Всепоглощающее пламя

        «Как это случится? И что это значит – не стать?» - думала Касси. 

    Не быть никогда -  не рождаться, не пить, не есть, не учиться, не целоваться, не смотреть на такие коварные теперь звёзды  - это было понятно. Или почти понятно. Но вот исчезнуть  за какие-то мгновения и перестать быть совсем, когда уже была -  раньше и будто всегда – этого она себе представить не могла.

   «Что-то ведь станет происходить со мной, с другими, пока будут длиться эти краткие долгие мгновения, а ведь мы будем живы весь этот страшный период, который надо именно – пе-ре-жить - прежде чем мы уйдём… куда-то. Превратимся в то, что вечно. Но вот во что? До или после? Или будем какое-то время существовать, превращённые в это нечто, жуткие и беспомощные?».

   Касси не вспомнила,  что это должно называться смертью, и уже называлось - до, но никогда уже не назовётся  - после, потому что камни, песок и стекло не умирают. И даже деревянные постройки. Дерево не умирает дважды. Просто переходит в некое состояние покоя. Каменеет словно и в этом состоянии обретает новую жизнь. А может, и живёт, время от времени источая смоляные ручейки и покрываясь испариной в жаркий день.

     «На самом деле, что же станет  с нашим маленьким домиком из соснового бруса на берегу узкой речушки? Там, где вдоль дорог пламенеет по лету лесная ягода с привкусом земляничного мыла, и  белки скачут по стволам вверх-вниз-вверх? Где я повстречалась с Алексом, где мы бродили по светлому лесочку, держась за руки. Хотели там бродить целую вечность». Вот и она – вечность. Подступает к горлу странным комком.

     Касси и не подумалось, что несколько раз за свою двадцатилетнюю жизнь она стояла ещё ближе, чем теперь,  к тому краю, у которого топталась сейчас вместе со всеми остальными людьми.
                Три года назад, переходя дорогу, она оказалась между автомобилем, трамваем и бешеным мотоциклистом, и каждый из троих надеялся, что её пропустит другой. Она металась по дороге, а потом у неё долго тряслись колени.

     А на прошлой неделе, перестраиваясь  из ряда в ряд на кольцевой, она почти непоправимо близко, на высокой скорости едва разминулась с другим авто, из окна которого беспечно улыбался  – она успела заметить – маленький розовощёкий ребёнок.

     А не далее как вчера, слушая на ходу плейер, бездумно шагнула на мостовую, по которой в паре сантиметров от её молодой кожи пронёсся торопыга-сосед на бордовом сверкающем «Фольгене».

        Но то было бы случайностью, нелепостью, непредсказанным мгновением, и за секунду до того в голове бы звучала яркая «Миа, миа дона» Аши Ришальи.  И не надо было бы готовиться, говорить какие-то бессмысленные слова, заставлять себя общаться с родными. Сейчас в голове – пустота, одиночество и сухие казённые сводки последних теленовостей.

   - Касси, будешь обедать? – это голос отца с кухни. – Я приготовил твою любимую рыбу. Пропустим по бокальчику вина? Касси?

   - Я не хочу, папа. Я слушаю музыку. Вещи разбираю, - Касси выглянула в коридор. – Послушай, па, в моём шкафу столько ненужных тряпок. Мамино, моё. Надо бы всё это раздать кому-то. Было бы.

   Отец не ответил, насвистывая весёлый мотив. Из кухни раздавался лязг кастрюль, шум льющейся воды.

   Касси зашла на кухню.

    Отец, чисто выбритый, совсем молодой ещё мужчина, смотрел на неё с улыбкой.

    - Почему так долго? Ведь уже время прошло… Сверх. Час, два,  а то и больше. Я не смотрела на часы. Может, ничего и не будет? Всё как прежде. Кроме неба.

   - Зачем ты думаешь об этом? Я и забыл уже. Ночью – помнил, утром помнил. А сейчас уже забыл. Давай устроим праздничный обед! И знаешь, что? – он заговорщически подмигнул и потёр руки. – Будем курить кальян! Ты пробовала когда-нибудь?

   - Па, я и не знала, что у тебя есть кальян. Хитрюга ты мой папа. Мама же не разрешала тебе курить. Вообще никогда. А как ты думаешь, - Касси запнулась на полуслове, - мама… маму… Ты поэтому не грустишь, да?

    Отец с размаху швырнул на пол поднос с горячей рыбой. Масло разлилось по полу, взорвавшись букетом  вкуснейших ароматов.

    - Ну его, этот обед.

     Касси положила руку на предплечье отца.

     - Не надо, па.  Не сердись. Я правда совсем не хотела есть. Я думаю, мама нас заждалась с ужином. Давай просто посидим рядом.  Я тебя люблю.

      - И я тебя очень. И маму – любил и люблю.

   С улицы раздавались крики играющих детей. «Мой мяч, мой! Отдай мелок! Дай покататься!». Голоса сливались в хлопотливый гомон, и всё было бы как обычно, если бы не цвет неба.

   Иногда оно бывало голубым, иногда  - белёсым, в разводах дождевых вьющихся облачков, временами – тёмно-синим, грозным и пугающим.

   Но цвета серого асфальта с мутными  кляксами мазута оно не было никогда.

   За несколько дней все привыкли и только лишь всматривались в эти радужные пятна, пытаясь угадать, за каким  - их бывшее родное Солнце, а какие из несметного множества – чужие, заблудшие, несущие смерть.

   «Кыш, кыш», - как на ворон, кричали на них маленькие дети, отмахиваясь ручонками.

     «Почему именно мы?» - вопрошали сами себя взрослые.

     Но никто не плакал.

    - Мы с тобой как на падающем самолёте, да, дочь? Только падает он очень долго. И заняться здесь совершенно уже нечем.

     - Тебе жаль меня? – спросила Касси.

    Отец покачал головой.

    - Я не знаю. Ничего не знаю. Почему это случилось не триста лет назад, а теперь? Почему именно мы, а?

     - Я пойду переоденусь, – Касси  пришла в голову мысль, что вот так она ходит с утра по дому, непричёсанная, в халате и тапках, и это нехорошо. Она не знала, как нужно встречать это, но вдруг решила, что надо приодеться. Так, на всякий случай.

     Касси подошла к бельевому шкафу и стала охапками выбрасывать из него одежду: свитера, джинсы, платья, блузки. Скинула халат и набросила приглянувшееся платья прямо на голое тело. Потом смутилась и стала рыться в куче белья. Нашла белые кружевные трусики и поспешно натянула. Посмотрела на себя в зеркало, задрав платье, и залюбовалась. Красиво. Красива. Она очень красива и молода. Слишком молода для…

   Касси упала на кучу белья. Её тело беззвучно затряслось. «Я, я, я…», - глухо рыдала она. « Я не могу, я не хочу, мне страшно, пожалуйста, кто-нибудь, возьмите меня за руку, только не папа, мы отдельно, мы с ним давно отдельно, с тех пор как с  мамой случилось то, что сегодня случится со всеми».

     - Дочь, дочь, иди сюда, - голос отца дрожал. – Радио молчит, и телевизор… Идут одни помехи. Уже несколько часов, наверное.

     «Алекс. Мой Алекс», - вдруг вспыхнуло в голове  у Касси. Любовь, вот спасительное всепоглощающее пламя, которое облегчает любые страдания. Почему она не с ним сегодня, в этот день? «Отец всё равно с мамой, он всё время с мамой, а я сейчас одна. Я совершила ошибку. Мне жаль. Как мне жаль!»

    Касси  потянулась к телефону, схватила его и стала давить на кнопки, словно этот крошечный коробочек с дисплеем мог спасти её, и отца, и Алекса, и всех других людей.

     Она поднесла трубку к уху, чтобы услышать вой и шорох помех, и тогда это случилось.

     Нарастающий шум, за доли секунд наполнивший эфир, не успел различить никто.

    Касси интуитивно не ошиблась в своих предчувствиях.

    Став едким дымом, они  некоторое время ещё качались в пространстве, удивлённые, прежде чем окончательно рассеяться на атомы.

    Под новым чёрным и опять звёздным небом остались стоять только спёкшиеся камни и кое-где уцелевшие опоры высоковольтых сетей. Вечно и молча.


24.06.2009 г