Невидимый город. Глава 18

– Андрюша, ты слышал? – взволнованно выговаривал Шлиман на следующий день. – Ты слышал вчера по телевизору, что произошло в пустыне? А ведь это именно та пустыня, где город находится. Как я испугался! Ты даже не представляешь, как мне стало плохо. Я не мог успокоиться, я до сих пор не могу успокоиться. Я всю ночь не спал, все ходил по квартире. А вдруг город уничтожен, это была первая мысль, которая ударила меня своим током. Я места себе не находил. А вдруг небеса решили покарать город? За что? Что город сделал такого, чтобы небеса его вздумали уничтожить? Знаешь, я вдруг подумал, он ведь такой беззащитный. Он ничего плохого никому не сделал. Он только по-своему мстил тем, кто пытался его уничтожить, стрелял в него. И он правильно поступал. Он ведь проучал, таким образом, пустынных террористов. А насчет исчезнувших… Так, может, и не город в этом виноват, а сами люди. Они захотели чего-то идеального. Как я – совершенного бога. Я бы сам отправился в поиски… Да, действительно, почему я не отправился искать своего бога? Я, получается, лишь изучаю его. А, может, оказавшись в пустыне, я больше бы узнал о городе? Мне, может, достаточно было увидеть световой поток в ночной пустыне… Может, всего лишь это сделало бы меня счастливым. Я бы увидел, что мой бог есть, самый совершенный бог существует, он бы показал мне себя… Впрочем, я, наверно, слишком сентиментален. Но у меня большой возраст, мне это позволительно – быть сентиментальным. Я бы и сейчас отправился в пустыню, несмотря на метеоритный поток. Да, кстати, ты заметил, что сначала говорили о световом потоке, и эта информация была засекреченной, только из интернета ее можно было вытащить. А сейчас метеоритный поток появился, но об этом уже везде говорят. Кстати, я тебе не говорил еще. Ведь ту информацию, что наши специалисты в интернете находили, после – уничтожали. А людей, которые предположительно могли ее ввести, брали под наблюдение. Впоследствии авторы стали более острожными. Более аккуратно стали писать о городе. А сейчас вот метеоритный поток откуда-то появился. Что бы это значило? Ты, Андрюша, извини меня, что я места себе не нахожу. Волнительно мне и беспокойно на душе. Я ведь на следующий же день, то есть сегодня, с самого раннего утра первым делом стал почту просматривать, не появилось ли что-нибудь новое про город. Появилось. И, знаешь, что я прочитал, например? Те поселения, что по подобию невидимого города создавались, вернее, их жители, стали в панику впадать. Они решили, что метеоритный поток – это кара небесная. Они вдруг поняли, что город-то должен быть один! А их творения – суррогаты. Да-да, Андрюша, именно так они и поняли знак небесный. Они подумали, что им предупреждение было послано свыше. Они даже не стали петь свои молитвы и ритуалы никакие не совершали. Они поняли, все это неугодно небу. Все они начали спешно покидать свои оазисы. Как уж они их покидали, неизвестно. Может, вертолеты к ним прилетели. А, может, пешком они пошли. Да-да, скорее пешком они пошли, решив искупить таким образом свой грех, это уже мои догадки. Боже мой, боже мой, что творится!
– Знаете, Николай Владимирович, я ведь тоже ночью не спал, все думал над метеоритами. Я вчера у профессора был.
– Ну, – забеспокоился Шлиман. – И что? Что он сказал? Кстати, как его самочувствие?
– Самочувствие у него обычное, насколько мне показалось. Хотя кто его знает, может, и произошли в нем какие-то изменения. Может, каждый приступ изменяет его понемногу, я же не видел его раньше и не знаю, каким он был хотя бы год или два назад. Но, я думаю, не идут ему на пользу эти клиники. Хотя, может, я ошибаюсь. Человеческая психика – вещь чрезвычайно тонкая и ранимая, а тем более, у такого человека, как Птицын. Я вот что хотел вам сказать. Вчера я, значит, был у профессора. И мы, наконец, начали говорить про город.
Шлиман, до этого ходивший взад-вперед, остановился и сел на стул.
– И… – проглотив слюну, хрипло произнес он. – Что он сказал про город?
– Да мы, собственно, не говорили про город. Я не совсем правильно сказал, что мы начали про него говорить. Профессор только сказал, что город, в принципе, можно изучать, если знать какие-то особенности живой материи.
– Живой материи? – переспросил Шлиман.
– Да-да, только профессор ее немного по-другому, правда, называл. Но суть от этого не меняется. Смысл в том, что вроде бы все люди объединены между собой на атомном уровне. Атомы, принадлежащие, скажем, мне, принадлежат и вам, и наоборот. Профессор их назвал мыслящими. Что якобы атом атому рознь. Те, что находятся в человеческом организме, являются живыми. А те, что, скажем, в кирпиче – неживыми. Вот чем якобы живой организм отличается от неживого: что атомы в живых организмах живые, а в неживых – неживые. И живые атомы намного сложнее неживых по своему квантовому состоянию. Они хранят огромную информацию. Каждый атом – как маленькая ячейка, содержащая свою порцию информации. И эта порция, в каком-то смысле, неотделима от общей информации. Я сначала слушал профессора и думал, что за бред он несет. Наверно, клиника оказала на него свое разрушающее действие. А дальше уже подумал, что это я не прав, посчитав его речь бредом. А до того, как мы про это начали говорить, Птицын почему-то откровенную ерунду мне сказал, что якобы земля – плоская. Космонавты же видят ее круглой, потому что геометрия нашего пространства сильно искривленная. И Австралию мы не видим все по той же причине, из-за кривой геометрии.
– А может, это и не ерунда вовсе, – заступился вдруг за профессора Шлиман. – Может, он и прав с плоской землей. Да что мы знаем хотя бы даже о нашей планете?
– Так ведь до того, как профессор в клинику попал, он рассказывал мне о галактиках и взрывах в их ядрах. То есть он тогда о другой вселенной говорил, без плоской земли. Или я ничего не понял? Какой формы все-таки галактики? Может, тоже плоской? Что-то про небесную твердь он говорил. О нет! Здесь голова может пойти кругом. Надо выбрать какую-то одну картину мира, иначе сойти с ума не сложно.
– Ты правильно говоришь, Андрюша. Кстати, ты сам и сказал ответ. Вселенная такая, с какой позиции мы на нее смотрим. А профессор действительно оригинальный человек, решил немного запутать тебя, чтобы мир не показался тебе слишком простым и объяснимым.
– Но знаете, что меня больше всего удивило? В тот день, когда мы с Птицыным начали про город говорить, метеоритный дождь в пустыне пошел. А те поселения, что по подобию нашего города были созданы, опустели. Какая, спрашивается, связь здесь есть?
– Если бы, Андрюша, я знал… Если бы я знал все. Но я не бог. Иногда я думаю, что было проще мне примкнуть к какой-нибудь известной религии, да хотя к христианству, и жить себе спокойно. Там все ясно. И про бога, и про сына его. Живи и радуйся. Так нет же, не могу я так. Я начинаю думать, а почему тогда именно христианство? Ведь много других религий, не хуже христианства. Значит, мне надо разные религии изучить, священные записи почитать, чтобы найти лучшую веру? Читал я некоторые книги. Но ничего в душе моей они не тронули, ни-че-го. Понимаешь? Я буду врать себе, если попытаюсь стать верным какой-нибудь одной религии. Мне проще своего бога искать. Это приятнее, это заставляет меня волноваться, это дает мне ощущение счастья. Значит, я на правильном пути? Так я и решил поступать, и не стал больше мучиться с листанием всяких религиозных томов. Эти книги стары, и боги, описываемые в них, сами нуждаются в помощи. Впрочем, и мой бог, наверно, тоже нуждается в помощи. Когда я думаю про город, что-то в моей душе происходит. Андрюша, а ведь город не только мой бог. Судя по тому, сколько людей исчезает…
– Так сколько же людей исчезло, этот вопрос не дает мне покоя.
– Да с целый город наберется. А ты с профессором продолжай говорить про то же самое. И не бойся ничего. Ведь метеоритный дождь мог быть простым совпадением. Но даже если не совпадение это было? Теперь, значит, не надо изучать город? Нет, любое явление, каким бы странным и необъяснимым оно не было, нужно исследовать. Тем более, если оно странное и необъяснимое. Так устроены люди, что именно такое мы с большим удовольствием изучаем. Так что ты продолжай разговаривать с профессором в том же духе.
– Он пока никакой информации о городе не сказал, лишь о возможной связи с ним, да с исчезнувшими людьми.
– Разве этого мало? Это, можно сказать, первая ниточка. Эта информация может оказаться ценной не только при изучении города. Зная такую информацию и то, как ею воспользоваться, можно многое сделать. Вплоть до того, что уничтожить город. – Последнюю фразу Шлиман произнес на удивление хладнокровно.
Андрей Иванович вздрогнул.
– Николай Владимирович, хоть вы и раньше говорили что-то в этом роде. Но это же… А ваш бог?
– Все мы стремимся уничтожить своего бога, разве не так?
– Конечно, не так. Все, в основном, стремятся сохранить бога.
– Тогда бог сам будет искать способ уничтожить себя.
– Что вы такое говорите! – воскликнул Андрей Иванович.
– А что ты так заволновался, Андрюша? Ты разве начал верить в бога? В какого?
– Нет, но это не имеет значения. А то, что вы сказали, в любом случае звучит кощунственно. Как можно говорить об убийстве бога?
– А кто его собирается убивать? Убить бога не просто, знаешь ли. Все мы, Андрюша, боимся смерти, и все мы к ней стремимся.
– Не нравится мне ваша философия, и ваш взгляд на все сущее тоже не нравится. Вы меня, конечно, извините, я не вправе осуждать вас…
– Почему, Андрюша, говори, что думаешь. Мне нравится твой гуманный взгляд на все.
– Но ведь… – начал Андрей Иванович и замолчал.
– Что? Что, Андрюша? Говори.
– Но ведь город… Вернее, тот бог, о котором вы говорите… он молодой. О городе только недавно начали говорить. О нем никто не слышал до этого.
– Тем важнее для бога – узнать, что такое ненависть. Этот город так невинен, и не ведал до некоторых пор, что люди жестоки, и они хотят уничтожить его. В город стремятся люди, потому что они тянутся к совершенному, прекрасному. И городу кажется, что он, таким образом, делает благо для них, добро. Но вот он узнал, что есть и те, кто его ненавидит. А ведь эти ненавидящие действительно могут уничтожить город. И нам, в первую очередь, нужно ему помочь. Ты думаешь, мне гонорары высокие нужны, которые я получаю за изучение города? А мне, может, именно спасти хочется город. Не убивать, а спасти.
– Я, честно говоря, запутался во всем, что вы говорите о своем боге, вернее, о городе. Вы очень противоречивы.
– А бог, он такой ведь и есть, крайне противоречивый. Ты посмотри на мир, который он создал, и поймешь это. И тот бог, о котором мы говорим, вернее город, действительно молодой и, тем важнее помочь ему понять, как жесток этот мир. Поэтому-то тебе нужно общаться с профессором. Он, говоря с тобой о городе, говорит, на самом деле, с самим городом. Хочешь, верь мне, а хочешь, не верь.
– А как быть с метеоритным потоком в пустыне? Вы сами боялись, что он может уничтожить город.
– Тем не менее, это как раз то, что поможет городу понять одну из сторон нашего мира. Да, я переживал за город, но этот метеоритный поток все же был ему нужен, крайне нужен. То, что приходиться испытывать богу, становясь богом, может оказаться тяжелым для него или даже непосильным. Я расскажу тебе про одного моего друга молодости. Звали его Игорем. Весьма интересным он был человеком. Мы с ним учились в университете, на одном курсе. Приехал он в Москву из далекого-далекого Магадана. У северных людей восприятие природы совсем другое. У них даже менталитет другой. И какой-то особой романтикой наполнены их души. Когда я слушал его рассказы о голубых сопках… я никогда не видел их, но они вставали перед моими глазами, я видел их словно реально, и они поражали своей сдержанной, глубокой красотой. Это совсем другие просторы. Когда смотришь на эти снежные, освещенные холодным солнцем сопки, то думаешь, что вот она, бесконечность, и вот оно, истинное величие природы. Игорь часто отправлялся к этим сопкам на лыжах. Не один, а с другом-чукчей. Между ними была особая дружба северных людей. Они в основном молчали. Да-да, нам это трудно понять, но их общение совершалось, в основном, в молчании. В молчании они говорили друг другу все, что хотели. Они молча шли на лыжах, молча останавливались отдохнуть, молча разжигали костер и кипятили воду. Молча кушали принесенную с собой еду и пили чай, молча любовались безмолвной красотой голубых снежных сопок. Разговоры для северных людей – непозволительная роскошь, как сказал мне Игорь. Я тогда не мог понять смысла его слов, но явственно чувствовал их. Можно ведь не понимать, а лишь чувствовать. Кстати, чувство может таить в себе гораздо большее, чем понимание. Когда я услышал про дикое, первозданное молчание северных людей, я почувствовал себя пустомелей, болтуном, бездарно расточающим слова. Да-да, именно таким я себя почувствовал, даже смешно. Но вот что я хотел тебе рассказать. Это я тоже услышал от Игоря. Во время одного из тех его удивительных единений с бесконечностью ему неожиданно пришла мысль, или осознание, лучше так сказать. Что природа существует давно, очень давно, быть может, даже очень-очень давно. Мой друг мыслил категориями природы, потому что именно природа была для него реальностью. Он и вселенную с ее мириадами звезд тоже называл природой. Итак, он осознал, что вся огромная природа, включающая в себя и северные просторы, и бездну вселенной, существует давно. И богу в какой-то момент вдруг стало трудно. Он понял, что знает не все, да-да. И тогда бог решил создать людей, чтобы они помогли ему понять и природу, и его самого… Оригинальная идея, не правда ли? Я помню, меня тогда потрясла ее глубина. И может, с тех самых пор я стал думать о боге иначе. Вернее, я, может, впервые тогда вообще начал думать о боге. Я стал также думать о том, что и бог, может, нуждается в помощи. Затем незаметно, с возрастом пришло понимание, даже уверенность, что бог не совершенен. А еще позже, уже ближе к старости, появилась желание создать своего, совершенного, бога.
– Простите меня, Николай Владимирович, за мое очередное резкое высказывание, но мне кажется, что ваши рассуждения оторваны от действительности. Бог, нуждающийся в помощи; несовершенный бог; желание создать совершенного бога… Неужели вы…
– Да, Андрюша, ты прав, – неожиданно согласился Шлиман. – Что мы все о каких-то эфемерных материях рассуждаем? Я согласен с тобой, все эти материи нереальны. Ты думаешь, я буду за них обеими руками крепко держаться? Если мне кто-то скажет, что бога нет, а совершенного бога невозможно никогда создать, я с удовольствием ему поверю. Ты вот говорил, что профессор кормил тебя простой, но вкусной едой. Я сейчас подумал, что нет ничего приятнее пищи. Еда – вот самое реальное и приносящее необыкновенное наслаждение. А давай-ка сходим в ресторан. А? Действительно, почему бы нам с тобой не побеседовать за хорошим обедом? И почему у русских не принято приглашать друг друга в ресторан? Иностранцев более демократичны в этом.