Изюбрь

Когда я утром выхожу из своей основной, базовой избушки, я почти всегда стою перед выбором. А  куда конкретно идти? Можно  подняться на водораздел между Хейтёй и Ульбинкой на небольшой хребтик, с  высотами, если верить карте, от 400 до 500 метров над уровнем моря. Благо здесь у меня уже с десяток лет порублена  тропинка и подниматься достаточно легко. Кроме этого на двух остановках для «перевода дыхания» можно осмотреть несколько плешинок на склоне с целью обнаружения зверя. А можно свернуть сразу в пологий распадок уходящий вправо и так же поднимающийся на этот хребтик, но эта дорога сугубо капканная, идет по редкому ельнику  и прострелов там нет. В конце концов, эти два путика  на хребте сходятся. На севере над ними нависает вздыбившаяся громада Моглоя с округлой, сверкающей на солнце снегами вершиной и хорошо видимыми черными обрывами и  осыпями; контур горного узла покрыт серой щетиной нечастых лиственниц. Никто их там не рубил, потому что слишком круто.
 Моглой служит мне в тайге барометром, можно и прогноз погоды не слушать. Когда над его вершиной болтается какое-то хилое, серое  облачко, то к вечеру жди неприятностей в виде снегопада, если небо голубое и прозрачное, то день будет хорош, а когда небо с сероватым оттенком, то жди ветра. С хребта, между ним и Моглоем, внизу, видна пойма Ульбинки с хорошим густым, зеленым ельником, но это уже не моя территория и там я бываю очень редко.
По распадку у меня стоит несколько капканов, но соболя я тут ловлю почему-то не часто, в основном ловится белка и колонок, и то в ограниченном количестве. А вот когда я иду по хребту вправо на северо-восток, то через час появляется «семафор». Так я называю два сгоревших кедра, торчащих на небольшой вершине. Кедры сгорели давным давно, может лет сто назад, но продолжают упрямо стоять. Они высокие, угрюмые, поверхность их изгрызена у комля лесными пожарами и  покрыта иссиня черной коркой угля. На вершинах у них по одному отходящих в противоположные стороны  толстому, короткому сучку. На железной дороге я видал такие семафоры в глубоком детстве. Эти кедры давно служат мне ориентиром. Если я нахожусь в районе второй избушки, а это по прямой с десяток километров, то они заметны невооруженным глазом даже в плохую погоду.
Тут я не люблю бывать. Почти рядом, у этих кедров и двух кривых, хилых березок, у меня стоит всего четыре капкана, но в них я поймал больше всего соболей. Хотя место абсолютно не соболиное и после очередной удачи я всегда уверяю себя, что это просто случайность. Пологая вершина, приплюснутая сверху  временем, поросшая редкими кустами орешника и небольшими рощицами осинника с редкими больными березками. Много травы торчащей желтыми метелками из уплотненного ветрами снега. По сути, соболю здесь делать нечего, белки нет, рябчиков я так же здесь не видал, а следы зайцев появляются редко, да и то, косые пролетают эту вершинку на махах и на этом месте не задерживаются. Мыши в траве не живут, следов нет.  Здесь соболя быть не должно, но он приходит на вершину регулярно.
Я называю подобные места, странными местами. Их немного, но они существуют. Находится в них неприятно. Всегда ветер, всегда его  завывания  и свист в сгоревших сучьях, всегда ощущение нереальности и собственной ненужности этому миру. Окружающее говорит: « Уходи отсюда быстрей, делать тебе тут нечего». И охотник уходит. Здесь он не пьёт чай и не отдыхает. Может быть я по такие места расскажу когда-нибудь.
На эту «макитру» я в свое время попал случайно. Шел по следу легкого подранка - я его не догнал, он сбросил меня под вечер со следа... Однако с вершины открывался хороший вид на мой участок. Вот на северо-востоке видны голые сопки и распадки с темно-серыми перелесками осин и редкими елками вдоль левого истока Хейти. Много лет назад там был славный зеленый лес, но его давно уничтожил «человек разумный» порубками  и поджогами. Когда коричневый фон травы исчезает, я знаю, что снег там уже глубокий и надо брать лыжи. На юге-востоке виден Кечмаринский хребет, за ним на горизонте, в синеватой дымке, еле угадываются трубы моего города. Там моя семья, мой дом. На севере и западе горизонт закрывает массивный Моглойский узел. За ним вызывающе торчат белые, остроконечные зубы безымянных вершин.
В тот день, про который я хочу рассказать, в капкане у левого «семафора» сидел хороший, темный соболь. Тушка уже замерзла, значит, он попался дня за три-четыре до моего прихода. Он до этого  проверил все стоящие здесь капканы, сожрал подвешенную приманку, но на последнем  капкане просчитался и поплатился жизнью. Крупный самец. Самки попадают гораздо реже. Они несравненно умней и осторожней котов и прежде чем прикоснуться к приманке все проверят. Если что-то не нравится, то самка оставляют кучку помета и уходит. Больше она сюда не вернется, а если и пробежит мимо, то ноль внимания на это место. Самцы самонадеянны, как мужики, презирают опасность, кажутся себе самыми умными и ловкими, а в результате из десятка сдаваемых охотником шкурок большая часть  принадлежит им. Аналогичное отношение к окружающему миру у мужчин и женщин, мы наблюдаем у людей. Конечно, мир держится на женщинах.
Я поправил капканы, зарядил их хорошими кусками рябчика и огляделся. Все как обычно, ничего нового, за исключением следа изюбря метрах двадцати, разбитый им наст снега выступал над поверхностью в виде мелких торосов еще не заглаженных постоянным ветром. Значит изюбрь прошел совсем недавно. Это был крупный бык. Может даже я его и вспугнул, пока смотрел и поправлял капканы и возился с замершим соболем. Но, судя по равномерности следа и отсутствии ям от прыжков, изюбрь не сильно испугался. А может ветер уволок в сторону от него мой запах и шум от передвижения.  След уходил вправо и  скрывался за рощицей сухих осинок, частью упавших, частью наклоненных. Они закрывали обзор.
Метров через сто я осторожно, медленно, часто останавливаясь, обошел эту рощицу, Снег был не глубок, я проваливался только по  средину голени в снежный наст. Карабин на боевом взводе, так же как и я  готов к быстрому и точному выстрелу, хотя быстро и точно выстрелить получалось далеко не всегда. Но хотелось так думать. Чем черт не шутит, может и удастся реализовать лицензию. Да и мяском свежим побаловаться неплохо было бы, тушенка и рябчики уже надоели. В этот день я собирался перейти в другую избушку, а завтра просмотреть вершину Хейти. Но если след свежий, то почему бы немного по нему не пройти, изменив планы. А вдруг! Предчувствие близкой  удачи сжало мою душу.
За рощицей мне открылся пологий склон, поросший высокими липами и редкими монгольскими дубками, звеневшими желтыми жестяными листьями на ветру. Они их на зиму у нас  не сбрасывают. Склон спускался к моей избушке, откуда я вышел утром, до неё по прямой с час ходу. След изюбря исчезал в редких зарослях орешника, а перед ним зверь начал петлять то и дело разгребая снег до травы. Как говорят охотники - «копытить». Это признаки кормежки зверя и его подготовки к отдыху. Я передвигался очень медленно, буквально на цыпочках. Ветер дул мне в лицо, стягивая ноябрьским колючим морозом кожу. На усах и бороде давно висели пресные сосульки, еле слышно постукивающие при порывах ветра друг о друга.
Впереди в орешнике, на земле, лежал толстый ствол давно упавшей липы покрытый шапкой снега. Изюбрь перепрыгнул через него, выбив в снегу прицельную прорезь. Если я залезу на корягу, то обзор у меня будет значительно лучше. Можно будет постоять и осмотреться. Зверь где-то здесь. Я чувствовал его близкое присутствие.
 Липа вместе со снегом была высотой мне по грудь. Мелькнула мысль, что зверь может спокойно лежать за ней в снежной яме. Я представил на секунду, как он соскакивает, как поднимается его увенчанная большими рогами голова, как он делает первый гигантский прыжок, как я стреляю, как он падает.
На деле все произошло гораздо быстрей. Как только я повернулся, что бы обойти липу повдоль, то за ней бесшумно, вместе с порывом ветра взорвалось снежное облако и на меня уставилась увенчанная короной рогов голова изюбря, если бы он наклонил голову, то концами рогов, он мог бы ударить меня по лицу. Это я потом выяснил. Быстро, на подсознательном уровне я успел выстрелить  два раза. Голова исчезла. Затвор карабина весело, с лязгом, захлопнулся, загнав в казенник очередной патрон. Звук выстрелов был негромок, его унесло ветром, и даже эха он не оставил. Шевелились верхушки кустов, со снега покрывающего ствол липы в мою сторону летели деловитые струйки поземки. Продолжали монотонно греметь листья дубков. Природа равнодушно отнеслась к происшедшему, отметив его лишь очередным вздохом ветра и завыванием кикимор в сучках осиновой засохшей рощи за моей спиной. Одинокая ворона плавала вдалеке в голубом небе, не рискуя приближаться ко мне, подавая сигналы хриплым голосом своим сородичам.
Изюбрь лежал за липой в снежном, неглубоком выдуве, на правом боку. Он умер мгновенно. Это был старый и очень крупный бык. Его следы я наблюдал несколько раз в прошлые годы по ранней осени, а потом он куда то уходил. Как говорил мне сосед, старый охотник, «уходил по большому кругу в горы», до весны. Темно-серая пышная грива покрывала его шею, мощные ноги с отдававшей серебром шерстью камусов, были отброшены в сторону. Рельефно вылепленная голова спокойно смотрела на меня темным глазом. Таких рогов я ни до этого, ни после не видел. У основания я не мог их охватить ладонью, не доставало длины пальцев. По восемь мощных отростков с каждой стороны, справа два отломано, поверхность излома темная. Видимо в сентябре, во время гона, этот бык, несомненно, патриарх здешних мест, яростно боролся за право обладания самкой и, судя по его размерам, конкурентов  у этого быка не было. Каждый отросток на рогах, это год жизни зверя, пляс еще один год на стебли рогов. Значит, он прожил больше девяти лет. Для наших мест это очень много. Острая жалость кольнула мне сердце.
Охота занятие по своей сути  жестокое и радость от  удачного выстрела всегда омрачается сознанием того, что ты забрал еще одну жизнь. С другой стороны охотник и зверь находятся  в неравном положении. Несмотря на оружие охотника, его гордость от того, что он существо мыслящее, (хотя неизвестно, кто умней, зверь или человек), зверь находится в более выгодной позиции. У него за спиной генетический опыт миллионов лет жизни в тайге, острое зрение, превосходный слух, обоняние, мощные, не знающие усталости мышцы. Если же я, не обладая всем этим богатством, смог подойти к нему, можно сказать, чуть верхом не уселся, значит, его оружие уже дало осечку. А тайга таких вещей в борьбе за жизнь не прощает. Волки или голодный весенний медведь, с таким же успехом скрали бы быка и более жестоким способом убили бы его в ближайшее время   
Эти мысли успокоили меня. Через некоторое короткое, время невдалеке, за пнем от упавшей липы горел хороший костер, к которому я бегал регулярно греть онемевшие от стужи пальцы. Ко второй половине дня мороз и ветер усилились и мои руки уже не спасало тепло туши быка. Еще через час на костре бойко плевался кипятком черный закопченный котелок, сделанный из консервной банки. А на двух импровизированных шампурах из орешника, пузырились нутряным жиром почки, порезанные толстыми ломтями и посыпанные крупной солью. Черный чай, ломоть подмерзшего хлеба и жаренные, сочные почки после тяжелой работы на морозе ….
Впереди было два - три дня монотонного труда по перетаске мяса к избушке. Но лишения забываются быстро, а тихая радость удачного выстрела остается  в памяти надолго.