевича просто совпали по времени с тем, что я делал, не имея к моим действиям никакого отношения.
Второе. Он один из наших, материализованный под родственника семьи.
Третье. Он не наш, а если не наш, то кто? я других не знаю.
 Я вошел в вену гостя квартиры, проплыл в ней до правого сердца, прошел через перегородки альвеол легких и очутился в сером веществе головного мозга Николай Николаевича. Здесь шел активный химический процесс мысли.
Да нет, это обыкновенный здешний человек, боявшийся нас и всего что с нами связано. Когда зимними вечерами подходя к своим охотничьим избушкам он всегда долго стоял метрах в пятидесяти от них, маскируясь за деревом, тщательно всматриваясь в положение вещей на улице. Так ли торчит топор в чурке, есть ли изморозь на целлофане окошек, не поднимается ли теплый воздух из железной трубы. Этот осмотрительный и опытный в жизни человек очень не любил все, что здесь называлось, в сущности, правильно, потусторонним.
За диваном у него была припрятана некоторая сумма денег, я её видел, когда искал контейнер, и разговаривал он сам с собой просто от скуки и осенней тоски. Ему и хотелось в лес и в тоже время не хотелось. Там хорошо первые две-три недели, а потом остается рутинная  тяжелая работа, и Николай Николаевича начинает тянуть домой. И опять же. Выходить домой из леса страшновато, вдруг там что-нибудь случилось без него? Николай Николаевич перед выходом в жилье, несколько ночей прокручивал в голове всяческие мерзопакостные ситуации, подготавливая себя к неприятностям. Но все обходилось благополучно. Николай Николаевич подумал об завтрашнем утреннем автобусе; осталась одна ночь у племянницы на раскладном кресле в зале. Он облегченно вздохнул и закусил печеньем.
Моего присутствия он и не заметил. Моего ухода он и не почувствовал.

Глава третья.
На асфальте небольшой лужей белело молоко с желтками яиц и коричневой скорлупой от них; серый в тигровую полосу, мокрый,  облезлый кот, несмотря на дождь, пытался убрать вкусное загрязнение природной среды. Пелена мокрых туч катилась за горизонт к сопкам и к недалекому морю. Редкие прохожие торопились в свои еще не отапливаемые квартиры, согреться под одеялом и попить чаю. Погода  только для чтения детективов, без выхода на улицу.
Я  пронесся  по улицам города, повисел над территорией заброшенного и полуразрушенного комбината. Здесь под рухнувшей башней кислотно-варочного цеха, восемь местных лет назад погибло трое. Один из них мне был нужен. Остальными двумя займутся другие. Я завис над развалинами, и не торопясь, опустился вниз, между щелями в завалах бетонных плит, почти к фундаменту, на груду разбитого кирпича, с торчавшей из  него проволокой. Неясные серые полосы света падали сверху рисуя черно-белый кадр старого кино. Здесь находилось то, что мне нужно.
Работа не заняла много времени, необходимые компоненты концентрировались в одном месте, почти рядом с поверхностью кирпичей. Все, что я собрал, было помещено в  мой контейнер и места в нем еще оставалось достаточно.
Ну, вот практически и все. Оставалось дождаться ночи,  запланированного обрушения эстакады на ТЭЦ и поставить точку в моих делах. Я больше никогда не вернусь сюда, ни под каким предлогом, ни в каком виде.
Капли дождя проходили сквозь меня, еле заметно меняя свою форму, взаимоотношения гравитации и моей сущности, каким то образом меняли физические свойства этого участка пространства. Можно, конечно найти укромное местечко, и дождаться ночи там, а можно зайти в любую квартиру, переждать время  не сжимая его, что так же не рекомендовалось делать без экстренной надобности.
Я выбрал наиболее легкий вариант. Я прибыл на свою бывшую работу, когда рабочий день уже закончился, и никто не мог мне помешать. Кабинет со старой, помнившей меня мебелью, показался мне меньше своих настоящих размеров. Появился компьютер, начиненный инструкциями  и заключениями, на стене висело моё фото, молодого и красивого.  С датами рождения и ухода. Портрет моего напарника так же висел на стенке, я знал что он, ушел вскоре после меня, но с ним здесь не встречался, наши пути не пересекались. Хотя он мог быть в каком-нибудь еще  из миров, количество которых неизмеримо. Вообще встретить у нас кого-либо из своих знакомых, друзей, да и родителей практически невозможно. За всю мою бытность я встречал только Австралийского консула, которого знал на Земле; я про него уже рассказывал. И все. Остальные существовали лишь в закоулках моей бывшей памяти. Да и зачем встречаться здесь? Мы все уже другие с разным опытом  и своим восприятием прошлого. Пережевывать ушедшее никому не интересно.  У каждого есть новое дело, новые интересы, новое место в огромном мире, зачастую новая сущность и может быть даже внешность.
Я  висел над вращающимся креслом, изредка из озорства прокручиваясь вместе с ним, наблюдая за проплывающими вокруг меня стенами шкафами,  моими книгами на полках. Все-таки приятно сознавать, что тебя здесь все еще помнят, хотя и чисто номинально, но тем не менее…
Я включил телевизор, зайдя в него и настроившись на нужную программу. Хотя мне уже сообщили, что французы применили водородную бомбу большой мощности над Атлантикой, ближе к Гренландии, я с интересом посмотрел кадры этого события. Правда, никто при этом не погиб, бомбу специально взорвали так, для устрашения. Хотя при  этом растаяло сколько-то кубических километров льда и уровень океана должен был подняться на несколько сантиметров, что, по мнению обозревателей, грозило прибрежным поселкам незначительным подтоплением.
 Однажды, далеко отсюда я попал во внезапно начавшийся военный конфликт, между двумя племенами на одной планетке. Племена враждовали давно, социальный строй и управление территориями разнились кардинально. В свое время нашими была создана и эта планета, как запасной вариант еще чего-то созданного, да и забыли про неё, оставили без присмотра. Жизнь на планете шла своим чередом, шло развитие по всем направлениям. Появились города, средства передвижения, полетели примитивные механизмы по примитивным орбитам над планетой, но и росли надуманные разногласия  между племенами, которые уже называли себя государствами. Появилось и мощное оружие, не ядерное, но наподобие него и в чем-то даже может и более серьезное. Не знаю. Мы прибыли туда первыми. Я знал, что группа большая и у каждого свое задание с общими целями.
Прибыли и удачно, и неудачно. Удачно то, что началась война нам придумывать ничего не пришлось и материала для работы будет более, чем достаточно, неудачно то, что приходилось терпеть определенные неудобства, когда ядерная вспышка окутывала твою часть пустоты, стараясь выжечь то, чего там не было. Но после удара белой плазмы с чудовищной температурой, мой кусок пустого пространства ощущал себя не лучшим образом. Особенно когда после вспышки нисходящим потоком меня опускало в океан в закипевшую и исчезающую воронкой воду, а потом выбрасывало на поверхность с огромным ускорением. Ощущения напоминали мне аттракционы в Диснейленде, в Париже, который я посещал вместе с Марьяной  сухим  и жарким летом, давшим Франции много классного вина.
Аттракционы  аттракционами, но после того, как все само собой утихомирилось, мы забрали с выжженной до угольной черноты поверхности почти все бывшее население. Сортировку материала проводила другая команда из-за большого объема работы. На  планетке осталось несколько сот существ в  горах. Мы скомпоновали достаточное количество плодородных земляных территорий по долинам горных рек, добавили существ, на которые можно было охотиться, и оставили планету в покое. Планета была переведена на режим заповедной, без права вмешательства в её жизнь, особым указом Верховного. Ходили слухи, что у него в канцелярии было несколько громких отставок приближенных, проморгавших незапланированное уничтожение живущих.  Некоторых из бывших приближенных понизили и  направили  на развивающиеся куски Вселенной, туда, где необходим был неусыпный контроль над сделанным и корректировка сознания живущих, в нужном направлении. Как бы там не было, после этих перестановок порядка  у нас стало больше, прибавилось, правда, и работы.
Смеркалось. Наступали сумерки. На улице зажглись желтые, слабые фонари, стыдливо прикрываясь кисеёй дождя. По стенам кабинета проплывали отсветы фар проезжавших автомобилей, отбрасывая тень вращающегося  пустого кресла. Наконец тень кресла остановилась.
Я  материализовался, извлек оба контейнера и поставил их на стол перед собой, предварительно восстановив их форму и размеры. Ничего особенного, вот мой, под личным номером,  внешне похожий на деревянную шкатулку. В нем много чего находится, но открывать его не рекомендуется, это весьма не безопасно. А вот тот контейнер, из квартиры моего сына. Походит на небольшой металлический коробок, от спичек, нет видимых деталей, могущих помочь открыть его. Просто ровная, гладкая поверхность, со всех сторон, блестящего серебром металла. Он кажется тяжелым  и монолитным, но я знаю, что это не так, что внутри есть место для той тайны, которая меня никаким боком не касается.
Во время обучения нам доводили не раз историю о том, как один из наших, мучимый или остатками любопытства, или просто от временного безделья, как у меня сейчас, попытался открыть не свой контейнер и что из этого произошло. Дальше все преподаватели рассказывали по-разному. По одной версии, планету со всем содержимым пришлось просто уничтожить, разбив её на множество астероидов, и запустить их по самой длинной орбите, по другой версии пришлось зачистить поверхность планеты, уничтожив все живое, создавая новый ландшафт и новых живых. Как говорится, хрен редьки не слаще. Вот тебе и тайна гибели динозавров на Земле.
 Найденный контейнер лежал на столе спокойно, но его тяжесть чуть-чуть деформировала, прижала воронкой, столешницу. Мой псевдодеревянный ящик по сравнению с этой конструкцией выглядел совсем игрушечным. Только такие игрушки для окружающих живых могли быть смертельно опасными.
Время как таковое я не ощущал, его для нас не существовало. Мы только примерялись к тем изменениям пространства и окружающего, которые в конкретной точке окружали нас. В разных местах время шло по-разному. Я когда-то измерял время в часах, сутках, годах, месяцах, еще как-то. Пытался таким образом поместить себя в определенную точку бытия; возникала путаница, события, и места все перемешивалось и отчеты о командировках не удавались. Потом я это дело прекратил, а просто отмечал в памяти то, что мне нужно, не обращая внимания на пролетающие мимо годы и столетья, которые в разных мирах катятся с разной скоростью, а кое-где их вообще нет. Таким образом я все-таки измеряю свое собственное время, но по событиям, нужным мне.
Начались вечерние новости. Диктор сдержанно комментировал взрыв мегабомбы над Атлантикой, намекая на  то, что у этой страны есть кое-что и помощнее. Ничего у них существенного не было. Когда боятся драки, всегда держат руки в карманах, намекая на будто бы лежащий там нож. Если что здесь и начнется, то хорошего для всех ничего не получится. Все это знают и стараются делать конфликты эффектными внешне, но более или менее безопасными по сущности. Далее шел разговор о переменах в профсоюзах. Кого-то сняли, кого-то поставили.
 Лица снятых и вновь пришедших не отличались за некоторыми деталями. Многозначительные, со сдвинутыми бровями, умно-пустым выражением. Можно принять за провинциальных актеров, позирующих  уличному фотографу. Самое интересное, что эти люди  действительно считали себя мозгом и совестью популяции, людьми, без которых все рухнет и исчезнет. Свои умственные способности они оценивали по особой шкале, шкале быстроты отскока от вопроса и перевода гнева начальства на псевдообъективные факторы и других, менее быстрых подчиненных. Мы таких к себе не брали совсем. Они  после ухода постепенно переходили в атомарное состояние и растворялись в воде, воздухе, почве без всяких последствий, служа пищей насекомым, растениям и в конце цепочки пищей  всем живущим здесь.
Любопытно, что и в других местах, даже при создании жизни с нуля, с формы космической пыли до заселения этого куска твердости, плывущего неведомо куда, живыми, вроде бы мыслящими, рано или поздно появлялись такие вот лица. Потом проходило по нашим меркам совсем немного позиций, и все повторялось. Личные амбиции, зависть направляли жизнь этих существ по натоптанному до них пути, пути конфликтов, войн, и, в конце концов, уничтожения самих себя. Если только у нас не решают это сделать за них, менее  мучительным и  более быстрым способом. Поэтому Верховный и строит, видимо, свой идеальный мир, там, в синей сверкающей галактиками пустоте, куда нам вход был закрыт.
Мало видел я планет с разумными цивилизациями, с мощной техникой, с ровной моралью, с развитым чувством прекрасного и приемлемым образом жизни. Но даже там у нас не было уверенности, что в один прекрасный день не появится живущий, считающий себя умнее и лучше других. Как только это происходило, у нас исчезала надежда на то, что, наконец, мы достигли совершенства…
Правда была одна планета, на которой я любил бывать во время предоставляемых нам не регулярно каникул. Эти каникулы проводил кто как. Первый раз я, как и большинство вновь появившихся, путешествовал на астероиде. Я выбрал тогда себе большой металлический отломок, идущий по орбите между Плутоном и Нептуном. Провел я на нем несколько наших единиц времени, но было скучно. Мрак, холод и тишина. Движения астероида совершенно не чувствовалось. Я висел на месте в ямке на одной из сторон  и пытался вспоминать что-то приятное, и тосковал от безделья. Но так как заявка на полет была уже должным образом оформлена, мне пришлось все каникулы провести в этой темноте и холоде, который я ощущал, хоть и не могу его ощущать, постоянно. Впоследствии по совету куратора я выбрал одну из галактик, еще не обустроенную, практически не заселенную. Отдаленность ее месторасположения и отсутствие близ лежащих кротовых нор, срезающих изгибы пространства и в миллиарды раз сокращающих его, мешали работе над ней. И я понимал, что это все надолго. Так называемый и здесь - долгострой. Этот долгострой постепенно превращался в место отдыха исполнителей с разных концов вселенной. Вот и я. Нашел небольшую зеленую планетку недалеко от красной звезды малой мощности. На планете атмосфера была такая же, как и на моей Земле, но только процентное содержание кислорода превышало наше, что благотворно влияло на мой организм, после его материализации. На планете я становился тем самым брюнетом, но голым, я ловил диковинных рыб руками, утолял голод материализованной субстанции, я загорал под неяркими, но жгучими лучами звезды, которую я называл Эммой; я купался в зеленоватой воде океана и бродил по густым зеленым с фиолетовым оттенком джунглям, не опасаясь быть укушенным какой-нибудь мерзостью, которой ни в океане, ни в джунглях, ни в зеленоватом пустом небе просто не существовало. В конце концов, мною была облюбована группа островов посреди гигантского океана, острова протянулись цепочкой вдоль экватора, и были похожи друг на друга как яйца курицы. Но я их умел различать, и уже у каждого было своё название. Больше всего я любил остров с большими горами, некоторые из которых были покрыты вечными голубыми снегами, со звенящими реками в узких каньонах, с красноватого, мелкого песка длинными до бесконечности пляжами. Планету же я просто называл - Земля 2, не думая, что этим выдаю свою глубоко загнанную тоску по ушедшему. Это было единственное место, где материализация не портила мне существование.  Наши кураторы, конечно, все это видели и ощущали, но не препятствовали, так как сами, вероятно, пришли из мест, сродни нашим и в свое время все это проверили на себе.
Я устал сидеть в кресле, которое под тяжестью материализованного тела оказалось совсем неудобным, изгиб спинки не вписывался в изгиб моего позвоночника, сиденье с какими-то внутренними ребрами заставило онеметь мои ноги. Ощущение давно забытых бегающих по коже мурашек и заставило меня очнуться от мыслей.
Стрелки настенных часов подошли к полуночи. Времени появления привидений и духов. Зашел бы кто сюда сейчас из персонала, вот бы и появилась бы еще одна легенда о живущем в моей бывшей конторе привидении. Некоторые из нас в недавней командировке в Атлантику, пребывали на постое не на свежем воздухе, а в старинных замках Ирландии. Просто так,- темнота, тишина, неподвижность воздуха позволяла немного перевести, так сказать, дух и вспомнить, что такое отдых. В основном это были бывшие живущие на этой планете, правда, из других областей. Сейчас в той местности вновь пошли разговоры о привидениях и конце света. Кураторы не приветствовали  наше появление в непривычных живущим формах, расценивая это не как безобидную шутку, а как серьезное нарушение дисциплины. Я знаю случаи, когда допустившие такое малодушие переводились на самые слабые, неинтересные планеты, или вообще, становились передатчиками контейнеров на границах черных дыр или кротовых нор,  на неопределенное время.
Мне пора. Сейчас должна рухнуть эстакада. Вот она и рухнула. Вот погас свет фонарей на улице, завыли сирены пожарных и машин скорой помощи. Очень много раненных, много ушедших. Я уже на месте.
Косые струи дождя прибивались к земле сильным ветром и виделись серой, просвечивающейся диагоналевой тканью, освещенной сильными лучами прожекторов. Под этим занавесом, скрывающим масштабы разрушений, слышались человеческие крики, гудки машин. Несчастье, случившееся здесь, ветер закручивал спиралью и  поднимал вверх, мимо меня, обмывая его струями дождя…
На земле - как обычно в таких случаях. Кто-то орет командным голосом, кто-то молча пытается поднять тяжелый фрагмент бетонного перекрытия, кто-то перебинтовывает раненого. Везде гудки машин, свет автомобильных фар, кровь,  грязь на почве, пузыри от дождя на лужах, мокрая, парящаяся на свету одежда людей.
Эстакада лежит огромной ржавой гусеницей, ощетинившейся в разные стороны кусками лопнувшего металла, транспортерная лента с углем порвана и уголь небольшими терриконами мешает подойти ближе к металлу спасателям.
Я находился несколько в стороне от основания эстакады, ближе к старой, бетонной стене угольной мельницы и наблюдал за начальным этапом спасательной суматохи очень пристально. Автокраны еще не подошли.  Под эстакадой я видел несколько еще живых рабочих, но с тяжелыми травмами; спасатели пытались с помощью ломов приподнять многотонную махину, но это то же самое, что зубочисткой сдвинуть с места автомобиль. Вот несколько человек нашли, как им кажется, слабое место у конструкции и в такт резонансу металла начали раскачивать эстакаду, заставляя её чуть заметно шевелиться, давая  слабый намек на медленный подъем. Энтузиазм спасения возрастал. Подбежало еще несколько человек в ярко-желтых жилетах, светящихся на свету, с более длинными рычагами, все яростно суетятся, но действуют относительно  слаженно.
Я проплыл вдоль железной гусеницы, оценивая молекулярно-атомарный запас прочности. Ничего интересного. Но если вот в этом месте приложить силу на изгиб и на прижим гусеницы к земле, то задняя часть с придавленными людьми приподнимется и часть раненных можно будет извлечь. Я сгустил пространство, увидел, как заинтересованно то и дело начал поглядывать в мою сторону один из сварных, до этого голубой змеёй режущий кусок торчавшего железа. Видимо все-таки дождь, как-то обрисовывает мои контуры, но надеюсь, что в темноте, все будет списано на живость воображения.
Железная тяжесть неожиданно легко пошла кверху на одном из нажимов на ломы спасателей.
– Подкладывай, подкладывай кирпичи!- закричал кто-то в темноте страшным сдавленным голосом. – Подкладывай же, мать-перемать!
Кирпичи подложили, часть из них покрепче задвинул и я, но на это никто не обратил внимания. Раненых десять человек, часть в коме, часть с тяжелыми переломами, часть уходит, часть уже ушла. Ушедшие стоят в стороне, не понимая, что произошло, некоторые из них подбегают к своим телам, пытаясь их приподнять и переместить от страшного места, но у них ничего не получается, реальной силой они уже не обладают, их никто не слышит и не видит кроме меня... Руки ушедших проходят сквозь их же тела, ни на секунду не задерживаясь. Два разных состояния материи не могут в этом случае помогать друг другу.
Я когда-то еще здесь видел фильм, не помню, как он назывался,  в котором на примере убийства человека был показан путь ушедшего и его действия по восстановлению справедливости. Режиссер довольно точно показал начальные этапы процесса, ну, а дальше, конечно, была сплошная фантазия, правда,  тогда показавшаяся мне интересной.
Я оставался пока не видимым ушедшими. Мне нужна только одна субстанция. Вот она. Бедрин Валерий Павлович стоял, опустив руки, и смотрел на свое разбитое тело. Он уже все понял. Разорванная на спине ватная телогрейка с торчащими кусками серой ваты, неестественно вывернутые в разные стороны ноги, голова, прикрытая густой смесью мокрой угольной пыли и крови, расходящейся разводами в рябой от дождя луже. Валерий Павлович и не пытался походить к самому себе, его ощущения еще не перестроились в соответствии с нашими законами, его нужно успокоить и увести отсюда в темноту мокрой ночи.
Когда подошли автокраны, мы с Бедриным уже примостились над пирсом у мачты, стоящего здесь углевоза. Я ему ничего не объяснял, а он все оглядывался в сторону эстакады, где лучи прожекторов бороздили стылое черное небо, выхватывая изредка из темноты верхушку двухсотметровой трубы с прибитым к земле дымом.
В свое время мой уход отсюда не потряс меня своей неожиданностью, не мучил ожиданием конца. Все произошло очень просто и по-деловому. Только что я стоял на остановке автобуса. Даже боль в груди помню смутно. И все. Вот уже я находился рядом с куратором, ничего не понимая и плохо различая его в невидимости. Видимо, нужен был какой-то срок для превращения меня в того, кто я есть сейчас. Бедрину такой срок необходим, но у него он будет очень быстрым. Технологии не стоят на месте…
Прожекторы еще раз лизнули тучи, и большая часть их погасла. Сирены смолкли. Все, что можно сделать, уже сделано. Я ощущал присутствие еще нескольких из нашей команды, но они не обменивались со мной информацией, а, видимо, занимались своим делом. Крышка моего контейнера с готовностью закрылась за тем, кто был Бедриным. Кем он будет у нас, и что его ждет, я не знал, да и это меня уже не интересовало. Можно сказать, что задание выполнено, быстро и в срок. Оставалось только прибыть на сборный пункт  в Западной Европе, сдать материал, отчет, переговорить с куратором и получить новое задание. А предчувствия нехороших событий похоже не сбылись.
Можно экономя время сжать пространство, и через мгновение очутиться там, где необходимо, а можно, по старинке, примоститься в салоне рейсового самолета, понаблюдать за живущими, коротая время над их разговорами и снами. Меня это каким-то образом развлекало. Я  между прочим люблю создавать сны для живущих. Очень интересное занятие. Я выбирал, обычно, какую-нибудь красивую женщину, не сильно обремененную домашними заботами, не сильно усталую, только что расставшуюся со своим мужем или родственниками на короткий срок.
Сегодня самолет был не знакомой мне конструкции, но с очень удобными для моего размещения багажными полками. Конечно, я находился в первом классе. Еще одно преимущество моего псевдобытия, выбираешь то место, которое тебе нравится, не обращая внимания на мелкие неурядицы в виде билетов и таможенных пошлин.
В этом салоне летело всего несколько человек, в основном мужчины. Сны для них создавать не интересно. Начинаешь придумывать какую-нибудь ситуацию с красивыми видами, событиями, а потом в один прекрасный момент что-то щелкает, какие-то ассоциативные связи рвутся, по новой соединяются и появляется большой секс. Сколько я уже его видел… И самое неприятное, что такой сон не просто прервать, он идет из глубины подсознания, виляет по своим дорожкам  и заканчивается  на самом интересном месте, обычно безрезультатно для его владельца, только тяжелое дыхание и мутный взгляд после пробуждения говорит о том, где он был и что он делал. Первые случаи я пытался корректировать, пытался переместить мужика куда-нибудь в театр, к его родственникам, на охоту, наконец. Но если сон с такой тематикой развился -  это все. Появляется куча женщин, всякого разного вида и возраста, среди них голый хозяин сна, обычно, в галстуке на волосатом теле, начинается пьянка, поцелуи, объятия и так далее. До победного или полупобедного конца. Чаще во сне у хозяина ничего не получается, нет должного состояния органа, отвечающего за размножение, это его страшно смущает и пугает, и  сразу проснувшись, он тайком  проверяет свое состояние в брюках, облегченно вздыхает и просит воды у стюардессы.
Корректировка таких снов дело бесполезное,  только иной раз можно ввести в действие незнакомую соседку такого уснувшего. Сон идет с её участием, и она, сидящая может быть рядом, а может быть через два, три ряда, не зная, что она активная составляющая большого события, в сознании спящего, интуитивно начинает ощущать беспокойство и томление духа. А проснувшийся, изредка уже и пробуждается  временно влюбленным в свою соседку, а если он человек не робкий, пытается начать, или начинает, ухаживать за соседкой или попутчицей. Если все совпадает по времени, обоюдному желанию, то все заканчивается достаточно банально. После приземления сон превращается в явь, которая редко совпадает по красоте и насыщенности красок со своим источником.
С женщинами мне нравится работать в этом направлении больше. У них так же достаточно часто случаются сексуальные заскоки во сне. И если я рядом, то, пожалуйста. Вот он я, брюнет или блондин, или старик с бородой, толстый, худой - все по желанию хозяйки мозга. Место события сделать проще простого, можно вставить свое, а можно что-то взять из её воспоминаний или мечтаний, детства, юности, зрелости. Этого добра достаточное количество и на любую, самую невероятную тему. Я превращаюсь или в мужа хозяйки или в её любовника. Чаще в мужа, но в другом обличии. Она твердо знает, что я её муж, хотя внешность мужа во сне, совсем другая, непривычная, и это её еще сильнее возбуждает. Но до логического конца я никогда сон не довожу. Обрываю его на самом интересном для хозяйки месте.
В большинстве же случаев сны у женщин в основном хозяйственные. Тряпочно-посудно-мебельно-детские. Если сон идет в этом направлении я подставляю интерьер, детали. Сам увлекаюсь этим, строя этот мир сна, пытаюсь все довести до совершенства, и жалею, что хозяйку будят или она сама открывает глаза на воздушной яме.
Сегодня  среди мужиков на переднем ряду кресел находилась дама средних лет, довольно миловидная, с ухоженной головой и тщательно выглаженной одеждой, которая тем не менее уже никак не тянула на свежевыглаженную. Её звали Галиной Ивановной Беланич, и муж её оставался дома с детьми, на хозяйстве. Она летела на стажировку в Москву.
Лететь ей не хотелось, было страшно, тоскливо от предстоящего срока в большом городе. Срок месяц. Её подружки, которые уже бывали в таких командировках, рассказывали ей об магазинах, рынках, житье-бытье в переполненном общежитии. Изредка проскальзывали рассказы о случившихся с ними любовных историях. Галина Ивановна зная свой характер, этого и боялась больше всего. Она же влюбчива до умопомрачения. Причем ей нравились всегда мужчины с нестандартной, а то  и просто уродливой внешностью. Или с нестандартным возрастом. То очень молодым, то уже в возрасте готовом к уходу. Она не часто изменяла своему мужу. Не чаще других. Не чаще чем он ей. Обычно это происходило на коллективных пьянках по молодости, но с возрастом праздники вне семьи сошли на нет. А штатного, постоянного любовника у Галины Ивановны, до сих пор не было.
Галина Ивановна боялась самолетов не меньше чем самой командировки, ей казалось, что у неё начинается новый период в жизни или вообще жизнь кончается. Но она ошибалась. Все произойдет тривиально и буднично. Серая, мокрая осенняя Москва, грязные вещевые рынки, общежитие с комнатой на четыре койки с серыми простынями и солдатскими одеялами и туалет в конце коридора, вечно нечистый и запущенный. До метро двадцать минут хода по темным и днем закоулкам. Сплошная проза на использованном клочке бумажки.
Ни будет ни большой любви не просто любви, и даже не будет удовлетворения простого, здорового полового желания, которое после этого называется любовью. Для своего собственного оправдания. Группа и курс в этот раз подберется исключительно женский, не многие мужики в общежитии будут пить водку, радуясь отрыву от жен и привычных будней. Не до любви им. Онанизма вполне хватает для такой жизни.
Самолет шел ровно на большой высоте под автопилотом. Летчики и бортинженер пили на своих местах кофе. Командир пытался рассказать  о последнем рейсе в Хельсинки, когда возникли неполадки в стойке шасси, но остальные эту историю слышали много раз, и делали заинтересованные лица просто по надобности, из вежливости. Командир, Шамхун Мирзодоев, это почувствовал, в глубине души обиделся, но потом про себя плюнул, и замолчал. Все тупо смотрели в пространство думая каждый о своем. О надвигающимся медосмотре, о неурядицах с женами и дочерьми, - семья практически без присмотра, пора бросать такую работу. Денег мало, пенсия еще и не светит. Самолеты дрянь, каждый раз не знаешь, придешь ли домой после рейса. То одно отвалится, то другое сломается, то пьяные в салоне буянить начинают, а то и стюардесса Ритка, концерты ревности закатывает. Причем, если предыдущие мысли мелькали в головах у каждого свои , то про стюардессу Ритку они думали все вместе и каждый по отдельности.
В этом рейсе Маргариты Михайловны Алексеенко не было. Отпуск у неё, с отъездом на Черное Море, где она в этот момент пыталась найти не загаженное место на небольшом куске пляжа у деревушки со странным, не нашим названием. О работе Маргарита Михайловна и не вспоминала.
. Вчера она встречалась со страстным южным мужчиной и до сих пор прокручивала в голове детали длинного дня и части вечера.
О своем экипаже она старалась и не вспоминать, так как отношения с мужской частью были испорчены давно, с того момента когда по пьянке все и командир и второй пилот и бортинженер рассказали друг другу, кто, где и когда с ней спал. Маргарита Михайловна, женщина не стыдливая, но тут, когда  вновь в памяти видела страшное лицо командира и его горский крик –«ЗАРЭЖУ СТЕРВУ», ей становилось немного стыдно. Стыдно не поступка, который она за поступок то и не считала, а как то не приятно за эти дикие вопли самцаИ таких любовников,  каждый из которых думает, что он один разъединственный. Это ведь умудриться надо!!!
Маргарита Михайловна считала себя очень умной женщиной, так как умела обращаться с мужчинами и держать в стороне от своих личных дел тихого мужа, который занимался непонятно чем в закрытой, номерной организции. Единственый ребенок, которому уже так же слава богу, много времени не требовал, выйдя характером в отца,- читал книжки, да в компьютере ковырялся, все свободное время.
Все мужики сволочи и хамы. Вот какая женщина порадуется со своей подружкой своему вновь обретенному счастью. Редкая. Женщины существа тихие. А мужики. У этих только и разговоров о том с кем спал, Что делал  как делал. 
Хотя если так уж в корень посмотреть. Ну что это такое? Ну соприкосновение двух тел, как будто под мышку что-то положить. Чем это от того отличается? Мыслями и чувствами? Так Маргарита Михайловна когда это дело делала ,то  очень часто рассмартивала трешины на потолке и думала о совсем посторонних вещах; изредка в особо бурные изнывания мужика подстанывала, симулируя взрывную страсть..
     Так тоскливо думала Маргарита , Рита, моча ноги в набегающей мутной волне. Море грязное, больше похожее на большую лужу, с плавающем в набегающей волне использованным презервативом, а не на «…черное море мое». Вот что значит пляжный отпуск с сексом на марафонском  отдыхе в России

Глава 4.


- Тебе полезно иногда вспоминать, твои привычки, твои любимые блюда…. Хотя ты сейчас, э-э-э-.., несколько не такой, каким был раньше, до прихода к нам, но все это может тебе пригодиться в различных, самых неожиданных ситуациях. Ты так же  старайся не забывать чувства страха, ненависти, скуки, радости. Просто помнить, как это - бояться, скучать… Не прикладывая эти эмоции к своей сущности, не сливаясь с этим, а просто зная, что это есть, существует где-то, далеко от тебя,- но делая так, что в любой момент, когда тебе это понадобится, ты сможешь все изобразить, достаточно тонко и правдоподобно. Просто изобразить. Ведь после твоего появления у нас, и почти полной стерилизации твоего сознания, обновления всей твоей внутренней сущности, и естественно внешней формы, - тут куратор улыбнулся ,- ты стал листком чистой бумаги, на котором мы хотим нарисовать и создать тебя, нового, нужного нашему пространству. Я отвечаю за тебя, и скажу прямо: то, что из тебя получилось, еще далеко от совершенства, но я надеюсь, что время, потраченное на твою лепку, испорчено не зря. Очень многие до твоего прихода, и после него, не выдерживали наших нагрузок и теперь занимаются более скучными и грязными делами, чем ты. В каждом мире есть разделение существ на разные группы, не избежали этого и мы….. Но так как ты, можно сказать, местный, из этого куска вселенной, то и работать  тебе придется в основном  на этих планетах. Там, где есть жизнь, везде есть эмоции, нам их создавать для вас, таких разных, практически невозможно, если и получается, то совсем не по  сути.  Так что в свободное время форматируй в себе чувства, вспоминая давнишнее, хотя особо не увлекайся.
Куратор помолчал, поправляя набедренную повязку.
- Было в нашей практике несколько случаев, что после восстановления былых эмоций жители этой планеты не желали воспринимать реальность своего настоящего бытия, и приходилось принимать меры.
Я не стал спрашивать, что это были за меры.
Так говорил мне куратор задолго перед моей отправкой за контейнером в мой город. Я и раньше старался следовать его советам,  зная, что дурного мне от этого воина в африканской боевой раскраске ждать не приходится. Но все, что было для меня моим, до моего ухода сюда, стало при возвращении почти  совсем чужим, и мне приходилось прикладывать не мало усилий, чтобы припомнить вкус моего любимого блюда, недоумевая, для чего... Хотя с другой стороны, редкие облачка оставшихся чувств пролетали изредка в моей пустоте, напоминая о другой, прошлой моей жизни, и о людях, с которыми я был связан, рождая воспоминания и очень похожие на те, которые я испытывал раньше здесь, занимаясь земными делами. Может это и есть  дымная горечь моего небытия?
 Знаю, что Я есть  пустота, но  знаю, что Я есть, хотя и в таком виде,  что это все равно Я, не такой, как раньше, и очевидно не такой, каким мой Я будет в будущем.
Мне вдруг вспомнилась моя отпускная планета, цепь зеленых островов вдоль экватора, бесконечные пляжи и вкус пойманной сырой рыбы. Мне захотелось очутиться там немедленно, постараться забыть все  и просто полежать на солнышке, грея материализованное тело.
Однако дело есть дело  и теперь я висел посреди салона, приглядываясь к пассажирам, ожидая, кто заснет первым. Я решил представить, что мне стало скучно.
Внешне это никак не может выражаться, ведь пустота есть пустота, и каких-то видимых эмоций ждать от неё просто глупо. Когда скучно, то обычное существо пытается развлечься: на этой планете прилипает к экрану телевизора, читает книги, занимается сексом, копается в земле на даче, в других местах существуют другие методы развлечения, которые местным жителям будут совершенно не понятны.
Я, например, работал как-то в одной звездной системе, на одной из планет-гигантов, где я ни разу не испытал ни одного эмоционального состояния, некогда было, а вот местные формы  весьма красивой газовой жизни развлекались тем, что при скуке кристаллизовали себе подобных, проще говоря, убивали их.
Мы долго занимались планетой-гигантом, перед нами стояло точное и ясное задание, с которым до конца справиться,  по не зависящем от нас причинам, не удалось и мы убыли оттуда, оставив её почти такой, какой она была до нашего прибытия. Все равно немного позже эта система была уничтожена другой многочисленной нашей командой, специализирующейся на таких мероприятиях. Была образована еще одна большая кротовая нора, которой мы изредка пользовались, для своих целей и зачастую не служебных.
У нас, исполнителей, времени развлекаться просто-напросто не было, мы все время  чем-то заняты, если не считать коротких и редких отпусков.
Когда я внушил себе, что мне скучно, то я сразу пожалел, что не сжал пространство перед переброской, но теперь  это делать уже поздно, - можно разрушить корпус самолета, а за незапланированные действия такого рода наказания были очень суровы. Потерплю. Никто спать пока не хотел,  поэтому сны я рисовать  не мог, а события моего недлинного периода натуральной материализции, жизни с Марьяной и другими женщинами на этой планете, я обдумывал и вспоминал все уже не на один раз, почти равнодушно. И если бы мне дали еще один период здешнего существования, то тех ошибок, которые часто мешали мне жить,  конечно,  уже не было бы. Хотелось так думать.
Хотя, что эти ошибки. Там впереди все равно меня ждала автобусная остановка, сжавшая кулаком мое сердце, не давшая ему биться…..  Точно в то самое время, которое  приближалось с каждым шагом, как верстовой столб, приближающийся к одинокому путнику на пустынной пыльной дороге, виляющей среди желтых  бескрайних полей пшеницы, уходящих за голубой жаркий горизонт. Столб, который  никому нельзя обойти ни с одной стороны.
 Сегодня оставалось одно.  Лететь долго, можно заняться воспоминаниями  и мыслями пассажиров. Или членов экипажа. Это поощрялось нашими кураторами. В этом они видели восприятие чужого опыта существования, могущего пригодиться в самых внезапных положениях. У нас, правда, не часто, в одной из центральных звездных систем даже семинары на эту тему поводились, с лекциями и заумными выводами, которые почему-то, в моей памяти, если её можно так назвать, практически не откладывались. Ведь лекторы были разных форм жизни, и чаще всего то, о чем они говорили и пытались нам внушить, нам, исполнителям из другого куска вселенной, даже представить было трудно. Слишком разные понятия и привычки.
Вот, например, один из лекторов долго внушал и расписывал  о возможности поедания  живой куракавы, не объяснив, что это такое. Как я понял, эта куракава была довольно агрессивным существом,  и поедать его мне ну никак не хотелось, хотя ощущения  вкуса куракавы я постарался запомнить. Нам эти ощущения передавались напрямую. Минуя вкусовые сосочки и прочие пищеварительные прибамбасы. Довольно вкусно, хотя, если прикладывать эмоции от формы куракавы, еще и противно.
Сквозь меня  прошла молоденькая симпатичная стюардесса, она несла кофе в кабину экипажа. Её звали Катя. Екатерина Федоровна Кладова, двадцати двух лет от роду, холостая, хотя  давно и не девственница. Штатных любовников нет, живет с мамой и папой в двухкомнатной квартире на окраине Москвы, от Речного Вокзала еще тридцать минут на автобусе пилить. Я на ходу по привычке  осмотрел её состояние. Все в норме, хороша сократительная функция сердца, признаков атеросклероза нет, все параметры  идеальны, гормональный фон на высоте. До месячных четыре дня.
Екатерина  Федоровна, никак не могла привыкнуть к своему новому положению, её детская мечта летать  недавно сбылась, благодаря её папе, старому летчику гражданской авиации, который замолвил за свою дочь пару слов там, где надо. Теперь она старалась не ударить в грязь лицом, после краткосрочных курсов обслуживая экипаж и пассажиров первого и бизнес классов. Сегодня был её третий самостоятельный полет. Отношения с напарницами  пока не сложились, но Катя надеялась, что со временем все уладится и утрясётся.
Екатерина Федоровна не блистала неземной красотой, но уже с первого взгляда привлекала к себе внимание живостью поведения, густыми русыми волосами, тихими глазами и ямочками на щеках, появляющихся при частых улыбках. Видно было, что эти улыбки еще не профессиональные, а идущие от души, и что она действительно рада каждому пассажиру и собственному ощущению полета.
   Кроме того, она от природы обладала в меру широкими ягодицами, в то же время весьма пропорциональными, и поэтому, когда проходила между рядами кресел, то попадая в поле зрения любого половозрелого  мужчины, вызывала у них, скажем так, крайне положительные эмоции, за что мужчины сразу же получали толчок локтем от сидящей рядом жены, если они летели вместе.
Если же старополовозрелые мужчины летели одни, то они на секунду, другую представив себе момент обладания этой женщиной, успокаивались, вспоминая о неотложных делах, старых женах, и сложности привлечения к себе внимания со стороны стюардессы, у которой явно есть какие-то шашни с кем-то из членов экипажа.
 Но они ошибались. Не было у Кати никого в этот период времени. Хотя командир и поглядывал на неё, прикусывая ус.
Я опустился в пустующее кресло рядом с иллюминатором и Галиной Ивановной Беланич. Она уже немного успокоилась.
Муж и дети остались далеко позади, под крылом самолета проплывали дикие сибирские горы с виляющими между ними речушками и сверкающими на солнце снежными гольцами. Там внизу уже началась большая зимняя охота, избушки заряжены продовольствием, керосином,  вечерами железные печки раскаляются, ласково согревая замерзших хозяев…
  Позади остались все домашнее заботы и хлопоты и у Галины Ивановны. Мерно свистели моторы самолета, Галина Ивановна  потихоньку, с перерывами, задремала.
Она давно любила меня, молодого, здорового, с хорошей мускулатурой и черной бородой. Я шел навстречу ей по пляжу моей планеты с куском длиной  заостренной палки, изредка заходя в воду и пытаясь подколоть ею лениво убегающих в подводные джунгли разноцветных рыб. Я был её мужем. В хижине в глубине джунглей нас ждали дети, они еще спали, местное солнце Эмма только поднялось из океана, не обжигая кожу, а разгоняя утренний редкий туман над большим заливом, который мы давно облюбовали для жизни. Галина Ивановна носила в этот момент другое, труднопроизносимое имя, которое после пробуждения она, естественно забудет.  Она собирала при отливе ракушки, напоминавшие наших мидий, но более крупных и более вкусных. Мы все добытое съедали сырым. Наша семья  огня не знала. Галина Ивановна в рисованном сегодня мною сне очень походила на Марьяну; это еще один изъян моего снотворчества, если я делаю сон с женщиной, то она почти всегда Марьяна, причем молодая, такая, какой она была в момент нашей первой встречи, в морге, когда что-то сразу пронеслось в моей душе, сминая все устои и привычки. Потом она мне говорила о таких же своих ощущениях. Обманывала, наверное. Или просто успела придумать за время совместной жизни.
Мы встретились около высокого дерева, похожего на кокосовую пальму, только с непривычным цветом листьев и несъедобными орехами. Одежды мы не носили и нисколько не смущались своей наготы. Галине Ивановне или  Марьяне? хотелось погладить мою смуглую кожу, потрогать бороду, приласкать меня, и,  в принципе, время располагало к этим действиям, если бы не мой деловой вид. Мне только что удалось подколоть большую полосатую рыбу, которую я называл тигровой рыбой, и я аккуратно снимал её заостренного конца, опасаясь наколоться на шипы у жаберных крышек. На моей планете только у этой рыбы были такие шипы. Она мне  своими колючками напоминала амурскую ауху, китайского ерша, здоровенную рыбину, широкую как поднос и с большим весом. С очень вкусным бескостным мясом.
Галина Ивановна хотела мне сказать что-то ласковое, но говорить она не умела, я часто во снах лишал женщин этой возможности, что после пробуждения им очень не нравилось, и, пересказывая мои сны своим подружкам или самим себе, они этот момент опускали, придумывая диалоги и монологи.
В обычной человеческой жизни сны забываются сразу, после пробуждения, как бы не пытался его ночью запомнить. Редкие сны человек помнит долго,  все равно путаясь во всех деталях. Но мои сны я оставлял в памяти людей навсегда, в подробностях, красках, даже с запахами. В такие моменты я напоминал себе художника, только что закончившего большую картину, писанную маслом, и знавшего, что эта картина долго будет красоваться на стене музея или частной коллекции.
Зная заботы и мысли человека, можно через создание снов подсказать ему выход из ситуации или направление дальнейших действий. Хотя это  не приветствовалось нашими правилами на этой планете. Вот, например всем известный Менделеев и его таблица. Кто из наших коллег скажет, что сон, подсказавший ему создание таблицы, не был сделан таким же, как я, любителем такого дела? Вполне возможно.
Этот сон для случайной моей попутчицы я сделаю широкоформатным, цветным, но немым. Я также буду молчаливым, и это будет наше обычное состояние.
Через полчаса местного времени сон был готов, в нем было все - и предсказания на будущее, и намек на ухудшающееся здоровье мужа, чьи артерии потихоньку поражались склеротическими бляшками, и невинные ласки на берегу бескрайнего океана с тем же мужем, но в другом, бородатом, обличие.
Галины Ивановну разбудила крепкая воздушная яма, куда наш самолет провалился, создав у пассажиров ощущение состояния невесомости, кое-кто даже взвизгнул от неожиданности. Впереди по курсу причудливыми башнями и глубокими темными пропастями стоял облачный фронт. 
Командир изменил курс и немного набрал высоту, пытаясь обойти зону турбулентности, но это ему не удалось и нас еще приличное время кидало то верх, то вниз, но уже не так сильно.
Керосин в баках самолета почти закончился, когда мы приземлились в вечернем мокром  Шереметьеве, маленьком и не изменившимся за двадцать лет аэропорту, с такими же недоверчивыми и неприязненно настроенными ко всякому обратившимся к ним служащими, с грязным полом, с горами сваленного в углах багажа и спящих на нем людей, тщетно ожидавших свой опаздывающий рейс.
В Москве меня ждало небольшое дельце, перед дальнейшим передвижением на Запад. Мне необходимо посетить одну из новостроек мегаполиса, как гордо называли большие города жители планеты, не представляя  истинно микроскопических размеров их больших городов, и встретится с одним из наших. Он должен был передать мне еще два контейнера.
На одной из центральных баз, в центре Вселенной, в одном из тех немногих мест, где мирно уживались и сами жители планеты, и мы, причем в разных формах - и материализованных, и в форме пустоты, мегаполис представлял собой просто заселенную полностью сушу, дно океанов и рек. Сюда постоянно приходилось перебрасывать огромное количество продовольствия для местных жителей и материализованных исполнителей, что наносило значительный ущерб бюджету, на что указывал Верховный в своих регулярных посланиях, призывая местные власти более разумно относиться к своим обязанностям, и также регулярно строя не осуществляемые планы расселения этой планеты по другим, не менее благоприятным по климату, но почему-то не востребованным планетам. Но эта база  и давала сообществу бесценный материал для дальнейших исследований по сосуществованию различных форм жизни в одном месте. Это обстоятельство видимо удивляло Верховного, и он по слухам позволил этой базе развиваться так, как ей хочется, отмечая впрочем в грозных приказах все недостатки и недочеты службы курации и снабжения.
Сравнение того мегаполиса с этой грязной каменной деревней с бегающими днем между покосившимися ларьками крысами было бы не корректным, и я не стал сравнивать. Какое-то время заняло мое передвижение сначала над мутными, осенними, вечерними  улицами, с силуэтами высоток в темнеющем вечернем сером небе, наполненном запахом сгоревшего горючего и гнили, а  потом, для разнообразия(ощущение скуки до сих пор не прошло), в туннеле метрополитена, где я летел перед головным вагоном, подгоняемый воздушной пробкой, смешиваясь с пылью десятилетий; потом пространство впереди светлело, все больше и больше и появлялась очередная станция, выложенная кафелем, или, наоборот, со скульптурами и красивой мозаикой. На перроне  и в старых вагонах обычная толпа с серыми, усталыми лицами, с авоськами, в которых ждали своего часа  нехитрые продовольственные покупки для скучного вечера у телевизора или у компьютера, или  рядом с извечным развлечением в виде бутылки с прозрачной жидкостью и убиванием времени в пустых разговорах о неисполнимом будущем.
Северо-запад города я знал довольно хорошо, бывая здесь в частых командировках в моем нынешнем естестве и много раз проходя курсы последипломного образования в моем прошлом бытии, маршруты автобусов и троллейбусов с годами почти не изменились, нумерация их оставалась прежней.
Скоро, уже в материализованном состоянии, под дождем, сыпавшем уже с черного неба, с близкими, неясными отсветами низко идущих туч, я то и дело обтирал мокрое лицо холодной рукой. Шум города казался далеким и не принадлежавшим этому заброшенному месту. Передо мной высилось давно покинутое здание производственного объекта. Лет двадцать назад, по нынешнему времени, здесь день и ночь кипела работа, цех номерного завода для космических программ необходимо было сдать в срок, но его не сдали. Причин выросло внезапно очень много, неожиданное отсутствие денег, смена общественного хозяина на частного, смена власти и много чего дурного и мерзкого, всегда скрученного в неделимый  узел с любой, даже самой тихой и ласковой  революцией. Короче, цех не достроили и он теперь черными провалами дверей и окон смотрел мне в лицо, изучая меня, оценивая и примеряясь ко мне.
Прилегающая к цеху территория,  поросшая сухим поникшим бурьянам, какие-то железные заржавевшие конструкции, большое количество открытых, блестевших глянцевыми черными провалами  канализационных люков с давно украденными на металлолом канализационными крышками, не располагала к ночным прогулкам обычного, здешнего человека; даже последнее поколение местных мальчишек после нескольких тяжелых травм, полученных их сверстниками, избегало мрачное и  ярким солнечным днем место, найдя для своих игр более приспособленные участки.
Мы же облюбовали эту стройку давно, причем предложил её для встреч именно я своему куратору на небольшом совещании. Мы с ним  посетили предложенную зону, также осенью, несколько здешних лет назад, и оно подошло по всем параметрам и условиям, которых было, уверяю вас, очень немало.
Иногда наша деятельность напоминала мне шпионские боевики, виденные мною много времени назад по местному телевидению или в переполненных душных кинотеатрах. Но что делать. Документов у нас в принципе не имелось, и гражданство наше не подходило к этим разнообразным территориям, но мы обходились без таможен и границ, не тяготясь формой своего существования и не обращая внимания  на написанные не для нас законы, подчиняясь своим, испытанным в разных местах Вселенной,  неписанным  железным ограничениям.
Самым важным из правил было одно: ничего существенного не предпринимать без совета с начальством и его одобрения этому действию.
Вот и сейчас я доложил о своем прибытии на место и получил указание подняться на второй этаж здания в шестую комнату направо по коридору, где меня уже ждет один из наших посланцев, прибывший несколько ранее. Мое материализованное тело в промокшей одежде обрадовалось приказанию, предвкушая небольшое количество сухого места и отсутствие колючих капель дождя, ощутимо бьющих по лицу.
Шестая комната была темным помещением без окон и готовилась проектом этого здания для хранения чего-то важного. Темнота меня не смущала, мы видели и ощущали в ней едва ли не больше, чем при дневном свете.  Ждущий объект  меня очень интересовал, встреча с материализованными нашими была редкостью в моей деятельности. Я опять ожидал встретить бывшего Австралийского консула, однако ошибся.
Передо мной стояла женщина, по-осеннему одетая, в драповое зеленоватое, приталенное длинное пальто, доходящее до средины икр. Женщина среднего роста с испачканными желтой глиной модными сапогами с какими-то висюльками по бокам. Красный смесовый шарф закрывал ей горло и нижнюю часть лица, оставляя мне усталые глаза и небольшой курносый носик, то и дело шмыгающий. Мокрые длинные волосы не знали сегодня гребня или просто очень постарался дождь. Посланец, явно давно материализованный, успел подхватить местную инфекцию. Реальность материализации могла бы обходиться без этих досадных дополнений.
Мы молча разглядывали друг друга, судя по выражению её глаз, такие встречи, как сегодня,  у посланца также были не частыми, если они вообще были. Она даже перестала шмыгать носом, впиваясь глазами в мое лицо. Я не стесняясь,  и делал то же самое, ощупывая её взглядом всю, снимая с неё слои одежды; мы не полностью обладали способностью проникать в материализованный организм наших соратников, приходилось домысливать недостающие детали, по старой памяти.
- Меня зовут Анна,- сказала, приложив к  красному, воспаленному носу смятый носовой платок, женщина молодым голосом, выдающим её невеликие -  двадцать пять-тридцать здешних лет.
- Называйте меня Квэром.
Я еще не знал, чего я хочу больше, знакомства с одним из наших, или наоборот. Взял контейнера и до свидания. Анна подошла поближе ко мне и потрогала рукав моего мокрого черного пальто.
- Вы совсем мокрый,- она секунду помолчала.- Да и я, признаться, не суше. Очень плохая погода последнюю неделю, знаете ли. Не привычно. Уже успела забыть.
- Вы местная? - спросил я, не зная еще, зачем это мне. Меня не должно беспокоить её происхождение, но почему-то очень хотелось это знать. Видимо посещение бывшей жизни незаметно сделало со мной больше, чем мне хотелось бы.
- Не совсем. Мне просто очень нравится внешность здесь живущих,  и когда я  тут бываю, я становлюсь такой, как сейчас. На Земле я всегда  имею их тело и все остальное, почти как настоящее. – Она опять на мгновение сделала короткую паузу. - А у нас почти все время идут дожди, но они теплые и ласковые…
Я молчал, прислушиваясь к плавно изгибающимся модуляциям её голоса. Я,  наверное, волновался, забытое давно ощущение холодка надвигающихся событий пробежало там, где должно быть мое сердце. 
В углу комнаты равномерно и равнодушно падали на бетонный пол  тяжелые капли просочившейся через все верхние этажи осенней холодной воды. Это напоминало звуки метронома, только более редкие, но такие же безразличные. Местное время шло по своим законам, мы были вне его.
Вдалеке ржаво заскрипел, поворачивая по рельсам, трамвай, шум большого города доносился и сюда, приглушенный расстоянием и толщиной стен. Мы в здании находились одни, доказательств этого мне не требовалось.
-Да, кроме нас, в здании никого нет, не считая трех кошек, но они в подвале охотятся на канализационных крыс,- подтвердила она, её голос стал мягче, я не видел её губ, но чувствовал, что она улыбается.
Я  с трудом прошелся по её мыслям, ощущая, что и она изучает меня с интересом. Ничего особенного, такое же любопытство, как и у меня. Может быть, чуть больше  специфического женского интереса. Встретились два  незнакомых создания, сделанные не ведомо кем, не знаемо, для каких целей, встретились в полностью не подходящем месте, времени, в несвоей внешности, но встретились и с интересом изучают друг друга, забыв наставления кураторов, лекции и практические занятия. Существование в одиночестве хорошо на определенный срок, но если этот срок становится бесконечным вместе с самим существованием, то иногда может мелькнуть крамольная мысль - а зачем мне это? Хотя разве могу я мыслить? Разве это похоже на то, что я имел раньше, на этой планете? Нет. Все по-другому. И мысли мои возникают в пустоте и уходят в пустоту, а если мое тело материализовано, то мысли все равно холодные, как и тело.
Я решил нарушить инструкции, я их нарушал  уже не раз, зная, что за нами очень внимательно наблюдают, но если не поступает запрещающих знаков, то значит это делать можно. И в отчете про эти поступки, или проступки, можно просто умалчивать. Только иногда какое-то слово, жест, или особое выражение лица  куратора подсказывало мне, что он в курсе всего происшедшего, но не считает это каким-либо нарушением, а скорее даже одобряет.
- Знаете что,- сказал я как можно спокойней,- давайте оставим вашу передачу здесь, никуда она не денется, а сами сходим, погреемся в одно хорошее место. Это не далеко. Две остановки на трамвае. Надо просохнуть, передохнуть. Мне кажется, что вы очень устали.
Хоть я и старался говорить равнодушно и спокойно, она уловила нотки моей глубокой заинтересованности, или прошлась по моим мыслям, и ответила раньше, чем последний звук моей фразы стих  мягким эхом в темноте брошенного здания.
- Я с удовольствием, но только, только…. а  что скажут нам потом? Эти вещи нельзя оставлять в этих развалинах, они должны быть при нас, вы ведь знаете. Мы их унесем с собой, тяжесть небольшая.  Да и я такая не прибранная, что смотреть, наверное, страшно, я стесняюсь. У нас это называется другим словом, но суть одна.
 Она нервно пыталась левой рукой оттереть пятно на левом рукаве пальто.
 – А у вас нет случайно зеркала? Ну, что вы улыбаетесь, меня первый раз приглашают куда- то в моей жизни, может быть, даже последний. Тут плакать надо. В таком виде где-то показываться страшно….
- Сапоги мы помоем у первой  же лужи, пятно на вашем рукаве совсем не заметно, а в остальном выглядите вы вполне приемлемо… для здешней погоды, - я старался говорить уверенно и веско.
Шарф, прикрывающий нижнюю часть её лица,  во время нашего совещания опустился еще ниже. Теперь я видел все её внешность. В своих созданных снах я часто делал такие лица. Лик моей Марьяны, с небольшими изменениями в лучшую сторону. Почти такие глаза, какие смотрели на меня много здешних лет назад, августовским утром в морге моего города. Тогда кого-то изнасиловали, и молодая следователь пришла за консультацией. На свою и мою бесшабашную голову.
- Вы все время сравниваете меня с кем-то, - тихо проговорила Анна. – Не надо. Мы ведь только кажущаяся реальность. Если вам не приятно, я могу изменить свой облик, но я уже привыкла к этому.- Она хотела добавить еще что-то о своей одежде, но почему-то застеснялась и промолчала.
Я не знал, что сказать, обманывать не хотелось, да и мои мысли она видела гораздо лучше, чем я её.
- Да. У вас наружность одного дорогого для меня в прошлом человека. Но это было давно и уже  почти неправда. Да и внешность не главное, ведь так?- попытался я перевести разговор в шутливую плоскость.
Анна согласно кивнула головой. Она совсем замерзла, прятала ладони в рукавах пальто. Может, не трамваем, более быстрым способом, но нет,  нельзя рисковать, не получится, параметры сжатия пространства у нас неодинаковые и мы можем оказаться в совсем разных местах.
Вагон трамвая был почти пуст, громыхал, покачиваясь по рельсам. Женщина-кондуктор, уставшая за день, уныло качалась на своем кресле, предварительно обилетив нас.
При ярком холодном свете я еще раз внимательно осмотрел мою спутницу. Она блестящими глазами, не стесняясь, с интересом осматривала  и меня, задерживая глаза на бороде. Мы держались руками за одну вертикальную никелированную стойку, наши ладони сблизились, встретились и  безуспешно пытались согреть друг друга.
- У вас борода с сединой, - сказала она.- Это так задумано или само собой?
- Конечно само собой,- возмутился я, пытаясь в запотевшем окне трамвая, по которому снаружи били косые струи дождя, разглядеть свою бороду, которой я раньше гордился, а теперь, вдруг, упоминание об её простом изменении окраски меня покоробило. 
Анна улыбалась. Когда она создавала свою внешность, она постаралась и хорошо поработала над зубами. Теперь они оттененные румянцем щек, и несколько полноватыми губами, влажной белой ровной полоской, изредка выскальзывали наружу, делая улыбку искренней и беззащитной.
Я провел ладонью по влаге ночного стекла, стер её и пытался поймать отражение моей бороды, но горящие желтым окна многоэтажных домов и фары проносящихся автомобилей за окном не позволяли сделать это. Анна пыталась удержаться от смеха, наблюдая за моими ухищрениями, но, в конце концов, не удержалась и прыснула, зажимая рот рукой. Кондуктор коротко посмотрела на нас и отвернулась, - мало ли дурачившихся пар видела она за сегодняшний день?
Темнота нашей остановки вытянула нас под дождь, а сверкающая голубыми искрами по рельсам светящаяся коробка трамвая исчезла за поворотом. Небольшой уютный ресторанчик, скорее кафе, где я частенько в прошлые посещения этой дыры утолял потребности материализованного естества, ждал нас за поворотом переулка, хорошо освещенного большими белыми фонарями. Как-то совсем естественно, привычно, я взял Анну под руку, стараясь подогнать свои шаги под её, и мне это удалось. Я хмыкнул, представив африканское лицо своего куратора, но Анна приняла это на свой счет и возмутилась.
- Что вы смеётесь, я первый раз иду с мужчиной под руку. Думаете это легко для меня? Очень даже не легко, каблуки у сапог слишком большие, да и шагаете вы как-то не так, вразвалку… Я, конечно, могу охарактеризовать ваше передвижение моим родным словом, но строение ваших языков и гортани не позволяет мне точно сделать это.
Анна дурачилась и одновременно волновалась. Ей и хотелось идти со мной в это теплое и спокойное место, и было страшно, все мыслимое и не мыслимое нарушено, и что будет впереди? Явно ничего приятного.
Она ошибалась. В недалеком будущем, вот буквально сейчас, вот только спустимся по этим ступенькам и откроем эту коричневую дверь с колокольчиком и перед нами откроется наше, на этот вечер пространство, если не обращать внимания на  глаза куратора, наблюдающего за ситуацией.



Глава 5


Нашу мокрую одежду развесили в тесной  полутемной и пустой раздевалке направо от входа, про контейнеры мы не вспоминали, забрать их чужому невозможно. Кафе пустовало, оно и в прошлые мои визиты не было переполненным, а в такую погоду….
Мы выбрали место, где я сиживал не раз, у большого, сегодня уже пластикового окна, в углу, справа от входа. Стекло запотело, я провел пальцем по нему вертикальную черту, по которой немедленно покатились вниз капельки воды, зябкие и несчастные даже на вид. Уже подкралась ночь, длинная, осенняя, дождливая, холодная.
Столики, накрытые темно-синими скатертями, освещались неяркими в желтых плафонах настольными лампами. Там и сям прятались угловатые тени.
 Бармен за стойкой в черной кожаной жилетке и с мушкетерской бородкой, Иван Андреевич Рыськов, тридцати пяти лет от роду, живущий с семьей на съемной квартире, приехал в свое время в этот город из Ивановской области, бросив там покосившейся дом и заросший бурьяном огород. Он кивнул мне приветливо, узнал сразу. Рыськов иногда выполнял мои незатейливые просьбы, почему-то думая, что работает на серьезных бандитов и относился ко мне с подобострастным уважением. Тем не менее, он не забывал сообщать о моих визитах в соответствующие службы, всячески выпячивая там  свою роль незаменимого секретного агента. Однажды мне даже пришлось уйти в пустоту, избегая назойливого преследования двух местных в одинаковых серых костюмах. Я почти  не удивлялся двойной игре Рыськова, и куратор, когда я ему сдавал отчеты о командировках,  также меня успокаивал, объясняя необходимость иметь  иногда контакты с живущими,   на разных уровнях социальной лестницы этой планеты, принимая их такими, какие они есть.
До  момента уничтожения моей бывшей планетарной системы, пройдет много здешнего времени, но что такое время? Это понятие мыслящего биологического объекта, который ориентируется на изменения, происходящие с ним и с окружающей биомассой, пытается все это каким-то образом упорядочить и с чем-то неведомым и не существующим сравнить, отсчитывая промежутки чего-то эфемерного. Придуманы различные механизмы для замера не существующего,- часы, секундомеры, хронометры. Когда живой становится не живым и уходит к нам или в третий мир, то понятие собственного времени его покидает навсегда.
Анна сидела прямо,  опустив лицо, положив руки на стол, изредка сжимая пальцами складки скатерти, потом расправляя их и разглаживая ладонью. Она уже не волновалась, некоторое возбуждение от встречи с себе подобным прошло, осталось только  еле заметное  ощущение неловкости. Ей хотелось о многом расспросить меня, но её куратор описал Квера как одного из самых опытных исполнителей в этой части Пространства, о действиях которого иногда докладывают самому Верховному, и она немного смущалась и побаивалась задавать вопросы чернобородому мужчине, сидящему напротив её.
Анна ушла из своего мира совсем молодой, в результате несчастного случая и  того жизненного опыта практически не имела. Её родители у нас еще не появились, братья и сестры продолжали работать и жить на своей фиолетовой планете в нашем секторе пространства. В системе исполнителей Анна недавно, многого не знает и не умеет,- я это увидел почти сразу.
Её прошлая внешность сходная с нашей, по-своему красива, но непривычна. Это как еще в том мире, помню, прилетел в одну из экваториальных стран, живым и здоровым, с семьей на отдых. Местные жители показались в первые мгновения страшными, а когда присмотрелся… Женщины красавицы, длинные черные волосы, несколько непривычны анатомические пропорции, но все на месте, ласковые, вежливые. Мужики также крупноголовые, с тяжелыми чертами лица, коренастые, но в каждом ощущалась сила и спокойствие. В той стране большинство жителей буддисты, и это откладывало свой отпечаток на взаимоотношение популяции с окружающим  миром.
Анна вполне могла оставаться в своей  прошлой внешности, глаз бы это не резало, но как я упоминал, такая реставрация по нашим правилам запрещена. И она выбрала то тело, которое ей нравилось.
Мы молчали, изредка поглядывая друг на друга. Рыськов суетился за стойкой, он знал, что прием пищи, как я это ненужное действие называл, этот клиент начинал всегда с крепкого чая, и сегодня, поймав зорким взглядом  профессионального полового мой еле заметный кивок головой, понял, что и в этот раз изменений не произойдет.
- Сейчас нам принесут чаю, для начала,- сказал я.- Потом немного местной пищи. Вы как к ней относитесь?
Анна слегка пожала плечами.
- Так же как и вы, наверное, вкуса  временами не ощущаю, только тяжесть в желудке, да и если горячее, то ощущение теплоты. Ненадолго, правда. Я больше люблю быть в не материализованной форме. Хотя иногда и хочется побыть немного почти самим собой. Но меня готовили для работы на этой планете, так что я вот такая. – Она немного развела руками. - Какая получилась.
- Я вас понимаю, - сказал я, оглянувшись на громко хлопнувшую дверь, в раздевалке принимали посетителей, слышался оживленный разговор. – Через это прошли, наверное, все. Но вы получились очень даже ничего. Местные не пристают?
- Нет. Мы же все равно другие.  Это все ощущают, дистанция между нами, всегда есть. Нас  же собаки и кошки так и  не видят. Как отражение в зеркале для них. Хотя мы в зеркалах себя видим и меня видят местные. Знаете, - оживилась Анна,- когда я готовилась к появлению на Земле, я прочитала много здешних книг, они не такие, как у меня дома, но все равно, все очень интересно.  Там большая библиотека у Наставника,- она взглянула на темное окно,- он на этом месте давно, и по своему, мне кажется, привык ко всему окружающему, даже любит это. Я пыталась узнать о вашем прошлом, представить ваше будущее, то есть не ваше лично, - она сконфузилась,- а всех остальных.
 Тут она еще больше покраснела. Я молчал,  потихоньку разглядывая появившуюся в зале пару. Она лет сорока, с пышным задом обтянутым плотным материалом темного с белым воротом платья, он лет шестидесяти, в сером мешковатом костюме и в грязных ботинках.
Вера Игнатьевна Кобусева, свежее появившаяся вдова,  и Макар Ильич Ивакин, сбежавший из дома от опостылевшей жены и детей на вечер и ночь, соврав им, что есть срочная халтурка за городом, а мобильной связи там нет. Вера Игнатьевна после смерти мужа сильно не страдала, он ей с самой свадьбы был не интересен ни как человек, ни как мужчина. Вышла замуж  только потому ,что надо было. Инстинкты играли бодрый марш, гормональный  коктейль кружил голову.  Детей муж не оставил, ушел внезапно прямо в вечернем кресле, уронив на колени чашку с горячим чаем, которую она безуспешно пыталась поднять с недавно постеленного коврового покрытия, глядя в его запрокинутое лицо и застывшие глаза, поскуливая от страха.
Уже потом, с чашкой в руках, она сразу поняла, что все - он ушел, начинается новый кусок жизни, но не это поразило её, а простота, с которой происходит уход. Только что был и на тебе – уже  пусто - нет мужа, начинаются хлопоты похорон, поплакать даже некогда. Только после окончания всех этих печальных дел, ночью, через пару недель, порой приходило ощущение брошенности и ненужности; и это заставляло выкатываться на наволочку подушки несколько слезинок, про которые Вера никому не рассказывала. 
Макар Ильич, большой любитель женского пола с юношеских лет, узнав о смерти мужа  Веры Игнатьевны, на которую он давно посматривал и высказывал всяческие знаки внимания, полагал, что знает сценарий сегодняшнего вечера до мельчайших подробностей. Все закончится как обычно, в чужой спальне, и легкое ощущение обоюдного безразличия завтра будет витать воздухе хмурого осеннего утра. Но в этом случае Макар Ильич глубоко ошибался. Вечер и ночь ждали его совсем неординарные. 
Через полчаса, по здешнему измерению, у него угонят машину. А машина новая, очень дорогая, еще обкатку не полностью прошла. Даже сигнализация не поможет. Зря Макар Ильич столько денег за нее отдал, двое, сидевших на подоконнике в подъезде дома напротив, молодых человека с портативным компьютером, моментально сканировали сигнал устройства и в данную секунду созванивались с другой группой, подготавливая гараж для отстоя угнанной машины.
А какая может быть любовь после исчезновения любимой ласточки? Да и денег жалко, а впереди еще разбор полетов с женой, очень суровой временами женщиной. Милиция, заявления, и все хлопотное, сплетенное с угоном в единый клубок, жирной  траурной чертой обведут контуры любовного приключения Макара Ильича.
 А назавтра Вера Игнатьевна встретит своего суженного, единственного, причем встретит его у мясного прилавка центрального рынка, где они разговорятся о преимуществах вон того кусочка  красивого мяса. Встреча перейдет в позднюю обоюдную любовь, и до своей смерти в семьдесят четыре года Вера Игнатьевна будет счастлива, или почти счастлива.
- Она ему даже изменять не будет,- сказала Анна вдруг.- Это хорошо, что у её спутника сегодня машину украдут. Одному несчастье, другому радость на всю оставшуюся жизнь. Ведь останься она с этим, так и на базар за мясом не пошла бы….
Я неопределенно хмыкнул, цепи случайностей, которые и есть жизнь любого живущего существа, давно меня не интересовали, я  не задавался вопросами о первопричинах того или иного события.
Рыськов принес чай, его жена стояла за ним с подносом,  от которого поднимался легкий парок, московская солянка и  блюдо с жаренными карпами ждали своего часа. Жаль, что мы не можем различать запахи, вернее, мы оцениваем концентрацию в воздухе того или иного количества молекул, но это просто похоже на лакмусовую бумагу, для разделения щелочей и кислот в химкабинете средней местной школы.
- А я запах  почти чувствую, - сказала Анна, когда Рыськовы разгрузились и отошли к Макару Ильичу.- Очень красиво пахнет, соотношение частиц удачное. А вот вкус я понимаю совсем не много, но знаете, иногда это и хорошо, многое на земле для меня, из пищи, совсем не привычное.
Я предполагал, что приходящие к нам на помощь, более совершенны, чем мы, старые исполнители, создавшие не одну планету, и побывавшие в таких переделках, о которых и вспоминать не хочется. Но  давно забытое ощущение  рабочей зависти и моей  легкой физической неполноценности пробежало в  моей пустоте.
Анна совсем освоилась, казалось, что посещение кафе или какой-нибудь харчевни на далекой планете совершенно привычное для неё дело. Она пододвинула к себе тарелку с солянкой и, стараясь не обжечь губы, держа ложку чуть-чуть не так, как держат  тут, проглотила первую порцию. Потом вторую, потом  третью. Я удивился, мне показалась, что она действительно голодна, да и мысли её в данный момент были заняты только едой. Изредка между ложками она коротко посматривала на меня, как бы извиняясь за свою жадность.
- Вам хорошо,- сказала Анна, вытирая губы салфеткой, после того как тарелка с солянкой опустела, - вы голода не испытываете, а мы сделаны  не так, как вы. Ваша лаборатория работает по старым программам, а там, где делали меня, стоит новое оборудование, доставленное из дальней части, куда нам вход запрещен, но на границе которой вы были,- я вижу.
- Да был, - сказал я, гоняя безвкусную несчастную солянку в полости рта, и стараясь безуспешно заставить работать вкусовые сосочки.- Вы там побываете обязательно. Очень красиво.
- Только не вспоминайте сейчас,- покачала пальцем Анна, - я хочу сама это оценить, у каждого свое ощущение красоты.
Я вытер усы и улыбнулся.
– Вы на каникулах еще не разу не были. Не делайте стандартную ошибку, не летайте на астероиде, ничего хорошего в этом нет. Побывайте у границы, попробуйте испытать полеты в кротовьих норах, поищите свою планету, где вы будете со временем отдыхать. Только не торопитесь. Планета должна понравиться вам сразу, целиком и полностью, вы должны понять, что это только ваше и ничье больше.
- А мы с вами не увидимся на вашей планете?- спросила Анна, ковыряя вилкой бок хорошо зажаренного карпа.- Это было бы, наверное, интересно.
- Нет, - отрезал я,- не увидимся. – За все мое пребывание в моем состоянии я только несколько раз общался с нашими, да и то с одним из них, исключая куратора, естественно, и наша встреча сегодня,  по моему простая недоработка организатора. Я вполне мог забрать контейнеры сам в условленном месте.
Анна покачала головой, как бы соглашаясь, но в то же время отрицая сказанное.
- Все меняется последнее время, меняется очень быстро. Верховный стареет, часто уходит на долгий отдых. А в совете приближенных есть прогрессивно настроенные личности.
- Личности? - изумился я, опустив не вкусную ложку в не вкусную солянку. – Какие личности? Личность это цельное, живое, не знающее своего будущего, плохо знающее свое прошлое, так как она оценивает его со своих эгоистических позиций. У нас нет ни прошлого, ни будущего, вернее будущее безгранично и от понимания сего становится не по себе и  очень скучно. Вы знаете, что такое скука?
- Конечно, знаю, помню немного. Но начала забывать. Видите, я иногда думаю, что все-таки мне повезло. Что бы я испытывала у себя? А в этом мире такое разнообразие и красота. Некогда скучать.
- Не думаю, - сказал я быстро. – Там вы были тем, кем были,- здесь вы неизвестно кто. Да и есть ли мы вообще? То  в состоянии пустоты и разбросанности молекул, то  в состоянии материализации, потеря всяческой чувствительности и к чужой боли, к чужим несчастьям, полное безразличие к окружающему, ощущение некоего превосходства на первых порах над живущими. Ложного превосходства, должен вам доложить. Вот я сейчас ножом руку порежу, выступит кровь. Как бы кровь. А посмотрите в микроскоп, нет ни одного кровяного шарика. Просто красная жидкость. Без вкуса и запаха. Нет. Все это не то. Я много думал об этом. Недавно мне пришлось побывать в тех местах, откуда я пришел. Я не знаю, зачем меня туда посылали, то, что я там делал, мог исполнить любой стажер. Так вот. Я вам по секрету скажу. Мне было жалко самого себя, я завидовал своему преемнику, не желая в этом признаваться, я ощущал, что многое потерял  и не многое приобрел вместе со своим уходом. И вообще, кто меня спрашивал? Был там, очутился тут. Обратного пути нет. Хотя  привык , конечно, ощущаю свою некую полезность, даже гордость после удачно проведенного задания, и все такое...
-« Чего это я разговорился,- мелькнула мысль, - сколько лет молчал, разговаривая с другими в только тех снах, которые я и делал сам. Можно сказать, сам с собой говорил. Ну, может быть это и есть причина.»
За соседним столиком Макар Ильич, привстал, стараясь разглядеть в темном окне свою ласточку на мокрой мостовой. Но ласточка уже грелась в гараже на окраине этого города. Началась обычная суматоха, звонки по мобильному, звонки по стационарному от Рыськова. Потом клубок событий укатился на улицу вместе с прибывшей полицией, и мы снова остались почти одни.
Во время моего монолога Анна молчала, внимательно слушая, оценивая и примеряя к себе мои фразы. С чем-то она была согласна, со многим нет.
- Я думаю по-другому, - наконец сказала она.- Если все так произошло, как со мной  и с вами, то это и должно было случиться. Ведь вы же знаете, что подавляющее количество ушедших из своих миров далеких и близких не стали тем, кем стала я, я уж про вас говорить не буду, вы вообще  как монумент из легенд пространства. Многие из  ушедших преобразованы в почти не мыслящие создания, занимающиеся грязной и тяжелой работой, без отдыха и отпусков. Другие вообще переведены в атомарное состояние и разбросаны по всему пространству, то есть иными словами исчезли совсем. Или почти совсем. Так как не ясно, какого срока  исполнения их сборка, если она вообще когда-либо будет.  А вот  я и вы свободны как ветер, в промежутках между заданиями. Я еще ничего не видала, не испытывала, но меня тянет к этим делам и я знаю, ощущаю, что все, о чем я думаю, сбудется.
Как объяснить этой девчонке, как рассказать  о крови, ушедших, о преобразовании их в массу для контейнеров, о создании планет, об уничтожении их вместе со всеми живущими на них, такими разными.
- А мне это известно, - спокойно сказала Анна, она уже доела карпа и посматривала на моего, не тронутого. Я пододвинул тарелку к ней поближе. - Ну и что, - продолжала она,- кровь, разрушения, боль. И вы, и я это прошли. Когда не знаешь, что происходит, то совсем не страшно. Мне все время хочется рассказать о своих ощущениях при уходе, тем, кто остался, но не могу. Это не передаваемо. Понятно, когда долгая болезнь, страдания, там уход ожидаем и иногда просто желателен. А вот когда внезапно? Раз и ты уже в другом месте, в другом качестве. Я только понять не могу, по каким признакам отбор производится, одних туда, других в другое место. Религия ни при чем, она не открывает сущности всего этого. Да и религий много. Мне наставник говорил, что нет такой планеты, где бы живущие, я имею в виду мыслящих, не создали бы себе идола, коему поклонялись бы по самим же придуманным законам. А сколько живых стали пустотой после войн из-за идолов?
Наша беседа переходила во что-то нехорошее. Попытки разобраться и осмыслить окружающее присущи всем живущим, а нам-то это зачем?
- Что бы понять,- сказала Анна.
-Что понять? Что в этом всем не понятного? У живущего есть интервал его времени. Родился-умер. Срок такой-то, у кого большой, у кого совсем маленький.. У нас срока нет. Ведь его отсутствие может испугать. Вы представьте, вы есть все время, всегда, везде, и всюду где захотите или вас захотят. Очень хорошо, что мы почти лишены эмоций. И хорошо, что в нашем пространстве нет психиатрических домов. Загонят на астероид и будешь болтаться по бесконечной орбите, вместе с такими же мыслящими не так, как положено. Давайте закончим это все -  и карпа, и посещение милого заведения. Я схожу за контейнерами.
- Я их уже принесла, вот они.- Анна выставила на стол четыре ящичка отодвинув в сторону пустые тарелки. Два моих и два не знакомых, другого дизайна и из неизвестного серого материала. Столешница с трудом держала локальную тяжесть. Окружающие не могли видеть эти простые на вид сундучки,  а я их рассматривал внимательно, стараясь найти отличия и сходства. Контейнеры Анны отличались размерами и цветом, где крышка, не понять, гладкая поверхность со всех сторон. Ощущалась даже на вид массивность и каменная тяжесть. Они похожи на тот контейнер, что я извлек из-за дивана в моем бывшем городе.
-Откуда ваши, - спросил я, хотя это мне показалось и невежливым,- форма и все остальное не привычная.
- Я их получила перед заданием, а наполнила далеко отсюда. Цунами недавно пол-острова смыло вместе с живущими, там, ближе к экватору.
- Ну как недавно?- спросил я.- По-моему, давненько уже, еще здешним  летом. Наши опять неправильно рассчитали силу подводного землетрясения, и опять ушло много лишних.
- Лишних не бывает,- возразила Анна.- В нашем хозяйстве все пригодится.
Анна говорила это спокойно, как опытный исполнитель. Может, она и была им, а остальное это просто игра и представление для единственного зрителя, игра для проверки собственных актерских способностей, игра по заданию кураторов. Хотя нет, мысли Анны текли спокойно и даже на мои предположения никак не среагировали.
- Не волнуйтесь, все идет хорошо, - Анна сдвинула контейнеры в мою сторону. Забирайте это. Я думаю нам пора уходить. У нас есть квартиры для отдыха, не желаете воспользоваться?
- Нет. У меня есть свое пристанище.
-Ну да. Которое называется Казанским вокзалом, или метро Маяковское. В отличие от вас мы работаем стационарно и находимся в пустоте в комфортных условиях, а не под потолком громадных помещений.
- Каждому свое, - рассмеялся я. – Я могу и не терять лишнюю ночь в моей бывшей стране. Задание выполнено, так что приятно было познакомиться и все такое прочее.
- Вам же не хочется уходить. Пройдите по лезвию своего желания, останьтесь, - сказала Анна, глядя мне прямо в глаза. В полумраке кафе её зрачки расширились, казались неестественно огромными. – Вас сегодня не ждут, вы же не получали приказа явиться прямо сегодня. Вам указано встретится со мной, получить контейнеры, вот они, а дальше вы можете действовать по ситуации. А ситуация для вас не привычная, вот вы и опасаетесь сами не знаете чего. НЕ бойтесь, плохого не будет.
-Хорошего так же, - ответил я, перемещая контейнеры на исконное место.- Две пустоты равняются одной пустоте, хоть на Казанском вокзале, хоть в уютной квартире. Ноль плюс ноль, равняется нулю. Кроме того, чувство страха я у себя не пытался восстанавливать. Да и у вас его нет. Так что давайте не будем играть в детские игры уговоров .
Мы стояли в раздевалке и я помогал Анне надеть её так и не высохшее пальто. Рыськов, получивший плату в три раза превышающую счет, пытался платяной щеткой очистить пятно на рукаве пальто Анны. На заданиях при необходимости мы расплачивались теми деньгами или их эквивалентами принятыми в той или иной стране или планете. Вопросом, каким образом у меня в кармане оказывалась необходимая сумма денег или например живых жуков с оторванными лапами, как я обнаружил однажды далеко отсюда, я никогда не интересовался.
Дождь кончился. Темное небо, без единой звезды, фонари, отражающиеся в черных лужах, изредка проносящиеся мимо авто, превращающие эти лужи в сверкающую водяную пыль. Трамвай, лениво выползший из-за поворота, с силуэтами вагоновожатого и кондуктора, на секунду остановился у остановки и, не открывая двери, пополз дальше, - на отстой до утра.
Мы стояли на мокром асфальте, полуобернувшись друг от друга, зная , почти наверняка, что больше никогда не увидимся.
-Вот что,- сказал я неожиданно для самого себя,- хотите я дам координаты моей планеты, там очень хорошо. Правда это довольно далеко, но вы скоро научитесь пользоваться передвижением по пространству, и в первый отпуск могли отправиться ко мне. Ведь предупредить друг друга мы сможем без затруднений. Если, конечно, я не буду в этот промежуток на задании, – добавил я после короткой паузы.
- Конечно хочу, - ответила Анна, носком сапога пытаясь сдвинуть с места лужу.- Мне многое хочется рассказать вам, вы слишком долго находились в отрыве от основной массы и многого не знаете, даже не догадываетесь. Грядут изменения, причем глобальные. Все может измениться в одно мгновение.
Она что-то еще говорила, а в это время машинально пытался сканировать её мысли, но не смог.
- Не старайтесь, не получится, - сказала Анна. – А координаты я уже знаю и знаю, как туда добраться, так что ждите, буду обязательно. И может быть очень скоро.
Она начала постепенно блекнуть, становится полупрозрачной, махнула на прощание рукой, улыбнулась и исчезла.
Я опять остался один на мокрой улице в чужом для меня городе, который я не любил и не воспринимал как место для работы. Так - перевалочная база, денег, амбиций, неосуществленных желаний. Город темной кровавой истории. Некоторых из нас, я слышал, до сих пор заставляют при проводимых стройках  и сопутствующим им раскопках собирать нужный материал. Как говорил куратор, субстанция иногда должна отлежаться и успокоиться.
Из-за угла показались трое, в легком подпитии с желанием поразвлечься с одиноким прохожим. Имена их и биографии были обычными, не раз судимы по мелочам, но считающие, что в последний раз попали  за решетку по недоразумению. Такие личности давали нам изредка неплохой материал, оставляя на земле горе и боль. В этот раз все происходило по раз и навсегда заведенному сценарию.
- Дядя, дай закурить, -процедил один, одетый в короткий черный демисезонный пиджак с головой прикрытой темной кепкой. Двое других молча стояли за моей спиной, у одного в кармане перочинный ножик, у другого ничего нет, кроме денежной мелочи.
- На, -сказал я, протянув ему пачку Примы
-Чо такие плохие куришь?- загундосил пиджак, явно подражая кому-то, - мы такие не курим.
- Бери, что дают и проваливай,- сказал я, коротко взглянув на него,- я тороплюсь.
- На тот свет? - Пошутил второй за моей спиной, тот который с ножичком.- Туда не надо торопиться, хотя мы можем тебе и помочь.
Третий был пьян и плохо соображал,  но если остановили мужика, так бить ведь надо?
Они уже настроились на ограбление, избиение, возможное убийство человека средних лет с густой проседью в бороде.
Пачка сигарет валялась в луже, трое местных с недоумением оглядывались, гадая, когда и куда успел сбежать мужик с бородой.
- Я видел, он за угол дернул, спортсмен наверное,- сказал ножик своим товарищам.
И они пошли дальше на поиски приключений, еще не зная, что ночь для них закончится в полицейском участке, а далее будет быстрый суд и долгие годы работы в плохо приспособленных для жизни климатических районах этой страны.
В Брюсселе этой же ночью я давал отчет о командировке куратору. На это раз он был обычным белым человеком с благородной вьющейся сединой на голове,  в строгом сером костюме и темно-сером галстуке, подчеркивающим белизну рубашки. На покрытом зеленым сукном столе лежали несколько папок, в которые он заглядывал по ходу моего рассказа и делал какие-то пометки облезлой  шариковой ручкой.
- Знаете, иногда мне хочется работать по старинке,- сказал он мне, - я бы с удовольствием поработал гусиным пером, да чернил подходящих в магазинах нет. Продолжайте, продолжайте. Все очень интересно.
Контейнеры стояли перед ним в рядок, в центр он поместил мой, из-под дивана, и посматривал на них с видимым интересом.
Квартиру в центре Брюсселя, недалеко от статуи писающего мальчика и центральной площади, он облюбовал и приобрел недавно, до этого одно время мы встречались в городе Брюгге, в помещениях старинного средневекового госпиталя над зеленоватой цветущей водой городских каналов. Вообще куратор любил менять города. Ему явно нравилась эта планета и её жители, и он, по-моему, желал оставить в памяти как можно больше деталей  их быта и обычаев.
Когда я дошел в отчете о встрече с Анной и скопировал наш разговор, с интонациями и паузами, куратор сделался серьезным.
- Так и сказала, что грядут перемены? - переспросил он, что-то черкая на бумаге.- Очень интересно. Давно такого не слышал. Ну, да не важно,- продолжал он через мгновение, что-то сопоставив и сравнив в памяти. - Обыкновенная болтовня молодого исполнителя, ощутившего свои расширившиеся возможности. Вообще их сейчас форматируют, действительно, не так, как например нас с тобой. Другое время, технологии другие, более серьезная очистка материала. Все меняется. Да и в верхах на самом деле что-то происходит, нам неведомое, какое-то движение, поток, начинает формироваться. коалиции образовываются, группы, группки. Силовики опять же руки потирают, то уничтожить, это стереть. Средств и возможностей не учитывают. Энергия иссякает. Верховный то отходит от дел, то наоборот развивает бурную деятельность, общее руководство почти заброшено. Хотя такое время я помню. Хаос всегда перед переменами. Видели, знаем. Может, она и права, твоя Анна.
Мы помолчали, устоявшаяся тишина старого дома окружала нас.
- Она вообще-то появилась у нас по рекомендации одного ,э,э,  моего начальника. Не так давно, но он ей был очень доволен.- продолжал  куратор, набивая трубку с длинным чубуком темными листьями табака,- Пока ходит на встречи в основном в Москве, собирает контейнеры, сортирует их. Вот эти два,- он ткнул дымящееся трубкой в серые коробочки, принесенные Анной, очень ценные, давно таких не было.
Куратор задумался окутанный пеленой дыма, слоями растекающегося по комнате.
- Все-таки, плохо быть материализованным. Курить хочу, а вкуса и запаха табака почти не ощущаю. Намеки  только. Кажется, вот сейчас затянусь на полную, и будет хорошо. Затягиваюсь. Ну и что? Запах горелой листвы. Так же с алкоголем. А тебя как с этим делом?
- А никак. Вкуса вообще не чувствую, запах только в виде предположения. А вот Анна, та говорила, что ощущает, и с удовольствием принимала пищу. При мне.
- А ты завидовал, да?
- Нет. Чему завидовать, такая же, как мы. Да ведь вы за нами наблюдали, как мне казалось.
-Ну, дорогой, наблюдал - не наблюдал, ты про это не задумывайся. Делай своё дело потихоньку, как у тебя обычно проходит и все. Ты же у нас в первых рядах маршируешь. Исполнителей много, но много и глупостей всяческих делается. Ты вот на этот контейнер обращал внимание?- кивнул куратор подбородком на мой, из-под дивана.- Очень загадочная вещь. Требуют его по всем верхам. Что в нем, могу только догадываться. А тебе не интересно? Вижу, что нет,- взгрустнул куратор,- ну, да ничего, потом  когда-нибудь узнаешь.
Мы долго молчали. Куратор продолжал сосать прогоревшую трубку, я смотрел в темное окно, на далекие звезды. Ночь на редкость стояла чистой, ни луны, ни облаков.
Отдохнуть бы не мешало. В памяти всплыла моя избушка в Алмазном, девять венцов по бокам, одиннадцать по торцам, печка, полная жара, густое тепло; выходил на улицу ночью, запрокидывал голову и смотрел в бесконечность, любуясь ночным небом. Отыскивал Полярную звезду, - там север. А там юг. Там дом. А собака - вот она, под нарами, на соломе, телятиной раскинулась - жарко.
Нет ни собаки, ни дома, ни избушки.  И меня почти нет.
 
  Глава шестая.

- Тебе придется задержаться, на некоторое время, у меня,- сказал куратор уже когда, рассвет розовел  за окном на горизонте. – Располагайся в любой комнате, в каком хочешь состоянии. Твоя задача несколько дней ничего не делать. Как говорится – дух перевести. Ждать. Чего ждать я и сам еще не знаю. Догадываться - догадываюсь, но пока об этом рано говорить. Вскоре, по всей видимости, тебе предстоит перемещение за тридевять земель, как здесь говорят, - куратор положил давно потухшую трубку, видимо ожидая моей реакции, но я молчал.
- Ну  пусть, не тридевять земель, а тридевять галактик, как у нас говорят, -продолжал куратор, расхаживая между письменным столом и окном,- да еще десятка два кротовьих нор. Так что копи силы. У меня на несколько дней дела, и ты будешь совсем  один. Погулять по городу не возбраняется, но, чур, внимание к себе не привлекать. Мы и так уже наследили в этой части. Тут еще война дурацкая,- куратор вздохнул,- понимаю, что необходим материал, нужен в острейшей форме, а  все равно войны не люблю.
- По мне так война для этого дела лучше,- возразил я,- не принимаю спланированные катастрофы.  Как подлость, какая то. А так сами подрались, сами и помирились. И работа есть.
- Планируем эти вещи не мы с тобой, не думай об этом. Мне в свое время, так же не по себе было, потом привык. Да и ты уже многому не удивляешься, видел то достаточно всяческих гадостей. Гадость она всегда гадость, хоть при той жизни, хоть при …- тут куратор замешкался, подыскивая слово,- этом состоянии, сущности нашей и окружающего пространства. Я вот частенько думаю, что никто ничего плохого не планирует, просто сидят умные аналитики и по малейшим изменениям кривизны пространства, или чего еще, высчитывают, что и как. И где.
Он продолжал говорить расхаживая по комнате, изредка останавливаясь у окна ко мне спиной.
Куратора я уже почти и не слушал, улетев мыслями далеко назад, к простой и ясной  в то время жизненной перспективе.
Избушку в Алмазном я строил один, моя собака к строительству, относилась равнодушно, предпочитая то и дело отвлекать меня, облаивая невыкунивших белок в ельнике уходившем под вершину Киши. Сам Алмазный начинался из огромной каменной осыпи, катившейся от  вершины горного узла, состоящей из больших серых валунов, лежащих  миллионы лет в кажущемся беспорядке, а когда присмотришься, ан нет, все камни на месте, переложить хоть один и все - правильность  природной композиции нарушится бесповоротно. Глубокие щели между валунами, грозили переломами неудачливому ходоку и зимой и летом. В эти же расщелины по теплу ,убегали многочисленные змеи, почувствовав сотрясение грунта от идущего путника, а зимой в них жил соболек, предпочитая ловить в темных коридорах сеноставок и мышей. Темно, тепло, и безопасно.
Сам ручей вначале  не видимый, робко переливался и журчал под валунами, потом выходил на поверхность , и вел себя по началу несмело, но приняв еще три или четыре  ключика по пути, к своему устью,- внизу становился неширокой, речушкой, которую уже и вброд не везде перейдешь. На устье  Алмазного размещалась моя четвертая избушка, и от нее до этого места, где я тогда стоял, неторопливого хода было около трех часов, а если с грузом,  то немного больше. В тот день я был с хорошим грузом. До вершины  Киши, еще подниматься и подниматься, но мне выше и не надо, вот тут ельник, огромный, старый, вот тут вода и зимой будет бежать, вот хороший приступочек с почти горизонтальной поверхностью, на которой неплохо будет смотреться новая избушка. А вот  по краю и  елки нужного диаметра, не толстые, но и не сильно тонкие, Парочку венцов нижних я срублю вон с той прогонистой лиственницы, уцепившееся корнями за серые глыбы - гнить изба меньше будет.
Избушка была и нужна мне и не нужна одновременно, просто старый исхоженный вдоль и поперек охотничий участок уже поднадоел, тянуло в синеющую глубину многочисленных ущелий и распадков Киши , где очень давно никто не охотился, и не бил своих троп. Да и поговаривали в том году, что план по соболям дадут вдвое, а то и втрое больше, чем обычно. Взять такое количество на моих горельниках  можно и не пытаться.
Поэтому придумав не существующую болезнь, подкрепленную фиктивным больничным я и оказался тогда на высоте около километра над моими нижними избушками, с привязанной к рюкзаку и  согнутой в дугу двуручной пилой , с  лопатой без черенка, с хорошим топором, с запасом продуктов на несколько дней и небольшой жестяной печкой с коленами труб внутри неё, которые побрякивали при каждом шаге..
Уже вечерело, тени становились длиннее, потягивало  от верхушки Киши не летней прохладой, долина Ульбинки скрылась в синеватой дымке, черные зубы скал в отдалении упирались в поблекшее небо, закрыв собой красный мяч солнца.
Стояла вторая половина лета, даже можно сказать, начальная часть длинной, желто-красной осени, переходящей в трескучую морозами синюю зиму. Я был свободен от всего на несколько дней, и как обычно, ощущение полной независимости и от забот и  от повседневных мыслей кружило мне голову, а предвкушение тяжелой работы не пугало, а наоборот, заставляло быстрее двигаться, обустраивая свой ночлег….
- Тебе бы рассказы писать надо,- сказал куратор, видимо исподтишка наблюдавший за мной,- да вот не задача, не печатаются они у нас.
Он уже собрался уходить и стоял у двери, поправляя серую фетровую шляпу, и поигрывая резной тростью с замысловатым набалдашником.
- Ладно. Будь здоров, набирайся сил и спокойствия, они скоро потребуются.  Все таки постарайся на улице в материализованной форме не появляться. Нечего тебе светиться в этом убежище. И я еще как-то на днях, неосторожность имел явиться под вечер с копьем и в боевой красивой раскраске, так кто-то полицию вызывал. Естественно та, ничего в квартире не обнаружила. Но все равно не приятно. Старею, что-ли? Хоть и стареть то не можем. Но склероз явно развивается, хотя и нет условий для такого процесса, – Куратор на секунду замолчал натягивая на тонкие пальцы черные кожаные перчатки, коротко взглянул в мою сторону.- Все, решено. После задания на каникулы пойдешь.
 Дверь за куратором закрылась, замок щелкнул и я остался один со своими мыслями и воспоминаниями, которые уже не мучили меня, а просто проплывали в памяти, как изображение на гигантском экране кинотеатра.
Каникулы это, конечно, хорошо. Погреюсь на пляже, рыбку половлю.   Мысль об Анне я отогнал, как надоедливую муху. Впереди задание, да видать не из привычных. Но думать о нем совсем не хотелось. Странное дело, сколько времен я уже в этом мире, сколько всего за плечами,  а в периоды затишья, все равно улетаю в другой, тот мир, где я состоял из всего натурального, где по моим жилам текла горячая кровь не старого человека. Почему так? Что тянет меня в былые времена, в котором плохого было столько же, сколько и хорошего? А то и больше?
В сегодняшней своей форме я мог переживать события того прошлого и этого прошлого столько раз, сколько хотел, мог замедлять их, растягивая удовольствие, мог ускорять, выбрасывая несущественные и неприятные моменты, мог подчеркивать в памяти те детали своего быта, и событий, которые раньше казались  совсем не приметными. Мне не надо писать рассказов. Никто их здесь читать не будет, у каждого своих воспоминаний хватает. Если общность живущих поддерживалась разными способами от газет , до радио и телевиденья, то мы пустота одинокая, и общности между нами нет. В этом мире мы все закоренелые индивидуалисты.
Необходимо уходить с Земли, и как можно дольше сюда не возвращаться. Здесь мне тяжело и не приятно.
 Как то с отцом мы приехали в его родной город, на берегу Иртыша, где он провел свое детство и юность, где умерли и похоронены  все его братья и сестры и родители, но где остался стоять их родовой дом, в центре города, занятый давным давно, какой-то жилконторой. В этом доме я в свое время бывал каждое лето, поедая вкусные бабушкины пирожки в неимоверном количестве. В этот раз я, уже, будучи достаточно взрослым человеком, поглядывал на отца, ожидая, что он повернет на те улицы, которые вели в родовому гнезду, но так этого и не дождался, первым вечерним поездом мы уехали обратно, старясь в купе говорить на посторонние темы. Я и тогда понимал состояние отца, и сейчас понимаю свое состояние.
Участие в строительстве мира меня увлекало, как исполнителя, но гигантские размеры задач и пространства, подавляли, а почти полное одиночество наедине со временем становилось тягостным. Я, по всей видимости, подошел к периоду, когда мне необходимо становиться наставником, и дальше вверх по карьерной лестнице, до куратора и дальше уже и не знаю куда. Неведомо это мне, могу только догадываться, но из догадок кашу не сваришь.
А вот тогда, в Алмазном, в первую ночь я сварил очень вкусную кашу. Берешь  пшенку или перловку, самую дешевую крупу, не важно какую. Заливаешь её ключевой водой в алюминиевом котелке. Мелко режешь соленое сало, хорошую, такую горсть, кидаешь туда же и долго паришь на слабом огне или мерцающих углях. Уже опустится ночь, окутает все темным одеялом и только одинокий неровный огонек костра и запах доходящей на огне каши, будет говорить черным треугольным елям, что здесь появился человек и появился надолго.
Мой собак тогда лежал у костра положив морду на лапы, наблюдая за игрой красок в горящем костре. Смотрел нанайский телевизор. Собак проголодался, но терпеливо ждал, когда хозяин, по братски разделит с ним содержимое вкусного котелка. Конечно, он этого дождался….
Я многое вспомнил в ту тягучую ночь в Брюсселе, но предчувствия надвигающихся новых приключений и работы, потихоньку отодвигали призраки былого на задний план, и они становились размытыми и тихими.
- Ты прибудешь в тот медвежий угол, как у вас говорят, не один, у тебя появятся подопечные- говорил мне куратор, через три рассвета и заката, в этой же квартире, в этом же городе, только внешность у него в этот раз была несколько другая.
Пожилой человек, с седой головой, в старом помятом костюме в полоску и грязных коричневых туфлях. Курил он дешевые сигареты, разгоняя дым забинтованной грязным бинтом  левой рукой.- Но все будут заниматься своими делами,- продолжал он, сидя опять за столом, изредка поглядывая на меня и делая пометки огрызком простого карандаша в старом потрепанном блокноте.
-Задача  проста на первый взгляд, но в то же время, весьма деликатная. В этот раз нет необходимости что-то разрушать или присутствовать при этом, собирая из-под обломков нужную субстанцию. Ты  переходишь на другую линию работы, будешь корректировать дизайн, ландшафт создаваемого уголка, форматировать новоживущих вот из этого контейнера, -он извлек из какой то части комнаты контейнер с поддиванной биографией и вновь поставил его в центр стола, мельком ощупав здоровой рукой.
- Что у вас с рукой? - спросил я, не отрывая взгляда от контейнера, мне он показался сегодня большим по размеру, а оттенок серебристого цвета, отливал темноватой патиной.
- Ничего особенного, неудачная попытка приласкать Амурского тигра в Берлинском зоопарке.
- А что с тигром?
- Ему сейчас делают операцию по восстановлению зубного аппарата. Протез ставят,- медленно пояснил куратор, глядя в то место, где пустовал я.- Будь добр, материализуйся, пожалуйста, не могу говорить с голой стеной. Самое интересное, - продолжал он наблюдая за моим появлением из пустоты, это то, что окружающие сочувствовали тигру, а не мне. Текла кровь, все было весьма натуралистично, я даже внушил себе, что мне очень больно, но меня почему то не жалели; в мыслях окружающей толпы, назревали  очень нехорошие тенденции и мне пришлось без шума перейти в другое место, где меня перевязали и приласкали почти искренне.. Ну ладно , про это. Есть более важный разговор.
Куратор поднял контейнер подбросил его к потолку, тяжесть летящего вверх предмета ощущалась на расстоянии, я ожидал крепкого удара ящика о пол, но он завис в воздухе, в метре от поверхности и начал светится слабым малиновым светом, вращаясь в воздухе медленно, как лопасти ветряка при слабом ветре.
- Вот, смотри, и запоминай, - голос куратора был строг. – Видишь вот эту кнопку?- ткнул он пальцем, однако не прикасаясь к поверхности контейнера, на темный, четко отграниченный квадратный, небольшой участок, одной из граней.- Это замок, возьмешь контейнер в руки и  нажмешь на него, когда получишь команду, а если команды не придет, нажмешь в тот момент созидания, когда станет ясно, что без живущих больше нельзя. Ты уже давно разбираешься в этих делах, сам еще не зная этого. Создавай то, что ты сам хочешь, о чем думаешь, но создавай так, чтобы потом не было стыдно за содеянное, и не пришлось бы присылать команду для зачистки. Это новые веяния в нашей работе. В принципе, создает Верховный, но твоими руками и знаниями. Таких опытов в данное время ставится  около десятка, но где не знаю, знаю только, что очень далеко, за первой границей, у которой ты бывал нелегалом несколько раз.- Он на секунду сделал паузу.- Да и мы, старики, не миновали этого.
Куратор раздернул тяжелые шторы на окнах, в комнату вошел тяжелый красный закат солнца, окрасив все в печальные багровые тона.
- Ты посмотри,- дернул перевязанной рукой куратор,- как влияют ядерные взрывы в атмосфере на цвет солнца, мельчайшей радиоактивной пыли в воздухе много. Они все здесь самоеды, думают что вечны, но ошибаются. Нам здесь и энергию тратить не придется, все сами сделают. Жаль, что живущие не могут помнить состояния своего небытия, как это долго и скучно.
- Не думаю, -сказал я наблюдая за продолжавшим крутится в воздухе комнаты ящичком.- Если кого и не было, то, как он может помнить, то, чего не было?
- Может, еще как может, - ответил куратор.- Если очень захочет и постарается. Да дело и не в этом. Фигурально я сказал, фигурально. Не придирайся к словам.
Куратор свободно взял контейнер и передал его мне. Ящик опять стал привычного цвета и размеров.
- На. Отвечаешь за него не головой, которой, как таковой у тебя просто нет, отвечаешь всей своей сущностью. В нем уникальный материал, отлежавшийся в течении тысячелетий здешнего периода, собранный одной из первых экспедиций. Мой наставник про эти приключения мне рассказывал. Не знаю что и произойдет, если все пойдет не так как, планировалось в верхах. Это очень серьёзно. Такого необычного  задания у тебя еще не было. Ведь вся координация в твоих руках и помощи тебе и твоим спутникам  первое время не будет. Да, кстати, ты переводишься в разряд наставников, каникулы у тебя становятся больше на два периода. Так что твои острова ждут тебя с нетерпением.
- Острова островами. Само собой. А кого буду я , так сказать, наставлять?
- Ты их видеть, скорее всего, не сможешь до окончания операции, но могу тебе сказать, что они не те, кого  ты вспоминал последнее время.
-Я вспоминал свою собаку и как я строил избушку в Алмазном, как я пил ледяную воду, зачерпывая её кружкой в черной расщелине между камнями…
- Ты еще стихи на местный манер сочини,- рассмеялся куратор.- А вот собак мы создать не можем, вернее, можем, но они всегда получаются не такими, как нам хотелось бы. У меня так же было в свое время любимое домашнее существо, не такое симпатичное как любая здешняя собака, но все-таки... Более просто и примитивно устроенное. Так вот, сколько раз я не пытался создать его вновь, для своего личного пользования, у меня не получалось. А вот активно мыслящие, любого дизайна,- всегда, пожалуйста, в любом количестве, без малейших затруднений, был бы контейнер с субстанцией.
Мы помолчали, глядя друг на друга. В комнате сгущался вечерний сумрак, черты лица моего собеседника смешивались с ползущими из углов тенями.
- Так вы, теперь будете другими заниматься, и мы больше не увидимся, - понял я, -это печально.
- Нет, дорогой, я как был твоим куратором, так им и останусь, потом ты сам перейдешь в разряд кураторов, но я опять буду рядом с тобой, но на пару ступенек выше. Мы все растем в своих знаниях и умениях, поднимаясь по лестнице вверх, но параллельно друг другу.
- И до каких пор поднимаемся? Где конец подъема?
- А нет конца. Это бесконечный процесс, на бесконечность и рассчитанный. Ты не ломай свои мысли такой перспективой. Вся бесконечность, будет заполнена тяжелой работой, её столько много, что нас постоянно не хватает. И в достатке не будет  никогда.
- А для чего все это? Зачем? Здесь даже в школе меня учили, что все создается самим собой, из космической пыли, взрывов звезд, эволюции наконец. У меня такое ощущение, что мы имитируем деятельность по созиданию нового, а сами просто являемся первыми зрителями всего процесса.
- Как у вас говорили - сам и прыщ не сядет. Так и у нас. Все то ты понимаешь и еще о большем догадываешься. Не провоцируй меня.
Мы опять долго молчали. Все уже было сказано, а что не сказано, то уже лежало в моей пустоте в нужном месте с четкими инструкциями. Несмотря на слова о полной свободе, ограничений натыкано так же достаточно, туда нельзя, и вот это делать запрещено.
- А ты как думал?- Сказал куратор,- бесконтрольность вещь опасная, можете сотворить неизвестно что, никакая команда по расчистке не справиться. Свобода свободой, но некоторый контроль обязателен. Сам понимаешь.
Вечерний Брюссель лежал за окном. Светились витрины магазинов, в кафешках сидели живущие, переводя дух после трудового дня. Группа туристов тянула руки, пытаясь погладить барельеф собаки приносящий счастье. Бронзовая собака многолетними поглаживаниями была отполирована до золотого блеска. Сам я много  местных лет назад гладил её по блестящему боку, и мое желание, как ни странно, сбылось, правда только через два года и в не полном объеме, но все равно приятно.
- Если желаешь, можешь несколько дней побыть на Земле. Да вижу, нет надобности в этом.
-Да, - ответил я, - нет надобности, все что мне нужно и  мне хотелось, я уже видел. Ведь вы специально направили меня по прошлым местам, давая, попрощаться и вспомнить. Ведь так?
- Ну так, - лицо куратора оставалось спокойным.- Я был в твоем положении много периодов назад. Мы ведь все равно помним, то, свое, из которого пришли сюда, но изредка память надо освежать. Тем более, когда ты вернешься, возможно, а это будет ой как не скоро, здесь не останется ни одного живущего, которого ты знал и встречал. Все переместятся к нам, на разные уровни. И в другом облике. Да ведь это и не важно. Круговорот жизни в Пространстве, как и круговорот воды на Земле. Вода – она в любом состоянии вода. Как и жизнь. Не имеет начала , не имеет конца. Ну, хватит. Можешь оправиться сейчас, можешь завтра утром. Команда ждет на границе в условленном месте. Будь.
Куратор приблизился ко мне и протянул для пожатия забинтованную руку. Это не принято в наших взаимоотношениях, но я прикоснулся к ней ощутив шероховатость бинта. Куратор повернулся через левое плечо и прошел сквозь  стену. В коридоре взвизгнула женщина, послышался топот ног по лестнице, внизу хлопнула наружная дверь. Все стихло.
Тогда в Алмазном я начал строительство наутро, когда густой туман скрывал долину Ульбинки, а дым от тлеющего костра стелился по склону  уплывая вниз горькой полосой.
Валка лиственницы заняла около двадцати минут. Дерево упало удачно, несколько выше облюбованной площадки. Раскряжеванные бревна я стаскивал вниз при помощи куска крепкой капроновой веревки. Делаешь петлю, захватываешь ею один конец бревна и потихоньку приподнимая за веревку этот конец, передвигаешь бревно к нужному месту. Конечно если бревно неохватное, то одному человеку справиться с этим не возможно. Если бревно можно катить, то его катишь. Все по простым житейским правилам.
Через пару часов первый венец лежал на земле, углы были выверены с помощью той же веревки. Бревна я не шкурил, потом пройдусь по стенам топором, оголяя желтые полоски оболони, спасая стены от короеда. Еще два венца я положил до вечера из сырой елки. Через пять дней зимуха стояла на своем месте, практически готовая к употреблению. Осталось постелить целлофан на наколотые плахи крыши и накидать на него грунта. Потолок, конечно, потом, зимой, покрывался густой изморозью при долгом моем отсутствии, что доставляло некоторые неудобства. А нары и все остальное я сделал поздно осенью, уже вместе с товарищем. Помнится сезон был не удачным, рано лег глубокий снег, соболя бегало мало, да и на приманку он не шел. Мышей и сеноставок в камнях жило предостаточно.
Но потом зимуха оправдала свое предназначение, дарила мне щедро тепло и пищу, когда долгими зимними ночами  за стенами завывала пурга.
Если мне позволят, я попробую создать дизайн некоторых мест на новой планете, таким, каким он был тут, в моих любимых местах. Только получится ли все как надо?
Я еще раз оглядел доступное мне пространство. Чемоданы собирать мне не требуется. И на улицы города я не выходил.
К месту назначения я прибыл после длинных туннелей кротовых нор, которые порядком надоели, особенно после пересечения границы, каковая на этот раз не отталкивала мою пустоту, а наоборот притянула её и закрутила в хитросплетениях темных коридоров пространства. Тут норы были другими, более длинными и извилистыми, часто прерывались участками открытого космоса, с мелькающими не знакомыми звездами и галактиками.
Я ощущал присутствие своих подопечных, знал, что они следуют за мной, сами еще не ведая куда и зачем. Я бывал в их положении десятки и сотни раз.
Незнакомый участок вселенной лежал, окружал меня со всех сторон, разукрашенный далекими и близкими туманностями, неведомыми созвездиями, скоплениями голубоватого газа. Земные астрономические законы давно казались мне простой таблицей умножения по сравнению с постулатами высшей математики, а все земные астрономические знания, как я давно понял, были придуманы математиками с хорошей фантазией. Все теории больших взрывов и расширения вселенной оставались на совести придумавших их. Когда они перейдут в наш мир они будут смеяться над тем , что сами создавали долгими вечерами.
 Нужная планета стояла четвертой от своей звезды, напоминающей солнце размерами и мощностью. Период обращения вокруг оси и вокруг звезды был немного больше чем земной, наклон оси, и все остальное соответствовало привычным параметрам.
Большая часть поверхности планеты покрыта водой, содержание элементов в ней не отличалось от содержания их в земных океанах. Участки суши, значительно больших размеров, чем на Земле, располагались беспорядочно; высокие горы и широкие долины придавали им своеобразный рисунок. Это будет горная страна, только прибрежные участки отличались плоской поверхностью, пока еще пустой, покрытой коричневым песком.
Времена года менялись почти так же как и на Земле. Правда полярные шапки были гораздо меньше. Атмосфера вполне пригодна для дыхания, но с большим количеством углекислого газа, который добавляли в неё выбросы нескольких гигантских вулканов.
Я не буду ничего нового придумывать, я попробую нарисовать и вылепить тот мир к которому я привык и который не мог забыть, он был не так уж и плох. Мы создадим полноводные реки, плодородные долины, построим города, сделаем все, чтобы живущие в этом месте после начального ускорения преданного нами, сами выбирали себе общественный строй, развивали экономику и все прочее. А живущих тут, мы сделаем похожими  на нас, с нашей анатомией, с нашей биохимией, с болезнями, которые будут протекать гораздо легче, из-за более сильного иммунитета. У них не будет ни атеросклероза ни злокачественных опухолей. Практически Томас Мор с его островом. А вдруг?
Я в материализованном состоянии стоял на берегу бескрайнего океана, уходившего за горизонт серебряным неподвижным полотном. Сопровождающие меня рассеялись по берегу, присматриваясь к непривычному пейзажу. Некоторые пытались материализоваться, и бледными тенями, поглядывая в мою сторону, заходили в воду и застывали на одном месте. Команда, как я понял состояла в основном из исполнителей первой ступени, до этого выполнивших по одному два задания. Но я ошибался.
Кто-то прикоснулся к моему левому плечу, я обернулся и увидел Анну. Она была в том же пальто и в тех же сапогах с дурацкими висюльками по бокам. Анна улыбалась.
- Я же вам говорила, что мы скоро встретимся,- сказала она теребя мой рукав и глядя мне прямо в глаза,- я предчувствовала это. ВЫ знаете, когда мой наставник предложил сопровождать вас, в вашей миссии, я не секунду не раздумывала, согласилась. А я уже проверила всех остальных. Знаете, по моему, команда не плохая, хотя и молодые, почти как я,- тут она было начала смущаться, но быстро выправилась,- но некоторые с довольно большим опытом работы.
Я не знал, что ответить. Куратор объяснял мне одно, а тут на тебе, все наоборот.
- Переиграли, пока мы в норах ныряли. Решили сделать все быстрее, чем планировалось и в другом составе. Теперь вы наш наставник, а мы ваши подопечные. А борода у вас еще больше поседела,- засмеялась Анна,- вы явно стареете. Но вам это идет и нисколько не портит внешний вид. Там где я раньше жила, росла темная такая травка, её наши мужчины использовали для окраски бород. Они так же седели к определенному времени. Я её тут обязательно разведу, и буду красить вам бороду.
Я немного смутился. Мысли Анны по прежнему были прикрыты плотным занавесом и мне такое положение не нравилось.
- Да вот они, пожалуйста, копайтесь в них сколько хотите,- Анна нахмурилась,- но ведь так будет совсем не интересно. Тайна исчезнет.
- Какая тайна?- спросил я несколько обескураженный поворотом беседы или разговора, поглядывая на остальных, часть которых уже полностью материализованные, осторожно приближались к нам.
- Ну, как какая, обыкновенная. Если мы будем видеть мысли друг друга, то это совсем не интересно, ты знаешь, что в следующую минуту сделает твой собеседник, как он к тебе относится. А вдруг у него нехорошие мысли промелькнут, так вы их так же поймаете и относиться к собеседнику будете соответственно.
- Давайте, собеседник, помолчим,- предложил я,- надо осмотреться, облететь планету несколько раз, наметить места начальной работы. Надо контейнеры положить в одно место, но так, чтобы каждый знал, где какой  его. Это очень важно.
Я уже видел всю свою команду по именам, по номерам по зыбкой внешности. Меня сильно беспокоило такое количество. Почти как отделение солдат, в армии, в которой я не долго служил. Знание пришло внезапно, кто-то перевернул страницу в моей голове и показал список. Присутствие куратора я не ощущал, но он все равно прибудет позже, в этом я не сомневался.
- А он уже был тут, до нас,- сказала Анна.- Ему очень понравилось  место. Мне наставник, прошлый,- поправилась она, - об этом говорил.
Розовое солнце тонуло в океане, наступала первая ночь на незнакомой планете, не имеющей названия, и никем не заселенной , кроме горстки теней на бескрайнем берегу красного песка.
Я приказал всем дематериализоваться, пищи мы не имели и работать будем до появления чего-нибудь пригодного для употребления внутрь, в бесформенном состоянии.
Контейнеры лежали на песке у основания красных скал переходящих в косые горы, вершины , которых скрылись в непривычного цвета темноте. Контейнеров  много, все разной формы, размеров, цвета. Мой контейнер и контейнеры Анны отличались от остальных  размерами и весом.  Начиналась рутинная, долгая работа, работа, которая если кем и будет оценена, так только другими поколениями будущих местных  жителей. И как её оценят  еще не известно.
Ни ночь ни день, нам не были помехой, работа постоянная на множестве участков. Недостающее будут доставлять сюда незамедлительно -, это я знал четко.
Инструкции и наставления, прибывшие сюда вместе с нами, распределили обязанности между всеми участниками приблизительно поровну, только я оставался как бы в стороне, наблюдая за процессом в боевой готовности. Анна должна создать зеленый хлорофилловый мир, и не прошло много восходов и заходов звезды, ( мы её назвали Солнцем), когда вдоль берега протянулась зеленая полоска травы с треугольными листочками и нежным желтоватым, коленчатым стеблем похожим на бамбук.
- Её можно есть,- сказала Анна однажды, пробуя стебель растения на вкус,- она получилась точь в точь как у меня, там. Только там такая трава продается не за дешево, а здесь, пожалуйста, кушай. Она очень сытная и полезная.
- Кому это она может быть полезная, - попытался съехидничать я, - нам?
- И нам в том числе,- лицо Анны оставалось спокойным.- Мы никуда не денемся, нам придется принимать пищу, переваривать её вытягивая все питательное, со всеми физиологическими последствиями.
- Очень приятная перспектива,- расхохотался я. – Никогда не думал, что когда-нибудь приближусь к физиологии живого существа.
- А мы и есть живые,- Анна покусывала травинку , вскользь наблюдя за мной,- разве вы этого  еще не понимаете? Мыслю - значит существую, кто-то из ваших сказал. А мы мыслим и довольно не плохо, разве не так?
- Да. Но это не настоящее мышление живого существа, это мышление атомарного робота или как его еще назвать?
- Нет критериев настоящего и не настоящего мышления. Мысль пролетает только там, где есть для этого возможность. В данном случае такая возможность есть, согласитесь.

 
Глава седьмая

В темноте пахло сыростью и прелым запахом гнилых растениями.  Деревья напитанные влагой склонились над дорогой гигантской аркой, только крики маленьких обезьян в верхних ярусах зелени и твердая почва под колесами  подсказывали  мне, что я еще не сбился с пути. Дорога тянулась вдоль реки и шум воды на перекатах с редкими криками ночных рыб и воплями птиц ловящих неосторожно высунувших голову из воды не давали мне заснуть под мерное урчание мотора. Света не было. Лампочки  в фарах перегорели еще вчера, а в тех местах откуда я ехал, вернее полз почти на ощупь, магазины и бензопавки не предусматривались системой, и если бы не моя , еще не полностью убитая временем способность видеть в темноте, я бы уже давно остановился на ночлег. Но оставаться в сыром лису, в то время как до теплого дома оставалось совсем не много, не хотелось, и я внимательно вглядывался в более светлую полосу дороги, боясь пропустить свороток налево, после большого серого камня, лежащего тут с незапамятных времен.
На правом сидении машины   темнел металлом автомат с полным магазином патронов, каменные медведи еще появлялись в этом лесу, приходя из далеких ущелий.
Деревья несколько отступили от светлой полосы и я увидал камень, все-таки хороший ориентир, заметный, даже в такую ночь как эта. Можно сказать, что я устал, можно и не говорить. Четыре дня работы на дальней ферме по прополке тримадоги вместе с работниками и ремонт комбайна для её уборки, давали о себе знать. Требовался небольшой отдых в мягком кресле у телевизора и горящего камина. Еще кофе. Мы его выращивали очень долго на дальних островах Большого океана, он обладал крепким запахом и густым темно-коричневым настоем бобов совсем не похожих на те, которые я молол когда-то в другой жизни... Я представил как делаю первый глоток черного горячего напитка и невольно проглотил слюну.
Анна конечно, уже спала, как обычно повернувшись на правый бок на кровати стоящей у открытого зимой и летом окна, затянутой мелкой сеткой. Её способность спать при любых температурах, сначала восхищала меня, а потом иногда раздражала, и при особо  неприятных погодных условиях, я уходил спать в другую комнату к мирно сопящим детям, и укладывался спать на шкуре каменного медведя, убитого мною несколько лет назад, и теперь лежащей на полу вместо ковра.
        А может и не спит, может ждет меня, перечитывая толстые книги доставленные ей одной из последних экспедиций, а может смотрит новый фильм доставленный  со второго материка, где  условия для жизни были гораздо лучше чем у нас и россыпь ночных огней многочисленных городов и поселков хорошо отмечала его ночные контуры, видимые с большой высоты при редких инспекционных облетах нашей земли.
Большая плакучая ива проплыла в темноте почти прикоснувшись к кузову машины и сразу отсвет  желтого окна на первом этаже  и лай собаки, так я называл, то, что получилось, подсказали мне, что Анна не спала и ждала меня. Массивный  каменный дом с башнями и тремя этажами высился в темноте обещая близкий отдых, горячую воду душа и небольшой, периодов на пять сон на чистой постели. При закрытом окне.
Анна стояла на крыльце поджидая меня,  я и видел и угадывал её улыбку.
-Брось машину тут до утра, ничего её не сделается,- услышал я голос Анны. – Собак покараулит, а ворота за тобой уже закрылись. Разгрузим завтра.
Она обняла меня и поцеловала в левую половину бороды. Она всегда туда целовала, и сколько я не просил объяснить –почему, всегда отшучивалась и отмахивалась. Только один раз мельком заметила, что у них там, где она раньше жила было так принято. Я привык к этому ежевечернему ритуалу и уже воспринмал его как должное.
- Как ты долго, -говорила Анна, закрывая входную дверь. Она снова обняла меня вглядываясь огромными зрачками в мое не слишком чистое лицо, - как я соскучилась и беспокоилась. Я все представляла, что опять медведи пришли организованно и вам там очень трудно. Потом проверю пространство, оказывается, что все в порядке, ноги твои из-под комбайна торчат, ключи и гайки гремят, солнышко светит. Но все равно- страшно.
- Ну, страшно всем было, даже я беспокойство ощущал. Они там где то рядом ходят к нам присматриваются, я их чувствовал. Собаки беспокоились, птицы грах скрипели в лесу. В лес я не ходил,- предвосхитил я вопрос Анны,- да и ты ведь знаешь это.
Я уже помылся и обтирался большим полотенцем, привезенным с нашей дальней планеты, сотканным из мелких волокон глубинных тамошних водорослей. Давно мы там не были. А отпуска пока и не предвидится. Вообще его не было с момента прибытия сюда. Так, один раз по делам был в той части и  даже расстроился. Планету мою наконец застроили, заселили, открыли  там курортную зону для отдыхающих. Немного жалко, но стало, конечно, веселее. Магазинов куча, что особенно радовало Анну.
Анна проводила пальцем по многочисленным шрамам на моем теле. Шрамы пустяковые, большинство из них получены при случайных, дурацких обстоятельствах, но я всегда отшучиваюсь и не говорю ничего, как бы Анна не выспрашивала. Пусть думает что я великий охотник и представляет себе мои стычки со зверьем вышедшим из-под контроля.
- Как дети?
- Да все хорошо, вчера привезла из школы на выходные, завтра отвезу их обратно. Каникулы скоро, а оценки еще не те , какими можно гордится.
- Ну это  с одной стороны и хорошо. Нам работники на тремагоге нужны, лето прожарятся на солнышке, а к осени поймут что к чему.
- Ты каждый год говоришь одно и тоже, - возразила Анна,- а каникулы у них проходят  в зоне отдыха, уже восьмой период будет. Так все и будет тянуться, до окончания школы.
Я отставил пустую кружку, бросил в рот сухарик. Спать хочу.
- Успеешь, - сказал Анна.- Я тебя сколько не видала, а он спать хочу… Не честно.
- Я старый больной человек, мне уже почти шестьдесят здешних периодов, ни на что не годный мужичонка. Устал, ехал долго, а тут спать не дают. Почему так?
-  А потому, что кончается на у,- засмеялась Анна, вытирая желтым полотенцем посуду.- Знаем мы таких старых и больных, только отпусти в свободный полет, сразу куда и старость девается и болезни. Пойдем спать, я тебе спинку почешу.
Утром я проснулся от щебетания птиц лёжа на кровати Анны, один, у открытого, как всегда окна. Зелень окружающего дом леса сверкала и переливалась темными пятнами на солнце, промытая ночными дождями. Косые лучи еще не жаркого солнца желтыми столбами падали в редкие промежутки между ветвями, меняя свою форму при порывах прохладного ветерка и покачиваясь вместе с лесом.
Пестрые хохлатые  местные сойки то и дело снимались с близлежащих деревьев и воровали остатки завтрака собаки, которая на каждое нашествие молча скалила зубы, но  не делала никаких попыток поднять голову с  травы и открыть глаза.
Прицеп уже был разгружен и старший возился с мотором машины, протирая большими листьями местных лопухов выступающие  части мотора. С кухни доносился звон посуды и негромкий разговор Анны с младшей. Доносились вкусные запахи. Я их постепенно научился различать, так же как и вкус пищи.
- Ну что, двоечники,- начал я когда все уселись за стол,- тремагога ждет вас.
Дети  заулыбались. – Конечно! Но только после того как вернемся с отдыха. Нам учебу сократили на половину маленького периода в связи с ремонтом подъездной дороги. – Младшая радовалась искренне.
Иван промолчал, взял со стола пучок холбы, вечнозеленого лесного чеснока и начал хрустеть белыми глянцевыми ножками, он уже почти взрослый парень, рос молчуном, но очень обстоятельным и аккуратным. Его половое созревание проходило согласно временного регламента, разбитого по его периодам старшим куратором, у которого я  в свое время выцыганил этих двух детей для воспитания. До сих пор помню как светились глаза Анны, когда я одним прекрасным зимним вечером, молча поставил на стол маленький контейнер. Она его выпрашивала много периодов и наконец дождалась.  Детей она слепила по своему разумению, я в это дело не лез, зная, что у женщины больше шансов сделать все необходимое связанное с детворой аккуратно и взвешенно.
Ребята не знали своего прошлого, обрывки детских воспоминаний стерты в их памяти и они искренне считали нас своими родителями. Со временем Иван и Меркес узнают правду, но к тому периоду их созревшая психика не пострадает от такого знания. Многие из кураторов имели приемных детей, воспитывали их, и расставались навсегда, переводя своих воспитанников в дальние уголки вселенной, когда приходило время. Естественно формируя им другую память. Появилась даже особая служба по  планетарному распределению воспитанников, и работала она последнее время все более напряженно.
Воспитанники кураторов становились обычно проводниками необходимых тенденций в обществе, где они жили, а после ухода из жизни, их субстанция формировалась на другом уровне нашего мира, для тех же целей, продолжая начатое многими периодами ранее.
- Как медведи, - спросил Иван допивая кружку  растительного молока,- ни одного не видел?
- Если бы папа увидал медведя, то мы бы сегодня уже ели мясо, - сказала  Меркес.
-Папа уже не тот охотник,- ответил я,- глаз не тот, сила не та. Время не то…
-  И место не то, - добавила Анна, разливая себе и мне кофе из кофейника.
- Да,  и место,- сказал я, - видели бы  вы мня молодым, я тогда в другом месте жил, охотился.
- Охотился? – спросила Маркес тараща глаза, - было время, ты занимался исключительно охотой?
- Ну не исключительно, скажем, однако стабильная прибавка к семейному бюджету, существовала постоянно. Я ведь из года в год жил в тайге по полтора, два месяца, капканы ставил, зверя стрелял.
Дети переглянулись.
- Тайга,- сказала по слогам Меркес прислушиваясь к звучанию не знакомых слов,- ме-сец, - протянула она на распев.
- Не месец, а месяц,- сказала Анна, - так называлось в той стране  некоторое количество периодов, потом его отменили. А тайга- это большой бескрайний лес, засыпаемый зимой снегом.
-Ты жил на большом материке, да?- Меркес продолжала таращить глаза,- в то время когда там почти никого не было?
Я на мгновение задумался. Как им объяснить, то, что рано или поздно придется объяснять, стирая за тем их память. Но Анна пришла на  помощь гораздо быстрее, чем я сформулировал ответ.
-  Папа находился в секретной экспедиции в центральных районах большого материка. Там ведь и сейчас людей почти нет, а тогда вообще дичь стояла ужасная, горы, ущелья, зверье, почти не изученное и постоянная зима. Там все время холодно, даже в наше время.. Это все происходило очень давно, и не надо подружкам и друзьям рассказывать, папу могут наказать…
- А, знаю, - протянул Иван,- мы недавно все это по истории проходили, но ведь первые экспедиции были несколько сот периодов назад, а ты явно не тянешь на такой возраст.
- Тебе же говорят, что экспедиция секретная, и про неё не может ничего, в учебнике истории быть написанным,- пришла на помощь Меркес.
Дети начали спорить, иногда переходя на аганазейский, что не мешало нам с Анной внимательно следить за хитросплетениями их мыслей. Мы посмотрели друг на друга. И история этой планеты, и география, созданы нами, - история почти полностью придумана Анной, и большая часть географии ей же. На меня оставалось только материальное воплощение её фантазий, что я и делал с командой, создавая развалины древних городов, оставляя археологические артефакты и формируя охотничьи уголки, как говориться - для души.
Одной из самых сложных задач для нас оставалось и есть подгонка углеродного полураспада, для определения времени существования находки местными археологами, коих так же мы и выпестовали.
Все мыслящее на этой планете и на массе других, число которых безмерно, жило ложным прошлым. Не многие планеты, одной из которых была моя Земля, могли похвастаться почти честной своей историей, и то я в этом иногда сомневаюсь, после какого-нибудь особо удачного нашего трюка с географией, вроде взрыва вулкана и уничтожением пеплом небольшого городка, коего вовсе никогда не было. Каждый живущий имел свое прошлое, имел своих предков, имел их фотографии, бумаги из органов досмотра за населением, но они не знали, что представляют собой первой поколение популяции, еще не давшее полноценного потомства. Сказать кому, что еще несколько периодов назад, он был простым атомарным набором, протащенным сюда из немыслимой вселенской глубины, так примут за сумасшедшего на лечение могут загнать. Сказать кому, местному, что все стоящее на этой планете и города и дороги, и заводы и коммуникации, а так же кладбища и крематории, различные религии и ученья, книги, теле и кинофильмы и все, все окружающее,  созданы горсткой существующих в свое время в зоне пустоты, в очень ограниченный срок, так только рукой махнет, плюнет и косо посмотрит.
А ведь действительно, все мои соратники до сих пор продолжали шлифовать сделанное, приводя этот мир к тем критериям, который удовлетворяли меня. И, наверное, самое главное, Анну.
 По крайней мере, до сих пор, никаких замечаний, нам от куратора не поступало, но это так же ни о чем не говорит. Не поступало, да и не поступало, потом в один прекрасный момент поступит. В виде команды для зачистки с большим количеством контейнеров. Жаль будет конечно труда и всей созданной красоты, но такую возможность развития событий не надо отпускать, к ней необходимо привыкнуть, даже вжиться в такую вероятность, и если она все таки придет, то это не будет  ужасающей неожиданностью.
Завтрак окончился, и я с Иваном и  присоединившейся к нам Меркес сидели на лавочке у главного входа, греясь на солнышке. Период дождей заканчивался, редкие серые клочья облаков, на насыщенно синем фоне, быстро проплывали над нами, убегая за высокую сопку на юге. Гранитный  высокий забор, окружающий дом, с вмурованными в гребень его острыми кованными наконечниками, высыхал и постепенно становился из почти черного, бледно-серым, каким ему и положено быть. Этот забор я с командой поставил за несколько коротких периодов, убирая гравитацию при доставке сюда каменных голышей, следов, нами же сделанного ледникового периода, потом я менял структуру камня, делил его на части, создавая  то количество строительного материала, которое требовалось. Забор и дом вышли красивыми, массивными, напоминая мне старинные дома Старого света.
Подошел собак, звали его Мэр, но на имя он никогда не реагировал, предпочитая являться тогда, когда хотел или когда видел что-нибудь вкусненькое в руках у хозяина. Еще он подбегал читая мои простые мысли, когда я мысленно звал его, но этим славятся все собаки и им подобные существа.
Большую часть дня Мэр  спал, или  в каменной будке, или, валяясь на травке, а ночами исправно регулярно оббегал территорию, семафоря красными глазами и отсветами светящихся местами колючек. При форматировании этого существа привычной  для меня шкуры не получилось, выросло, что-то напоминающее иглы земного дикобраза, но только они удлинялись при опасности, и могли наносить серьезные ранения.
Каменных медведей Мэр не боялся, здорово помогая на охоте, а после удачного выстрела, самозабвенно рвал жесткую шкуру  с угловатых, тяжелых туш.
Мы сидели молча, каждый, думая о своем. Дети размышляли о каникулах, в мыслях Ивана пробегало желание попроситься со мной на охоту, но он еще оценивал это,  взвешивая все за и против. Меркес  вспоминала подружек, с которыми она   встретится завтра в школе, и представляла себе новое платье в котором на пойдет на выпускной вечер. Мэр просто лежал, его кусала блоха, но почесаться лапой лень. Я ему помог, осторожно поскреб шкуру стараясь не уколоться. Мэр приоткрыл левый глаз и снова закрыл его. Благодарил, можно сказать, демонстрируя своё собачье благородство.
- Папа, расскажи, что-нибудь про медведей, откуда они взялись, ведь  раньше их здесь не было, во всех книгах так написано,- попросил Иван, в нем постепенно вырастал охотник.
- А что рассказывать. Видите вот этот забор, - махнул я рукой в сторону каменной стены и зелени леса за ним,- еще недавно, до вашего появления на свет, -я всегда старательно избегал слова рождение, - этот забор был совсем не нужен. А теперь без него просто нельзя. Медведи появились.
Первый раз я встретил медведя зимой, в ущелье, далеко отсюда, на Большом материке, когда я материализовался для детального осмотра местности. Сыпал мелкий колючий снежок, то закрывая от меня панораму близких ломаных скал, то почти прекращаясь и открывая контуры большого вулкана вдалеке. Погода стояла мерзкая, для любых дел непригодная. Я уже было хотел, опять уйти в пустоту, когда один из угловатых обломков корявой осыпи, шевельнулся и стряхивая снег с поверхности молча направился в мою сторону. Это большое животное, явно не имело дружественных намерений. Мы таких не создавали  прежде, и ни где подобного я не видал. Камень, не камень, живое, не живое. Не поймешь. Изменений энергетического поля я не ощущал, существо или не мыслило вообще, или структура его нам просто не известна и эти программы мы читать не можем. Ни ясно видимой головы, ни туловища, ни лап. Бесформенная глыба, но двигается как живая, с сугробами снега по верху, которые сыпались белыми струйками при каждом движении.  За глыбой тянулась глубокая снежная борозда. Камень и камень, только двигающийся целенаправленно и угрюмо. Я ушел в пустоту и попытался войти в эту глыбу, но попытка оказалась безуспешной. Существо не открывалось, и структура его внешне оставалась прежней, обыкновенный гранит, такой же, как и на земле.
Я оставался на месте, пустотой, не двигаясь, и пытаясь взломать защиту камня и чуть не поплатился за это. Когда камень приблизился к моим границам почти вплотную  я ощутил, что мою бессодержательность с силой, закручивая воронкой, пытаются втянуть в эту глыбу. Страха я не ощущал, это чувство прочно забытое , до сих пор не проснулось во мне.
Мне с трудом  удалось оторваться от камня, подняться вверх, зависнуть над ним. Но глыба начала менять свою форму, вытягиваясь в виде  бугорчатого ствола дерева и быстро вырастая, опять приблизилась ко мне, хотя я поднялся еще выше. Камень это не остановило, он делался все тоньше и тоньше, поднимаясь в рваное небо. Порывы ветра начали раскачивать его, длинный каменный палец сначала описывал торцовой частью круги в пространстве, немного не дотягиваясь до моих не видимых границ, потом амплитуда его движений увеличилась, эллипсы описываемые каменным столбом становились все больше и больше и наконец, изогнувшись не мыслимым образом, каменная стела разломилась на части и упала вниз, рассыпавшись на мелкие осколки, сразу утонувшие в глубоком снегу.
Осколок камня лежал на мой материализованной ладони не шевелясь, крупинки снега падая на него таяли, он явно был теплым.  И казался живым, переливаясь в тусклом свете серого неба крупнозернистым изломом.
Уже много позже передав осколок на центральную базу, я получил ответ, что это одна их форм жизни, видимо получившаяся в результате побочных процессов не контролируемых нами при воссоздании живой материи. Мне тогда показалось странным, что руководство не высказало особенного беспокойства, так – общие фразы об осторожности, о точном выполнении инструкций. В конце сообщения стояла рекомендация, отстреливать этих существ, которые я назвал каменными медведями из обычного стрелкового оружия специальными патронами. Что мы и успешно делали все время, но медведей меньше не становилось. Это был единственный случай, когда камень менял свою форму, оставаясь камнем и после смерти.
 Позже после отстрела и ухода в наш мир камни становились мертвыми животными, действительно похожими на медведей, с легко снимаемой не толстой почти гладкой шкурой и вкусным темно-коричневым мясом. Если рассматривать субстанцию, остающуюся после них, то она представляла собой обычный набор атомов, ничем не примечательный, из которого можно воссоздать что угодно, от мыслящего, до вьючного животного, от растения и до гниющей лесной колоды. 
Все это я рассказал детям убирая несущественные  детали.
-Папа, а тебе их не жалко?, -спросила Меркес, пряча глаза.
- Это охота дочка. Медведь у себя дома, он лучше приспособлен к жизни , слух, обоняние, у него замечательные, он должен меня видеть и ощущать, за долго до моего приближения, а если он меня подпустил, то значит он болен или просто не полноценный  и мой выстрел для него является благоденствием. Да и вообще,-  я сделал паузу, стараясь подобрать слова, - они очень агрессивные. Несколько десятков жителей погибли при схватках с ними. Причем тел их так и не нашли. Только обрывки одежды, да пятна крови.  Я думаю, что вот Иван чуть  подрастет и ближе к зиме, поедем с ним тремагогу охранять.  Медведи её любят и вытаптывают поля беспощадно.
На этом наш разговор окончился. Дети убежали по своим делам, собак уже давно спал у моих ног, изредка отгоняя ухом большую желтую муху с синими крыльями.
- Ну и что грустишь?- Анна незаметно подошла и взъерошила мне волосы. – Что задумался? Грустью делу не поможешь.
Она уселась рядом тщательно расправив юбку.
- Мы с тобой давно не проверяли дальние поселения, в горах. Вил сообщает, что все в порядке, но что-то мне не нравится. Ощущение что он или  не договаривает, или хочет сказать большее, а ему не дают. Мы ведь там почти весной были. Период достаточно большой. Я думаю, там королевство создавать надо, без государственности все может пойти не в ту сторону.
Я молчал, прислушиваясь к тембру её постоянно меняющегося голоса, голоса  который я узнал бы и тысячи других голосов.
- Не льсти себе. – Рассмеялась Анна. – Держу пари, что уже на первом десятке ошибся бы.
Я наверное, любил эту женщину, да почему наверное, просто любил, еще больше привык, скучал без неё, когда бывал в командировках и хотя наши мысли переплетались даже на расстоянии, физическое присутствие её рядом со мною, было более приятным. Я слишком долго находился в ледяном одиночестве и пустоте. Вот и сейчас я ощутил ответный прилив нежности. Анна придвинулась еще ближе и положила руку мне на колено.  И хотя она думала обо мне, но пыталась говорить о другом, не существенном.
Мы не признавались другу в своих чувствах, да и разве можно это назвать чувствами, хотя и проводил  большое время в материализованном состоянии, я помнил, что я из себя представляю.
- Ну вот, опять ты за свое. Что ты так боишься признаться себе, что ты настоящий живой, только с другими возможностями и несколько другим обменом веществ.
Анна уже не улыбалась. Она сидела  вполоборота ко мне, отслеживая мои мысли и изредка вставляя свои куски представлений и воспоминаний в процесс. Наш разговор то был безмолвным, то мы его озвучивали, происходило это почти непроизвольно, как самим собой разумеющееся.
- И я тебя люблю, и ты меня любишь. Ты ведь помнишь эти ощущения?
Кто это сказал, я или она? Но разве имеет значение, главное сказано, сказано первый раз, пусть и не открывая рта, не гоняя по атмосфере звуковые волны. Неужели  у нас восстанавливаются полностью восприятие мира?
- Какой ты бываешь временами глупый, но не глупый, а скажем, не наблюдательный! Ты давно заметил, что у тебя есть вкус, ты ощущаешь запахи, у тебя идут в старом режиме все физиологические процессы, это ведь о чем то говорит? Разве ты этого не оценивал?
- Я боялся спугнуть фарт,- ответил я непроизвольно,- фарт надвигающейся удачи.
- А я не добыча, и почему не добыча, скорее добыча, ты меня поймал тогда в Москве в свой капкан. Ведь у меня  и в той жизни не было близкого человека, я ушла от своих очень молодой. И я хочу быть твоей добычей, большого и сильного охотника, который не боится каменных медведей и поющих рыб.
Анна сказала это твердо, прижимаясь губами к моему уху, а потом поцеловала меня в тот кусок бороды, который был предназначен для поцелуев.
- Вот и все. Пойдем в дом, становится жарко.
Действительно солнце стояло почти в зените и Мэр давно уже отлеживался в тени забора. Легкий ветерок приносил запахи цветущего леса, мокрый запах текущей широкой Реки. У меня закидушки в ней кисли давненько, я их наживлял на больших, как мы их называли, скорпионов. Членистоногих похожих на земных , но без жала на хвосте и яда, безвредных созданий. Анна очень любила рыбу, и уловив мои мысли даже подпрыгнула от удовольствия.
-Конечно сходи, возьми собой детей.
- Нет, я пойду один  не считая собаки и автомата.
-Автомата? Ты что-то ощущаешь?
- Да нет. Ничего особенного, обычная предосторожность,  привык ходить везде с ним. Как продолжение меня самого. Ну и если рыба большая будет, пристрелю её.
- Будь осторожен.- Сказала Анна, прикасаясь кончиками пальцев к прикладу автомата, висевшего у  меня за спиной.
Река двигалась живым полотном, заворачивая воду, вскипая у подводных коряг и камней. Желтоватая пена и множество зеленых веток прибрежных деревьев, сбитых ночным ветром, проносилось мимо меня. Вода прибывала. Где-то в верховьях прошли мощные дожди. Вот почему ночью орали птицы грах, в большую воду поющие рыбы подходят к поверхности, а иногда и лежали на  колеблющемся зеркале воды головой к течению, широко открыв рот и фильтруя мутную воду, выбирая из ней пригодное для пищи. Наподобие земных китов, только тут пища сама попадала в желудок.
Эти рыбы так же появились вроде сами собой, мы в то время еще не  открыли контейнер с содержимым вод, а они уже пели ночами под звездным небом. Еще одна загадка созидания. Начальство на этот факт не обратило внимания, да и мы не особо удивлялись. Живет рыба, ну и пусть себе живет, никому не мешает. Иногда и на сковородку попадает. Рыба очень вкусная с красноватым почти бескостным мясом, с гладкой, как у налима скользкой кожей. Достигала приличных размеров, иногда чтобы её вытащить из воды требовалась помощь трактора или машины. Такую рыбу птица грах не ловила, такая рыба сама не прочь полакомиться  летающей ночной тенью, оставляя после себя бесформенный комок перьев и пуха на поверхности.
Я сидел на коряге в небольшом прогале прибрежных кустов, давно мной облюбованным. Лишние ветки, мешавшие обзору за несколько визитов я  обломал, закидушка  из тонкого стального тросика привязана к  стволу старого тальника. Ну не тальника, а  очень похожего на него дерева. Только с тяжелой и плотной древесиной, которая чаще тонула, чем плавала, когда попадала в воду.
Сегодня тросик  от натяжения звенел, рассекая несущуюся воду  как острым лезвием. Я не торопился к нему прикасаться. Если что и попалось, то никуда не денется. Меня завораживала картина убегающей вправо воды. Может и ничего  существенного там нет, вполне могло приволочь течением  тяжелый корч и сейчас он в глубине мутного потока мотыляется на кованом большом крючке.… А может и рыба, очень большая и сильная. Я мог заглянуть в глубину удовлетворяя свое любопытство, но вся прелесть рыбалки немедленно исчезает и я никогда не делал этого. Я  оттягивал удовольствие. Автомат стоял рядом у ствола тальника. Мэр не ложился на влажную землю, а стоял, опустив хвост, внимательно наблюдая за струями. Ему что-то не нравилось, да он всегда у воды вел себя беспокойно.
Я осторожно  потянул за тросик, ожидая сильного сопротивления, но на удивление он пошел довольно легко. Что-то находилось на том конце его, что-то ощущалось, в идее слабых подергиваний и уходов вверх и вниз, но если это рыба  то небольшая, а если корч, то не огромных размеров. Я выбирал трос, аккуратно складывая его кольцами у своих ног, скоро должен появиться крючок.
Он и появился. Но не с тем, что ожидал я.



Глава восьмая.

На небольшом пятачке  обрывистого, песчаного берега, не залитом поднимающейся водой, лежал продолговатый сверток из серой ткани, опутанный веревкой, с привязанным красной проволокой большим камнем. Крюк моей закидушки зацепился за ткань, немного порвал её и из разрыва выступала человеческая рука. Несколько необычной формы и размеров. Меньше моей, но с длинными закрученными в трубочки ногтями. Я потрогал их. Скорее их можно назвать когтями, чем ногтями. Перочинный нож легко вспорол ткань, и пересек веревки, структура и ткани и веревки  мне не знакома.
Позади коротко взвыл Мэр.
На песке лежал мертвый человек,  формой и размером похожий на нашу расу, но с некоторыми отличиями, большими, чем у нас ушами, большим ртом с вывернутыми сизыми губами маленьким подбородком, очень большим крючковатым носом наподобие птичьего клюва,  с длинными руками, коротким торсом и ногами. Одежды кроме набедренной повязки из такой же ткани что и сверток на мертвом не было никакой. Грудь и спина  мужчины покрыта тонкой вязью очень красивой татуировки, с орнаментом из листьев и гроздей винограда. Голова мертвого деформирована, песок впитывал стекающую с коротких черных, щетинистых волос кровь. Рельефно развитые мышцы говорили о недюжинной силе этого существа при его жизни.
Я видел многих ушедших, в разных местах, разных формах. Это обыкновенное убийство с попыткой скрыть его. Река катилась из центральных горных районов нашего материка. Убитого принесло течением. Анна мне что-то говорила о необходимости создания королевства в тех районах. Она что-то знала или ощущала. У женщин интуиция развита гораздо лучше, чем у мужчин, даже в  том состоянии в котором мы с ней находились . Тем не менее я должен немедленно сообщить о находке куратору.
Доклад не вызвал особого интереса, куратор в очередной раз пообещал прибыть на планету и посмотреть вблизи на нашу деятельность, напомнил о необходимости посылать отчеты своевременно, а не так  как я посылаю  в последние периоды, с большими перерывами и не полными цифрами.
- Вот почему я должен сам придумывать недостающие цифры, - возмущался куратор,- тебе это поручено ты и делай. Я тебе наблюдателя посылал некоторое время назад, куда он делся? Я скажу куда он делся. Ты его загнал в пустынные районы наблюдать за созданием оазисов, заставил его выращивать твои любимые пальмы, да еще с кокосовыми орехами. Пальмы он вырастил, а орехи не получаются. Не дело. Посылаешь исполнителя на работу, так обеспечь его всем необходимым. Почему не выдал комплектующие?
- Я ему дал все, что положено. Вы вообще этого наблюдателя где откопали? Я подозреваю, что где-то на центральной базе. Он совершенно не знает специфики периферийной работы, думает, что у нас здесь склады контейнеров и если ему не хватает некоторого количества вещества, так нет чтобы обойтись тем, что есть, - он начинает жаловаться. Думает медленно, много спит….Пока орехи не вырастит, я его оттуда не выпущу. Командировка, так командировка. Сделай все и лети к себе с чистой совестью.
- Ты его с собой не сравнивай. Это ваша популяция могла обходится подручными средствами. А это новая форма. Верховный нас с тобой держит только для экзотики. Давно работает с молодежью. Считает, что они все делают быстрее и лучше. Я с ним согласен. Слишком много в работе старого, рутинного, домостроевского. Если уж кто то и  делает планету, то такую на которой жил. А она в принципе не может получиться такой же. Пытаетесь вернуть свое прошлое, а в прошлое нет возврата. Все равно, что то будет не так.
Мне показалось что куратор, где-то там в безумной дали, с досадой махнул рукой.
- Так что мне делать с этим, приплывшим? Разобрать его на составляющие?
- В принципе можно,- согласился куратор,- но я уже знаю его составляющие. Все наши элементы, но два три нами пока не исследованных до конца. Побочная продукция, так сказать. Хотя тебе полезно будет на все внимательнее посмотреть. Разбери его, сложи в контейнер и направь нам с первой оказией. А может сам прибудешь? Давно не был. Хоть воздуха глотнешь цивилизованного. Одичал ты там уже. А, что с тебя взять, охотник и есть охотник.- Куратор коротко хохотнул,- ладно, разбирайся по ситуации. Сам справишься. Про отчеты не забывай….
На этом передача закончилась, я остался один, не считая Мэра и мертвого незнакомца валяющегося на  прибрежном песке.
Когда все закончилось, я столкнул, то, что оставалось в воду. Надувшийся пузырь ткани понесло по струям, но не долго, какая то особо голодная поющая рыба, других тут не было, уволокла его под воду, закрутив хвостом большую воронку.
Дело шло к вечеру, накатывались робкие сумерки, длившиеся  тут долго. Почти до того момента, когда четвертая луна уйдет за горизонт. Большие комары, с хоботком толщиной с хорошую медицинскую иголку, которых я  так боялся в детстве, начали звенеть в высоте. Мэр уже стоял на тропинке, головой к дому.
Дети спали мы с Анной сидели на кухне. Молчали. Ничего такого необычного и выходящего из рамок нашего существования не произошло. Всякое было. Что то, где то  пошло не в ту сторону. Но судя по составу объекта, строению проволоки, структуре ткани, это не наше произведение. Вместе с созданием любого общества немедленно возникают отношения, между живущими. Отношения и взаимоотношения бывают разные, от любви до ненависти. Чем все кончается, рассказывать не надо.
На восходе солнца следующего дня, я уже висел над местностью у истоков реки. Река начиналась несколькими  ручейками и речушками, вытекающими из гигантского голубого ледника. Потом они в узкой части ущелья сливались между собой, превращаясь пока еще в речушку, несущую воду между скалами, ну а уже ниже при выходе на долину, это была уже полноценная река, с еще прозрачной ледниковой водой. Ниже вода мутнела, захватывая частицы плодородной почвы большой равнины уходящей на юг, к океану.
Насчет ледника в свое время не было единого мнения, некоторые считали, что он не нужен, будет менять климат, но все-таки мы его построили, и в результате получили большую реку с рыбой и малочисленными жилым пунктами на берегах. Все таки основная популяция обитала на Большом материке. А у нас здесь так - запасной аэродром. Климат ледник действительно немного изменил, но в лучшую сторону, знойное лето переносилось гораздо лучше, когда с гор протягивал прохладный ветерок.
Со времени моего последнего визита ледник не изменился. Он уползал длиной бело-голубой змеёй в глубину ущелья и скрывался за очередным поворотом. Все  тихо. Только грах плавал надо мной в голубом небе, не ощущая моего присутствия. Я вошел в птицу, примитивные инстинкты, голод. А чем она питается? Образ пищи был прост, свежее мясо или куски падали, рыба – река.
Грах летал над ледником зорко посматривая в сторону равнины, покрытой густым широколиственным лесом. Хвойные деревья на этой земле почему то не росли, как я не пытался их вырастить.
Поворот за поворотом, я поднимался над ледником и горным пространством уходя все выше и выше, по ходу ущелья.
За очередным разломом скальных стен меня ждал сюрприз. Здесь ледник прерывался, стены гор расширялось довольно значительно, образуя равнину с зеленой мелкой травой и отдельными деревьями незнакомой мне формы и размеров. Сказать, что я удивился, значит, ничего не сказать.
В небольшой рощице этих деревьев, вплотную к отвесной скальной стене, уходящей прямо вверх к граху, высился настоящий замок, с башнями, высокими стенами с узкими бойницами по верху. Через широкий ров с водой, поросшей цветущими кувшинками, перекинут подвесной мост. На настоящих кованых цепях. Асфальтированная дорога уходит за очередной утес в боковое примыкающее ущелье, я его осмотрю попозже. Плотина, перекрывающая речушку выбегающую из бокового ущелья, образовывала за ней небольшое рукотворное озеро, от плотины в сторону замка короткой цепочкой выстроились несколько опор высоковольтной  линии, бусами туземца белели фарфоровые изоляторы.
Замок обитаем, в большом вымощенном светлой бручаткой дворе стояло несколько автомобилей, грузовых и легковых, не нашей формы и размеров, около них шеренга людей в черных блестящих куртках выслушивала наставления, как видимо командира, неторопливо расхаживающего вдоль строя, заложив руки за спину. У его ног бегала настоящая собака из моего прошлого, с густой черной шерстью и закрученным в баранку хвостом.
Окна двухэтажного небольшого здания, наверное флигеля, стоящего особняком, на солнечной стороне открыты, ветром колышет белые занавески. Из окон доносятся звуки фортепьяно и сопровождающего его незнакомого инструмента, похоже, струнного, смычкового, с красивым но грубоватым вибрирующим напевом.
Человек расхаживающий вдоль строя, невысокого роста, с короткими стриженными ёжиком волосами, в больших солнцезащитных очках, из под которых снизу выступали подковообразные усы, был одет в строгий серый костюм, на ногах сверкающие лаком туфли. Лицо человека становилось то строгим и даже злобным, то ласковым, оно менялось на протяжении его наставлений
-…..я вам последний раз говорю, мне надоело ваше коллективное разгильдяйство. Что это такое? Исчезает один из рабочих, которых и так мало, никто не знает, куда он делся. Все его видели вечером за ужином, и никто не видел его ни ночью ни утром. Постель не смята, личные вещи и оружие на месте. Никто ничего не слышал, не видел. Все в порядке. Вот вы, отрядный,- ткнул он пальцем в грудь ближайшую к нему кожаную куртку,- что можете пояснить?- начальник говорил на ангазейском, с небольшим южным акцентом
Отрядный маялся от долгой и нудной речи начальника, мысли его медленно циркулировали в замкнутом пространстве,- автомашина, вкладыши коленвала, подтекающее масло, перспектива техосмотра, запах каши с кухни - он даже не мог вспомнить лица пропавшего рабочего. Мало ли их пропадало. Медведи могут быть, а может и сбежал. Кто его знает?
-Вы мне тут лианы на уши не вешайте,- обозлился человек в костюме и очках.- Не знает он видите ли… Вы здесь для чего поставлены? Для порядка. Где порядок? Нет его.   Значит, вы не на своем месте находитесь…
- Ну, я вас давно просил, перевести меня в механики,- начал было отрядный, пытаясь оправдаться, переминаясь с ноги на ногу.- Мне за машинами смотреть надо, техосмотр на носу….
- Плевать на техосмотр этого хлама, тарахтят и тарахтят, и еще долго будут тарахтеть. Сломаются, новые прибудут.  Не прибудут, так и черт с ними…..
Он еще что-то говорил, но последняя фраза, которую я не слышал очень давно, резанула мне память.
Я опустился еще ниже и попытался сканировать мысли начальника. Это мне не удалось. Их защищала мощная гудящая от внутренней силы защита, вход в существо не возможен. А вот мысли стоящих перед ним,- пожалуйста, Мысли кожаных курток просты и примитивны. Слушают, вникают, думают о своих делах и делишках. Анатомия сходна с нашей, только имеют четыре почки, трехжелудочковое сердце, добавочный желудочек подает кровь к мозгу. Мозг объема стандартного, но кора несколько тоньше, а объем желудочков гораздо больше. Состав ликвора обычный. Цепочки биохимических реакций зажигались и гасли в веществе мозга формируя мысли, -каша, кофе, коленвала, повариха на дальней подстанции.
И лица и тела не сильно разнились. Рост ниже среднего, широкие плечи, короткие, но толстые, видимо сильные руки, черные волосы, грубые черты лица, большой рот с вывернутыми губами, глаза небольшие, близко и глубоко  посаженные, закрывались длинными на удивление черными изогнутыми ресницами, земным красавицам такие иметь. Одеты все в униформу, черные кожаные куртки с множеством карманов, такие же штаны и короткие сапоги с толстой рифленой подошвой. В карманах обычный хлам живущего сопровождающий его по жизни. Обязательно сигареты, спички в металлических многоразовых коробках.
Табак мы на этой планете не выращивали, наши фабрики такой одежды не шили, Про анахронизм вроде спичек все уже давно  забыли. Вот такие интересные дела.
Начальник продолжал что-то говорить о недовыполнении плана, по каким то заготовкам, о плохой работе камнерезной мастерской, но я его уже не слушал.
Обследование моторов автомашин, так же обошлось без неожиданностей; обычные двигатели внутреннего сгорания, схема практически наша, топливо - низкосортный бензин, масло плохого качества, в кабинах минимум удобств, деревянные сидения, колеса машин цельнолитые из искусственного каучука. А где заводы все это производящее?
Звуки музыки  во флигеле стихли, громыхнул заключительный, резанувший мое медвежье ухо аккорд, слышно было как стукнула закрываемая крышка фортепьяно, или чего там еще. Раздался женский смех. Занавески отодвинулись женской рукой с большим перстне  на одном из пальцев, перстень с огромным красным камнем, хорошо граненным, который  при поворотах, блестел на солнце рубиновыми искрами.
Сама владелица камня не показывалась и что-то говорила своей собеседнице в глубине затененной комнаты на незнакомом мне языке. Та смеялась громко и заразительно, так ,что у некоторых из шеренги воспитываемых на лицах появились гримасы напоминающие улыбки.
Веселье музыкальных невидимок раздражало начальника, он пару раз обернулся и что-то резкое крикнул в ту сторону. За занавеской фыркнули, рука исчезла и не успел начальник обернуться, как музыка заиграла вновь, причем такой веселый и заразительный мотивчик, что все находящиеся во дворе стали в такт притоптывать толстыми подошвами по чисто вымытой брусчатке. Даже рука начальника затянутая в тонкую белую перчатку, в такт мелодии похлопывала по его бедру.
 Но это продолжалось недолго. Музыка опять умолкла, открылась дверь, которую я сначала не заметил и во дворе появилось две женщины. Я уже устал удивляться. Первая дама в длинном коричневом в клетку платье и кокетливой шляпке, была старой моей знакомой, ну не то что , вполне знакомой, а просто хорошо известной мне женщиной. Маргарита Михайловна из самолета, та, которая отдыхала в Сочи. И вторая, стюардесса, Катя Кладова в форменном аэрофлотовском кителе с крылышками на высокой груди и кокетливой круглой темно-синей шапочке, она даже наряд не сменила. 
Начальник приказал команде разойтись, а сам снял очки и повернулся к женщинам. Он улыбался, обнажая блестящий ряд крепких зубов, Загорелое лицо резко контрастировало с белой полоской шеи.
- Девушки, красавицы, - начал командир на минорной ноте,- ну как не стыдно. У меня развод, а у вас музыка фривольная, плясать хочется. Как можно?
Женщины шли к нему, старясь шагать как модели на подиуме, пуская ногу от бедра вперед наступая всей площадью голой ступни на теплые камни двора. Дамы улыбались.
- Завтрак готов,- доложила Катя, подхватывая под руку командира, и разворачивая его в сторону главного крыльца замка,- вы же видите, дым из трубы не идет.
- Да, не идет,- согласился командир, пританцовывая вместе с Катей в эту строну, Маргарита Михайловна, уже прилепилась к командиру с другой стороны.
Троица с небольшими очень изящными пируэтами, через короткий период скрылась за открывшейся и закрывшейся за ними дверьми. Двери высокие, сделанные из очень темного и видимо твердого дерева, и сделаны  качественно. Кованные квадратные шляпки гвоздей, красивым узором вились по поверхности, хорошо смазанные петли не скрипнули, сомкнув створки в моей пустоте. Им я  не помешал. Они мне так же.
Передо мной уходил вдаль длинный узкий, сводчатый коридор, ровный свет многочисленных светильников под потолком вырисовывал  на стенах светом и тенью интересную, необычный рисунок кладки камней, темно-серого цвета. Швы заполнены материалом , похожим на привычный мне цемент, но с добавлением извести, и минерального красителя. Камни подобраны очень тщательно и по размеру и по форме, такое ощущение, что они выливались в одних и тех же формах, а уж после были стилизованны под камень. Стены видимо мылись регулярно и тщательно, ни пылинки, ни соринки. Троица впереди меня двигалась все тем же танцующим шагом, болтая о пустяках. Командир крепко держал по руки своих спутниц, поворачивая голову то к одной, то к другой. Один раз он приостановился, оглянулся в мою сторону, его глаза блеснули черными зрачками и снова исчезли.
 Неужели он ощущает мое присутствие? Почему нет. Очень даже может быть.
И Катя и Маргарита Михайловна, которая когда то отдыхала  на Черноморском берегу, были сейчас у себя дома. Катя в настоящий момент ни о чем не думала она болтала с командиром, стараясь понравиться ему, совершенно бессознательно, как делает каждая женщина на любой планете, в любом внешнем обличье, видя понравившегося ей самца, существо противоположного пола.
Мне приходилось работать с разными  женскими формами жизни, совершенно необычными для моего классического земного восприятия, но копаясь в их психике я не ощущал, что эти формы разные. Ощущения и чувства их были равными с земными женщинами. Цель существования - встреча с НИМ, рождение детей, воспитание внуков, потом спокойный уход по новой в другой мир. И все сначала.  Итак могло продолжаться до бесконечности, до тех пор когда при очередном форматировании не получался другой пол. Кто знает, может и я когда-то был женщиной. И идущий впереди меня командир. И команда кожаных живущих, оставшихся на дворе.
Я попробовал связаться в куратором и Анной, но сигнал не проходил через этот камень. Мне нужно действовать в одиночестве и тишине..
Командир еще раз обернулся на ходу, ухмыльнулся моей пустоте, протянул руку к стене и свет погас.
Мне это почти не помешало, я как двигался  куском пустоты за ними, так и продолжал это делать. Троица завернула за угол и скрылась за дверью, которая немедленно лязгнула плохо смазанным замком, отсекая меня от них.
Структура стены позволила мне пройти вслед за женщинами и командиром не беспокоя двери.
Большой  с прекрасной мозаикой на потолке и полу, овальный зал, с круглыми окнами наподобие иллюминаторов под потлоком, был пуст, не считая двух крупных глобусов посреди него. На глобусах карты как таковые отсутствовали, беспорядочное количество фотографий, рисунков, чьих то росписей заменяли привычные параллели и меридианы. На фотографиях и лица знакомой мне формы и пейзажи, в основном дикой, неосвоенной природы, скалы, горы, водопад широкой реки падающей в пропасть  посреди зеленеющих джунглей, водяная пыль клубилась над ним. Я присмотрелся, мельчайшие частицы влаги действительно  поднимались над глобусом, лица незнакомых мне людей с фотографий начали улыбаться, приветственно помахивать руками.
Глобусы стали потихоньку вращаться, в разные стороны, открывая все новые и новые панорамные картины и физиономии. Вот целующуюся парочка, явно земляне, в старомодных костюмах, века предшествовавшего моему уходу. Он снял канотье, прикрывая поцелуй, от моего взгляда, а его другая река жадно мяла ягодицы партнерши. Вот альпинисты поднимающиеся на связке по отвесному скальной стене, вот веревка лопается и несколько человек летят вниз, уменьшаясь в размерах и исчезаю на дне провала в густых сумерках. Мне кажется, что я слышу их крик. Вот гигантская волна захлестывает наклонившийся парусник с порванными парусами , еще миг и он исчезнет под водой, но нет, выправляется и продолжает свой путь, под черными тучами с голубыми шипящими зигзагами молний.
Это завораживало. Картины менялись не быстро и не медленно, давая достаточно времени для фиксации их в памяти и оценки; переведенный в другое место глобуса взгляд не оставался разочарованным пустотой или безразличием серой бумаги. Глобусы вращались медленнее и медленнее и наконец остановились.
Передо мной открылась панорама городского кладбища с могилами родителей, с памятниками поставленными им, мной, тут  очень давно. Дул пасмурный осенний ветер, срывая желтую  и красную листву с берез, щедро бросая их на заплывшие от времени холмики. Лиственницы уже успели снять хвою и почти спали, ощущая приход лютых холодов. Пустынно и тихо, только шелест пожухшей осенней травы и запах осени.
Я долго стоял погрузившись в свои мысли, но глобусы опять повернулись. Опять фотографии и рисунки. Рисунки моей  земной дочери в японском стиле, рисунки на глазах добавлялись новыми деталями, мазками, я ощущал вкусный запах масляных красок. А вот сын, уже взрослый гуляет с двумя внуками, так же не маленькими, они беседуют, обсуждая что- то свое, земное.
А вот и я. Стою, сметаю снег с засыпанного капкана, жгучий ветер гнет ельник, несет колючую поземку, мне еще долго брести по глубокому снегу к избушке, впереди почти полный, далекий  охотничий сезон.
Вот Анна со своими родителями, в небольшом доме на берегу очень синего океана, Вечер, они готовятся к ужину, женщины накрывают на стол, а отец сидит положив тяжелые, натруженные руки на стол обхватив ими кружку с горячим напитком. Анна почти такая как и сегодня, только значительно моложе.
Вот мой куратор, на совете племени в Африке, они обсуждают неудавшеюся охоту на носорога, два человека пытаются обвинить куратора, но он  только улыбается и показывает им непонятный мне знак скрученными пальцами. В носу у куратора, вставленная в прокол ноздрей белая палочка, знак верховной власти в племени.
А вот взрыв звезды, очень красивый, и медленный. Яркая, постепенно растущая вспышка, плазма заполняющая границы орбит планет, круглые шарики разлетаются на куски , часть сгорают в чудовищной температуре, частью, беспорядочно вращаясь переходят на новые орбиты, превращаясь в вечный странники- астероиды. И все это в полной тишине.
Рыбаки рано утром, вытягивают сети из тугой воды, у тальников, лодка кренится, вот-вот зачерпнет ботом волну, но все обошлось, сети в лодке, только одна рыбешка радушной раскраски, проскользнула ячею и бьется у моих ног на мозаичном полу, раскрывая рот и жаберные крышки, жадно хватая воздух.
Я материализовался, поднял добычу рыбаков и положил им её в лодку , один из их поднял кудлатую голову и улыбнулся мне, продолжая перебирать сетку; моя рука на мгновение ощутила влажный речной воздух.
Глобусы опять остановились. Изображения исчезли. Постепенно как при проявлении снимка начали появляться привычные мне параллели и меридианы, очертания материков, островов, знаки теплых и холодных течений в голубой дали океанов. Это была карта нашей планеты, карта детальная, если я фиксировал взгляд на какой-нибудь точке, то масштаб увеличивался, раскрывая детали местности. Только  детали становились объемными  и опять появлялась картинка. Я вижу ледник, над которым летел утром, и поляну, на которой должен стоять замок, но его нет, зеленеет травка, растут деревья, переливаются на солнце струи бегущей воды, грах все еще летает над скалами.
Очень интересно. Попытка проникнуть в структуру глобусов, безуспешна, такая же мощная защита, как и у здешнего начальника не пускала меня.
Я ушел небытиё не оставив следов своего пребывания. Глобусы глобусами, а дело делом. Ситуация развивалась в бесконтрольной мне зоне. Я не мог воздействовать на ключевую фигуру, не мог знать его намерений.  А впрочем….
Я внимательно проверил стены зала, поднялся к потолку, посмотрел на двор через чистое стекло иллюминатора. Машины исчезли, живущих не видно, только собака положила голову на лапы в затененном углу. Официального, видимого выхода из зала не существовало, но не беда, выйдем напрямую. Вот в этой стене.
Солнце уже раскалило брусчатку двора, Из флигеля доносились нестройные звуки музыки. Катя и Маргарита играли в две руки на фоно, коричневого дерева, начальник уже во фраке с белоснежной манишкой, облокотившись рукой на угол инструмента, пытался взять высокую  ноту. Ему это не удавалось, голос вибрировал доходя до определенного предела и срывался на фальцет. Начальник делал знак рукой и все начиналось сначала. Лица женщин выражали равнодушие.  Маргарита вспоминала волосатые руки командира корабля, а Катя беспокоилась о голодной кошке, дома, причем она ощущала, что кошка недалеко, в соседнем доме и сейчас, когда все закончится, она перейдет дорогу, поднимется на свой этаж, откроет дверь ключом, действительно лежащим у неё в кармане кителя, и даст любимому Барсику мороженной мойвы.
Катя жила уже одна в небольшой квартирке на девятом этаже. Все так же - ни мужа ни  штатного любовника. Одна работа и небольшие деньги. И вот эта, практически единственная отдушина в тусклой жизни, регулярно приходить сюда в далекий замок и музицировать здесь с Ритой и Карл Карловичем Прийзнером. Благо идти недалеко, прошел по улице, спустился в подвал старого дома с вычурными башенками по углам крыши, подвал пахнущий мышами и плесенью и открыл первую дверь налево. И ты выходишь на двор этого замка.
 Катя попала в замок случайно, когда убегала от пьяных парней поздней ночью. На её крики о  помощи никто не откликнулся, не потухло ни одно окно, никто не набрал 02.  Катю убили на пороге подвальной двери, но Катя этого не знала, она не ощутила каких либо изменений времени и пространства. Она ощутила только острую боль под левой лопаткой и теплоту еще живой крови стекающей по потной спине, а потом дверь открылась и она уже здесь. А Барсик там. Но можно возвращаться, когда есть необходимость, выходить на работу, летать на больших самолетах по странам и континентам.
Мысли Маргариты были еще проще и здоровей. Ни кошек, ни какой либо постоянной квартиры она не имела, от мужа давно ушла, и разбилась вместе с самолетом и  всем экипажем при посадке в одном зачуханном городке, подломилась передняя стойка шасси, самолет развернуло, поволокло боком и он пробороздив зеленое поле врезался в бетонную опору  высоковольтной линии, сбил опору, загорелся, а сверху на него упали провода под напряжением. Погибли все, практически мгновенно. И Рита появилась в этом замке, на работу её не тянуло, она и не пыталась вернуться, а музыку она любила с детства. Вот и играет Карл Карловичу, по утрам, каждый день, и ей хорошо.
Иногда Маргариту навещали воспоминания о прошлой жизни, но с каждым разом они становились все более тусклыми и не интересными.
Каким то образом субстанции  Кати и Риты не попали в наши контейнеры, я слышал о таких  единичных случаях. Это не считалось браком в работе, просто ставили где надо галочку, что вот там то и там там то, остались некоторые не прошедшие реконструкцию. Более я ничего не знал. Как проходило пребывание таких, что с ними происходило дальше? Куратор эту тему никогда не поднимал, а я об этом не думал. Другие заботы одолевали.
А тут вон что. Музыка играет, романсы поют. Язык мне совершенно не знаком, но мысли двух женщин лежали у меня, можно сказать на ладони, а вот мысли Карл Карловича, все еще закрыты. Кто он такой? Возможно один из наших исполнителей, выполняющий задание по работе вот с такими  не прошедшими реконструкцию.
Карл Карлович окончил очередной музыкальный опыт и вполне серьезно поклонился аккомпаниаторам. Женщины улыбались ему. Катя очень быстро сыграла знакомую мне земную мелодию, не помню только откуда она, короткий фрагмент, и закрыла крышку фоно с деревянным стуком.
Карл Карлович присел на рядом стоящий стул с очень низкой спинкой. Он немного устал. Попытка поникнуть через его защиту на это раз удалась. Анатомия соответствует анатомии кожаных во дворе, а вот биохимия мыслей расшифровке не поддается. Точнее, почти не поддается.
 Он, в какой то степени  привязан к этим двум женщинам, сочувствует их положению, но в то же время, считает ситуацию вполне нормальной. Он их не звал, они сами пришли, откуда  то, причем появились вдвоем, без предупреждения. Карл Карлович, а это его псевдоним, настоящее имя произнести нашим речевым аппаратом невозможно, жил в этом месте давно. Здесь же жили его предшественники, исчезающие в один прекрасный день не оставляя следов, вместе со своими личными вещами. В один прекрасный день и он уйдет, а его место займет следующий, уже со  своими вещами, и пойдет новый цикл, длительный по времени и довольно скучный.
Откуда придут следующие Карл Карлович не знал, да и знать не хотел. Его возможности позволяли ему развлекаться и исполнять порученную работу без особых усилий и напряжения. В прошлые периоды он работал далеко отсюда, в другом облике, и выполнял черновую работу, по добыче первичной энергии, бывал и на моей Земле, жил там недалеко от Горного Алтая, в предгорьях, наблюдая за происходящим вокруг него. Земля ему нравилась, но пришлось уйти, вызвали на поправку дел в другое место.
Его можно было назвать не исполнителем, а просто наблюдателем, но некоторые участки его головного мозга оставались закрытыми для меня. Что там таится?
Я не стал осматривать детально флигель  и вышел через открытое окно невидимым ( почему не видимым, мне почудилось что Карл Карлович, опять бросил взгляд на мою пустоту, прищурив глаза ,как  бы прицеливаясь), вполне возможно меня ждут неприятные вещи, прячущиеся в недоступных участках его мозга.
- Что с тобой, - срывающимся голосом, спрашивала меня Анна, - ты где? Ответь мне, ответь, прошу тебя, не молчи.
- Да вот он я, цел и невредим, успокойся, дорогая.
- Фу, как хорошо! Почему молчал, нельзя же так. Я тебя не видела, не слышала, после того как ты  в граха внедрялся. Уже думала, что ты там и останешься, и переварит он тебя и сбросит ненужное на ледник. Оглянись, покажи мне что вокруг.
Я по новой осмотрел квадрат двора. Серые стены, проем подвесного моста, строения ихз камня и дерева в дальнем углу, из которых доносился лязг металла и тяжелые удары какого то механизма. Сам замок  у скалы, стены и окна флигеля, показал и тех, из флигеля, показал собаку, до сих пор лежащую в той же позе.
- Я не знаю куда я попал. Главный не поддается расшифровке полностью, а женщины, мои старые знакомые, с Земли, но не прошедшие реконструкцию. Здесь очень много не понятного для меня.
 Я коротко показал ей глобусы, на несколько секунд задержав время на картине с Анной и её родителями, ощутил, как она всхлипнула.
- Твои мама и папа очень красивые люди, такие же как и ты, - сказал я как можно утешающее.- Ты на них очень похожа.
Анна молчала, явно вытирала слезы, она обладала способностью выплескивать эмоции посредством тихих слез, набегающих и исчезающих, как быстро носимые  по небу тучи.
- Возвращайся быстрей домой, - произнесла Анна  уже сухим голосом, возвращайся как можно быстрее. Жду тебя. Ни на секунду не задерживайся в этом месте. Ты слышишь меня? Ни на секунду!
- Слышу, - машинально ответил я, наблюдая за появившейся у мастерских тенью, явно имеющей геометрические очертания.

Глава девятая.



- Ты поступил очень неблагоразумно, как мальчишка. Совсем не имеешь страха и осторожности, - говорила Анна, перевязывая мне глубокую рану на голове,  то и дело бросая пропитанные красной жидкостью тряпки в тазик у моих ног. Я сидел на самодельном табурете, охватив его ножки своими ногами, чтобы не упасть, чувствовал себя я довольно неуютно, и сил уйти в пустоту почти не было. Красная жидкости и тряпок в тазике становилось все больше.
- Не жидкости, а настоящей крови, со всеми её составляющими,- поправила меня Анна,- можешь отослать на проверку.
- Ну отошлю, ну пришлют, что такое вот количество эритроцитов, лейкоцитов и всего остального, с чего я им должен верить?- сказал я прислушиваясь к давно утраченным и начавшими появляться ощущениям легкой боли  на голове.- Ты знаешь, я боль ощущаю, -удивился  я. Что-то новое.
- Новое- давно забытое старое, - парировала Анна, - потуже затягивая узел повязки. Жаль не умею, регенерировать чужие ткани, да и свои плохо получается, вон вчера палец порезала, так до вечера его лечила, то рубец, страшный появится, то рана еще больше раскрывается. Кровь шла струей иногда. Я плохой врачеватель, вот моя мама умела эти вещи делать очень хорошо. Люди к ней часто приходили, всем помогала.
- Ладно, все нормально, - ощупал я марлю на голове, посмотрел в зеркало, рассмеялся. - Похож на Чапаева, был такой у нас герой одной из старых войн. Дурью маемся. Вполне можно уйти в пустоту, потом опять появится, без всяких повреждений, все уляжется в несколько новом порядке. Так нет , хочется прошлых  ощущений.
- А ты как хотел,- сказала Анна, - вот мне все время хочется за кем-нибудь поухаживать,  вылечить. Что в этом такого необычного. И в пустоту ты убежать от меня сейчас не сможешь, слабый ты, больной.
- Да, правда, -согласился я.- Быстро мы привыкаем к материализованному телу, вот кожа, такая теплая, мягкая, вот волосы мои, вот лицо, я его могу ощупать пальцами или оценить в зеркале, вот забурчало в животе, а вот потянуло к женщине,- я попытался хлопнуть Анну по бедру, но она увернулась,- и все это требует определенных затрат,- на содержание, на поддержание, на еще и еще  еще… А потом жалко с этим телом расставаться, привык, оказывается за годы. Как с квартиры в которой долго жил, съезжать,- всегда слезы накатывается.
- У тебя были слезы?- Анна даже бросила полоскать тряпки в тазике и выпрямилась. – Да у тебя даже слезных желез нет, ты их просто не создаешь, когда появляешься, а в той жизни, они были в форме рудиментов, ты про них и  теперь забыл. Ведь так?
-  И так  и не так, долго рассказывать. Просто конституция у меня такая, и у моих родителей такая же была. Плакал действительно редко, от обиды когда пороли, и когда зубы удаляли в детстве. И еще раз, когда собака моя умерла… Долго вспоминал, мне и сейчас кажется, что она где-то рядом.
Я секунду помолчал, собираясь с мыслями.
- Давно, еще, тебя наверное на свете не было, лежал я в одной больничке, на операции, довольно серьезной по тем меркам. Палата хорошая, соседи нормальные люди. К тому времени собака моя уже ушла, но я её часто вспоминал. Кровать у окна, весна, птички поют, первая зелень стекло гладит. Из моего окна, а кровать стояла  рядом, хорошо  был виден другой, корпус больницы, вернее его крыша, железная, трубы вентиляционные. Телевизор давно надоел , так я в основном на крышу и смотрел, читать не хотелось, все думал как дальше жить буду, после травмы. Даже домой ехать после выписки боялся, - как встретят, не знал, точнее знал, но  все рано страшно было.
Анна  слушала, поглаживая меня по повязке на голове.
- Так вот,- продолжал я,- в один прекрасный день, посмотрел я на крышу, а на ней моя собака лежит.. У трубы. Не кошка, а именно собака, большая, черно-белая, уши торчком, хвост нос прикрывает, смотрит в мое окно. Думая приблазнилось, протер глаза,- нет, все точно- пес.  Мой, не мой, но очень похож. Я соседа позвал, он на костылях прыгал, подойди,- говорю, - глянь что там на крыше Подошел, посмотрел: «Собака,- говорит, черно-белая, здоровая. Как она туда попала?» «Ко мне пришла, -говорю, -морально поддержать». Сосед лежачий давно в больнице страдал, перелом бедра у него сложный был, посмотрел на меня и говорит; « Ты не смейся, эту собаку я так же видел, раньше, я на твоем месте лежал, только она коричневая была, как моя Лайма, она давно умерла. Собаки приходят к нам в трудные минуты, помогают пережить боль и все остальное. Ты скоро на поправку пойдешь, это верный признак» . И действительно, много раз я смотрел на моего пса, но он появлялся не часто. Обычно по утрам и не надолго. Я даже мед сестру приглашал, посмотрела на крышу- ну собака и собака, даже не удивилась, как будто собаки все время на крышах живут….
 Анна выслушивая меня, вспоминала своих домашних животных, в деревушке на берегу океана, теплый белый песок под ногами, волны с шелестом приглаживающие песок, стараются показать, как они это умеют делать прихватывая ,то, что не успели до этого прибрать на берегу.
 Она представляла себе, что произошло бы если я, в момент выдвижения из-за угла танкетки не успел бы подняться выше уровня выстрела,- заряд плазмы ударил в угол флигеля и разнес его по двору красной кирпичной пылью.
 Я не имел права без разрешения убирать живущих из этого мира, но в тот момент, в замке, такое разрешение пришло сразу же, и мне пришлось вспомнить былые годы. По моему в грязь лицом я не ударил..Когда я уходил, оглядывая с высоты содеянное, то жалости не ощущал. Женщины, не пострадали, с десяток кожаных, уже лежали в контейнере. Карл Карлович, где-то исчез испарился из поля ощущений, и это обстоятельство немного беспокоило меня, хотя и не особо. От замка и флигеля остались пыльные руины, танкетка в одиночестве догорала у скалы. Собака равнодушно лежала в углу двора, не обращая никакого внимания на окружающее.
 Анна повернулась ко мне.
- Нам необходимо поговорить. Поговорить серьезно, - молвила она, пряча глаза. Мысли её были прямые и честные. -Я хочу многое тебе рассказать. Мне нужен твой совет.
- То что там произошло, не случайность. – продолжала она.- Нас всех купили возможностью создать планету по нашему разумению, но забыли предупредить, что идеальных планет не бывает, и нам придется выживать самим без помощи извне. Ты же заметил, что помощь приходит из центра не регулярно и во все меньших и меньших размерах. Планету заселяют без нашего ведома, теми кто не полностью прошел реконструкцию, то есть просто говоря – призраками. А когда мы жалуемся на такие вещи, то переводят разговор на другие темы. Вспомни каменных медведей, этого, в рубище, по реке приплывшего….
Анна не хотела говорить, она нарушала внутренние установки, сознавала это, но продолжала, отрезав какой то запрещающий сектор в своей памяти.
 - Когда я прибыла сюда, я это наверное знала, догадывалась, предполагала что-то- Анна поморщилась,- но не думала, что все зайдет так далеко. Как то все мне казалось вполне приемлемым, и эти созидания, и работа с тобой. Меня инструктировали, но очень  поверхностно, в общих чертах, говорили, что нам молодым, пора осваивать новые методы организации миров, а опыт старых работников нам пригодится, но уж чересчур на него внимания обращать не надо. Нас сделали почти людьми, в нашем понимании, и  что хотят? Мне вот все время кажется, что они желают, что бы мы, ими и стали, сохраняя память не только о нашем многочисленном прошлом, но и о наших превращениях по ходу процесса? Но у людей такого не бывает, ни у одного живущего во Вселенной такого нет. Никто не помнит, свои превращения, у  атомов нет памяти, пока они не лягут в определенную структуру. Не читай мои мысли, пожалуйста, это не честно, я и так не знаю, что говорить и что делать.
- Да я не лезу в твою голову.  Мне и так интересно, говори дальше, - попросил я растягиваясь на кухонной лежанке, моём любимом месте и в тех временах и  в этих. На кухне всегда тепло, вкусно пахнет и всегда женщина перед глазами, глазами только туда-сюда и успеваешь делать. А сегодня, после всех этих пыльных драк, в непонятном месте, мне особо хотелось перевести дух; регенерация тканей у меня всегда стояла на высоком уровне, так, что к утру, от раны на голове, я думаю и следа не останется. Я еще раз осмотрел свою  полость черепа, оболочки в норме, сосуды пульсируют равномерно, обе костные пластинки на всем протяжении целы, в области раны уже большое количество специфических клеток появилось,- все идет  в резко ускоренном режиме, но согласно параметрам моей патфизиологии.
Мне хотелось немного спать, мысли путались, но я старался следить за рассказом Анны, делая нужное выражение лица, когда она на меня коротко посматривала. Вся эта история мне известна с давних пор, в свое время, я так же изумлялся вероломству начальства, пытался понять логику всей этой истории , которой по сути и не было. Большая работа, проводимая во всех уголках вселенной, всегда сопровождается неразберихой, накладками, стычками, жалобами и стонами многих участников. Почему то любой новособранный, в глубине своей пустоты считал себя пупом вселенной и очень умным. Умнее всего окружающего.
Я один раз по ошибке создал реально думающее дерево и не стал его уничтожать, решил понаблюдать некоторое время за ним. Ну и что?  Дерево с презрением относилось к траве, к кустам, другим деревьям, а уж к проходящим мимо живущим относилась как к нечто пакостному и неприятному. Проходить мимо него вблизи  я не стал с тех пор, когда однажды, вечером, возвращаясь к месту ночевки я пролетел слишком близко от нижних ветвей. Они мгновенно попытались скрутить меня, но по понятным причинам это им не удалось, пустота и есть пустота. Несколько раз я видел, как дерево ловило неосторожно севших на ветви пичужек, и очень ловко ощипывало перо, которое улетало по ветру легкими пушинками.
Дерево погибло во время сильного урагана, пронесшегося по этим местам однажды ночью. Оно еще долго стонало на земле, жалуясь на боль в корнях  и несправедливость жизни, призывая своих богов… Я его после всего случившегося разобрал,  и отправил контейнер на центральную базу, где, кстати, заинтересовались его содержимым и моим рапортом. Что там происходило дальше, я просто не знаю, навалились другие события.
Анна уже молчала сидя у меня на топчане, с краю. То что мне надо делать я знал, план работы сложился у меня при перемещении от замка к дому. Анна, изучала мои намерения слегка насторожено, но в основном все принимала, хотя отдельные моменты вызывали  легкий протест у этой женщины, который, теме не менее, она никак внешне не показывала.
- Ну и плевать, что придется разобрать большое количество живущих, - сказал я, когда её мысли начали формироваться во что-то протестно оформленное.- Это обычное дело на всех вновь заселяемых и создаваемых планетах. Когда ты лепишь из пластилина, что-то то не особо задумываешься, меняя форму его в нужном тебе направлении. Ведь состав пластилина или глины остается неизменным, меняется только форма, а  внутренняя суть остается прежней. Знала бы ты сколько раз приходится менять иногда все созданное и построенное, пока добьешься хорошего, хотя и временного результата.
- Почему временного?- спросила Анна.- Почему не постоянного?
-А все равно все эти начинания рано или поздно кончаются одним и тем же. Поэтому планеты и системы появляются и исчезают, и так будет всегда. Мы с тобой рассматриваем слишком большие временные промежутки, забывая, что для живущих, наш незначительный период времени кажется им  чудовищно огромным, за этот период проходит вся их ранняя и современная история, вспыхивают и гаснут войны, рождаются и исчезают цивилизации. А мы в это время стоим в сторонке, почесывая в затылке и думая- что- бы еще придумать для них хорошего или плохого, если уж слишком хорошо все проходит.
Во дворе коротко взвыл Мэр, Анна притушила свет и выглянула в окно. Двор освещался большими лампами накаливания, не оставляя ни одного темного уголка. Мэр стоял у ворот и морда его направленная к черной стене леса казалась настороженной. Потом он присел и почесал задней лапой за ухом.
Анна исчезла и через некоторое время появилась опять, возникнув из пустоты в той же позе и с тем же выражением лица.
- Видел?- спросила он меня.
- Да. Ничего страшного. Они пойдут на водопой, далеко от дома, они всегда там ходят.
Мы говорили о каменных медведях.
-Я не про них говорю,- заметила женщина,- я говорю о тех кто шел за ними.
- Я не видел,- сознался я присев на топчане.- Кто шел?
- Не знаю, очень похоже на тех кожаных, которых ты,- она замешкалась на секунду,- разобрал в замке. Но их очень много. От реки они могут дорогой направиться прямо к нашему дому.
- А ты посмотрела, о чем думают?
 - Бесполезно, всякие мелочи. У меня такое ощущение, что они вообще не думают, а включаются, только по команде. С ними собака.
- Черно-белая? Хвост крючком?
-Да, симпатичная такая.
- А человека, не такого как кожаные, одет совсем в другую одежду, пиджак, или что-то подобное, шрам на щеке, с ними не было?
- Да что ты меня все спрашиваешь   и спрашиваешь? Ты вообще как, - полегчало? Может сходишь, последишь сам? Хотя нет. Тебе нельзя, ты и так сегодня, «последил» на уровне. Как отчет теперь составлять? Объяснить ведь надо.
- А вот это пусть тебя не трогает,- немного разозлился я,- опыт в составлении отчетов у меня давний. Я опять про собаку. Она очень похожа на тех что, были у меня давно,- ну, понимаешь.
- Да она вон, уже во дворе, у ворот лежит – сказала Анна, сверкнув раскосым глазом. - На тебя похожа. Своим равнодушием к окружающему.
 Я вышел на крыльцо. Ночь стояла темная и тихая. За полосой белого света над домом, чернота поднималась от земли к пустому темному небу. Где-то далеко, на реке, изредка, все еще поднимающаяся вода шлепала  корягой, возмущаясь непорядком в природе.
Мэр обнюхивал лежащую у ворот собаку, сучку, да, ту же самую, что была в разбитом мною замке. В темноте ее плохо видать, только кончик белого хвоста иногда вспыхивал как молния, когда она била им о землю, расправив уши вертолетиком и улыбаясь мне. Мэр не  любил других животных кроме человека, но к моему удивлению, воспринял появление этого существа спокойно и с готовностью, даже дружить, по собачьи, естественно.
Мои шаги почти не слышны в мраке ночи, я только вижу белый кончик хвоста, а вот начинают прорисовываться белые чулки, и наконец я вижу полностью собаку лежащую на канях, улыбающуюся мне. Я уже прошел по ней, есть обрывки воспоминаний, где я обдираю сохатого, вижу пасмурный день с медведем на икромете, вижку много другого, личного. Эта та собака и в то же время другая. У неё более быстрые рефлексы, более серьёзно накачанные мышцы.


 
 


















Рецензии