Пыль. Дорога. Авто

  Пыльная дорога проносилась за окном нашего авто. Она спорила с небом, с которым соединялась в бесконечном горизонте. Она тянулась лентой меж сухих одиноких деревьев и выжженной травы. Облака невозмутимо глядели на нее сверху, любуясь линиями жизни рук Земли. А я любовалась облаками. Они пытливо глядели на наше авто, разрезающее пространство, думая: «Бренный человек, куда ты спешишь в вечности? Вот мы, облака, плывем, не зная устали, нам известен покой причудливых форм, лишь изредка мы гневимся дождем и громом, сверкаем молниями. А ты так мелок в своей злобе и так скучен в своем спокойствии… Бренный человек… Бренный человек…» И тянется вечность вслед за ними…
  И мчится по пыльной дороге наше авто…
  За окном течет жизнь. Старушка в изодранном платке гонит хромую корову, с лаем бежит вслед за нами плешивая шавка, плачет у калитки чумазый малец, сидит в пыли у дороги девчушка с жиденькими косичками и продает семечки… Русские деревни, полные настоящей жизни, настоящей, не той, про которую мы привыкли слышать с экранов своих телевизоров, не та жизнь, про которую мы травим плоские анекдоты, не та, про которую мы знаем из газет, не та, про которую мы не хотим думать, а настоящая жизнь, настоящая!         Мы, мчащиеся по пыльной дороге в авто, не знаем труда Земли, не знаем любви к животным, не знаем мозолей на руках от лопаты, не знаем воды из колодцев, не знаем свадеб всей деревней, не знаем и похорон… Мы не понимаем, что такой жить, сознавая, что каждый прохожий знает, как тебя зовут, как ты живешь, кого любишь, от чего страдаешь…
  Покосившиеся избы, заросшие кусты, овраги, лавочки проносились мимо моего взора. Тихая неспешная жизнь, казалось бы пресная, скучная, утонувшая в пыли и болоте… Полная боли, скорби, горечи. Такой горечи, что и не снилось. Такой боли, что и представить нельзя. Куда нам, мчащимся, успеть разглядеть их души, простые , русские, широкие, как поля, глубокие, как овраги….

  Дубы, березки, уносящиеся ввысь тополя. Мелкие речушки, сверкающие на солнце. Бесконечные поля подсолнухов. Бесконечные поля кукурузы. Бесконечные поля пшеницы. И птицы, птицы, птицы, поднимающиеся в небо огромной черной стаей при приближении нашего мчащегося по пыльной дороге авто. Болота в зарослях камыша и осоки. Зонтики ревня. И небо, небо, небо, занимающее все пространство своей голубизной… Чистота мира, огромного, велико… и простого, как цветы репея…

  Дорога пылится и катится за окном, и хочется мчаться, вот так, в ее пыли, всю свою жизнь, заглядывая во дворы деревянных деревенских домов. Хочется приоткрыть их скрипучую калитку, испить воды и спросить, как здоровье. Хочется посидеть рядом с молчаливой бабушкой, чье лицо разрезают дороги ее длинной жизни. Ее уже почти бесцветные глаза смотрят так кротко и мудро. Ее пальцы дрожат и губы шмякают  беззубым ртом. Она испытала все, что может испытать в своей жизни человек. Она прожила такую жизнь, что не пришла в голову ни одному автору. Она знает все, но не говорит, потому что ты должен прожить жизнь без ее помощи, ей ведь никто не помогал…Ей никто не помогал выходить сотню дорог, пережить войну, видеть смерть и горе в госпиталях, похоронить первенца и полюбить чужого мужа…Ей никто не говорил, как она однажды состарится и останется одна в покосившемся доме. Ей никто не подсказал, что она будет сидеть на гнилой скамье в глухой деревне, оставленной своей красотой, детьми и жизнью… Ей никто не сказал, что у нее останется только всемогущий Бог и дорога, дорога, дорога, а на ней сотни мчащихся в пыли авто…
  «…Помню, внучка, как мы с девушками работали в поле. Голод был. Собирали мы семена подсолнечника. Тяжело работать было. И есть не ели целыми сутками. Я и говорю девушкам-то остальным, мол, возьмем-ка мы по кульку-то по одному семян, хоть детей покормим. Нас немного было. А семян-то вон, цела куча. Чтоб по домам пойти, надо было через мостик такой пройти, маленький, через речушку. Девки боятся, дрожат, я и говорю, я первая пойду. Идем быстро, озираемся. Уже темнеть стало. Вдруг вижу: у мастика комиссар на коне. Лица не вижу, темно уже. Он ружье навел на нас, говорит: «Что в кульках несете? » Я вперед вышла, смотрю, девушки побледнели, лиц нет. А я узнала в  комиссаре-то моего брата двоюродного. Я и говорю ему: «В меня первую стреляй, Федя.» Он ахнул, брови сдвинул, одна девушка в обморок упала. Смотрит. Я дышу тяжело, глазами сверкаю, боюсь страшно. Он глянул на меня еще раз, развернул лошадь и ускакал. А мы уже по домам быстро побежали. »
  Солнце грело ее смуглые руки, тень качающихся деревьев играла на ее лица, иногда подставляя солнцу прозрачные влажные глаза. Она молчала и теребила выцветший фартук. «На, внучка, съешь конфетку» - протянула теплую карамельку из своего кармана.  И снова мочала, иногда поправляя платок на седой голове. Потом поднялась, махнула рукой и, скрипнув калиткой, вошла в дом. И вслед за ней ушла вечность.

  В воздухе пахло белым наливом и молоком. Стрекотали кузнечики и кудахтали куры. Небо налилось розовым туманом, воздух был чист, свеж и обнимал своими незримыми объятьями. Где-то прокричал петух, ему ответил еще один. Залаяла собака. Прошел мимо дед, пыхтя самокруткой. Проехал лысенький мальчик на скрипучем велосипеде. Хлопнула калиткой молодая цыганка, с ребенком за спиной и бидоном в руке. Ветер шелестел листьями отцветший сирени, напевая на ухо простую тихую мелодию. Кошка сидела на крыше, умываясь в лучах заходящего солнца. Горизонт простирался дорогой от запада на восток, недвижный, спокойный, как вдруг запылил где-то вдали, потом ближе, ближе, и мимо промчалось авто, оставив за собой пыльный шлейф…