Зарисовка

 * * *
Они привели меня в подвал. Что мне грозит? Быть прикованным к стене или посередине камеры? И то, и другое малоприятно. Знаю по опыту. Когда стоишь у стены, а руки и ноги зажаты в стальные кольца, это ужасно. Сзади – холодный камень, некуда увернуться. Все чувствительные точки, все важные органы открыты для удара. Чувствуешь себя улиткой, которую вытряхнули из раковины, слизняком, - беззащитным, голым. Руки и ноги скованы, и, сколько не напрягай мышцы, это не поможет. Страх самого ожидания пытки накрывает с головой. Тебя схватили такие же улитки, только лишили тебя панциря, обрекли на бессилие и глумятся над тобой.
           Но сейчас  меня приковали посередине подземелья. Ноги – в прочных колодках, исключающих любое движение. Руки – болтаются в кольцах на цепях. Так. Они захотели ещё и со спины меня достать. Чтобы я совсем не знал покоя. Руки начинают затекать. Кровь устремляется к плечам и застаивается. Горячие волны. Скоро начнутся судороги. Штаны мне обкромсали так, что осталось нечто вроде набедренной повязки. Не понимаю, почему меня просто не раздели догола. Что за отвратительная игра в мораль? Неужели, будучи голым, я бы оскорблял их чувства? Жуткая помесь жестокости и стыдливости. Ру-уки! А ведь пытка ещё не началась. Вращаю кистями, насколько это возможно. Бесполезно. Только судороги  провоцирую. Специально ходят за спиной. Я пытаюсь повернуться, - не дают колодки. Боль в ногах. Спина деревенеет, но даже так каждый мускул реагирует на любое движение сзади. Чуть не свернул шею, пытаясь оглянуться. Они хотят мне отомстить. Они думают, что за мной кто-то стоит. А как объяснить, что я сам?.. Один, воин-недоучка, против них всех… Удар. Это кнут. Я подался вперёд, стиснув зубы. Кожу обожгло. Секундная острая боль – потом ноющая.  Ноги  - очень больно, я дёрнулся в колодках. Ещё удар. Я извиваюсь, мышцы спины напрягаются до предела. Уже две полосы горят на коже. Я болтаюсь, как марионетка, я беззащитен, руки дёргает судорога, плечи горят, ноги ноют. Кнут хлестнул по рёбрам. Я охнул, попытался согнуться, - не смог. Потом удары сыпались один за другим. Вся спина превратилась в сплошную боль. Кнут попадал в свежие раны, и это было ужасно. Жгло. Пекло. Горело. Я стонал и выл. Не было сил молчать. И смысла не было. Они не понимали, что я один. Не верили мне. Я выгибался дугой, чуть не ломая ноги и выкручивая руки. Они гоготали. И это – люди? Но кнут – это лёгкая пытка. Хорошо, что нет железа. Раскалённого докрасна. Хорошо, что бьют по спине. Но вот они зашли спереди. Я забился в оковах, уже полуживой, но страх вернул меня в сознание. Они засмеялись. Били там, где больнее всего. Но мне помогло то, что я был вот так «подвешен». Мышцы пресса защитили живот, печень тоже достали не так, как им бы хотелось, но боль была ужасная. Что им надо? Есть ведь куча других, более ужасных пыток. Почему так милосердно? Или они меня берегут – на потом?! Кнутом по лицу. Рассекли губы. Хорошо, хоть глаза не задело. Глотаю кровь. Я теперь весь в крови. Я исполосован спереди и сзади. Я почти потерял сознание. И тут – как завершение – сильный удар в пах. Я взвыл от неимоверной боли. У меня перехватило дыхание, на глазах выступили слёзы. И никакой возможности согнуться, облегчить боль. По сравнению с ней удары кнута – ничто. Я хватал ртом  воздух, в голову ударила кровь, перед глазами роятся тёмные точки. Ноги я чуть не вывихнул, руки тоже, но это было почти незаметно на фоне ужасной боли. Я с мукой ожидал следующего удара. Но его не было. Зато вдруг стукнули по затылку, - и я упал в черноту.
* * *
Я очнулся и почувствовал, что болтаюсь где-то в воздухе, завёрнутый в грубую ткань, причём лежу ничком на чём-то твёрдом, и эта опора движется. Я немного поднял голову и осмотрелся. Я был привязан к туловищу дракона. Мы куда-то летели. Слева слышались голоса стражников, сидевших, видимо, ближе к шее ящера. Я так и не смог их разглядеть. Ко мне вернулась боль. Болело всё. Чешуя дракона давила в грудь, тревожила раны, которые успели только слегка подсохнуть. Крылья крылатого чудища обдавали меня потоками ледяного воздуха, я задыхался… Что дальше? Зачем меня куда-то везут? На новые пытки? Но что они ещё от меня узнают? Или это уже из чистого азарта?
Вдруг дракон начал резко снижаться, и у меня перехватило дыхание и заложило уши. Мы приземлились посреди голой степи, покрытой тонким снежным покрывалом. В воздухе летали  мелкие снежинки. Меня отвязали и довольно аккуратно сняли с дракона. Почему так вежливо? Ничего не понимаю. Мне всё стало ясно только тогда, когда я увидел четыре стальных кольца в земле. Там лежал скелет. Кисти рук и ноги покоились в кольцах. Вот почему так бережно. Я должен был всё ПОЧУВСТВОВАТЬ. В последний раз. Я стоял, едва держась на ногах, и меня трепал холодный ветер. Страх совершенно сковал меня. Стражники убрали скелет и раздвинули кольца. Всё молча. Потом подвели меня к месту пытки, сняли с меня покрывало и толкнули на землю. Я упал на спину. Снег моментально обжёг меня. От жгучего холода я резко выгнул спину. Мои раны раскрылись, и на снегу появились кровавые пятна. Ранам холод был полезен, мне даже полегчало, но только на несколько мгновений. Мои  руки и ноги зажали в кольца. Я был обездвижен. Можно было, конечно, поворачивать голову, шевелить пальцами и извиваться, но особо от этого не согреешься. Стражники молча отошли. Это не те, что пытали меня в подземелье. Хорошо, что они молчат. Хорошо. Да им и нечего сказать, чтобы ухудшить моё состояние. И так хуже некуда. Они сели на дракона, и тот взвился в небо, подняв тучу снежинок. Меня обдало ими, как мириадами осколков. Дракон вскоре исчез из виду. Я остался один. Я лежал среди необъятного белого пространства, лишённый возможности двигаться, шансов на выживание и надежды. Здесь мне никто не поможет. Я слышал об этом месте. Скелет, лежащий рядом со мной, свидетельствовал о том, что здесь уже давно никто не был, и того несчастного, что лежал здесь до меня, некому было спасти. Я смотрел в небо, затянутое равномерно серой, но довольно светлой пеленой. Ветер обдавал меня волнами холода и колол  редкими снежинками. Мне оставили одну возможность – чувствовать. Я не мог свернуться калачиком, чтобы хоть как-то согреться, - моя поза позволяла ветру терзать всё моё тело за исключением спины, но и ей доставалось от холодного снега. Я очень быстро замёрз. Точнее сказать, я мёрз ещё в камере, но это было счастье – находиться там. Теперь моё практически обнажённое тело стыло с неимоверной быстротой. И, конечно, началось всё с ног и рук. Скоро я перестал ощущать свои пальцы, хотя старался хоть как-то ими шевелить. Они не просто замёрзли, они окостенели. Всё, что я чувствовал, - это были кости. Мягких тканей будто не осталось. На кончиках пальцев ещё ощущался холод, но как-то слабо, притуплённо. Холод пополз внутрь. Снежинок стало больше, и ветер щедро бросал их пригоршнями на мои раны. Было больно, и я застонал. Мои стоны звучали  жалко в этом необозримом пространстве. Сердце моё пыталось разогреть стынущую кровь, но напрасно. Кожа, там, где она уцелела, покрылась пупырышками. А холод пробирался  от кончиков пальцев глубже, сковывая мышцы и проникая в кость тупыми иголками. И эти иголки тихонечко, но неуклонно шли дальше по жилам, подбираясь к туловищу, а потом – к сердцу. Я стонал и метался, но лишь  беспокоил раны, и к ноющей, тупой боли прибавлялась острая. Но из ран вытекала тёплая кровь, и это хоть как-то согревало меня. Хотя я знал, что  с кровью из меня уходит жизнь. Но лучше уж так, чем медленно, от холода. Снежинки тают, падая на меня. Пока ещё тают. А их больше и больше. Воздух полон снежной пыли, и я не могу от неё увернуться, как ни пытаюсь. Ветер обдаёт меня ею, я дышу снегом, мелкие кристаллики забивают нос и рот. Когда же это кончится? Я слабею. Сознание отказывается служить, но всё же не покидает меня. Снег пошёл крупными хлопьями. Они уже не тают. Снежинки обеспечили мне нетающий покров. Меня засыпает. Я не чувствую своего тела. Только моргаю. Под веками – красное марево от частого мигания и попавших в глаза острых снежинок. Меня засыпает снегом. Холод. Тупой, всеохватывающий холод. Мне трудно дышать. Кости промёрзли насквозь, и их выкручивает. Почему я не теряю сознания? Это было бы так хорошо… Хлопья снега на фоне неба  выглядят тёмными, почти чёрными…. Холод. Вот… уже скоро… Скоро я весь скроюсь под снегом… Дыхание почти остановилось. Темнота…
Меня кто-то тормошит. Во что-то заворачивает. И я опять трясусь, привязанный к чему-то. В тот миг, на который сознание вернулось ко мне, я понял, что еду, притороченный к крупу лошади. Чувствую только толчки, и то слабо. Остальные ощущения меня покинули. Ну и хорошо… Снова падаю во тьму. Всё потом…



***
Когда я очнулся, перво-наперво почувствовал радость, что я ещё жив. Видел я плохо, - перед глазами стоял туман. Я был в каком-то шатре. В центре горел огонь, я лежал на шкурах, весь обмотанный тряпками, укутанный. Напротив меня сидела какая-то девушка. Видимо, это она спасла меня. Я ощутил прилив собачьей благодарности. Но тут чувства стали возвращаться ко мне, и я пожалел о том, что выжил. В шатре было  тепло, я горел, но меня бил озноб, как будто я всё ещё лежал под снегом. Под кожей были как будто тысячи малюсеньких иголочек, и они нестерпимо кололись. Раны болели, ныли все ушибы, затёкшие руки и ноги выкручивало. Я не знаю, как можно перенести всю эту боль. К тому же я жестоко простудился. Было больно дышать. С каждым вдохом  по глотке будто царапали чем-то железным. Горло опухло и болело. Виски выламывало так, как будто мозг пытался выбраться наружу и что есть силы колотил по черепу.  Дыхание моё было горячим, казалось, я дышал огнём. Я извивался под покрывалом, доставляя себе ещё больше мучений. Лечь так, чтобы стало хоть малость легче, было просто невозможно. Всё смешалось. Нарастающее давление в висках, пылающий лоб, жесточайший насморк, озноб, жара. Я сбрасывал с себя покрывало и тут же натягивал его снова, потому что ужасно мёрз. Каждое движение вызывало волны боли по всему телу. Девушка поначалу бесстрастно смотрела на меня, а потом принялась что-то готовить в большой чаше. Но я почти перестал  её замечать. Мне было всё равно, что рядом со мной – женщина. Я совершенно ничего к ней не испытывал, кроме чередующихся благодарности и ненависти. Мне было всё равно, что я почти не одет и постоянно раскрываюсь, что она была так близко… Это сейчас я вспоминаю всё это  и могу думать о ней.  А тогда весь мир сжался до меня самого, в центре всего мироздания был я со своей болью, и все другие страдания, кроме моих, казались мне ничтожнейшей мелочью. Я боролся с болезнью и ранами. Мне опять нужно было выживать. Днём раньше – нужно было выжить в снегу, сейчас – в тепле.
Я бредил. Не знаю, что я городил, но видел я всё вперемежку – дом, родителей, свои сражения, скитания, пытки, врагов. Какие-то фантазии, и всё это смешалось в ужасающую карусель. Я стискивал зубы из последних сил. Но виски готовы были взорваться. Жар сменялся ознобом. Я сначала мычал, а потом, наконец, громко застонал. Крик приносит облегчение, хотя бы на те секунды, что он длится. Я был слаб, ещё более слаб, чем там, в поле, с зажатыми в кольца руками и ногами. Я был свободен, но выл в мольбе о помощи. Я катался по подстилке, тревожил раны и выл. Я потерял человеческий облик. Тогда я был просто больным зверем. Девушка подошла ко мне с чашей, но я одичал, и, вместо того, чтобы покорно принят помощь, чуть не выбил чашу у неё из рук. Она не стала со мной церемониться. Поставила посудину на пол, связала мне руки, и, придерживая мне голову, влила в меня горячий настой. Он обжигал язык, я плевался и фыркал, но её это не трогало. И она поступала правильно. Так она и спасла мне жизнь. В таком состоянии меня нужно было лечить только насильно. Иначе помочь мне было нельзя.

Наталья  Петренко, 2008 год