Красота спасет мир

        Есть удивительная особенность древнего греческого перевода Пятикнижия Моисеева, осуществленного, согласно свидетельству Иосифа Флавия, в Александрии при царе Птолемее Филадельфе, т.е. за два столетия до Рождества Христова. В этом переводе еврейское слово «тов», означающее «добрый», переведено греческим словом «kalos», означающим «красивый». Наверное, от этой особенности перевода и берет начало «византийская эстетика».
        Как известно, Русь приняла христианство от Византии. Вместе с христианством наши предки унаследовали и византийские эстетические идеалы. Хотя просветители славян византийцы Кирилл и Мефодий перевели греческое слово «kalos», встречающееся, кстати, в 10 главе Евангелия от Иоанна («Пастырь добрый» в греческом оригинале звучит как «ho poimen ho kalos»: Ин 10, 14), славянским прилагательным «добрый», эстетический момент все же не полностью исчез, ибо слово «добрый» в русском языке используется и как синоним слова «красивый», например, в словосочетании «добрый молодец», напоминающем нам о «Сказках» Пушкина.
        Не удивительно, что духовный наследник Пушкина – русский писатель Федор Достоевский вложил в уста одного из своих любимых героев – князя Мышкина из романа «Идиот» - многозначительную фразу, ставшую поистине крылатой: «Красота спасет мир». В контексте русской истории эта фраза находит подтверждение уже в самом описании того, как эстетический фактор оказался решающим в принятии Русью христианства: послы князя Владимира, посланные «исследовать веры», вернувшись, сообщили ему, что нигде не видели такой красоты, как в соборе Святой Софии в Константинополе во время торжественного богослужения. Таким образом, красота воистину «спасла» Русь, избавив ее от ложного выбора и направив к Спасителю Христу.
        Но как быть в случае, когда окружающий нас мир утратил первозданную красоту, и мы не можем найти в окружающих нас людях тот эстетический идеал, по которому тоскует наша душа? Мне кажется разумным в этой связи обратиться к библейскому повествованию о Ное. Ной жил в то несчастливое время, когда «всякая плоть извратила путь свой на земле» (Быт 6, 12). Таким образом, у Ноя не было того внешнего примера красоты, о котором писал русский богослов о. Павел Флоренский в своей книге «Столп и утверждение истины»: «Предметно же созерцаемая, - третьим, - любовь к другому есть красота». Что поучительного мог созерцать Ной, если земля «растлилась пред лицем Божиим» и «наполнилась злодеяниями» (Быт 6, 11)? Единственное, что оставалось Ною – это следовать внутреннему закону совести, который немецкий философ Иммануил Кант считает столь же прекрасным и достойным восхищения, как и «звездное небо над нами». Эти два поучительных и в сущности глубоко эстетических примера: «звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас» всегда пребывают с человеком. Даже если мы представим себе Ноя, носимого волнами потопа в ковчеге, то и в этой ситуации он мог видеть (буквально) над собою «звездное небо» и следовать нравственному закону, записанному в его сердце. На образном языке Библии это следование нравственному закону, о котором говорил Кант, звучит как «хождение перед Богом»: «Вот житие Ноя: Ной был человек праведный и непорочный в роде своем; Ной ходил перед Богом» (Быт 6, 9). И это созерцание Божьей правды в своей душе и понимание безобразия, происходящего вокруг, и было спасительным для Ноя. Он и ковчег начал строить в качестве протеста против окружавшего его «неблагообразия» (если воспользоваться термином Достоевского). Ной понимал, что безобразие обречено, оно недостойно вечности и должно быть истреблено. Он предчувствовал грядущую катастрофу, потоп (в греческом переводе Пятикнижия это звучит как «водный катаклизм»), и даже, наверняка, ожидал его как эстетически единственно приемлемый исход из создавшейся ситуации.
        Ковчег, построенный Ноем, это многозначный библейский символ. Это же слово «ковчег Завета» будет использовано в дальнейшем для обозначения главной святыни Израиля. «Ковчегом Завета» (Foederis arca) названа и Дева Мария в Лоретанской литании. И мы имеем все основания утверждать, что ковчег, построенный Ноем, был красив. В Библии об этом эстетическом моменте говорится скупо, чтобы не отвлекать внимания читателя от нравственного содержания рассказа. Тем не менее, Библия повествует о том, что Ноев ковчег был сделан из особого сорта дерева (из «дерева гофер»). Наконец, мы можем заключить о красоте Ноева ковчега из того, что он был сделан по указаниям Самого Бога, Который сотворил весь мир «хорошо весьма». Также красив был и ковчег Завета (перечислению драгоценных металлов и сортов дерева, которые использовались при его изготовлении, посвящены многие страницы Пятикнижия). Наконец, прекрасна была и Дева Мария, прообразом Которой являются оба ковчега. Хотя Евангелия и хранят молчание о Ее телесной красоте, Отцы Церкви единодушны в отнесении к Деве Марии слов из книги Песнь Песней: «Sicut lilium inter spinas, sic amica mea inter filias Adae» ("Как лилия между терниями, так и возлюбленная моя среди дочерей Адама").
        Красота – всегда что-то необычное и исключительное. Можно только догадываться, какова была реакция современников Ноя на предпринятое им строительство ковчега. Мы знаем, что никто не последовал его примеру. Но история Ноя настолько поучительна, что к ней апеллирует Сам Господь в беседе с учениками о кончине мира и Втором пришествии. По-видимому, в конце мира человечество ожидает что-то похожее на потоп («катаклизм») по своей неожиданности: однако это грядущее очистительное бедствие предсказуемо и неизбежно и математически точно для тех, кто сохраняет в своей душе эстетический идеал, видя его поруганным на земле. Таким образом, можно сделать вывод, что красота спасла Ноя и она же спасет избранных праведников перед Вторым пришествием.
        В диалоге Платона «Гиппий» Сократ задает вопрос: «Что такое красота?» И софист Гиппий, предмет насмешек Сократа, отвечает, что "красота – это прекрасная девушка". Сократ, конечно, не упускает возможность показать, сколь наивен этот ответ. Однако, в свете нашего христианского опыта мы можем сказать, что Гиппий не так уж и далек от истины, если его определение красоты применить к Деве Марии. Действительно, по общему учению католической и православной Церкви, Дева Мария не просто прекраснейшая из творений Божиих, но и образец красоты всего творения. Византийское литургическое песнопение говорит: «О Тебе радуется, благодатная, всякая тварь: ангельский собор и человеческий род». И именно Дева Мария родила Спасителя и принесла тем самым спасение всему миру.
        Вот почему мы имеем все основания согласиться с Достоевским, что «красота спасет (и спасла!) мир».

Beauty will save the world
There is an amazing feature of the ancient Greek translation of the Pentateuch of Moses, carried out, according to the testimony of Josephus, in Alexandria under King Ptolemy II Philadelphus, i.e. two and a half centuries before Christ. In this translation, the Hebrew word "tov" (“good”) is translated by the Greek word "kalos" ("beautiful"). Probably, from this feature of translation the "Byzantine aesthetics" originates.
        As you know, Russia adopted Christianity from Byzantium. Together with Christianity, our ancestors inherited Byzantine aesthetic ideals. Although the Enlighteners of the Slavs, the Byzantines, Cyril and Methodius (or their disciples) translated the Greek word "kalos", which occurs, incidentally, in the 10th chapter of the Gospel of John ("The Good Shepherd" in the Greek original sounds like "ho poimen ho kalos": Jn 10, 14), by the Slavic adjectives "khoroshii" and “dobryi”, the aesthetic moment did not completely disappear, for the word “dobryi” in Russian is also used as a synonym for the word “beautiful”, for example, in the phrase “dobryi molodets” (“lovely fellow" also “honest youth”), reminiscent of Pushkin's "The Tale of the Golden Cockerel".
        It is not surprising that the spiritual heir of Pushkin, the Russian writer Fyodor Dostoevsky, put into the mouth of one of his favorite heroes - Prince Myshkin from the novel "Idiot" - a meaningful phrase that became truly winged: "Beauty will save the world." In the context of Russian history, this phrase finds confirmation already in the very description of how the aesthetic factor turned out to be decisive in the acceptance of Christianity by Russia: Prince Vladimir's ambassadors sent "to investigate the faiths", having returned, informed him that they had never seen such beauty as in the cathedral of Saint Sofia in Constantinople during the solemn divine service. Thus, beauty truly "saved" Russia, saving her from a false choice and prompting her the right choice – Christ the Savior.
But what are we to do when the world around us has lost its pristine beauty, and we can’t find in the people around us the aesthetic ideal that our soul yearns for? It seems to me reasonable in this connection to turn to the biblical narrative of Noah. Noah lived at that unlucky time, when "all flesh had corrupted his way upon the earth" (Gen. 6, 12). Thus, Noah did not have that outer example of beauty, of which the Russian theologian Fr. Pavel Florensky in his book "The Pillar and the statement of truth": "Love [of the two] contemplated by the third is beauty." What instructive could Noah contemplate, if the earth "was corrupted before God" and "filled with violence" (Gen 6: 11)? The only thing left for Noah was to follow the inner law of conscience, which the German philosopher Immanuel Kant considers as beautiful and admirable as the "starry heavens above us". These two instructive and in fact deeply aesthetic examples: "the starry heavens above us and the moral law within us" always remain with man. Even if we imagine Noah, carried by the waves of the flood in the ark, then in this situation he could see (literally) above himself the starry heavens and follow the moral law written in his heart. In the figurative language of the Bible, this adherence to the moral law, of which Kant spoke, sounds like "walking before God": "These are the generations of Noah: Noah was a just man and perfect in his generations, and Noah walked before God "(Gen 6: 9). And this contemplation of God's truth in his soul and the understanding of the disgrace that is taking place around, was a saving experience for Noah. He began to build the ark as a protest against the surrounding "unseemliness" (if you use the term Dostoevsky). Noah understood that the unseemliness is doomed, it is unworthy of eternity and must be exterminated. He anticipated a future catastrophe, a flood (in the Greek translation of the Pentateuch this sounds like a "water cataclysm"), and even, probably, expected it as aesthetically the only acceptable outcome from the situation that has arisen.
The ark that Noah built is a polysignificant biblical symbol. This same word "ark of the covenant" will be used later to denote the main shrine of Israel. "The Ark of the Covenant" (Foederis arca) is an eponym of the Virgin Mary according to the Litany of Loreto. And we have every reason to say that the ark that Noah had built was beautiful. The Bible talks about this aesthetic moment sparingly, so as not to distract the reader's attention from the moral content of the story. Nevertheless, the Bible tells us that Noah's Ark was made of a special kind of wood (the gopher wood). Finally, we can conclude about the beauty of Noah's Ark from the fact that it was made according to the directions of God Himself, Who created the whole world as "good." Also beautiful was the Ark of the Covenant (many pages of the Pentateuch are devoted to the description of precious metals and tree varieties, which were used in its manufacture). Finally, the Virgin Mary was also beautiful, and remember, that we call Her “The Ark of the Covenant”. Although the Gospels keep silence about Her bodily beauty, the Fathers of the Church are unanimous in referring to the Virgin Mary the words of the Song of Songs: "Sicut lilium inter spinas, sic amica mea inter filias" ("As the lily among thorns, so is my love among the daughters").
Beauty is always something unusual and exceptional. One can only guess what was the reaction of Noah's contemporaries to the construction of the ark that he had undertaken. We know that no one followed his example. But the story of Noah is so enlightening that the Lord Himself appeals to it in a conversation with the disciples about the end of the world and the Second Coming. Apparently, at the end of the world, mankind will undergo something like a flood ("cataclysm"): however, this future chastisement is predictable, and its inevitability is mathematically certain for those who retain in their souls an aesthetic ideal. Thus, it can be concluded that beauty saved Noah and it would also save the chosen righteous before the Second Coming.
        In the dialogue of Plato "Greater Hippias" Socrates asks the question: "What the beautiful is?" And the sophist Hippias, the object of Socrates's ridicule, answers: "A beautiful maiden is beautiful". Socrates, of course, does not miss the opportunity to show how naive this answer is. However, in the light of our Christian experience, we can say that Hippias is not so far from the truth, if his definition of beauty is applied to the Virgin Mary. Indeed, according to the common teaching of the Catholic and Orthodox Church, the Virgin Mary is not just the most beautiful of God's creations, but also a model of the beauty of the whole creation. The Byzantine liturgical chant says: " All of creation rejoices in Thee, O full of grace, the ranks of Angels and the human race". And it was the Virgin Mary who gave birth to the Savior and thereby brought salvation to the whole world.
        That is why we have every reason to agree with Dostoevsky that "beauty will save (and saved!) the world."