Типус

    Щегол был тщедушен, ошеломляюще красив и обладал отсутствием многих сколько-нибудь предусмотренных реакций. Он сразу начал вести себя, словно находился дома — притом первая ходка и ноль покровительства. Однажды после поверки пошло развлекалово. Ехидный Лямин (восьмера за разбой) прицелился первый:
    — Ну что, турнепс, давай за жизнь разговаривать. Ответь для осведомления, пошто ты такой красивый. Знаешь ли, что красота грех?
    — Красота, товарищ, не грех, — без запинки ответил подопытный, — она — назидание. Красота — слепок с бога. Предъявление всем — достоинство.
    Упала веселая тишина, взгляды впаялись. Лямин радостно заерзал на шконе и начал сразу — обычно человека ведут, потом ломают.
    — Погоди, погоди, мил человек. Ты, есть маза, еще и умный. Поговорку-то, поди, выучил — красивый да умный, он и сзади хорош. (Публика радостно хакнула.) Вот ты, прелесть моя, и предъяви достоинство.
    — Достоинство — вещь трудно согласованная, общественная, — Щегол назидательно поднял подбородок. — До стоимости. Сначала стоимость желательно определить, а уж потом достоинство иметь.
    Аргументы Лямина изощренностью не отличились:
    — Так! Еще и бухгалтер. А расчет, ряба, невеликий. Коли ты красивый, да общественный, так надо общество и уважить.      
    Возник Мамоня, женоподобная орясина с брыластой ряхой и мелкими белесыми глазами:
    — А чего тереть, ставь жопу и разговор молчать.
    Щегол с увлеченным и серьезным видом, словно на диспуте, возразил:
    — Причем тут жопа, я еще раз подчеркиваю, красота суть общественное достояние, а жопа — вещь персональная.
    — Ты мне, курво, салазки не крути, поскольку ты член с холма и луку мешок. Снимай, козло, штаны.
    Щегол с искренним удивлением повернул взгляд к Лямину:
    — Я что-то не понимаю, причем здесь штаны?
    Лямин в последнем проникновении сообщил:
    — А чего тут понимать, ты ему в лоб дай.
    Комната кромешно гоготала. То, что начало происходить затем, даже и не приближалось к каким-либо рамкам. Щегол с предельно серьезным видом схватил попавшую под руку кастрюлю и чрезвычайно четко ребром вкатил ей в лоб Мамони. Хохот даже и не сник, никто в сделанное просто не поверил. Мамоня с прелестным взвизгом кинул ко лбу руки. Когда отвел их, выплеснулись очумевшие, соскочившие с орбит глаза. Далее грянул великолепный мат. Совершенно было очевидно, что сейчас состоится смерть. Действительно, удар, который он предпринял, был окончательным. Однако по случаю чрезвычайности настроения, удар достался Щеглу косо. Его жестоко отбросило, он устоял. Дальнейшее было великолепным абсолютно. Он выпрямился и возделал замечательный и спокойный взгляд к Лямину. Ничего, кроме ожидания инструкций, в нем не читалось. Лямин поступил исключительно корректно, с глубоким пониманием ситуации посоветовал Щеглу:
    — Теперь его надо убивать. Так положено.
    И тут началась коррида. По всей видимости, у Щегла четких представлений о способах убийства не имелось. Ибо он начал их перебирать. Сначала он, словно обезьяна, взлетел на грудь Мамони и принялся его есть. Он снедал его нос, брови, всё сколько-нибудь выступающее. Мамоня пытался сорвать Щегла, однако безрезультатно. Щегол попросту игнорировал попытки. Мамоня визжал. Да!.. Это было громко и впечатляюще. Щегол же, вероятно, осознав, что предпринятый им способ неэффективен, как-то ловко перебрался за спину на плечи Мамони и пошел его душить. Мамоня хрипел. Это тоже было впечатляюще. Разумеется, никто даже и не предпринял попыток вмешаться — такую сцену нарушать нельзя было ни под каким компотом. Барак насыщенно гудел.
    Допустимо предположить, что Щегол все-таки кончил бы Мамоню, но на ажиотаж прибежали охранники… Осуществились забавные вещи. Мамоня, например, долгое время разводил руки, обращал к окружающим ошалелый взгляд, так и не понимая, что произошло, и мычал невнятное, разумея просьбу объяснения. И в самом деле, состоявшееся превзошло всякие приличия… Щегла определили в карцер.    
    Дальше еще любопытней — Щегла все-таки опетушили и сделал это сам же Лямин. Причем просто, по обоюдному согласию.
    — Добрейший же человек, — щерился Лямин, — подойди к нему с душой, он тебе сердце выложит.
    Примечательно то, что на очередной сексуальный подкат Щегол Лямину отказал, пустившись при этом читать моралите (Лямин принял оказию с воодушевлением), — как выяснилось, гражданин прознал, что его душевно-телесная щедрость благо совсем не есть.
    Возникнет впечатление, что Щегол просто чокнутый? Не тут-то было. Во-первых, он совершенно изумительно рассказывал вообще, и, в частности, многое о жизни столичной элиты — парень три года отмотал во ВГИКе, пока не угодил в какую-то замороченную секту. Конечно, он был артист несомненный и демонстрировать это любил, декламируя высокие монологи. Мало того, ударился учить сожителей разуму, проповедуя высокую мораль, и это еще более склонило бы подозревать его в сумасшествии, если б не блистательное владение иронией. Однако главное то, что его неподчинение порядкам носило, если так можно выразиться, творческий характер.
    Однажды он не пожелал идти на смену. Бугор, Гера Бызов, кряж, справедливый и уважаемый мужик, некоторое время уговаривал, а затем, раздосадованный угрюмым и идиотским молчанием Щегла, просто закатил ему в голову. Сковырнувшись, Щегол незамедлительно ударился в падучую. Все знали, что он артист, но попробуйте изобразить глаза, пузырящуюся пену. Кто видел припадки эпилепсии, знает, какое это трудное и незабываемое зрелище… Щегла оставили в покое. А на другой же день Гера пустился помирать, получив сильнейшее отравление. Его откачали, но по прибытии из лазарета он приобрел странноватый, как бы провинившийся вид.
    Один старшой, мразь завершенная, постоянно доставал птицу. Именно его заботами Щегол в карцере был прописан. Принимал наказания парень безропотно. Думается, это и бесило сатрапа, и однажды он просто плюнул в лицо заключенного. Щегол, само смирение, молча, виновато скосив глаза и не вытирая лица, стоял навытяжку. А через день подошел к нехорошему и в свою очередь харкнул ему в рожу. Но чем, — калом!.. Это же надо додуматься — таскать с собой испражнения, улучив момент, пихать оные в рот. В общем…
    Изгваздали артиста, естественно, в ветошь. Однако странное дело, как только потом старшой появлялся, возникал чуть уловимый запах дерьмеца.