Болеро

Едва открыв дверь квартиры, Юля услышала знакомую музыку. «Болеро» Равеля. Она уже давно ненавидела его лютой ненавистью.
Юля со злостью швырнула ключи и сумку на тумбочку. Одно и то же каждый день почти три месяца! Даже не заходя в комнату можно было с уверенностью сказать, что Димка снова неподвижно сидит, уставившись на картину. Ее Юля ненавидела так же как «Болеро».
А еще Юля чувствовала, что скоро начнет ненавидеть и Димку. Жена – хорошо, не жена, подруга – вернулась с работы, а он не может хотя бы на минутку оторваться от созерцания идиотской мазни. Занят он, медитирует, видите ли!
Девушка оперлась о стену и стала неторопливо расстегивать босоножки. Может, пришло время опять закатить скандал и высказать сердечному другу все, что она думает о его поведении? Но это раньше Димка ужасно расстраивался и просил прощения, даже когда не был виноват. Теперь он лишь молча выслушивал все обидные слова, отстраненно глядя куда-то в сторону, кивал, вновь усаживался в развернутое к стене с картиной кресло и надевал наушники, в которых ритмично билось «Болеро». Так он мог сидеть часами, пока прямо тут же не засыпал.
На кухне было душно. Юля распахнула окно и, поставив в раковину чайник, открыла кран, но даже сквозь уличный шум и фырчанье льющейся воды навязчиво пробивались звуки «Болеро». На прошлой неделе Димка купил через Интернет старый проигрыватель и черную поцарапанную пластинку с бумажной наклейкой. Стоило это не очень дорого, но в тот день Юле пришлось услышать много неприятного от клиента, не получившего вовремя заказанный Димке сайт. Озверев, она наорала на безучастного возлюбленного и уехала на выходные к подруге на дачу. Сейчас ей казалось, что Димка не заметил ее отсутствия. Интересно, он хоть вспомнил, что надо поесть?
Подруга Иринка открытым текстом советовала обратиться к психиатру, но Юле было страшно представить, как она будет объясняться с Димкиными родителями: «Знаете, ваш сын свихнулся. Не ест, не моется, не разговаривает, со мной не трахается, только все пялится на картину – помните, он из Москвы привез? – и Равеля слушает». Они и так считают, что Юля Димке не пара, а после такого просто  скажут: «Довела мальчика, стерва!», возьмут его в охапку и увезут к себе. А Димка, если родители прихватят  с собой мазню и патефон, возражать не будет. Какая ему теперь разница, где медитировать. Зачем, ну зачем он притащил в дом эту дрянь? 
Впрочем, справедливости ради надо отметить, что сначала картина девушке тоже нравилась. Квадрат примерно сорок пять на сорок пять в узкой гладкой деревянной раме, приглушенные краплак, охра и ультрамарин с прочерками белил и сажи, размытые то ли спирали, то ли концентрические круги, пронизанные плавно изогнутыми линиями – короче, приятная абстракция, напоминавшая Юле примеры оптических иллюзий из «Занимательной физики» Перельмана. Димка с забавной таинственностью рассказывал, как продавший ему картину художник с Арбата уверял, что это якобы очень хорошая копия с полотна XVI века, привезенного его предками из-за границы, и что с оригиналом, по семейным преданиям, была связана какая-то мутная история о загадочном исчезновении. Юля, втихомолку посмеиваясь, делала вид, что верит, за что впоследствии себя ругала.
Абстракция мирно провисела полгода, став обыденной частью интерьера и не привлекая особого внимания, пока однажды Димка не предпринял очередную попытку приобщить Юлю к шедеврам классической музыки. Тогда она впервые услышала «Болеро», сочла его на редкость нудным и с трудом дослушала только чтобы не огорчать любимого. Но вопреки обыкновению Димка не стал подробно объяснять, в чем именно заключается красота произведения. «Знаешь, какая странная штука… – задумчиво сказал он, глядя мимо Юли на стену. – Мне тут померещилось, что картина… там что-то двигалось».
«С этого все началось, – подумала Юля, – с этого самого момента. Эта проклятая картина и эта проклятая музыка встретились и свели Димку с ума. Не знаю как, но свели. А он сводит с ума меня. Я уже в собственном доме боюсь заходить в собственную комнату, потому что они там вместе – Димка, картина и «Болеро», а я лишняя. Интересно, если я закричу, он услышит?»
– Я так больше не могу, – сказала она вслух и неожиданно поняла, что на кухне темно. Она даже не заметила, насколько долго просидела неподвижно на жесткой табуретке.
Мгновенный испуг тут же сменился злостью. Юля вскочила, бросилась в комнату и крикнула с порога:
– Ну, все! Хватит! Вырубай свою шарманку, слышишь?! Вырубай, а то я разнесу ее на фиг! Ты понял?!
Что-то не так было с наполнявшей темноту комнаты музыкой и с самой комнатой было что-то не так.
Юля ударила по выключателю. Яркий свет резанул по глазам, она заморгала, сгоняя навернувшиеся слезы, и не сразу поняла, почему привычная обстановка вдруг стала казаться чужой и опасной.
Димки в кресле не было.
Ступая осторожно, словно боясь провалиться сквозь пол, Юля подошла ближе и потрогала пустое кресло. Промятая обивка словно сохранила очертания тела.
– Дима… – шепотом позвала Юля и огляделась. – Ты где?.. Димочка… мне страшно…
На столике рядом с креслом проигрыватель старательно крутил пластинку. После каждых трех-четырех оборотов игла цепляла невидимую щербинку, звукосниматель с тихим щелчком подпрыгивал, возвращался немного назад и все повторялось: клочок мелодии – и щелчок, клочок – щелчок, клочок – щелчок…
Юле почудилось какое-то движение совсем рядом, она резко повернулась и прямо перед собой увидела картину. Маленькое полотно неузнаваемо изменилось – тусклые краски засияли насыщенным цветом, круги медленно вращались, искрясь и пульсируя в четком ритме «Болеро», и в самом центре, там, где сходились мерцающие ленты, сверкала невыносимой чернотой… точка? Или, может быть, дыра…
От этого кружения и мерцания у Юли закружилась голова и тошнота подступила к горлу. С трудом заставив себя отвести взгляд, она отступила и, пошатнувшись, зацепилась за угол столика, едва не повалив его. Игла проигрывателя дернулась, царапнула с противным взвизгом пластинку и музыка оборвалась.
Некоторое время Юля, крепко зажмурившись и заткнув уши, сидела на полу. Потом на четвереньках, старательно не глядя на картину, выползла из комнаты и сделала то, что всегда делала в непонятных ситуациях: позвонила Иринке.
– Чего тебе? – недовольно спросила подруга. – Я тут «Звездные врата» смотрю…
– Димка исчез.
– Как это – исчез? Ушел, что ли?
– Нет. Просто исчез.
– Не поняла. Давай-ка подробнее.
Юля открыла было рот и тут же осознала, что вряд ли сумеет объяснить, почему она точно знает, что с Димкой случилась беда. И еще она знала – Иринка ей не поверит. Слишком уж ее подруга материалистка для этого.
– Ладно, не переживай ты так, – по-своему поняла ее молчание Иринка. – Никуда твой оболтус не денется. Прогуляется и вернется.
– Ага, – сказала Юля. – Вернется.
– Конечно, вернется. А ты ложись спать и ни о чем таком не думай. Все, заканчиваем, тут сейчас самое интересное будет.
– Ага, – снова сказала Юля и не прощаясь нажала кнопку.
Тишина дергала нервы сильнее, чем осточертевшее «Болеро». Возвращаться назад, к картине, было страшно. Трястись на коврике в прихожей – противно.
Юля заставила себя подняться. Прошаркала на кухню. Вытащила из-под сложенных в шкафчике посудных полотенец пачку сигарет. Прикурила дрожащими руками и, присев на подоконник, стала размышлять, стараясь не разреветься, куда же мог деться Димка. Получалась полная ерунда. Входная дверь видна из кухни и как бы глубоко Юля не задумалась, не заметить Димку она не могла.  Балконную же дверь она собственноручно изуродовала, прибив к косяку полудюжиной десятисантиметровых гвоздей, как раз на случай, если Димке захочется полетать с двенадцатого этажа. Открыть ее без инструментов и шума было очень сомнительно.
Вывод: уйти незаметно Димка не мог.
Факт: в доме его нет.
Когда-то Димка иронично заметил, что Юле поверить в сверхъестественное так же трудно, как средневековой монашке в межзвездные путешествия. Но если двери надежно закрыты изнутри, а тайных ходов в современных многоэтажках не предусмотрено, то возможно – каким бы бредом это не казалось – что человек исчез потому, что прошел сквозь стену.
Или что его затянуло в картину, которую оживила музыка.
Юлю затрясло еще сильнее. Перед глазами почему-то возник лес, засыпанный снегом, тянущий тощие голые стволы к  тусклому серому небу… и Димка, испуганно озирающийся, замерзший… и неясная тень, мелькнувшая за черным кустарником… Дима, обернись! Ди-има!
Она пришла в себя от собственного крика. По лицу текли слезы, сердце ломало ребра, их осколки застревали в легких, мешая дышать, и невыносимо хотелось бежать прочь из чужого и жуткого места, в которое превратился их с Димкой дом.
– Вот скотина поганая… ненавижу… – шепотом пробормотала Юля сама не зная о ком и, в последний раз всхлипнув, вытерла лицо ладонью. –  Ну на фига же мне…
Ей никто не ответил.
Юля глубоко вздохнула и встала. Ей было нехорошо, но это уже не имело никакого значения. Она и так потеряла много времени, а надо собираться: найти дорожную сумку, запихнуть в нее Димкины теплые вещи и какую-нибудь еду, написать эсэмэску Иринке, одеться самой…
… а потом опустить иглу старого проигрывателя на щербатую пластинку, сесть в кресло напротив тусклой картины и ждать, слушая треклятое «Болеро».