Счастливые

Евгений Иваныч Дробышевский маялся неясной тоской.

Хотелось чего-то эдакого - волнующего и слегка непристойного.

Весной, когда расцветающие сады медовым запахом наполняли узкие улочки города Н., когда соловьиные переливы будили и бередили окоченевшую за зиму душу, на Евгения Иваныча нападала какая-то томная нега, мешающая спать ночами и работать днём.

Ночью хотелось сидеть у раскрытого окна, а днём спать.

Сегодня, к примеру, Евгений Иваныч непростительно широко зевнул, тем самым оскорбив чрезвычайно вдову Ременникову.

Ременникова - некрасивая бровастая дама с плоской грудью, чуть не час жаловалась на женскую тоску, навалившуюся на неё после смерти супруга.
 
- Уж так мне, батюшка, тошно, так тошно - вот хоть вой, - гундосила она, поминутно сморкаясь в большой мужской, видать - мужнин, платок. - Постель у меня широкая, перина мягкая, подушек легчайших полдюжины. А не могу уснуть до утра. Вот так и жарит чегой-то меня изнутри, так и жарит... И верчусь и горю вся. И соловьи ещё эти проклятущие спать мешают. Может, капелек каких, доктор? Или касторки?

 - Замуж Вам надобно, - сообщил Евгений Иваныч. - И побыстрее. Хотя, можно и касторки конечно, - и смачно, с подвывом, зевнул.

Ременникова, поджала губы, шумно высморкалась в платок и надменно - царица Савская, не иначе, встала.
 
- О чём это Вы, милостивый государь? Я честная вдова и о глупостях всяческих не помышляю. Как Господь забрал к себе душу супруга моего, Павла Андреича, царство ему небесное, так я и скорблю о нём и плачу и молюсь. Как я могу память его предать?

Евгений Иванович откровенно скучал.
 
В распахнутое окно ломилось наглое солнце.
Жужжали жуки, под окнами больницы ворчали, переговариваясь между собой, куры. Всё вибрировало, цвело, пахло и Евгению Ивановичу страстно хотелось чего-то необычайно прекрасного. То ли влюбиться, то ли водки.
 
- Капелек, говорите? - рассеянно проговорил он. - Можно и капелек. Ну и касторки, конечно. Первейшее, я вам доложу, средство от тоски - касторка. Вот рецепт. С Вас пять целковых.

Вдова, всё ещё обижаясь, достала банкноту, положила, пристукнув, и, не попрощавшись, вышла.
 
Дробышевский тоскливо посмотрел ей в след.
 
- Родится же, - неопределённо проговорил он и вздохнув, крикнул:
 
- Следующий!

Дверь распахнулась и появилось прелестное создание. Лет семнадцати, не больше.
Евгений Иваныч сглотнул. Слишком разительным был контраст между покинувшей кабинет, похожей на капрала Ременниковой, и этой незнакомой феей.

Милое лицо. Простое полотняное платье. На прелестной головке - шляпка, украшенная букетиком живых фиалок.

Разволновашись - а вдруг это и есть то самое долгожданное - необычное и прекрасное, Дробышевский соскочил с места, указал пухлой рукой на стул и сделав внимательное лицо, участливо спросил:
 
- На что жалуетесь, сударыня?

Мило порозовев, фея нежным, тихим голосом произнесла:

- Доктор! Помогите! Мне не с кем посоветоваться. Недавно я вышла замуж. И, знаете ли,  у меня некоторые затруднения в супружеской жизни...
 
- К Вашим услугам, сударыня! Я готов Вас выслушать! - устроившись поудобнее в кресле, предвкушая вызнать интереснейшие детали (о, эти милые, разгоняющие кровь, тайны неискушённых пациенток), Евгений Иванович приготовился задавать вопросы интимного - не выходя за рамки приличий, разумеется, характера.

Идея витала в воздухе давно, но только сегодня, а именно - сейчас, сию минуту, Евгения Ивановича осенило.

Внезапно, по какому-то наитию - не иначе, он решил приступить к сбору материала для научной работы, основанной на откровениях недавно вышедших замуж дам. Что-то вроде "Душевные перживания, новые телесные ощущения и возможные затруднения в медовый месяц". Путём опроса, а возможно, что и практического исследования.
 
Исключительно в научных интересах.

Работа обещалась быть интересной.
 
Женская психология - материя тонкая. Тут главное - доверие и такт.

Доверие и такт.

О психоанализе и психоаналитиках в те времена ещё не знали.

Счастливые.