Размышления со стороны

РАЗМЫШЛЕНИЯ СО СТОРОНЫ
РОССИЯ – ТЕМА БЕЗ КОНЦА...
В ответ другу.

Начиная свои размышления, мне кажется крайне важным предупредить, что они неизбежно будут поняты по-разному различными группами россиян. Россияне, живущие за границей, поймут меня лучше (несмотря на то, что живут они в разных странах), поскольку мы разделяем одну и ту же психологическую ситуацию. Росиянам, живущим в России, понять меня будет труднее, ибо им не с чем сравнить своё мировоззрение и труднее представить тот известный теоретически факт, что вид homo sapiens одинаков по всей планете Земля, несмотря на национальные различия. Это значит, что живя вне России, мы никогда не перестаём быть русскими, даже если приобретаем новые знания и идеи, но при этом прекрасно можем стать дополнительно, например, кечуа, в результате сожительства с их культурой, что, безусловно, обогатит нас как личность (как обогащают нас любые дополнительные знания), а через нас - культурный фонд человечества и его общественные отношения. Эта самоочевидная истина была злостно забыта в ХХ веке вместе с остальными гуманными понятиями, - и не только в России, - несмотря на невиданный прежде размах миграции.

Иными словами, я подозреваю, что мои друзья, живущие за границей, не говоря уж о моих панамских соратниках, поймут меня быстрей, а мои друзья и родственники, живущие в Москве, возможно, меня и не поймут. Мне кажется симптоматичным, что с первой группой по определённым вопросам и с некоторых пор нахожу взаимопонимание, а с другими нет. Мне бы хотелось объединить своими размышлениями обе группы моих близких друзей и родственников, как если бы перед одной и той же телепрограммой. Осталось добавить, что эти размышления - результат моего социального самочувствия после почти двадцатилетнего знакомства, как знаем, с панамской культурой. «Моего» – понятие абстрагированное, скорее - это не я, а некто, кого я очень хорошо знаю, персонаж сродни «лирическому герою», ведущий повествование.

Вопросы культурологии становятся основными в повседневной жизни эмигранта и представляют неисчерпаемый кладезь новых знаний для гуманитарных и смешанных с ними наук, как, скажем, этническая психология. К несчастью, современное общество мало ими пользуется.

Понятие эмигрант навсегда осталось чуждым мне, я никогда не употребляла его по отношению к себе. Другое дело космополит - по прошествии стольких лет я очень естественно ощущаю себя космополитом. Мне это кажется довольно логичным, ибо космополиту нелегко почувствовать себя эмигрантом, если только (?) он не эмигрирует на Марс. Разумеется, что неосознанно я усвоила по-советски негативную интерпретацию понятия «эмигрант», так как всегда считала (ощибочно, разумеется), что эмигрант - это тот, кто уезжает по политическим соображениями, становясь врагом отечества. Я же просто вышла замуж. При чём тут эмигрант? Да не удивит никого моё невежество. Меня сформировали советские лозунги, как и всех нас, - одновременно именно отсюда в нас всё лучшее для новых людей светлого будущего (чувствуете, какой восточный, просто китайский, оборот речи?). Например, братский интернационализм в комбинации с жёнами декабристов. На деле последовательницы этих светлых идей превращались негласно в гражданок второго сорта с вытекающими отсюда последствиями. В моей жизни (к счастью) не было ничего того, что открыло бы мне глаза и сделало дисcидентом или циником. У меня был менее болезненный путь и другое, по всей видимости, назначение.

Моя мама, журналист до мозга костей, помогая мне готовиться к выпускным экзаменам по материалам очередного съезда компартии, говорила: "Материалы съезда написаны безукоризненно...". Теперь я понимаю, откуда во мне такая безмятежность восприятия мира - видимо, я принимаю его как должное, как и ту разницу между безукоризненным идейным содержанием государственных директив и их реальным воплощением, - ведь я выросла на этом несоответствии. Но для меня оно не звучало трагически, как и мамин голос, когда она заканчивала:"...В реальности же часто бывает по-другому." Мои родители ассимилировали несоответствие гораздо раньше, чем я сформировалась, и в русле собственного духовного склада: идеалистического (в смысле приверженности идеалам) - мама и философского - папа,- поэтому оно не ранило меня. Тому же благоприятствовал и мой созерцательный темперамент. Положительные и отрицательные акценты на все эти иностранные термины (дававшиеся мне всегда с трудом) я проставила гораздо позднее, когда сформировалась шкала моих нравственных ценностей. По превратности судьбы это произошло не в отечественной обстановке, что, во-первых, наконец позволило мне понять значение всех этих терминов, а во-вторых, найти новые противоречия в их толковании, которых на родине не замечают и до сих пор. Оба приобретения я расцениваю,  как положительные.

Можно только удивляться тому, что живя в Москве до тидцати лет, я не представляла собой сформированной личности и не имела профессиональной жизни. Можно отнести это на счёт инфантилизма моего поколения - последнего, сказать к слову, советского поколения - о котором писали, и каковой можно было бы объяснить реакцией на царившие общественные отношения. Меня похваливали, как маленькую девочку. "Ты пишешь лучше многих взрослых",- говорила мама. Однако всерьёз меня никто не принимал. Мои темы не лежали в плоскости социальной литературы, чтобы заинтересовать советских писателей, как серьёзных, так и номенклатурных. Помню, я чувствовала, что пишу не о том, и ощущала внутренний молчаливый протест к такому ко мне отношению. А что, собственно, я могла сказать? Русская литература - серьёзный оппонент. В нашем отечестве живёт (жило - прим. авт.) самое образованное население планеты, а потому самая талантливая и подготовленная творческая интеллигенция. Позволю себе настоять на этом, я имела возможность сравнить и в том убедиться. Это теперь я понимаю, что могла бы стать Саган во Франции или Матуте в Испании, но не в России, где подобные темы на русском материале не имели узаконенного интереса. Россия переживала свою драмму, что не оставляло ей внимания на универсальные детали, лежащие вне её. Возможно, так же оказывалась не у места моя непосредственость. Кроме того, я была согласна с папой, напоминавшим мне, что прозаиком становятся после сорока, - то есть я была оплетена, как и все мы, ложными идеями и не посягала на догмы. Только теперь мне стало очевидно засилие общественной лжи и поразительна непроницательность молодого сознания.

Не хотите ли узнать, что сделали недавно с моей рукописью в журнале "Латинская Америка"? Её переписали в сокращённом виде, полностью убрали мои нравственные акценты, придали ей нейтральную интонацию и опубликовали, как мою. Я даже не стала им возражать. Восемнадцать лет "новой эпохи" прошло с советских времён, уже и новое поколение сформировалось, а государственная пресса существует по прежним законам: моё скромное мировоззрение ей кажется неподходящим. Я, грешным делом, думала, что уже нет. О каких изменениях в обществе можно говорить?.. Произвол - советский ли, самодержавный ли по своему происхождению - сомневаюсь, какой именно, и предполагаю корни более древние, что, честно говоря, меня удручает ещё больше, ибо традиция произвола удлинняется вглубь веков, а значит справится с ней будет труднее и дольше, чем с советскими традициями. Источник произвола не просто в государственном аппарате, а давно сформировался в часть души каждого из нас, и мы его успешно передаём новому поколению. При такой плодовитости зла трудно поверить, что этому настанет конец... хотя моё сомнение продлевает ему жизнь, а надежда её укорачивает.

Мне крайне нравится и я восторженно разделяю убеждение Довлатова в том, что у писателя нельзя править даже ошибки. В этом я вижу абсолютное уважение к Знанию, как таковому, поданному нам через другого человека. Именно такое уважение к себе и к Истине я нашла в Панаме. К прискорбию сообщаю (да впрочем нам всем это известно), что я не знала его на родине. По приезде в Панаму, со мной впервые обращались на равных даже такие почтенные классики, как Рохелио Синан или Хусто Арройо. "Ты в Панаме",- напоминали они, когда я по привычке уходила на второй план. Чтобы стать собой, нужно выпрямиться, и я эмоционально выпрямилась в Панаме. До сих пор не знаю, сумела ли бы я сделать это в Москве. Впрочем, всё это в прошлом.

Я должна сделать ещё одну оговорку: моя жизнь вне России - результат причин сугубо личных, с элементом стихийности, так я всегда считала, не имеющих ничего общего с осознанным бегством. Хотя надо признать, что с годами оно превратилось в осознанное убежище.

Следом за Сомерсетом Моэмом я могла бы написать ту странную историю о начинающем миллионере, оставшемся на тихоокеанском острове. Меня совсем не удивляет бегство классиков мировой литературы Рембо и живописи Гогена на экзотические острова, напротив - меня удручает, как общественность могла их не понять, ибо таким же образом может не понять и меня. Кстати, я живу по соседству с экзотическим островом Гогена (курортный панамский остров Табога) и всё ещё не желаю покидать своего укрытия.

Видимо, и на мне сказалась тенденция бегства от цивилизации, захватившая американских профессионалов, проводящих отпуска на Гаваях, Алохе и Мауи в надежде избавиться от стрессов больших городов. Хотя удерживает меня от Москвы не столько издержки цивилизации, сколько российская специфика.




Всякая земля, на которой мы живём, становится нашей.

Может показаться странным, но я люблю Панаму. Многое в ней мне не нравится, но тем не менее я не согласна её терять. Я быстрее мирюсь с панамским недостатком интеллекта, чем с русским отсутствием вежливости. Мне легче пережить панамскую безответственность, чем русское хамство. Мне проще простить панамскую вороватость, чем русскую нетерпимость. Для меня менее болезненным оказывается панамское двуличие, чем русский произвол. Панамские недостатки воспитывают во мне (личности уже сформированной) терпимость к несовершенствам человечества и учат уживаться в этом мире, принадлежащем не мне, а Вселенной. А чему учат русские недостатки? Стойкости к унижениям? Не скорее ли агрессии и рабству? Способствуют ли подобные уроки духовному росту личности? Россия опасна,- это единственное внятное чувство, которое по прошествии лет я испытываю к отечеству. Россия погрязла во зле. Это – личная боль, которую время не лечит.

Не могу избавиться от непроизвольного (долгие годы неосознанного) внутреннего напряжения, неизбежно возрождающегося по приезде в Москву. Таким образом выяснилось, что я боюсь своей родины. Неконтролируемое и невнятное напряжение исчезает незамедлительно, как только при отъезде из Москвы я пересекаю границу в аэропорту. Я испытываю чувство облегчения, как если бы опять избежала опасности. Разве это не позор для всякого отечества? Что это за страна, если её детей обуревают подобные чувства? И это я, которая имела счастливое детство и счастливую юность, никогда не знала точного значения слова диссидент, предельно далёкая от политики и (благодарение Богу) оберегаемая судьбой. Откуда во мне столько страха? Я даже могу точно сформулировать этот страх: страх произвола надо мной со стороны власти государственной и ведомственной, а так же прохожих. Возможно, ты избежишь его, а возможно, и нет. Это последнее и держит тебя в постоянном напряжении.

Разговаривая со своими соотечественниками, даже натренированными работой за границей, я чувствую за внешней обходительностью их внутреннее напряжение, которое в итоге изматывает меня. Напряжение некоторых настолько интенсивно, что с ними не удаётся завязать непринуждённый разговор, как и вызвать у них непосредственную улыбку. Я знакома с этой проблемой, и всё же стараюсь как можно меньше сталкиваться с ними.

Шокирует своей агрессивностью обращение россиян, случайно оказавшихся за рубежом.
Поразительно, хоть и оправдано, что сами они не замечают своей невоспитанности. Я вспоминаю себя двадцатилетней давности и узнаю знакомые манеры.

Помню, в свой первый приезд в Панаму меня поразил внутренний покой в поведении взрослых и, особенно наглядно, детей.

Панама - мой дом и моя жизнь, такая, какой её сделала я. Она несовершенна и полна ошибок (во мне не слишком много интеллектуальных, нравственных и физических сил), но есть результат моего собственного духовного становления и роста. Не в них ли смысл всякой личности? Вины перед детьми и родителями не избежать, но, возможно, её облегчит наше внимание к законам Вселенной, единым для всех нас? Возможно, личное мировоззрение - это и есть тот вклад, что необходим для эволюции человечества? Тот самый крест, к которому у каждого свой путь?

Если моё поведение в Москве вызвано и подчиняется нравственным ценностям,непривычным для Москвы, я моментально чувствую молчаливое давление окружающих, явное осуждение, наполняющее атмосферу. Это давление заставляет вас оправдываться, чтобы объяснить свою точку зрения, и очень трудно удержаться от желания оправдаться,- а ведь это насилие единой модели поведения. Я не должна оправдывать своё миропонимание ( когда речь не идёт о крайнем вреде). Чужой образ мысли уважается, как собственный, - разве это не первая заповедь мирного сосуществования? Иными словами: доверяй чужой нравственности, как своей. Терпимость была выкорчевана в нашем обществе. Именно нетерпимость к чужому мировоззрению разъедает человеческие отношения в нашей стране. В том числе отцов и детей. Оскорблениям и унижениям нет числа, как в семье, так и на улице. Нравственность подчиняется только одной интерпретации, а ведь их столько, сколько людей. Добро и зло каждый человек понимает по-своему, однако в рамках (что самое главное) общечеловеческих или, если хотите, общерелигиозных основ,- отчего же не доверять чужому мнению? Только потому, что нам не приходит в голову чужой аргумент?

Как видно, я не совсем излечилась от московского прошлого, если оно до сих пор пугает меня своим, как это теперь называют, "менталитетом".

Когда я записываю мысли, что приходят мне в голову, я замечаю, что моё мировоззрение далеко ушло от склада мысли моих соочественников,- думаю, что оно богаче и богатство ему придало сожительство с мировоззрениями других культур. Так называемое гибкое мышление. Вряд ли бы я его приобрела, живя безвыездно в Москве. Благодаря космополитичности моих взглядов мне претят любые формы идейной нетерпимости. Например, всякий раз, когда родное мне русское православие вступает в конфликт с иными религиями, я испытываю чувство неполноценности и угнетённость. Вполне вероятно, что я разделяю идеи разных религиозных знаний, но мне не хотелось бы чувствовать себя изгоем в своей культуре только потому, что моё разумение пытается познать Вселенную по мере собственных сил.



Я люблю панамский климат: временами нестерпимое солнце, утомительную влажность, пышную растительность без запаха, жизнеутверждающее небо - столько витамина Д и оптимизма. В некоторые часы дня небесный свод неожиданно наполняется московской погодой: затишье летнего зноя во второй половине дня, бабье лето в конце августа, шорох сухих листьев по асфальту, всплеск предвечерней свежести воздуха, усталость знойного дня перед началом вечера.

Я люблю эти мгновенья, они соединяют в моём сознании обе страны и олицетворяют человеческую богосущность: постранство и время становятся относительными пока не сводятся к единому состоянию "везде и всегда". Во мне они вызывают блаженство и непроизвольную улыбку. В такие моменты я, видимо, похожа на свою собаку, которая по утрам наслаждается солнечными ваннами на пороге дома, при этом морда у неё полна библейской мудрости.

Я люблю панамскую природу. Просторы канала с высоты моста Всех Америк: ярко голубые, но по-разному - блестящее море и матовое небо, кучкой беленькие парусники и большие суда в очереди, одинаково ожидающие пройти по каналу, крыши гигантских резервуаров с горючим для кораблей на зелёном берегу, систематично расчерченным американцами. Мелькают перекладины моста на скорости микроавтобуса, везущего меня "за мост" в областные городки. Они все стоят на дороге, как подмосковные деревеньки. Межамериканское шоссе, единственная трасса в стране (именно она соединяет все страны Центральной Америки c Мексикой), удивительно, как мне не надоедает ездить по ней, но она такая крымско-апшеронская, так напоминает путешествия моей юности, что всякий раз я пускаюсь в путь в ожидании чуда, и созерцание выжженных до желтизны пейзажей и сизоватых пологих гор неизменно производит гармонию в моей душе. Гармонию летнего отпуска, каюсь в своём инфантилизме, со школьных дней летние каникулы для меня - наисчастливейшее состояние души полной беззаботности и приключений. Щедрое солнце лечит меня от физических и психических недугов. Моя квартира всегда залита солнцем и продувается ветром, совсем как летом в тушинских новостройках. Я живу в настроении летних каникул (как можно не любить этого?) и не желаю, чтобы они заканчивались.

Меня приводит в содрогание мысль снова жить по-московски, "наступая на горло собственной песне": вне солнца, вне каникул, вне уважения к собственным желаниям, - а только подчиняясь осознанной необходимости и чувству долга, зачастую неправильно понятых, насаждаемых российской культурой,сфокусированной на выгоде государства и только его в своей антигуманной машине.

Всё чрезмерное болезненно, гармония находится в мере вещей. Сколько раз во мне возникало желание сложить Панаму с Россией, тщательно размешать, разделить её пополам и жить в этой половине, где нравственные ценности распределены равномерно: неизменная приветливость, дружелюбие, вежливость, человечность, милосердие, смирение, полное отсутствие высокомерия, терпимость, прощение, жизнерадостность, миролюбие, взаимопомощь с панамской стороны,- с порядочностью, пунктуальностью, ответственностью, настойчивостью, образованностью, профессионализмом, критерием, культурой, интеллектом - с российской стороны. Сюда бы ещё приложить французское государственное устройство.



Я люблю испанский. И считаю, что он обогатил мой русский в пределах его структуры. Считаю, что он уточнил мой русский, который в разговорной форме последних десятилетий настолько неконкретен, что перестал передавать прямой смысл. Любое выражение можно понять по-разному, в зависимости от сообразительности слушателя. От полнейшего взаимонепонимания нас спасают другие каналы коммуникации: знание ситуации и собеседника, взгляд, мимика, реакция, интуиция, телепатия. Это последнее – телепатия - основной канал взаимопонимания в человеческой беседе. (Вы разве никогда не боялись, что собеседник в разговоре догадается о ваших невысказанных мыслях?) Гораздо меньше он проявляется в письменном языке. Лингвистический язык – отнюдь не единственное, как известно,  коммуникативное средство, а скорее средство выражения сложного аналитического мышления.
И тем не менее берусь утверждать, что испаноязычные понимают друг друга лучше, чем русскоязычные. Именно благодаря однозначности или конкретности испанской фразы, где смысл не расплывается в неточности выражения.

Проблема взаимопонимания при посредстве языка интересует меня уже многие годы и основана на профессиональной необходимости: более десяти лет я наблюдаю своё общение со студентами, которым преподаю предметы практические и теоретические. При объяснении мне часто приходится повторять мысль несколько раз, стараясь выразить её как можно точнее, ибо моя цель - передать им знания. В процессе работы или на экзамене некоторые возвращают мне её с прямо противоположным смыслом, так что просто руками разведёшь. Совершенно испорченный телефон, хотя назвать их тупицами нельзя, да, пожалуй, и меня тоже. Конечно, наука объясняет неудачную коммуникацию многими факторами, но меня, в основном, интересует одна: неадекватное пользование языком.

Не новая мысль, но никто, как правило, этого не помнит: успешно пользуются родным (и иностранным) языком только писатели, остальные пекут горелые пирожки не только на иностранном, но и на родном языке.

Я правлю дипломные работы панамских студентов и прихожу в ужас от грамматических нарушений, логического несоответствия, стилистического бессилия и бессмыслицы высказываний авторов. За редким исключением. Как если бы я ничего им не объясняла. Как если бы они не уверяли меня воодушевлённо, что всё поняли. Возможно, и поняли. Но не сумели повторить. Как об этом узнаешь?

Теперь уж я не смогу прожить без испанского языка. Это мой друг, распахнувший мне многоиспаноязычный мир разнообразных культур, в которых я чувствую себя своей.



Я люблю панамский народ. В своей безграничной доброте он так относится к иностранцам (в том числе к пресловутым американцам), что они навсегда остаются в этой далёкой от совершенства, недвусмысленно третьего мира, стране. Потому что чувствуют себя дома и в полной безопасности. Панамцы дружелюбны, они легко распознают в иноземце доброго человека и принимают его в свою среду за его личные качества, не отождествляя его с нацией, и менее того с государством. Это умение отделить в общении личность человека от его мночисленных ролей в обществе, а значит, от всякого поведения – завидное преимущество панамцев, основанное на религиозном понимании природы греха, воспитанное с  молоком матери.

Панамцы лёгкие в общении. Они знакомятся с налёту, смеются, и в разговоре им ничего не стоит найти тему, чтобы собеседник почувствовал себя свободно и непринуждённо. Увидев нового знакомого во второй раз, они при встрече уже обменяются поцелуями. Не заметить нового знакомого или, не дай, Бог, не признать его и не ответить на его приветствие, расценивается как неуважение к чувствам человека. Они улыбнутся вам, если на улице встретятся с вами взглядом, мол, не беспокойся, я не помешаю. Они поздороваются, если тёмным вечером встретят вас на пустынной дороге, мол, не бойся, я не опасен. Улыбка превращается в пароль взаимобезопасности,- мы, россияне, не сразу научаемся пользоваться ей. А научившись, сокрушённо наблюдаем предостерегающе замкнутые лица российских горожан и неожиданные словесные схватки на улицах.

А в беседах с новыми, даже милыми людьми ощущаем их скрытую неловкость и опять напряжение, не позволяющее расслабиться и нам.

А в ведении дел предпочитаем соотечественникам панамцев, которые никогда не расстроят нас своим открытым скептицизмом по отношению к партнёру, неважно, реальному или вероятному, и не оставят без внимания даже незначительного их пожелания.

Панамское обслуживание - это всегда улыбчивое и спокойное лицо, ничем не нарушаемая приветливость, расположенность повторить, что не понято, хоть сто раз, предупредительность и услужливость, неважно, если клиент раздражён.

Через несколько лет жизни в Панаме уже чувствуешь уверенность в собственной безопасности среди себе подобных и не боишься вступать в многочисленные беседы с незнакомыми людьми.



Когда у Бельмондо однажды спросили, какой партии он симпатизирует в предстоящих выборах, он ответил: "Я люблю Францию." Мне хотелось бы сказать, как Бельмондо: "Я люблю Россию", - но с каждым годом мне становится всё труднее произнести эти, казалось бы простые, слова.

Я люблю своих друзей, родственников и руcскую природу. Я люблю лучшие достижения русской мысли, науки и искусства. Я горжусь своей принадлежностью к русской культуре. На этом мой патриотизм заканчивается. Я, например, не люблю русской истории: она чересчур кровожадна, она сродни мясорубке. Мне не нравится сегодняшнее социально-политическое устройство России и деградация населения. Это последнее периодически вызывает у меня нездоровое сердцебиение.

Признаю, что в своих взглядах я, если можно так сказать, пастырь и пацифист. Не хватает только, чтобы я ими была в поведении. (Обратили внимание, насколько интересно мнимое противоречие последней фразы? Противоречие создаётся чувством юмора, а не её прямым смыслом: моему поведению, действительно, не хватает пастырства и пацифизма, именно это я и имела в виду. Кстати, вот вам и пример рождения разговорной неточности в русском языке).

Отвлекитесь на минуту от принятого воззрения на армию - защитницу отечества. Вспомните, что даже в своей наилучшей форме - она инструмент убиения людей посредством подготовки убийц. Нет ли определённого провидения в том, что деградация российской армии заставила незрелых рядовых опровергнуть идеологическую ложь типа "армия создаёт мужчин"? Насколько знаем, незрелый ум не в состоянии уличить идеологию, в которой воспитан, тем не менее 90% (!) призывников отлынивают от армии по всем 23 пунктам легальных отсрочек. Не значит ли это, что в России армия доведена до абсолютного, воплощённого зла, обратившегося против самих солдат, что нетрудно понять даже неподготовленному уму? Не время ли опомниться российскому государству? А остальным державам? Не значит ли, что наступил момент отказаться человечеству от армад?

Однако вместо ликвидации армии, видим проект поголовного призыва выпускников школ, дабы покрыть нехватку служивых (!..). Почему идея (в данном случае идея защиты государства, с которой прекрасно можно поспорить!) становится Молохом, пожирающим Божье создание и венец природы? Власти творят преступление против нации, против каждого этого мальчика в отдельности и, похоже, того не ведают, - настолько оболваненны. Идеология - страшная вещь. Как уберечься от идей, основанных на ложных моральных ценностях? Как уличить ложную ценность в святых реликвиях типа праведного гнева, справедливого возмездия, малых жертв, защиты отечества или интернационального военного долга? Действия, порождённые ложноценностными идеями, преступны сами по себе или ведут к преступлению. Гораздо меньшие потери у людоедов при пропитании. Где мораль, идущая от сердца или от общерелигиозных заповедей человечества?

Разве человек (и его миссия) не важнее идеи? А если люди духовно и физически покалечены или уничтожены ради ошибочной идеи? Разве русская история не имеет достаточных примеров, чтобы в конце концов остановиться? Разве Россия не обескровлена эмиграцией?
Если бы наше правительство любило своё отечество и, кроме того, было бы достаточно образовано, оно сделало бы всё возможное, чтобы соединить физически и духовно русскую эмиграцию с Россией внутренней. Любовь научила бы его умно подойти к устройству страны, даже при отсутствии ума. Но русское правительство, судя по результатам правления не только в этом, но и других аспектах, не любит Россию.

Некоторые социальные и политические процессы на расстоянии выглядят понятнее, чем изнутри страны. Раньше, чем жители России, замечаем мы несоответствие между русской политикой, произносимой с трибуны, и реальной, чаянием демократии и последними выборами, общественными целями и их решением. Несоответствие заложено в прежнем советском мировоззрении, в том числе в некоторых моральных ценностях, по природе противоречащем новым задачам. Такие, казалось бы, простые понятия, как ответственность, долг, любовь, превращаются в поле битвы, если мы истолкуем их с точек зрения разных идеологий. Наименьшие потери испытает человечество, если станет на позиции непричинения зла человеку. Мораль должна бы ориентироваться на благосостояние человека (на вид homo sapiens целиком, а не "своего" и "чужого"), а не на идеи, порождённые человеком (и часто ориентированные против него). Любая, самая незначительная антигуманная практика человеческого общества (например, нагрубить клиенту) приводит, как снежный ком, к одному и тому же концу - к физическому истреблению. В этой войне, - ибо вряд ли многоликое человечество, как единый муж, враз откажется от насилия, - тоже будут человеческие жертвы: от руки тех справедливых мстителей, что ещё не остановились. Но если прервать цепь "справедливого" насилия, оставив всё-таки его без ответа?..

Чтобы принимать государственные и межгосударственные решения, необходимо смотреть на мир из космоса, а не из-под одеяла собственной власти. Разооружение и ликвидация армий - первоочередная задача всех стран, под руководством ООН или без неё.
Мне не нравится, как устроен мир людей, он нарушает гармонию Вселенной. Недаром Бог изгнал нас из Рая: прародители начали с яблока, а закончили бы Царствием Небесным. У человека слишком кровавое понятие о справедливости.

Не крапивное ли мы семя в Божеской семье? У кого мы наследовали эти разрушительные гены? Вряд ли от животных - тем удаётся поддерживать равновесие животного мира. Не материальную, судя по всему, а духовную природу не удаётся человеку контролировать от разрушительных тенденций. Как более тонкой организации, чем материальная, она нуждается в повышенном, высокого порядка духовном контроле, чего человек и не достигает, поскольку не уделяет этому достаточного внимания. Именно в этом духовном труде человеку нельзя расслабляться, иначе равновесие гармонии нарушится. Это значит, что не животная природа человека вступает в противоречие с духовной, как можно было бы подумать и, кроме того, найти в некоторых церковных толкованиях, - а духовное равновесие более трудоёмко для человека. Хотя достичь духовной гармонии могли бы, ибо в нас это заложено природой духа. Всякий раз мне удивительно наблюдать, как явления приобретают объяснение, если смотреть на мир с точки зрения религиозной.

Любопытно вспомнить, что творчество заставляет нас искать гармоничные формы (которые, как оказалось, можно просчитать математически), найдя которые, мы переходим как бы на определённую волну и присоединяемся к космическому равновесию. Этот процесс настолько одержим, насколько интуитивен. Вероятно, поиск гармонии и есть возврат к духу Вселенной, к нашей изначальной природе, от которой нас удаляет плоть.

Проповедь общечеловеческой морали - вот что срочно необходимо России: ежедневная пропаганда нравственных ценностей всеми средствами массовой информации, духовное и психологическое массовое воспитание, кампании по распространению изречений духовных лидеров человечества. Вот задача государства, если мы желаем сохранить нацию. Без этого невозможно и её возрождение.



Человеческая душа имеет крайне деликатную природу. Ничего не стоит нанести ей неизлечимую рану. Кто помнит об этом на Российских улицах? В магазинах? Учреждениях? Транспорте?
Я могу перечислять до бесконечности примеры российской общественной агрессии: хамства, грубости, невнимания, равнодушия, невежливости, невоспитанности, высокомерия, насмешки, презрения, ненависти, злобы, оскорбления,- но не хочу давать жизнь злу на своих страницах... Интереснее отметить, что оно не исчезает из российской повседневности, несмотря на почти двадцать лет изменений, если не растёт, хотя вполне вероятно, что теперь я его просто лучше вижу по контрасту с панамским бытом (разительному, должна заметить, контрасту и добавить: раньше я сокрее не замечала антигуманности московских отношений и, страдая от бесчеловечного обращения, не понимала причин своего подавленного самочувствия, опасений и неуверенности). Враждебная атмосфера так нас закомплексовывает, что самая красивая тоненькая дочка стесняется своей фигуры, жена старается не выходить без крайней надобности на улицу, а бабушка боится работниц ЖЭКа. Такое немыслимо в Панаме, Колумбии, Коста Рике, Испании, США, Голландии... Продолжать?

Это мелкое, но постоянное душевное терзание, которого не осознаём, так как живём в нём с рождения и не ведаем иного к себе отношения, - увечит нашу нервную организацию и душу превращает в исчадие ада, одну менее, другую более, в зависимости от индивидуальной чувствительности. Основное наше заболевание – враждебность к ближнему, особенно к чужому, которым может быть любой прохожий: идейное неприятие, нетерпимость, осуждение, неумолимость, неведение прощения, методически воспитанные с пелёнок и культивированные изо дня в день под такими названиями как принципиальность, идейность, стойкость и другими понятиями, доведёнными до абсурда - то есть, отсутствие любви. Ложные моральные ценности. Средствами масовой информации сказочно просто насадить любую мораль, смутить человеческую душу, да если ещё методами искусства, - нация сама себя будет держать в необходимой рассаднику узде.
Но зло не проходит бесследно. Оно оплачено повальным озлоблением душ, утерей душевного покоя, духовными страданиями. Необходимо отстраниться и взглянуть на себя спустя несколько лет из лона другого общества, чтобы отдать себе отчёт в происходящем и увидеть размеры катастрофы.

Страна, в которой даже нищий чувствует себя в праве оскорбить подающую руку.

Моя душа, ты успокоилась много лет назад. Ежедневные оскорбления прекратились в чужой стране. Ты забыла, что такое жить натянутой, как тетива, вздрагивать при эмоциональном нападении, покрываться испариной от внезапного испуга, вести внутренний монолог, восстанавливая оскорбительную беседу, - ты перестала бояться людей.
Очень трудно убедить россиян, что существуют психические заболевания, с которыми мы живём всю жизнь, поскольку преступным образом государство лишило многие поколения россиян этого воспитания и подобного медицинского обслуживания. Всякий раз я сталкиваюсь с этой трудностью - объяснить своим соотечественникам, что именно происходит с моей мамой - меня не понимают. В то же время в Панаме меня понимают не только врачи с первого слова, но и самые немудрёные люди из самых разных стран. Это знание принадлежит человечеству многие века, начиная с первых религий. Ей-Богу, мне грозит разлитие желчи, когда я вспоминаю, каким насильственным и искусственным образом наш народ лишили этого традиционного знания свои же собственные собратья. И какой трагический результат массового невежества и поголовного психического заболевания нескольких поколений подряд. И это вовсе не значит быть сумасшедшим, но агрессивным в разных формах. Вот уж воистину: "Под сенью невежества процветает преступление"(Хосе Марти или Симон Боливар). Ты знаешь, что Россия занимает первое место по психическим заболеваниям? А ты можешь допустить, что эти заболевания "заразительны"? Агрессия распространяются по цепи от одного к другому, как искра по бикфордову шнуру.

Трудности есть и в Панаме. Но здесь, в гуманной атмосфере, мне легче выносить невзгоды судьбы. Кроме того мне, стеснительной от природы, легче устанавливать отношения с людьми. Мне на пользу латиноамериканская общительность. В Москве мне не удавалось заводить спонтанных знакомств. Были моменты, когда я чувствовала себя изолированной от жизни. Отчуждённость людей друг от друга, замкнутость и вынужденное одиночество. Мало кто добровольно выползает из своей раковины. К счастью теперь положение изменилось: в Панаме я приобрела уверенность в себе и лёгкость в общении - оказалось, что я совсем не бука.



Даже в щадящих социальных условиях и отношениях дефекты моего храктера не дают мне устанавливать те отношения с людьми, какие мне бы хотелось. Особенно это относится к моим руководителям на работе и моим мужьям. Робость подчиняет меня чаще, чем я её, чтобы я могла вовремя и определённо выразить свои желания. Сочувствие к чужим трудностям удерживает меня от собственных требований. Слабостями моего характера злоупотребляют практически все, и когда я убеждаюсь в этом, обычно уже трудно бывает распутать ситуацию мирным путём, и я предпочитаю разрубать гордиев узел. Разумеется, потеря в таких случаях больше, чем выигрыш. Кроме того не всегда мне удаётся его разрубить.
Именно этим я причиняю вред своим детям, которые зависят от меня и не в состоянии воспротивиться положению вещей. Так в нашем доме остался Хавьер, против моей воли и с позволения моей жалости.

Это самая труднообъяснимая страница моей жизни. В ней нет ни логики, ни разума, она противоестественна и невероятна. Я раскаиваюсь в том, что вовремя не сумела избавиться от Хавьера и тем самым причинила своим детям необратимый вред. Я не сумела выбрать им необходимого отца и не сумела уберечь от неподходящего отчима. Мне не удалось объяснить уже взрослому сыну, что у меня не поднимается рука выгнать из дому неприспособленного к жизни человека. Я всеми силами старалась оградить детей от болезни Хавьера, однако существуют вещи, невозможные в раннем возрасте. Усугубили ситуацию его скверные недостатки.

И всё же, если меня спросят на Страшном Суде в моё оправдание, что хорошего я совершила в жизни, то идя против логики и неоспоримой вины, я отвечу: приютила Хавьера.

Как бы мне хотелось, чтобы все мы мирно уживались под одной крышей. Как бы мне хотелось, чтобы недостатки Хавьера не нарушали внутренней гармонии моих детей и системы их нравственных ценностей. Как бы мне хотелось, чтобы прощение успокоило их души, позволив унаследовать все достоинства Хавьера, связанные с его гением.

Годы битвы с болезнями и недостатками Хавьера неоднозначно привели меня к практике прощения. Неужели нас вчетвером объединяет общая карма этой тягостной добродетели? (Только это могло бы стать моим оправданием, хоть и не могу его принять.) Особенно тяжело она даётся моему младшему сыну.

Усыновлённый взрослый - так можно назвать Хавьера. Инфантилизм, неумение делать деньги, отвращение к физическому труду. Несамостоятельность заставляет его хитрить, выгадывать, подворовывать, сочинять, пристраиваться к обеспеченным. Нравственная нетребовательность к себе сочетается в нём со всепрощением других, лишь бы они оставались с ним.

Откровенное и злостное отлынивание от физического труда восполняется ненормированным, неконтролируемым, неуёмным и необъёмным писательским, а так же адвокатским трудом.
Его ревность, зависть (он соперничает только к материнской привязанности) и жадность не имеют контрапункта. Разве только что собственные недостатки в других не привлекают его, напротив - и это всегда меня поражало - Хавьер сохраняет себе друзей только высокой человеческой закалки.

Но и неволей положения именно он часами массирует мне голову во время мигреневых болей, добивается легальной защиты в опасных для семьи ситуациях, утрясает наши проблемы в школе, университете, на работе и в полиции, организовывает дешёвые переезды и бесплатные поездки во время отпусков, устраивает выгодные для семьи сделки и починки, служит справочником, советником и защитником в учебном процессе детей, в общественных и рабочих отношениях семьи.

Он талантлив с избытком. Меня, выросшую в среде писателей и, казалось бы, привыкшую к чужим литературным способностям, искренне восхищает та несравнимая языковая лёгкость, с какой Хавьер организовывает любую мысль.

Так же, как и лёгкость к экспромтам, когда он сочиняет забавные до слёз сюжеты, смешивая реальных персонажей и их бытовые действия с анекдотической концовкой. Дар речи сочетается в нём с артистическим даром. Когда на сцену выходит Хавьер, публика просыпается и не расходится, пока он сам не закончит своего шоу. Однажды я была свидетелем, как он около часа заставлял смеяться собрание из сорока писателей, державшихся за животы.

Я не устаю слушать Хавьера всю жизнь. Интеллект в процессе созидания мысли - есть ли что-нибудь более восхитительное, изысканное и притягательное? Владельцы блистательных речей остаются навсегда в сокровищнице моей памяти. "Опыты" Монтеня и "Сентиментальное путешествие" Стерна оказались моими любимыми произведениями изо всех прочитанных по программе мировой литературы. Иногда, в своей ненасытной жадности к новизне, я прошу Хавьера что-нибудь мне рассказать, просто как малое дитя сказку. Иногда вместо рассказа он зачитывает что-нибудь его заинтересовавшее. Мы обмениваемся мировоззрениями. Духовный обмен. Я ценю его за духовные приобретения, которым он меня причастил. Думаю, что поэтому я прощаю ему другие недостатки.

Мы противоположны до такой степени, что панамская творческая среда много лет недоумевала, видя нас вместе, пока не привыкла к этому парадоксу.

Жизнь назад, в начале нашего знакомства, многое в людях меня бескомпромиссно отталкивало. Теперь, благодаря благоприобретённой рядом с Хавьером терпимости, я знаю, что и малосимпатичные люди способны обогатить нашу жизнь. Для нас полезнее быть расположенным ко всем, чем разборчивым и непримиримым человеком. Не причинять зла выгодно в целях собственной безопасности.

Неординарность наградила Хавьера безошибочным вкусом к чужой гениальности (которой он восхищается безоглядно) и обширными знаниями, которыми я в избытке пользуюсь: он для меня справочник американской культуры. Я доверяю его литературному, музыкальному, живописному и кинематографическому критерию до такой степени, что часто ленюсь познавать сама. В своё оправдание могу добавить, что Хавьер поступает так же с моими знаниями: для него я справочник европейской культуры. Кроме того он проверяет на мне все свои произведения и легальные документы, безжалостно зачитывая мне их от начала до конца. Я не могу себе позволить такой роскоши, ибо прозу пишу только по-русски. Впрочем не прозу, которую я пишу по-испански, неизбежно редактирует он.

Так же мне не приходилось видеть человека, который бы так бесстрастно и трезво оценивал ситуацию, так бы самоустранялся, лишался бы всяких личных эмоций, даже когда речь идёт о его собственных интересах. Его анализ похож на препарирование скальпелем. Меня восхищает эта способность.Через него я научилась видеть мир иначе, чем это делаю я. И я не уверена, что кто-то сумеет мне его в этом заменить.

Его положительная энергия – оптимизм - помогает мне выстоять в стрессовых для меня ситуациях. Этих качеств у меня недостаточно, и мне пришлось узнать, что мне они необходимы.



С годами я стала удерживать свой язык от яростного осуждения безответственности Хавьера: она имеет обратную сторону медали - вера в Бога, вера в судьбу, которая вывезет. Слишком спорная тема.

В своей бесконечной терпимости к чужим недостаткам - в данном случае, к моим воинствующим крайностям, Хавьер предложил мне посмотреть на религию, как на концепцию. Он стал свидетелем того, как постепенно менялось моё мировоззрение. Однажды он был чрезвычайно удивлён моим беспокойством, если не сказать паникой, о противоборстве сил зла и добра. Он увидел библейский подход в моём знакомом ему прагматически атеистическом мировоззрении. Перерождение заняло у меня почти двадцать лет. Причём подтолкнуло к нему сожительство с религиозной по воспитанию нацией.

Поэзия Хавьера заворожила меня антропокосмическим мировосприятием. Оно проявляется только в его стихах. Не уверена, что Хавьер сознаёт, что делает, ибо никогда не слышала, чтобы он об этом говорил. В Хавьере больше Знания, чем во мне, и это вселяет бесстрашие.
Я уличаю себя в тщеславии, когда сознаю, что живу с Хавьером только из-за его гения. Хотя с другой стороны, так же сознаю, что мне нелегко найти пару, рядом с которой бы я не скучала.

Хавьер входит в любую дверь, как правило без входного билета (как классический поэт, он постоянно нищ), а за ним прохожу и я. Таким образом я побывала в местах, на людях и на представлениях, куда вряд ли бы попала самостоятельно. Впрочем, половину заслуги в этом принадлежит Панаме: здесь доступно практически всё, что не доступно в Москве и других странах. За это я и люблю Панаму, страну открытых возможностей.



Я знаю, насколько важен для тебя твой вопрос и мой на него ответ, я понимаю, что в моём ответе ты ищешь решения своей жизни. То же самое решение, к которому хотела бы прийти и я: возвращаться в Москву или нет? Мы скучаем по Москве и кроме того, мы патриоты, как это ни странно нам самим: мы хотели бы, вступая в возраст сознательной отдачи накопленных знаний, отдать их на совершенствование собственного, а не соседнего общества. Нам есть, что отдать, и мы знаем наверняка, что оно может помочь российскому обществу. Кроме того, живя за рубежом, мы психологически принадлежим отечеству и нуждаемся в оценке своих сограждан. Однако жить на стороне нам душевно легче, воспоминания отпугивают нас от Москвы, так же как и её печальный социально-политический опыт. Как видишь, выбрать здесь нельзя, нам лучше не на родине, а вне её. Это вопрос не выбора, а решения. А решившись, просто устраивай свою жизнь, как хочешь и насколько это возможно.

Есть один довольно оптимистичный прогноз за возвращение в Москву, несмотря на страх традиционного произвола. Мы изменились и укрепились духовно. Нас духовно поддерживают новые знания другого общества. Вполне вероятно, что, по возвращении в Москву, наша жизнь станет развиваться по новым законам, отличным от прошлой жизни.

Я бы хотела иметь дом в обеих странах. Именно так я чувствовала бы себя в безопасности.
России крайне необходима и просто спасительна новая психология, и именно русские эмигранты, да пожалуй только они, прожившие много лет за рубежом, способны дать ей эту новую, и вместе с тем русскую, психологию. Кто как не мы, усваиваем именно лучшее из зарубежного мышления и духа, отбираем и перерабатываем с точки зрения русской необходимости, сочетаем органично с русским мышлением. Конечно, со стороны русской эмиграции это стал бы подвижнический путь, что тоже вполне в русском духе.

Хочу напомнить, что я не единодержец правды, и вовсе не обязательно разделять со мной мои идеи, так же, как и подпадать под их влияние - но они отражают то, что я чувствую и как понимаю положение человечества с точки зрения моего опыта, - не доверять им было бы ошибкой, даже если я, с точки зрения другого опыта, и заблуждаюсь.

С годами я обнаружила, что очевидные идеи не одинакого очевидны для разных людей. Читая одну и ту же книгу, люди проиходят к противоположным выводам. Посмотрев один и тот же фильм, противоположно усматривают идею режиссёра. Меня это озадачивает и даже пугает, как автора, который может быть истолкован противоположно тому, что излагает. Кто убережёт мою мысль от чужого навета?.. Кто защитит моё право на мысль? На творчество? На поиск? На заблуждение? Разве ответственность за интерпретацию моего произведения не лежит так же и на моём читателе? Такой тонкий процесс, как комуникация, разве не предполагает так же ответственности и её объекта?

Чем дольше я наблюдаю человеческое общение, тем больше замечаю взаимонепонимание в ежедневных диалогах. Наиболее ярко оно проявляется в спорах. Прислушайтесь к спорящим: зачастую оба отстаивают одну и ту же точку зрения, не замечая того. Это наиболее абсурдный вариант взаимонепонимания, но есть и другие.



Дарю тебе тебе мои размышления не как ответ на твой вопрос, а как ещё одно сомнение. В любом случае, ты не одинок в своём беспокойстве, оно присуще всем нам, живущим за границей, раздвинувшей нам горизонт обозрения. Или всем нам, достигшим определённого возраста и мировоззрения, позволяющих видеть наш мир с расстояния соседней планеты, и чувствовать себя временными жильцами на этой.

Живя в космополитичной Панаме, я чудесным образом чувствую себя ближе к остальным народам, чем живя в Москве, и мне приятна эта общность.

Живя в Панаме, я так же ощущаю Москву родительским домом, как если бы жила, скажем, в Баку или Петербурге.

Живя в Панаме, я так же ощущаю её временным местом жительства, как ощущала бы Баку или Петербург, даже если бы и закончила там свою жизнь.

"Как кратка жизнь, так бесконечно детство", нашла я у папы в последней поэме. Бесконечно и вечно в сравнении с последующей жизнью - текучей, изменчивой, непостоянной и ненадёжной, длящейся, пока ты бьёшся за неё, и прекращающейся, как только остановишься, как в знаменитой пантомиме Енгибарова. Нестабильность - скорее ощущение эпохи, а не эмиграции, ощущение человеческого вида, а не личности. Знания и зрелость не дают нам покоя - как за рубежом, так и в родительском доме. Или - что вероятнее - отсутствие определённых знаний и определённого воспитания, не заложенных в детстве и потому иной раз невосполнимых иноземным обучением.

Тех знаний и того воспитания, которые могли бы служить духовному и душевному оздоровлению россиян, как служат другим народам.



Затронутая здесь тема самая наболевшая, но не единственная, и размышления на ней, конечно же, не заканчиваются.
Россия - тема без конца...

Апрель 2004, Панама.