В застенке японской жандармерии

Оставив записочку для Лизы, Павел дошел до Соборной площади и повернул на Старохарбинское шоссе.
Переходя Садовую улицу, он вдруг почувствовал, что ему не хочется покидать город, не повидав Лизу. Поняв, что он совершил глупость (ведь мог по Гиринской выйти на Садовую – и это было бы по пути), он чертыхнулся и продолжал идти дальше в самом скверном настроении. Что-то все время бередило душу; вспомнилось, как тетя Дора говорила о каких-то Протасовых, у которых нашелся сын. Павел с грустью подумал о том, что кому-то повезло в жизни, и, перекинув на другое плечо свою поклажу, зашагал энергичнее. За Алексеевкой он уже все время держался железнодорожного полотна.
…После трехчасового пути завиднелся Ачэн*. На самой окраине Павел расспросил пожилого китайца, как найти заброшенный саманный завод. Оказалось, что это было недалеко и возле речки, которая называлась Ашихе. Вскоре за небольшим холмом обозначились неказистые фанзы и несколько длинных навесов. «Наверное, туда», – подумал он и, заметив поросшую травой грунтовую дорогу, свернул с нее.
Солнце уже спустилось за горизонт, но еще было довольно светло. Павел осмотрелся вокруг и увидел сплошные развалины. Он прошелся по единственной улице, но никого не обнаружил, зато приметил более или менее целый сарай; во всяком случае, у него было крыша и дверь. Павлу очень не понравилась тишина, и у него отчего-то засосало под ложечкой. Он не мог понять, почему его обманул Ли Фу, и теперь размышлял, что ему делать дальше. Нужно было окончательно убедиться в том, что на саманном заводе никого нет, и он решительно направился к этому сараю. Здесь он увидел заготовленные дрова, потухший костер и возле него опаленную с одного края рогожку. Павел подошел к двери и внимательно ее осмотрел. Она было хорошо пригнана, и это говорило о том, что здесь кто-то обитал. Он потянул дверь на себя, и она легко поддалась. Обдало мраком и сыростью. Но ему показалось, что там были люди. Павел пригнулся, сделал шаг вперед и тут же почувствовал, что ударился головой. «Обо что это я?» – успел подумать он и рухнул на пол…
Примерно через полчаса на дороге остановился крытый брезентом грузовичок, и японцы погнали к нему хунхузов; все девять человек были связаны одной веревкой, шли не в ногу и часто спотыкались. В кузов загоняли пинками и прикладами.
…Автомобиль шел довольно быстро, и так как задний борт не имел тента, Павел напряженно следил за дорогой. Минут через двадцать проскочили Алексеевку и выехали на Старохарбинское шоссе. Ему было очень плохо, почти точно так же он чувствовал себя в больнице, когда был ранен ножом, – кружилась голова, тошнило и хотелось лежать. Павел силился понять, что случилось, но его мысли путались…
Сначала ему показалось, что его схватили хунхузы, но потом он увидел, что Ли Фу тоже связан, и когда услышал японскую речь, то понял, что все они попали в засаду, устроенную японцами.
Возле жандармерии их согнали с грузовика и, окружив со всех сторон, погнали к воротам. Павел озирался по сторонам и, споткнувшись, припал на одно колено.
– Бакаяру*! – послышалось рядом и низкорослый конвоир легко ударил его прикладом.
Их рассовали по камерам, и Павел оказался вместе с Ли Фу и Бешеным Дэном.
– Нас выдал провокатор, и наши дела совсем плохи, – мрачно сказал Ли Фу, когда они осмотрелись.
– А почему нас отделили от остальных? – спросил Павел; он до сих пор плохо соображал и как-то неестественно держал голову.
– При нас нашли оружие, и это является доказательством того, что мы хунхузы. Ли Фу шморгнул носом, выплюнул изо рта сгусток крови и добавил: – Остальных, наверно, погонят на принудительные работы. Сильно прибывает вода на Сунгари, и на дамбе не хватает людей.
– А что будет с нами?
– Откуда я знаю? – уклончиво ответил китаец и отвернулся от Павла.
– Ли Фу, но я пришел только для того, чтобы отдать маузер и сказать, что я выхожу из отряда! – сказал Павел, будто от Ли Фу теперь что-то зависело.
– Ты скажи об этом японцам, только они тебе не поверят, – мрачно заметил Ли Фу. Его трудно было узнать; из самоуверенного главаря банды Ли Фу превратился в пожилого и тщедушного крестьянина, и его вид был жалок.
Бывший чанкайшист хорошо знал японцев по Центральному Китаю и не строил себе иллюзий. Пока их везли на машине, Ли Фу не расставался с мыслью о побеге. Но во дворе жандармерии хунхуз сник. Высокие стены, окаймленные сверху колючей проволокой под электрическим напряжением, вышки с часовыми и другая охрана парализовали его волю.
Бывший главарь знал о том, что суд и расправа будут короткими. Но не земного суда страшился Ли Фу и поэтому готовился предстать перед местным Богом Туди и судьей Тайшань-ваном. Бандит знал, что за грабежи его непременно отправят в седьмой зал, и там ему не миновать котла с кипящим маслом…
Обняв колени и склонив на них голову, Ли Фу вел счет своим многочисленным грехам, и когда вспомнил о том, что он оставил невестку и племянницу без кормильца, то искренне пожалел обеих. Он понимал, что их ждет голод и нищенское существование, и ему было досадно из-за того, что он все свое золото зарыл в землю в деревне Лахантон. Ли Фу поднял голову и спросил:
– Ван, ты отвозил деньги своей матери?
– Да, я отдал им почти все свои деньги и потом еще приносил, – ответил Павел. Он тоже был погружен в размышления. Он думал о том, что скажет японцам. Он чувствовал, что ему нельзя признаваться в том, что он какое-то время находился в банде. Но в этом случае трудно было объяснить, как у него оказался маузер. Более всего Павел боялся того, что разбирательство затянется, и он опоздает к нотариусу. В его голове больно кольнуло, и когда его рука схватилась за ушибленное место, то его пальцы утонули в кашице запекшейся в волосах крови.

                *  *  *

     К восьми часам на Перевалку приехали Протасовы, но Павел на работе не появился, и Петр Ильич забеспокоился:
– Знаете, он очень был уверен в том, что вернется сегодня утром, и я предпочел не беспокоить вас попусту из-за одного дела…
– Какого дела, Петр Ильич? – встревоженно спросил Протасов.
– Вчера его вызвал к себе тот самый Ли Фу, о котором я вам рассказывал.
– Что такое? Почему? Я ничего не могу понять! – восклицала Лидия Сергеевна, а Игорь Николаевич задал новый вопрос:
– Петр Ильич, а вам известно, зачем его вызвал хунхуз?
– Скорее всего, что-то снова затеял, и Павел пошел заявить, чтобы на него не рассчитывали.
– А он мог не ходить на эту встречу?
– Мог, конечно, и я уговаривал его не ходить. Но Павел решил покончить с этим раз и навсегда, чтобы дальше жить спокойно, – отвечал Смирков.
– А ему грозила опасность? – спросила Лидия Сергеевна; на ней не было лица, и ее пальцы, теребившие ремешок сумочки, дрожали.
– Едва ли… Скорее всего Павел просто опаздывает; и мы зря тревожимся, – покривил душою Петр Ильич; на самом деле от тоже был немало взволнован, но нужно было хоть немного успокоить Лидию Сергеевну.
Они еще погадали какое-то время, что могло случиться с Павлом, и в конце концов решили вечером связаться по телефону. А если Павел к тому времени не объявится, то сообщить об этом Минееву и собраться мужским кругом у Смиркова, чтобы обсудить, как им поступать дальше.
…Но Павел не появился ни на работе, ни у Раисы Петровны, и вечером они собрались у Петра Ильича. Минеев вопреки уговору приехал вместе с дочерью, так как у нее имелась весточка от Павла. Лиза сказала, что прошлым вечером, когда они гостили у Протасовых, Павел приходил на Гиринскую, но никого не застал и оставил записку у соседки. Петр взял у нее записку и поднес к глазам. Павел писал:
«Дорогая Лиза, по пути забегал к тебе, хотел поцеловать. Очень сожалею, что не застал дома. Тороплюсь, потому что вечером нужно быть в Ашихэ. Ночью обязательно вернусь домой, чтобы не опоздать на работу. Целую, Ваня».
– Да… Кажется, что-то случилось, – удрученно пробормотал Смирков и продолжал: – Знаете, в конце рабочего дня наша учетчица Варя сказала мне, что звонили из японской жандармерии и спрашивали: работает или нет у нас русский, которого зовут Ваном?
– И что она им ответила?
– Варя не знала, как его звали по-китайски, и ответила, что такого рабочего у нас нет и не было…
– Что бы это могло значить? Неужели он попал в скверную историю, и теперь его разыскивают японцы? – заволновался Протасов.
– Я потом связался с жандармерией, но мне сказали, что секретарь уже ушел домой, – добавил Смирков.
Они долго гадали, что могло случиться с Павлом, и почему им заинтересовались японцы.
В конце концов они решили, что Протасов рано утром отправится в японскую жандармерию и там заявит об исчезновении сына. Минеев вызвался поехать а Ашихэ, а Смирков пообещал съездить в Канлао. Мало ли что…
                *  *  *

     Утром того же дня японские охранники вывели из камеры троих хунхузов и привели их в небольшой зал, где приказали им построиться в одну шеренгу перед длинным столом. Затем сюда же вошли трое офицеров и с ними один штатский с папкой под мышкой.
Японцы чинно расселись за столом, переговорили между собой и с писарем, поизучали какое-то время бумаги, и вдруг один из них заговорил на китайском.
– Я есть господин Мацумото, председатель трибунала, и нам придется судить вас по законам военного времени!
Он внимательно оглядел каждого хунхуза, задержал свой взгляд на Протасове и прежде обратился к нему:
– Вот ты… Назови свое полное имя!
Павел знал о военном трибунале понаслышке, но все же почувствовал опасность. Он давно решил рассказать им всю правду, но первый же вопрос поставил его в тупик:
«Что им сказать? Кто я? Конечно же, не Ван! А если Иван, то какую назвать фамилию?» – Он решил назваться Смирковым, но Мацумото, расценив его молчание по-своему, опередил:
– Ты что, не хочешь отвечать?
– Господин Мацумото, он Ван, а его отец Ли Фэн, но он давно умер – пришел к нему на помощь Ли Фу, который перед встречей с Богом Туди решил сделать хоть одно «доброе» дело. Но Павел, заметив, что писарь записал его ответ, закричал:
– Господин офицер, он сказал неправильно!
– Почему же ты молчал? Назови теперь сам свое полное имя и скажи, есть ли у тебя документ, удостоверяющий твою личность, – спокойно сказал японец.
– Господин Мацумото, я русский, но мой документ пока находится в конторе (он не знал, как назвать по-китайски нотариуса).
– Почему в конторе? – выразил недоумение японец; он спросил, где находится эта контора и на какое имя там лежит документ.
– Там лежит документ на имя Ивана Смиркова, это на Китайской улице, но точного адреса я не помню.
Мацумото нахмурился…
– Не мудри парень. Я сразу понял, что ты полукровка, но тебе этим не прикрыться. Как оказался в банде?
– Господин офицер, я не хунхуз! Я работаю на Перевалке, и вы можете это проверить!
– Как не хунхуз? – японец повысил голос: – Ты пришел на явку в назначенное время! При тебе был маузер! Все это говорит о том, что вы готовились выступить против подданных Маньчжоу-Го!
– Господин офицер, я клянусь вам, что пришел заявить о том, что больше не собираюсь связываться с хунхузами! И я пришел, чтобы вернуть им маузер!
– Кто тебе вручал маузер? Отвечай быстро! – прикрикнул японец, и Павел почти машинально ответил, что получил оружие от Ли Фу, брата Ли Фэна, который не был ему отцом, как это сказал Ли Фу.
Мацумото тут же обернулся к секретарю и сказал ему на японском:
– Занесите в протокол, что обвиняемый признался в том, что был хунхузом, но собирался выйти из шайки.
Затем он снова обратился к Павлу:
– Запомни, здесь нужно говорить только правду, иначе тебе же будет хуже! Итак, сколько времени ты состоял в банде?
– Господин офицер, я попал туда по своей глупости, потому что был молод. Но я не принимал участия в налетах и никого не убивал, – ответил Павел.
Все судьи заулыбались и начали что-то оживленно обсуждать на японском языке. Потом на Павла обрушился шквал вопросов:
– Значит, не убивал, а маузер носил для красоты?
– А этот главарь, выходит, твой дядя? Из чего следует, что твой отец тоже был хунхузом?
– Отвечай на вопрос прямо: твой отец был хунхузом?
Павел ответил, что Ли Фэн был хунхузом, но он никогда не был его отцом.
Но на лицах судей выразилось довольство: как бандит не выкручивался, правильно поставленные вопросы вывели его на чистую воду. И Мацумото подвел итог:
– Ну вот, что и требовалось доказать! Весь ваш род – хунхузы, и ты не мог быть кем-то другим!
Однако один из судей задал ему еще один вопрос:
– Почему твоя мать, которая по всей видимости является русской женщиной, вышла замуж за хунхуза?
– Господа судьи, я не полукровка, я полностью русский! Вы можете это проверить на Перевалке! – закричал Павел.
Но его уже никто не слушал, и Мацумото перешел на японский:
– Мне кажется, господа, с этим Ваном все ясно: принадлежность к банде доказана, захвачен с оружием…
Судьи утвердительно закивали головами:
– Сомнений нет! Хунхуз! Весь род – осиное гнездо!
Суд продолжался, и теперь обращались к Ли Фу:
– Назови себя!
– Вы уже все знаете из предыдущего допроса!
– Такой порядок! Отвечай на вопросы, или я познакомлю тебя с подвалом для пыток! – предупредил Мацумото.
– Ли Фу… – сразу все понял главарь.
– Сколько человек должно было собраться?
– Десять, но один не явился, это был провокатор!
– Где взял оружие?
– В бою, я воевал с коммунистами в Кантоне!
– Зачем связался с хунхузами?
– Я провинился в армии, и мне пришлось бежать на Север.
– Ты знаешь, что вас расстреляют?
– Знаю, потому что ничего хорошего от интервентов не жду!
Услышав о том, что их расстреляют, Павел перепугался насмерть. Он тут же почувствовал неприятный привкус во рту, а затем и тошноту. Он ожидал чего угодно, но только не этого, только не смерти. Ошарашенный, обомлевший, невольно подумал: «Что это они? Неужели, правда? Нет-нет, это невозможно! Это какое-то безумие!..»
В то же время трибунал быстро решил судьбу главаря банды и перешел к делу Бешеного Дэна. Но когда у того спросили, сколько он загубил человеческих жизней, хунхуз вместо ответа запустил в судей дальнобойный плевок, и тот шлепнулся на протокол. Мацумото поморщился, сказал «бакаяру» и поднялся со своего места. То же самое сделали и его коллеги. Приговор был вынесен без бумаги, на память:
– За убийства, грабежи и насилия, а также подготовку новых выступлений против подданных Маньчжоу-Го всю верхушку банды приговорить к расстрелу! Приговор привести в исполнение на следующий день.
Последовало распоряжение увести бандитов, но Павел не захотел уходить; он сделал два шага вперед и, путаясь от волнения, страха и сумбура в голове, сказал о том, что его украли хунхузы, когда ему было всего два года; поэтому он вырос в Канлао и считал себя китайцем. Речь Павла оборвал сильнейший удар прикладом, и его быстро погнали следом за остальными. «Так вот чем ударили меня по голове!» – машинально подумал он, теснимый плотным окружением конвоя и под его грозные выкрики…
В камере Протасов продолжал лихорадочно думать над тем, как ему убедить японцев в том, что он русский и что он ни в чем не виноват. «А почему я не сказал им, что хорошо говорю по-русски?» – вдруг подумал он; мысль показалась ему спасительной, и он начал стучать в дверь и просить, чтобы позвали офицера. Но в коридоре молчали.
Однако Павел не терял надежды на то, что он выпутается, и мысленно искал новые доказательства своей невиновности… Он понимал, что ему нужно прежде всего успокоиться, и тогда в голову придут трезвые мысли. Он несколько раз пытался это сделать. Но в голове трезвонило, мысли не добегали до конца – обрывались; тут же наваливались новые, и так продолжалось все время. И все-таки Павел додумался, как можно себя спасти. Он сообразил, что ему нужно убедить японцев позвонить в Управление железной дороги; конкретно Минееву Александру Леонидовичу, и тот им все подтвердит. Теперь оставалось вызвать охранника, и Павел начал снова стучать в дверь. Стучал долго, пока не отбил себе кулаки. Но японцы как вымерли… Наконец Павел изнемог и возле двери осел на пол…
– Ли Фу, почему к нам никто не подходит? Неужели не принесут даже еду? – спросил он.
– Зачем тратить еду на будущих мертвецов? – пробурчал Ли Фу.
– И ты думаешь, что сегодня уже никто не придет?
– Едва ли…
Но к ним пришли… Открылось окошечко, и кто-то спросил на китайском:
– Кто здесь Ван?
– Это я! – подскочил Павел; его сердце радостно трепыхнулось – показалось, что пришло спасение.
– Господин секретарь велел тебе передать, что он звонил на Перевалку, и там сказали, что русских Ванов у них еще не было.
– Как не было? Постой! Они меня звали немного иначе!
– Хватит тебе врать и выкручиваться, будь мужчиной!
Окошечко снова захлопнулось, и ему показалось, что вместе с ним захлопнулась и последняя надежда на спасение…
Павел опять почувствовал слабость, но это длилось недолго. Он вдруг вспомнил о свадьбе, и в нем с небывалой силой заявила о себе жажда жизни. Он резво вскочил на ноги и принялся ходить взад-вперед по камере. Нет-нет, это вздор! Это ужасная нелепость! Он еще совсем молодой! Но мысли о свадьбе вдруг оттеснились другим, и он уже думал о том, что ему дало ученье. Оно открыло ему, что на Севере есть огромная страна, которая называется Россией. И эта замечательная страна является его страной, потому что он русский. Как хорошо, что он во время узнал об этом, а то он женился бы на китаянке и на всю жизнь застрял в Канлао. Тут Павел представил себе растерянные лица Лизы, ее родителей, Петра Ильича, которые теперь гадают, где он есть, и он застонал от нестерпимой душевной боли. О чем они думают, особенно Лиза? Знала бы она, что его ждет! И это накануне такого события! Господи, разве можно лишать человека жизни перед его свадьбой? Бред какой-то! Страшный сон! А, может быть, он и в самом деле видит страшный сон?
Ли Фу обреченно сидел на полу, подобрав колени к подбородку, и о чем-то думал, а Дэн наблюдал за русским и не очень-то унывал. Дэн был уверен, что он не пропадет даже на том свете и найдет общий язык с любым чертом. Он думал так потому, что был безграмотным; он не знал о том, что все злые духи тоже подчиняются строгому судье Тайшань-вану и по его приказу мучают грешников.
– Постучи еще и скажи, что тебе нужно домой, – сказал Дэн и, ощерив гнилой рот, загигикал.
Павел обалдело уставился на Дэна; смотрел на него так, будто и в самом деле хотел убедиться, не видит ли он его во сне. И вдруг все фибры его души и тела отчетливо просигналили ему о том, что это не сон, а жуткая явь, и вместо свадьбы его ждет могила, куда их свалят вперемешку, и, может быть, он попадет лицом к лицу с этим вонючим сифилитиком.
– Не-е-ет! – вдруг закричал Павел по-русски, и оба хунхуза посмотрели на него с испугом. «Господи, зачем же я кричу? – тут же подумал Павел. – Разве люди меня услышат и поймут? Нет, они не услышат и не поймут. Это только Бог сможет во всем разобраться по справедливости!..»
Павел больше не сомневался, что ему нужно делать. Он занял свободный угол и повалился на колени. Он знал много молитв и, истово перекрестившись три раза, начал вполголоса читать «Отче наш»…
Но смысл молитвы как-то не соответствовал тому, о чем он хотел поведать Богу. И Павел, мысленно представив себе икону с образом Христа-Спасителя, которую он видел в доме Раисы Петровны, начал молиться так, как ему захотелось.
Он поведал Иисусу Христу о том, что люди обвинили его в преступлениях, которые он не совершал, и теперь готовят расправу. Он говорил ему, что ему очень хочется жить и что ему страшно умирать. Он жаловался на свою горькую судьбу; на то, что вырос вдали от родного дома, без отцовского пригляда и без материнской ласки…
Он молился долго и просил только об одном – сохранить ему жизнь, которую он только начал узнавать.
Наконец Павел почувствовал облегчение, а затем обрел и душевный покой. Уверенный в том, что Бог его услышал и защитит от японских жандармов, он устроился на полу поудобней и, измученный переживаниями, мгновенно заснул…

*Ачэн – китайское название станции Ашихэ.
*Бакаяру (японск.) – достаточно сильное ругательство.

                Продолжение следует…