После шоколадной войны 3. 2

*  *  *

  - Знаешь что, Губер?
  - Что?
  - Я не вернусь в Канаду следующей осенью.
  - Не вернёшься? - с несчастным сожалением спросил Губер, ещё ни разу в жизни он не чувствовал себя так паршиво, ещё хуже, чем тогда, в прошлом году во время шоколадной распродажи.
  - Я также не переведусь в школу «Верхний Монумент».
  - Ну и куда же ты, тогда? - спросил Губер, автоматически понимая, что он не будет вместе с Джерри Рено.
  - Я возвращаюсь в «Тринити».
  Слова Джерри для Губера оказались громом среди ясного неба.
  - Это бред, Джерри. Зачем тебе это надо?
  - Не знаю. Это трудно объяснить, - они шли по улице, и он сильно хромал, потому что пока он дрался с Джанзой, он подвернул колено и не сразу это заметил. Ему казалось, что его колено распухло и стало вдвое больше, но он побоялся посмотреть на него. Ему нужно было сосредоточиться на том, что ему нужно сказать Губеру. - Да, Джанза меня бил, но он меня не победил. Я имею в виду, что если тебя бьют, то это не значит, что ты теряешь. Ты можешь выглядеть проигравшим, но при этом им не быть, - он видел озадаченное лицо Губера и почувствовал разбитость от невозможности убедить Губера в своей правоте. - Знаешь, Губер, Джанза - потерянный человек, и будет таким всю свою жизнь. Он может бить меня по лицу и в живот, но он никогда не победит меня изнутри…
  - Но это не только Эмил Джанза - это и сама школа. Брат Лайн, с чьей лёгкой руки «Виджилс» и такие, как Арчи Костелло не встречают никаких препятствий на своём пути. Ладно, Арчи Костелло получит аттестат и уйдёт, но кто-то следующий обязательно займёт его место. А что шоколад, Джерри? Будут и другие распродажи шоколада, и что будешь делать?
  - Продавать, - ответил Джерри. - Я буду продавать их хренов шоколад. Каждую их тупую коробку, - след побоев Джанзы начинал давать о себе знать, и он так или иначе знал, что ответ на всё звучал эхом в этой боли, как и в том, что Джанза зашёл слишком далеко. - Губер, когда хотят тебя избить, ты только потеряешь, если будешь давать им сдачи. Это - то, что этим тупицам нужно, и таким, как Арчи Костелло. Их нужно пережить, и всё.
  - Даже если тебя убивают?
  - Даже если тебя убивают.
  Шагая рядом с Джерри, Губер продолжал трясти головой. Он так и не понял, о чём говорил Джерри, как и не понял, почему тот отказался участвовать в распродаже шоколада прошлой осенью. Всё, что он знал, было то, что он не хотел возвращаться в «Тринити», даже если и хотел, то он всё равно не смог бы это сделать. И ведь недавно, только что был звонок отца Джерри, прошло лишь несколько недель, и всё оказалось не так, как Губер думал. Идти следом за Эмилом Джанзой, встретиться с ним в тёмной аллее, получить от него пинок по самому пикантному месту, чтобы вырубиться и оставить Джерри наедине с Джанзой. И ещё это: Джерри собрался вернуться в «Тринити». Всё, чего так хотел Губер - бегать, начать играть в команде школы «Верхний Монумент» и, может быть, познакомиться с красивой девочкой. Ему не нужны были никакие распродажи, драки или даже разговоры о них. «Или найдёшь, или потеряешь».
  - Я не вернусь в «Тринити», - упрямо заявил он.
  Джерри взглянул на Губера и увидел полную растерянность на его лице, будто его что-то мучило, и вдруг понял, что ему не давало покоя решение Джерри вернуться в «Тринити», и тут же стал мучаться за доставленное Губеру расстройство. И он понял, что нужно будет сделать:
  - Смотри, Губер, ладно, я туда не вернусь. Забудь мои слова. Мне кажется, что это был бред.
  Губер сдержанно посмотрел на него:
  - Ты уверен?
  - Уверен, - кивнул Джерри.
  Губер смягчился и замедлил шаг.
  - Ладно, Джерри. На минуту…
  - Я знаю. Это был бред.
  «Но нет, не бред. Я возвращаюсь в «Тринити»».
  - Ничто не заставит меня туда вернуться…
  - Правильно.
  «…неправильно. Многое заставляет, но точно не знаю - что».
  Теперь его зуб резал до крови дёсна, убивая его адской болью, и его рот наполнялся вкусом крови - теплой и приятной на языке. И ещё его разбитое колено. Он был разбит весь с ног до головы, но его душа была цела.
  - Наступает лето, и мы хорошо его проведём. Будем бегать, купаться… - голос Губера завибрировал от волнения, когда он заговорил о наступлении приятного времени года.
  Джерри знал, что ему делать - закончить отношения с Губером, постепенно, на протяжении лета. И когда наступит сентябрь, он вернётся в «Тринити». Губер об этом не узнает. А Джерри аккуратно уйдёт для него в небытиё. Такая мысль показалась ему отвратительной, стать незнакомцем для человека, который считает тебя своим единственным другом.
  На мгновение Джерри вздрогнул, словно он балансировал на краю пропасти, распростёршейся между решениями, принятыми с печалью, болью и чем-то ещё. Может, с одиночеством? И уж точно с тоской по маленькому миру канадской глубинки с его дядей, тетей и с «Болтливой» Церковью… или начать учиться в «Верхнем Монументе» вместе с Губером, продолжать дружить с ним, снова попытаться играть в футбол, перехватывать мяч, выкрикивать команды и проводить пасс… прощай всё это. На какое-то время. Он знал, что так или иначе он вернётся назад в Канаду и сходит в «Болтливую» Церковь, и куда-нибудь ещё. Он теперь даже не знал куда. Но сначала ему нужно будет вернуться в «Тринити».
  - У нас будет замечательное лето, - сказал Джерри, надеясь на то, что Губер не уловит фальши в его словах.

*  *  *

  Он бежал по тёмным улицам мимо случайных прохожих и бродяг, удивляясь тому, как его ноги стучат по тротуару одновременно с сердцем.
  За полумилю до своего дома он услышал звуки. Сначала ему показалось, что они раздаются где-то у него за спиной, или спереди. И затем стало ясно, что он слышит их изнутри. Внутри него что-то разрывалось или кричало. Или даже рыдало.

  Поросёнок Литл-Пигги покупал на рынке.
  Поросёнок Литл-Пигги пробовал ветчинку…

  Когда ещё он был совсем маленьким, то мать каждый вечер перед сном читала ему детские стихи. И уже позже, когда он начал бегать, он бежал под ритм песен, которые он знал, и иногда это были обрывки детских стихов.

  Поросёнку Литл-Пигги не сиделось дома…

  Ему не хотелось думать о том, что этим вечером он снова предал Джерри Рено, когда вместо того, чтобы помочь ему, он корчился на тротуаре, хватаясь за пах. Он не хотел об этом думать, но эти мысли приходили к нему снова и снова, и мысль о том, что Джерри вернётся в «Тринити», и о том, как он притворялся перед Губером, что всё наоборот. А Губеру туда было не надо, «Тринити» с него было достаточно, с её издевательствами и предательством. Постепенно, шаг за шагом за это лето он свернёт отношения с Джерри. Потому что, черт побери, ему не нужно возвращаться в «Тринити». И он не вернётся. Не сможет. Он не захочет снова быть предателем.
  Он бежал и тихонько напевал:

  Поросёнок Литл-Пигги - вии, вии, вии.
  Снова он остался дома - вии, вии, вии…

                ----------------------------------

  С этого момента для Оби это уже был не День Ярмарки и даже не День Ужаса, а всего лишь День Дури.
  И в качестве «дурня» был сам Превеликий Арчи Костелло. Теперь он брёл через территорию школьного двора на парковочную площадку, где был смонтирован аттракцион «Водные Забавы». Оби наблюдал за этой сценой с удовлетворением, какого ещё не знал прежде. Вот бы ещё и Лаура смогла разделить с ним это зрелище и то, что за ним последует. Арчи шел, высоко подняв голову, несмотря на то, что поверх его белого свитера была большая красная повязка с большими белыми буквами: ПНИ МЕНЯ. «Дурню» нужно было ходить с этой повязкой целый день, чтобы всем было ясно, что его нужно пнуть, толкнуть, повалить на землю. Это была одна из традиций Дня Ярмарки из тех, что могли позволить братья. Но ещё никто не успел или не осмелился покуситься на Арчи. Но день лишь только начинался. Ярмарка была открыта лишь час назад.
  Оби на безопасном расстоянии наблюдал за тем, как Арчи приблизился к аттракциону «Водные игры». Его приход не вызвал особого оживления, вокруг происходило слишком много всего ещё. Школьный двор был полон учащихся, их родителей с их младшими братьями и сёстрами. Из развешанных повсюду громкоговорителей ревела музыка, перемешивающаяся с перезвоном металлических колокольчиков. Визг и смех восхищения доносились от «Летающей Карусели». В буфетах на раскалённых плитах в невообразимом количестве шипела пицца, в стаканах пенилась и лилась через край содовая, за раздутыми щеками перемалывались бутерброды, прилавки киосков ломились от изобилия сувениров и безделушек, рукодельной ремесленной выделки и домашней выпечки, и всё распродавалось «на ура». Вся прибыль шла в школьный фонд «Тринити». Таким образом, драма Арчи Костелло была лишь малой частью всей развёрнутой сцены, она ничего не значила для родителей и младших братьев и сестёр, но для большинства учащихся «Тринити» она была очень важна.
  Не возражая, Арчи направился к креслу аттракциона. Идея была проста. Кресло располагалось над водой. За один доллар можно было купить три мяча, которыми нужно было попасть в мишень, расположенную рядом с креслом. При точном попадании невидимый механизм окунал кресло в воду вместе с его обитателем, которым в данный момент должен был стать Арчи Костелло - опрятный и элегантный, одетый в ситцевые штаны и белый свитер. Большая повязка с надписью «ПНИ МЕНЯ» теперь была у всех на виду. Арчи сидел спокойно, свесив ноги. Его пёстрые кроссовки почти касались воды. Он терпеливо ждал, разглядывая толпу прохладными, лицемерными глазами.
  «Давайте, давайте, доллар за три мяча», - вещал зазывало хриплым, рычащим голосом, всё это время жонглируя мячами. Его лицо было покрыто багровым загаром, и кожа под его редкими седыми волосами также была пламенно-красной.
  Оби пробрался через толпу и, используя своё преимущество, оказался в передних рядах наблюдающих за аттракционом. Ему так хотелось услышать всплеск воды и увидеть, как плюхнется туда Арчи, и как он будет барахтаться в бассейне.
  - Начинаем, начинаем… - разглашал хриплый рокочущий голос.
  Но никто не выходил покупать мячи. Все молча стояли и ждали. В это время Арчи тихо сидел в терпеливом ожидании и не двигался.
  - Ну я же сказал, дети, - вопил зазывало. - Вы не только его искупаете, но и выиграете медведя Тэдди для своей подружки. Ну… что с вами?
  Никто не шелохнулся. Оби озадаченно и разочарованно разглядывал собравшихся. Он подталкивал Джона Консалво, стоящего рядом с ним. Консалво был тихим членом «Виджилса» из тех, кто никогда не выражал своего мнения и всегда без возражений выполнял то, что ему поручали.
  - Вот тебе доллар, Консалво, - Оби сунул доллар ему в ладонь. - Купи мяч и брось…
  - Только не я, - возразил отступая Консалво.
  - А почему бы нет? Это - всего лишь весёлое времяпрепровождение… у нас в «Тринити»…
  Консалво закачал головой, засияв в нехорошем предчувствии черно-оливковыми глазами: - Я не буду ничего бросать в Арчи Костелло.
  - Ты же не в него будешь бросать мячи. Ты бросишь их в мишень, и тогда Арчи Костелло опустится в воду.
  Вернув доллар Оби, Консалво сделал шаг назад. Став на безопасное расстояние от него, он сказал:
  - Я не стану купать Арчи.
  Все хором обернулись, обратив внимание Оби на задний план. Вышел Брекин, он заплатил деньги, и взял три мяча. Комично играя мускулами, он повернулся к толпе, которая ответила свистом и хором приветствий. Оби добавил свой голос к ликующему хору.
  Брекин был одним из негодяев «Тринити». Он любил всякие грязные шутки, он мог исподтишка ткнуть кого-нибудь локтем в ребро или в коридоре кому-нибудь подставить ногу, и затем выглядеть так, словно это не он.
  Он стоял перед Арчи, держа в руке один из мячей, словно взвешивая его. Он оглянулся через плечо на кричащую толпу и затем снова повернулся к Арчи. Выкрики и свист затихли. «Водные Забавы» внезапно стали похожи на карман, в который положили тишину. Брекин стоял и смотрел на Арчи, и казалось, что это длится целую вечность, в то время как Арчи сидел и отрешённо смотрел равнодушными глазами, очевидно просто любопытствуя, что же будет делать Брекин, словно ему до этого не было никакого дела.
  Брекин поднял руку и, ткнув языком в щеку, изо всех сил метнул мяч. Мяч плюхнулся в воду рядом с мишенью. Из толпы понеслись крики и смех, и Брекин раскланялся на все четыре стороны.
  Он снова повернулся к цели, поднял руку, остановился и ждал. Изучал цель. Толпа притихла. Воздух наполняли лёгкие звуки музыки калипсо. Брекин бросил мяч, но мягко, без спеси и энергии. И Оби стало ясно, что теперь Брекин лишь совершил движение, не стараясь угодить в цель. Затем Брекин взял последний мяч и бросил его уверено и спокойно, но и на этот раз мяч прошёл лишь рядом с мишенью. Он обернулся, пожал плечами и немного улыбнулся.
  Оби старался не смотреть на Арчи, но всё равно вопреки своей воле он это делал. Арчи всё ещё был в кресле, и теперь на половине его лица обозначилась улыбка. Что было на другой половине, Оби не видел. Не хотел видеть и знать.
  Толпа начала рассеиваться, и зазывало снова зажонглировал мячами, умоляя кого-нибудь: «Попадите в цель и искупайте парня». Все продолжали игнорировать его призыв, и они расходились, стараясь не встречаться друг с другом глазами. Потеряв смысл своей миссии, зазывало озадаченно закачал головой и с любопытством взглянул на Арчи с вопросом в глазах. Оби знал, о чём: «Почему никто не хочет тебя искупать?»
  «Хороший вопрос», - подумал Оби, и он знал на него ответ. Ответ его возмутил. И более чем возмутил - расстроил. Даже когда Арчи стал жертвой, его проклятие продолжало его хранить.
  - Ладно, парень, - развёл руками зазывало, обращаясь к Арчи. - Выходи. Не стоит тут сидеть день напролёт…
  Арчи изящно соскочил с кресла, громко шлёпнув об асфальт обеими ногами. Оби из толпы смотрел на повязку «ПНИ МЕНЯ», наискосок закрывающую свитер Арчи. И никто, конечно же, не пнул Арчи, не толкнул его и не вывалял в грязи. Арчи шёл через толпу. Несколько парней посмотрели на эту повязку и затем быстро отвернулись в сторону. Оби пробовал подавить своё разочарование. Он понимал, что, если не нашлось того, кто бы искупал Арчи, то уж никто и не захочет его пнуть.
  «Но дождёмся гильотины», - тихо сказал себе Оби. - «Только дождёмся, когда опустится лезвие, и тогда Арчи Костелло больше не улыбнется».

                --------------------------------

  - Что ты здесь делаешь, Керони? - спросил Брат Лайн, сидя за столом. Он пытался рассмотреть, что происходит за дверью. - Это - Керони, не так ли?
 - Да, это я, - ответил Дэвид, беззвучно закрывая за собой дверь и держа что-то за спиной в руке.
  Окна были закрыты, но через них слабо доносились звуки празднества Дня Ярмарки: карнавальный танец калипсо, приглушенные выкрики зазывалы, вопли толпы.
  Брат Лайн сурово посмотрел на него.
  - Я не слышал дверного звонка. Керони, ты вошёл без звонка?
  Дэвид Керони кивнул. Он был рад удивлению Брата Лайна. Удивление было одним из ключевых элементов команды. «Застать Брата Лайна врасплох в День Ярмарки, когда он меньше всего бы этого ожидал». Дэвида радовала ясность его внутреннего голоса. Радовало и то, что в этой ситуации он держал себя под контролем, всё было ясным, чётким и красивым. Ясность была для него словом дня.
  - Повторяю, - отрезал Брат Лайн. - Повторяю: Что ты здесь делаешь?
  - Задерживаюсь, - сказал Дэвид.
  - Задерживаешься?
  - Да, - ответил Дэвид, наслаждаясь замешательством Лайна и его удивлением.
  - Не понимаю.
  - Задерживаюсь, Брат Лайн, происходит от слова задержка. Ученики задерживаются после уроков, когда они нарушают порядок или желают исправить оценку.
  - Не надо читать мне лекции, Керони, - сказал Брат Лайн, вставая на ноги и выталкивая из-под себя стул.
  - Я не собираюсь читать вам лекции. Я просто говорю, что у нас будет маленькая задержка, чтобы кое-что сделать не по правилам, нарушить привычный порядок…
  О, ему пришёлся по нраву взгляд Брата Лайна - взгляд, который говорил: «Ты сошёл с ума, Керони?». Взгляд, говорящий о неверии собственным глазам, взгляд неожиданного удивления и любопытства, и больше ничего. Керони был нужен именно момент страха. Но не сейчас.
  - Ты сошёл с ума, Керони?
  - Я - нет, Брат Лайн. Не сейчас. Возможно, я сошёл с ума раньше. Перед «буквой»…
  - Какой ещё буквой?
  На мгновение он забыл о коде и назвал это «буквой» и почувствовал к самому себе полное отвращение. Но как теперь использовать реальную «букву» снова. Особенно для Брата Лайна.
  - «F», - ликуя произнёс Дэвид. И всё пошло замечательно, как по плану, его ясное сознание, бойкие и чёткие слова, когда он произносил их. - Шестая буква алфавита. Но ужасная буква…
  Лайн передвинул ноги и прислонился к столу.
  - Скажи мне, что всё это значит? - потребовал он голосом, взрывающимся от внезапного всплеска его власти - фальшивой власти, Керони это знал.
  - Это о той «F», что вы мне поставили, - сказал Керони, точно так, как он когда-то планировал это сказать. - И об этом, - добавил он, доставая руку из-за спины и взмахнув мясничьим тесаком.
  - Убери это, - сказал Лайн, тут же став просто учителем, словно его кабинет был классом, а Керони его единственным учеником.
  Керони не ответил, он просто улыбнулся, позволив улыбке впитаться в лицо.
  Лайн сделал шаг в сторону, но Дэвид ожидал этот шаг. Лайн обошел угол стола, и Дэвид перехватил его, взмахнув ножом в воздухе, заставив его отступить назад к стене. В чём и была ошибка Лайна. Он закрыл руками лицо, и нож коснулся шеи Лайна, чуть выше кадыка, остриё немного углубилось в рыхлую кожу. Керони улыбнулся. Ему понравилось такое зрелище: Лайн, прижавшийся к стене; ему некуда отступать; его глаза широко раскрыты от ужаса; кожа покрывается капельками пота.
  - Осторожно, Керони, - Лайну удавалось говорить не шевеля губами, словно при любом шевелении его ждала смерть, что Дэвид нашёл правильным.
  - Я очень осторожен, Брат Лайн, - сказал он. - Я бы предупредил вас, что приду с ножом, если бы не желал вас убить,- фраза была совершенно такой, как он её репетировал. - Еще не…
  Эффект последних «Еще не...» и ножа у горла Лайна был изумительным, чтобы ещё немного посозерцать. И это было даже больше того, на что так рассчитывал Дэвид - Брат Лайн беспомощен и парализован страхом. Дэвид полон силы и решимости, его сознание часами может быть ясным и быстрым. Они вдвоём с Лайном словно замерли на экране, будто плёнка в проекторе застряла на одном кадре и не двигалась.
  - Керони, ради Бога, - прорычал Лайн сквозь зубы. - Зачем ты это делаешь?
  - Зачем? - ответил Дэвид вопросом на вопрос. И это было лучшее из всего, что он мог ожидать все эти месяцы. Этого момента, этой возможности, этого случая. - «F», Брат Лайн. Вы не забыли, что была та «F», не так ли?
  - Убери нож, Дэвид, и мы поговорим, - медленно выдавил из себя Лайн, как будто каждое произнесённое слово давалось ему с болью.
  - Слишком поздно говорить, - сказал Дэвид, продолжая держать нож у горла Лайна. - Разговор у нас уже был, помните?
  Да, они тогда говорили - об этой «F». Брат Лайн и злосчастная контрольная Девида, за которую он получил эту оценку. Контрольная из тех, что держит каждого ученика на лезвии ножа. Вопросы и амбициозные ответы на них, требующие точных словесных определений. В результате, Лайн ставит оценку, диктуемую его желанием и настроением. И если он хочется кого-нибудь завалить?.. Другие учителя так не делали. Хуже всего было то, что Лайн, ставя такие оценки, манипулировал учениками и использовал их в своих целях, заставляя их приходить к нему после уроков, чтобы обсудить результат «неудачной» контрольной. И вместе с этим он мог ещё что-нибудь узнать, полезное ему. Он использовал учеников. Таким образом, он узнавал разные подробности об их одноклассниках, об их тайнах. Помогая ученику исправить очередную «F», он заодно входил в доверие. С Дэвидом Лайн поступил также. Дэвид Керони, будучи отличником и получая только «А», по окончании учебного года должен был произнести речь с трибуны перед остальными, и ему должны были вручить почётную грамоту. И когда Дэвид Керони получил эту «F», то он также предстал перед Лайном, и, в надежде исправить оценку, он выложил почти всё, что тот хотел знать о Джерри Рено, о его неучастии в акции распродажи шоколада, проводимой прошлой осенью. И Лайн уверял, что оценки иногда так зависят от его самочувствия, и ещё начал рассказывать Девиду, насколько тяжела работа учителя. И Девида чуть не вырвало оттого, насколько мерзким и отвратительным показался ему окружающий мир - мир, в котором даже учителя были с руками по локоть в грязи. До того момента, он думал, что когда-нибудь станет учителем. И когда после той жуткой беседы он споткнулся на ступеньках своего дома, он почувствовал себя испачканным той же грязью, что и на руках у Лайна.
  Когда были объявлены результаты контрольной, то он был потрясен обнаружив «F» за его работу. Первая «F» в его жизни. Он обратился к Брату Лайну, за что затем себя возненавидел. И Лайн отказал, мороча ему голову всякими ненужными разговорами: «…у меня сейчас дела поважнее», - сказал ему Лайн. «F» осталась. Она была отметкой позора и манипуляции учащимися «Тринити».
  - Пожалуйста… - умолял его Брат Лайн. Он словно обращался к суду присяжных. Его голос дрожал.
  - Уже поздно о чём-либо просить, - сказал Дэвид, восхищаясь игрой своих слов. «Просьба о помиловании. Вот видишь, Брат Лайн, я не глуп - та «F» была не случайна. Я каламбурю с ножом у твоего горла и вот-вот тебя им убью». - И уже слишком поздно для «А».
  «А»… «F»… - полоскал горло Брат Лайн. - к чему все эти «А» и «F»?
  Наконец теперь можно было выложить Брату Лайну всё и от души.
  - И ещё «С», Брат Лайн, не забудьте - «С». Никогда в своей жизни я ещё не получал «C» до того, как вы поставили «F». А затем была ещё одна «F», потому что я уже не старался. И затем «C» от Брата Арманда по математике, чего никогда не было прежде.
  Лайн посмотрел на него недоверчиво:
  - И что ты имеешь в виду, говоря об этих оценках? «F» и «С»? - и он захихикал, как идиот, будто проблема решалась быстро и легко, и только было непонятно, причём здесь отметки? И это сильно возмутило Дэвида, и нож ещё сильнее углубился в горло Лайна. И Девид подумал, как сильно ещё нужно нажать на рукоятку ножа, чтобы пошла кровь. И затем он начал говорить, в каждое слово вкладывая злость:
  - Да, об отметках и о моей жизни, и ещё о моём будущем. О моей матери и об отце, которым теперь не даёт покоя вопрос, что случилось с их замечательным сыном Дэвидом, который никогда не приносил других отметок кроме «А». Они ничего не говорят. Они слишком добры ко мне, чтобы что-то ещё говорить, но их сердца разбиты. Они смотрят на меня с болью в глазах, потому что они знают, что я приношу домой «F». Я, который не заслуживает такой оценки. Я - отличник, - слова звучали во весь голос, заставляя Лайна ощутить свой грех. Необходимо было дать миру узнать, что произошло. – Я заслуживаю «А». Моя мать плачет по ночам в своей комнате… - он не мог признать правду в её слезах до этого момента. - Потому что я стал…
  - Да, да, я теперь вспомнил, - сказал Брат Лайн, его голос подкрадывался и убаюкивал. - Та «F»… конечно… была оплошностью. Я думал, что исправлю её, поставлю тебе оценку, которую ты заслужил. Но у нас в «Тринити» был ужасный период. Болезнь директора школы, насилие во время шоколадной распродажи… и что мне было не понять - так это твою чувствительность к отметкам. Всё можно изменить.
  - Здесь не только отметки, Брат Лайн, - Дэвида не увлекали аргументы Лайна. - Вы можете изменить отметку, но это уже слишком поздно. Есть ещё многое другое, что вы уже не измените…
 - Что? Скажи мне. Нет ничего необратимого…
  Внезапно Дэвид устал, почувствовав, как начала таять энергия в руке, держащей нож, и во всём его теле. Ему больше не хотелось спорить, и он знал, что больше никогда не сможет выразить Брату Лайну или кому-либо ещё всё, что накопилось у него на душе, о жизни, потерявшей смысл и надежду. Он цеплялся только за одно - за голос, звучащий внутри него, пришедший от изломанной музыки фортепиано, голос - дающий ему команду. Команду, которую он не сможет игнорировать или не исполнить, хотя это полнило его тоскою. Тоскою от всего, что могло бы быть дальше и не быть больше вообще. Брат Лайн сказал: «Нет ничего необратимого». А что-то уже не изменить. И даже теперь - то, что он намеревался сделать, держа нож у горла Лайна. Он это сможет сделать, если только найдёт мир.
  - Послушай… - сказал Брат Лайн всё ещё неподвижными губами, чтобы не потревожить нож. - Послушай, что там происходит…
  Дэвид вслушался, исполняя последнее предсмертное желание Лайна. Звуки Дня Ярмарки с трудом пробивались через закрытые окна, доносясь, словно издалека. Взрывы смеха, голоса. Отчего у Дэвида на душе становилось всё мрачнее и мрачнее.
  - Это - «Тринити», Дэвид, - шептал Брат Лайн. - Это не только отметки, не только «F», «A» и «C»… Образование… семья… слышишь голоса… ученики... и их родители … радость…
  - К чему бы всё это?
  И Дэвид понял, что Брат Лайн морочит ему голову, отвлекает внимание, чтобы в удобный момент вырваться из его объятий. Его голос убаюкивал. Лайн ждал, когда Девид расслабится, рассредоточится, забудет о ноже, который у него в руке. Он уже поймал себя на том, что повернул голову в сторону окна, откуда доносилась смутная палитра звуков. И вдруг внезапно, без предупреждения он почувствовал, как кто-то сильно сжал его запястья. Резкая боль электрическим током разбежалась по его костям. Его ладонь разжалась, и он выронил нож. Чёрная материя укутала его лицо, и Дэвид закрыл глаза. Он бил руками, сам не видел куда. Кто-то подкрался сзади, пока он разговаривал с Братом Лайном. Гнев, безумие и что-то ещё кроме этого овладели им. Он крутился, обеими руками вцепляясь в нападавших, нанося удар за ударом, слыша, как рвётся чья-то одежда, и испытывая во рту тёплый, солёный вкус.
  - Берегись…
  - Держи его…
  Он открыл глаза и увидел перед собой Брата Лайна и Брата Арманда.
  Они преследовали его с мантией в руках, пытаясь накрыть его ею, словно он был вырвавшимся на свободу животным.
  - Сдавайся, Керони, - вопил Брат Лайн. - Ты не уйдёшь… - голос Брата Арманда был мягче, чем у Лайна, но в нём была воля. - Тебе помочь, Дэвид? Мы сможем тебе помочь…
  Но его внутренний голос был сильнее: «Уйди. Оставь это место. Уже слишком поздно выполнять эту команду. Ты всё испортил».
  И он себе ответил: «Но я могу сделать что-то ещё - то, что я не испорчу».
  Нож валялся на полу, и теперь он был бесполезен.
  Он знал, что у него был лишь один выход - за его спиной была дверь.
  Он осторожно сделал шаг назад в надежде на то, что у него за спиной нет кого-либо ещё: «Пожалуйста, Боже Милостивый…» - молился он тихо. - «Позволь мне уйти и затем покончить со всем этим…»
  Наконец, он оказался у открытой двери.
  Он видел, как рука Брата Лайна потянулась на стол к телефону. Вызов полиции был бы для него тем, что для кого-либо другого стало бы гибельным.
  Он знал, что наступил момент, когда ему нужно действовать - уходить. И всё же он ждал команду. Он стоял, затаив дыхание. Наконец команда поступила. Он развернулся и побежал.

                ---------------------------------------

  Территория «Тринити» выглядела, словно после побоища, а длинные тени деревьев от садящегося солнца походили на синяки. Лужайка и автостоянка опустели. Сотни играющих, пьющих, поглощающих пищу, скачущих, пляшущих и поющих в атмосфере карнавала Дня Ярмарки незаметно растворились. Команда дворников сметала в совки коробки от попкорна, обёртки от хот-догов и другой накопившийся мусор. Лужайка была затоптана и помята, заброшенные киоски и столы со стульями своими очертаниями напоминали скелеты неуклюжих животных в угасающем свете.
  Это был обычный День Ярмарки, где гулял и стар и млад, где тратились деньги, и поднималось настроение. Единственным инцидентом, нарушившим веселье, был визит полицейского рейда где-то в полдень. Полицейская машина с сиреной и мигалками ворвалась на территорию школы и остановилась у главного входа резиденции братьев, где офицеров полиции встретил сам Брат Лайн. Они повыскакивали из машины, и часть из них поспешила за Лайном в помещение резиденции. Кучка детей направилась к машине, и тут же поползли слухи. Бомба - говорили одни, что звучало неправдоподобно. Грабёж, шептали другие, которому помешал Брат Лайн, кто-то еще говорил, что грабитель убежал по Майн-Стрит. Фактически все видели, как Брат Лайн, разговаривая с полицейскими, показывал в направлении этой улицы. Когда немного погодя прибыла ещё одна полицейская машина, то первая тут же поспешила по Майн-Стрит. Тем временем, большой круглолицый полицейский с огромным животом и массивной челюстью пробирался через толпу, расталкивая собравшихся. «Всё кончено», - бросил он, и отказался отвечать на какие-либо вопросы.
  Спустя несколько минут голос Брата Лайна затрещал по трансляции, перемешиваясь с мелодиями диско.
  «У нас в резиденции был небольшой повод для беспокойств, но всё осталось по-прежнему», - объявил он. - «Пожалуйста, продолжайте веселиться. Нет никаких причин для тревоги или волнения в этот прекрасный день».
  Снова зазвучала музыка, и вернулась праздничная атмосфера. К этому времени ярмарка уже закончилась, в небе заиграли вечерние краски, и о полицейских рейдах все тут же забыли, говоря о них просто из праздного любопытства, вообще не видя в этом ничего серьезного.
  Рею Банистеру хотелось, чтобы этот инцидент был серьезным… достаточно серьезным, чтобы сократить хотя бы на половину всю программу Дня Ярмарки и лучше, если всю её вечернюю часть. Опустив голову, он неохотно брёл к главному зданию школы, словно искал потерянные монеты, хотя ему нужны были не деньги, а повод для отмены вечернего представления. Он честно себе признался, что всё это ему вообще не нужно. Раньше, конечно, его возбуждала возможность выступить на сцене перед всеми учащимися «Тринити», потому что он мечтал о напряжённом внимании и аплодисментах. Но в последние несколько дней подозрительное поведение Оби усложнило ему жизнь. Оби вёл себя словно сумасшедший, который в безумии прилетал к Рею домой, чтобы всего лишь ещё раз отрепетировать свою маленькую роль - роль ассистента фокусника. Его глаза горели, и он слишком много говорил, расхаживая из стороны в сторону, и вдруг внезапно замолкал.
  - Что-то не так, Оби? - спросил, наконец, Рей.
  - Нет, всё хорошо, - отрезал Оби. - Почему ты об этом спрашиваешь?
  - Потому что ты себя ведёшь… как-то странно. Словно это борьба, если не на жизнь, то на смерть. Это лишь фокусы. Чёрт, а отчего я так нервничаю?
  - Мне хочется, чтобы все прошло с блеском, - сказал Оби. - Это должно стать вечером ужаса «Тринити».
  - Всё пройдёт замечательно, - снова уверял его Рей, хотя его голос звучал неуверенно.
  - Давай снова отрепетируем, - сказал Оби. - Ещё раз покажи мне, как работает гильотина.
  Рей вдруг остановился у входа в здание. Ему очень хотелось вернуться домой или назад в Кеп-Код. Кто-то из собравшихся у входа открыл перед ним дверь и неожиданно вежливо ему поклонился. Имя Рея светилось на плакатах, развешанных по всей школе:

             «ВЕЧЕР МАГИИ И ВОЛШЕБСТВА»

                Представление Рея Банистера.

   И он почувствовал себя почти знаменитостью, учащиеся «Тринити» начинали узнавать его, когда он проходил мимо. Добродушный парень Том Чиументо по-дружески кивнул ему, и Рею даже стало приятно, однако не надолго, потому что душевная тяжесть вскоре вернулась к нему снова. Он не очень знал - почему, но всё, что было связано с «Тринити» всегда тяготило его. И особенно Оби. Тем более, когда Рей вдруг подумал о том, что стоит отказаться от своего выступления, но он не хотел бы разочаровать Оби, единственного в «Тринити», предложившего ему руку дружбы. Или того, что ему показалось дружбой.

  Рей вошёл в помещение и услышал звук, похожий на скрип ржавого механизма или на гул роя насекомых. Он шёл по коридору, звук стал громче и показался ему более мягким, разборчивым, знакомым для его ушей. Теперь это был обычный шум собрания «Тринити» или болельщиков на трибуне во время игры в баскетбол или бейсбол. В зале собраний, глаза Рея быстро перескочили на сцену, где он увидел причину всеобщему любопытству. В центре сцены, на заднем плане, но на самом видном месте, в направленном свете фонарей стояла гильотина. Жуткое и страшное, сверкающее в ярком свете лезвие было чем-то внезапно возникшим из средневекового кошмара и водворённым в современную действительность. «Или я лишь так драматизирую и преувеличиваю?» - подумал Рей Банистер. Но он оглянулся в зал на зрителей, и увидел, как они склоняются друг к другу и озадаченно перешёптываются. Гильотина произвела на всех сильное впечатление. Он думал об Оби и о том, что здесь случится нечто невообразимое.

  А случилось именно то, что и планировал Оби. За кулисами, навалившись на стенку, он вслушивался в шёпот волнующегося зала. Убедившись в том, что гильотина так всех впечатляет, Оби почувствовал удовлетворение и улыбнулся. Через мгновение должно было начаться представление. Песни, короткие сцены, обычный парад пакостных пародий - всё, что сопровождало каждый такой Вечер Пародии. Всё будет, как обычно, но позади всего происходящего на сцене дамокловым мечом будет мрачно сверкать лезвие гильотины, которое несмотря на весёлую обстановку будет напоминать о том, что ещё произойдёт и нечто мрачное. Арчи сидел в зале среди публики и в окружении членов «Виджилса» смотрел на сцену. Он знал, что когда завершится последняя пародия, то это именно он предстанет перед гильотиной.
  Оби немного вздрогнул, когда его локтя коснулась чья-то рука:
  - Ты в порядке? - спросил Рей Банистер.
  - Конечно, - захихикал Оби, сжимая губы. - Тебя что-то заставило подумать, что я не в порядке?
  - Не знаю, - несчастно ответил Рей. И на самом деле он не знал. Все, что ему казалось, было тем, что Оби выглядел гиперактивным, слишком возбуждённым, и в его глазах горели огоньки какой-то дикой лихорадки.
  - Смотри, представление вот-вот начинается, но нам пока нечего делать.  Возможно, стоит ещё раз отрепетировать нашу сцену где-нибудь в коридоре.
  - Без гильотины? - спросил Рей.
  - Я имею ввиду, что мы займём наши позиции, как на сцене, и скороговорка… разве ты не говорил, что скороговорка тоже важна?
  - Мы уже репетировали миллион раз, - сказал Рей. - Да и скороговорка не так уж важна. Господь, Оби, ты становишься невыносимым.
  - Я только хочу, чтобы всё было получилось.
  Рей вздохнул:
  - Смотри, мне хочется посмотреть всё представление из зала. Под конец пародий я к тебе вернусь, ладно?
  - Ладно, ладно, - нетерпеливо выгрузил Оби. Ему всё равно хотелось побыть одному, и в этот момент компания ему была не нужна.
  Рей повернулся и исчез в маленькой прихожей, ведущей в зал собраний. В последний момент он обернулся и сомнительно посмотрел на Оби.
  - Ты уверен, что знаешь, что будешь делать, Оби? - сказал он, на мгновение, позволив себе немного посозерцать, в течение долгого времени он избегал такой возможности. Ему было интересно, на самом ли деле это было вопросом «жизни и смерти».
  - Поехали, - сказал Оби. - Представление начинается…
  Рей пожал плечами. Он знал, что Оби собрался напугать Арчи Костелло на всю оставшуюся жизнь. Он также подозревал, что Оби пойдёт гораздо дальше, подключив кого-то ещё в сверхъестественном заговоре против Арчи. Но Рея это уже не интересовало. Он кинул последний взгляд на Оби, который всё ещё ёрзал по стенке, и с первыми аккордами музыки, наполнившей воздух, он поспешил вниз по ступенькам.
  Старая добрая песня группы «Биттлз» про жёлтую подводную лодку.

        *  *  *

  «Он смотрит на меня так, будто я сошёл с ума, но я ведь не сумасшедший? Сумасшедший в восемнадцать лет не будет учиться в средней школе. И в любом случае, я не совершу ничего опасного, а лишь немного напугаю Арчи Костелло, унижу его перед всей «Тринити». Поставлю его на колени. Ладно, пусть никто не решился его искупать, пнуть, толкнуть его на землю, но все увидят его на коленях, и его шея будет лежать на плахе. И всё.
  О, это ещё не всё, Оби, не так ли? Ты знаешь, что собираешься сделать. И где ещё тут будет сумасшествие, безумие. Безумный мальчик Оби. Ты не в своём уме. Ты не сможешь так просто сделать то, что собираешься. Не в средней школе города Монумента, Штат Массачусетс. Не в последней четверти двадцатого века».
  Оби повторно проиграл запись своего голоса у себя сознании, нервно расхаживая по коридору в такт последних аккордов «Желтой Субмарины». Уже зашуршали рассеянные аплодисменты, и началась первая пародия, сопровождаемая возгласами и криками актеров на сцене. И, как обычно, как только он переставал думать об Арчи и о гильотине, то в его мыслях тут же возникала Лаура Гандерсон, её призрак всё ещё прятался в его сердце. Он так старался ради неё, и, конечно же, он не мог так просто дать ей уйти, из его жизни без этого жеста.
  Боже, Лаура.
  «Ещё раз», - подумал он. - «Ещё один раз».
  Он пошарил в кармане в поисках мелочи, нащупал пятидесятицентовую монету, достал её и подбросил в воздух - выпала решка, и затем он вышел в коридор. Он остановился в вестибюле у телефона-автомата, какое-то мгновение смотрел на него, а затем сказал в слух: «Ладно, Лаура, я решился…»
  Он вставил монету в желоб, набрал номер и начал считать гудки.
  - Алло, - это её отец, грубый жёсткий голос, голос боксёра, выступающего в тяжёлом весе, несмотря на то, что он лишь продавец автомобилей.
  - Дома ли Лаура? - а это был собственный голос Оби, тонкий и звонкий, контрастирующий с голосом на том конце линии.
  - Это снова ты? - ещё грубее, чем раньше.
  Он проигнорировал этот вопрос, как всегда игнорируя вопросы её отца.
  - Извините, я могу поговорить с Лаурой?
  - Эй, парень, ей не о чем с тобой говорить.
  - Но она дома? - терпеливо спросил он. Это уже была последняя попытка.
  Если бы к телефону подошла она, и если бы он снова услышал её голос, то это выглядело бы, как хорошее предзнаменование, и подарило бы ему надежду, что он сможет с ней говорить хотя бы по телефону, и тогда он, возможно, откажется от своего плана.
  Он услышал сердитый вздох на другом конце линии, и затем снова голос её отца. Теперь в нём была угроза:
  - Ты знаешь, парень, что будет, если позвонишь сюда снова? У тебя будут серьезные неприятности, большие трудности с законом.
  Трубка хлопнула в ухо Оби, и он аж присел, съехав по стене. Последняя попытка была исчерпана. Теперь у него был ответ и на этот вопрос. Он знал, что прошлого уже не вернуть, и к тому же знал, что ему нужно делать.

  Брат Лайн пришёл, когда представление уже началось. Его опоздание никого не удивило. Все знали, что Лайн на дух не переносил ученические пародии и сцены. Слишком сильно в них отображалась жизнь «Тринити» и не всегда с лучшей стороны. Несколько лет тому назад один из учеников по имени Генри Будрё сделал сногсшибательную пародию на Брата Лайна. Он расхаживал по сцене вдоль и поперёк, говорил надзирательским голосом и размахивал большой бейсбольной битой, словно мечом, также как и Лайн своей указкой. В «Тринити» об этом ещё долго ходили легенды. Но самое неприятное было в том, в конце года Будрё был исключён из школы.
  Брайан Кочрейн с ненавистью и неприязнью наблюдал за тем, как Брат Лайн усаживается в переднем ряду. Прошлой осенью во время шоколадной распродажи Лайн вынуждал Брайана быть казначеем, что значило, что Брайан каждый раз должен был ему докладывать о том, как проходит распродажа. Так как Брайан избегал контакта с Лайном, то Лайн сам находил способ поговорить с ним.
  Брайан заметил, что Лайн выглядит растерянно, волосы на его голове взлохмачены, глаза бегают, словно он обезумел, словно его мысли совсем в другом месте. Здорово: Лайн взволнован и ещё чего-то опасается - не какой ли нибудь пародии этого вечера? Или, вероятно, его взволновало случившееся в полдень. Брайан слышал слухи о том, что кто-то из учащихся сбежал из резиденции после неудачной попытки ограбления. Ещё один слух также был необоснованным: ученик напал на Брата Лайна, угрожая его убить.
  Брайан Кочрейн не был слишком религиозным, хотя каждое воскресенье он приходил на утреннюю молитву в церковь, в которой до шестнадцати лет служил мальчиком у алтаря, и каждый вечер он становился на колени и произносил молитву. Он считал, что нужно быть хорошим католиком, но допускал, что чьё-либо нападение Брата Лайна с ножом должно доставить ему подлинное наслаждение. Он не хотел, чтобы Лайна ранили или убили, но хорошая паника была бы для него в самый раз.
  Вернув своё внимание на сцену, Брайан подумал о том, зачем здесь гильотина, которая на фоне всего веселья выглядит жутко и угрожающе. Он уже слышал о страшной истории про Рея Банистера, когда-то случайно отрубившего кому-то голову - это было, кажется, на Кепе. И был ещё один слух, такой же, как и о том, что Оби и «Виджилс» на днях подложили в чёрный ящик чёрные шары специально для Арчи Костелло - наконец, за все эти годы, что подразумевало, что на плаху гильотины ляжет шея Арчи.
  Брайан искал глазами Арчи. Он увидел его в передних рядах, как всегда в окружении членов «Виджилса». И он спросил себя: кого же он ненавидит больше - Брата Лайна или Арчи Костелло. Он в своём воображении рисовал картины: Лайн ранен, и, задыхаясь, он просит о пощаде, или лезвие, которое с грохотом опускается на шею Арчи.
  Внутри себя вздрогнув от возникших перед ним образов, он постарался избежать дальнейшего их видения. И он задумался, было ли грехом вообразить себе такое, и нужно ли в ближайшее воскресенье на исповеди признаться в этом священнику.

  Картер сидел рядом с Арчи Костелло.
Он не смотрел на Арчи на протяжении всей программы.
  И Арчи - он так же не смотрел на Картера.
  Арчи будто бы не смотрел никуда. Он пялился на сцену, но он не смеялся, не стонал, не тряс головой, как это делали другие, например, сидящие перед ним. «Забавные пародии», - подумал Картер, хотя он сам также не смеялся. Пародия могла ему понравиться и показаться даже очень смешной, но он не видел необходимости смеяться. Что-то было смешно - ну и что тут такого?
  Во-первых, Картеру было неудобно тихо сидеть рядом с Арчи. Картер не любил тишину, когда казалось, что Арчи выглядит довольным, хотя при этом сидит неподвижно, словно в трансе, Картер пожал плечами и также заставил себя сидеть тихо. Другие члены «Виджилса», поглядывая на Арчи и на Картера, не переговаривались, но всё-таки реагировали на сумасшедшие проделки актёров на сцене. Они хохотали над хорошими шутками и хмурились над теми, что не производили впечатления. Было также немало и неудачных пародий, наверное, потому что в этом году мало, кто осмеливался над чем-нибудь шутить. Пародии главным образом должны были отражать жизнь в «Тринити»: домашние задания, шкафчики со сломанными  замками, холодные батареи зимой, и остальные неудобства школьного двора. Это было не сценическим материалом, а реальной жизнью.
  Картер шевельнулся лишь раз, когда нужно было взглянуть на часы. Он с нетерпением ждал конца представления. Он старался не думать о гильотине. Он изо всех сил пытался удалить эти мысли из своего сознания, словно стирая музыку с магнитофонной ленты.
  И всё это время, также как и Арчи, он сидел безразлично, глядя в никуда, словно мог так сидеть бесконечно, целую вечность, хотя он знал, что для Арчи не существовало ни вечности, ни небес, ни ада.

  Мгновение.
  Сцена опустела, и овальное пятно яркого света мягко осветило гильотину.
  Воцарилась тишина.
  Рассаженные в зале тела подались вперед, колени напряжённо сжались, лица резко поднялись вверх, глаза засверкали. Вся аудитория была поймана единой реакцией, в одинаковой позе, будто бы кто-то один умножился в зале, уставленном множеством зеркал.
  Даже само помещение школы, казалось, ощутило это особое мгновение, хотя Картер понял, что никто и не мог бы угадать, что произойдёт дальше.
  На центр сцены вышел Оби. На нём был опрятный тёмный костюм, рубашка в клеточку и чёрная в белый горошек бабочка-галстук, следом за ним появился Рей Банистер, в таком же костюме и в такой же бабочке-галстуке. Он остановился позади Оби, словно на том месте его ноги приклеились к полу. Между ними была гильотина. Оби сощурившись посмотрел в зал, встретился глазами с Картером и кивнул.
  Картер коснулся плеча Арчи, но при этом, даже не взглянув на него.
  - Пора, - сказал Картер, словно охранник из кинофильма про тюремную жизнь.
  Арчи встал на ноги и отдёрнулся от прикосновения пальцев Картера - так же, как и заключенный из того же кинофильма.

  На этот раз кочан капусты не разлетелся в тысячу мелких кусочков, как это было в подвале у Рея. Вместо этого, лезвие точно прошло через изгибы капустных листьев и так стремительно, что глаз не смог бы уловить, когда кочан раскололся на две части, одна из которых осталась на плахе, а другая запрыгала по полу и затем закрутилась, чтобы потом замереть на краю сцены в нелепой вопросительной позе.
  В зале воцарилась устрашающая тишина. Все уставились на присутствующих на сцене: на Рея Банистера, стоящего около гильотины, на его руке в доли дюйма от кнопки, на Оби, стоящего около него, несколько скрытого от аудитории, и Арчи, спокойно стоящего позади гильотины и разглядывающего аппарат, словно это был лучший из товаров на витрине, из когда-либо представленных его глазам и плюс ко всему - Картер, большой и крупный, словно телохранитель, которого не волнует, кого он охраняет. За подобной пропасти тишиной последовал глубокий коллективный вздох, показавшийся Картеру порывом ветра, сдувающим всё со сцены за кулисы.
  Рей поклонился, снова вышел на авансцену и произнёс: «Voila» - в его лучшем подражании истинным французам, но, почувствовав, что его голос был слишком мягким и тусклым, он прочистил горло, и снова, на этот раз уже жестче и громче он произнёс: «Voila!».
  И вдруг, непонятно почему вся аудитория засвистела и затопала ногами, словно кто-то удачно приземлился или первым добежал до финиша. Рей загорелся от удовольствия - он ещё ничего не совершил, он лишь ждал, пока все не увидят настоящий фокус, и он поклонился снова.
  Оби мягко поторопил его, напоминая ему его следующий шаг, и Рей нахмурился, неохотно сделав шаг в сторону, чтобы жестом представить Оби.
  - И теперь, - в полный голос провозгласил Оби. - Весёлая интродукция! - слова отскакивали чётко, словно горошины, как учил его Рей: «Ве-сё-ла-я инт-ро-дук-ция!».
  Публика снова притихла.
  Оби взглянул на Картера, и тот подтолкнул Арчи.
  Арчи перестал разглядывать гильотину и начал смотреть куда-то вдаль, за пределы аудитории. Он еле заметно улыбнулся, словно нашел всё это очень и очень даже забавным, но совершенно не имеющего к нему ни малейшего отношения: он просто представил себе своё тело чем-то совсем обыденным, вроде книги, на какое-то время взятой в библиотеке.
  Руки Оби зачесались от зуда, словно в них что-то закололо изнутри. Он понял, что это от волнения, примерно от такого же, как у олимпийского чемпиона в ожидании выстрела стартового пистолета, перед тем как умчаться вдаль, к олимпийской победе, когда от радости и стремления поёт душа, и оживляющая энергия разливается по телу сладким зарядом. Он был слишком зол на Арчи, который уже стоял около гильотины, затем опускался на колени и клал свою голову на плаху. И Оби наблюдал за тем, как Арчи делает это легко и просто, будто бы всё это он репетировал заранее. Его тело как всегда было свободно и раскрепощено, все его движения были легки, непринуждённы и почти ритмичны. Оби ненавидел хладнокровие Арчи и особенно в моменты, когда тот его демонстрировал, ведя себя ещё более отчуждённо, когда он наоборот должен был бы не находить себе места или по крайней мере быть в некотором замешательстве.
  Арчи был зафиксирован на гильотине лицом вниз. Его шея, прижатая металлическим хомутом, лежала на плахе.
  Стараясь не обращать внимание на зуд в пальцах, Оби улыбнулся и посмотрел на Рея Банистера.
  «Начинаем…» - провозгласил он, заполняя словами весь объём зала собраний.
  И Рей начал. Он развязал тесёмку красного бархатного мешка и извлёк оттуда колоду карт. Карты начали исчезать в одном и появляться в другом, совершенно неожиданном месте. Они тасовались то веером, то лесенкой, извлекались то из одного, то из другого рукава, по очереди подбрасывались в воздух и снова аккуратно ложились в колоду. Руки Рея работали ритмично в такт музыке. Он сделал шаг в сторону публики и попросил кого-то из сидящих в зале выйти на сцену и выбрать карту. Затем колода снова перетасовалась, и Рей из уха вышедшего к нему доставал выбранную карту.
  В это время Оби стоял в сторонке и наблюдал за карточными фокусами Рея, и за Арчи с шеей, лежащей на плахе. Частью плана было заставить его немного покорячиться в неудобной позе стоя на коленях, помучаться в ожидании, выйти из терпения.
  Руки Рея двигались плавно и красиво. И ему хотелось, чтобы в зале присутствовали его мать и отец, и чтобы они увидели, как он владеет мастерством фокусника на сцене, и что деньги, сбережённые им, были не зря потрачены в магазине фокусов и магии в Ворчестере. Колода карт, с которыми он теперь работал, хорошо смотрелась бы в руках и у десятилетнего, но публика этого не знала, как и не знала тайну бесконечных шарфов, радужных каскадов из его рта - всей этой обманчивой простоты. Старый фокус с китайским кольцом также выглядел эффектно, хотя требовал особой ловкости рук и умения обмануть зрение, что несколько насторожило Рея. Но у него всё прошло без сучка и задоринки, и публика уже была в его руках, и он был способен сделать с ней всё, что бы ни пожелал. И он забыл об Арчи Костелло, об Оби и обо всём остальном, и даже о его первом полугодии в «Тринити», которое было для него столь неприятным. И в триумфе он защёлкал пальцами, поклонился и поплыл на волне аплодисментов.
  Он остановился и затаил дыхание, словно выйдя на свежий  весенний воздух и глубоко наполнив им лёгкие, стараясь вкусить его прозрачность, и посмотрел на Оби, а затем на Арчи. Арчи всё ещё стоял на коленях и ждал.
  Рей всё ещё вслушивался в тишину, ожидая случайных всплесков аплодисментов или одобрительного шепота в аудитории. И когда последние аплодисменты замолкли, аккорды музыки всколыхнули воздух. Это был военный марш «Звёздный Флаг Америки». Оглушительные удары тарелок грохнули по реплике Оби.
  Музыка прекратилась, когда Рей остановился около гильотины.
  Снова воцарилась тишина.
  Рей Банистер и Оби стали с обеих сторон гильотины, как они и репетировали. Оби был возле кнопки с правой стороны аппарата.
  Оби покосился на кнопку, отделанную перламутром, размером не более чем с гривенник. Его глаза опустились ещё ниже, на маленький стальной диск, который был на месте, что говорило о том, что все было в полной готовности. И Рей Банистер коснулся почти незаметного диска, переведя механизм в положение, в котором лезвие разрубит плоть жертвы, как это было в случае с кочаном капусты. На репетиции Рей, подойдя к гильотине, небрежно брался рукой за верхнюю перекладину, на самом деле касаясь рычага, который почти незаметно переключал механизм во вторую позицию, блокирующую летальность процесса, после чего лезвие должно будет упасть так, чтобы вообще не задеть шеи Арчи.
  Оби с восхищением посмотрел на небрежные движения рук Рея, а Рей, светясь от удовольствия, вышел вперёд и поклонился Оби.
  Оби повернулся в зал лицом:
  «А теперь кульминация нашего вечера и представления самого мастера иллюзии. Позвольте мне его представить, Превеликий Рей Банистер!»
  Добродушные приветствия и смех наполнили воздух. Толпа сгорала от наслаждения, и в этот момент больше всего - сами фокусники.
  Теперь наступила очередь ловкости рук самого Оби. И снова нужно было действовать так, как его учил Рей. По жесту Оби вошел Картер и начал действовать, строго следуя инструкциям Оби, полученным от него ранее.
  Оби стал рядом с гильотиной, Картер отошёл на край сцены и приблизился к Рею Банистеру, отвлекая его внимание.
  С этого момента Оби должен был действовать так же, как это бы сделал Рей. Он начал водить рукой у верхней перекладины гильотины. По наставлению Оби Картер должен был отвлечь Рея любым способом - не важно, каким: «Скажи ему, что у него испачкана щека». И в тот момент, когда Рей снова обратит внимание на Оби и гильотину, дело будет сделано.
  «Я - у цели», - тихо сказал себе Оби, глядя в зал на публику. И затем он не смог удержаться и перевёл глаза на Арчи, замершего в терпеливом ожидании.
  Стало ещё тише. Оби показалось, что тысячи солнц сфокусировались на нём, хотя это был всего лишь свет двух прожекторов. Он кинул взгляд на Картера и Рея Банистера. И что же он увидел на лице Рея? Он не смог бы этого объяснить и не смог бы как-нибудь это назвать. А затем он снова посмотрел на Арчи, на его шею - белую, голую и уязвимую.

  Оби сделал шаг к гильотине:
  «Я нажимаю кнопку».
  «Нет, ты этого не сделаешь».
  «Сделаю».
  «Но это…»
  «Не говори, что это. Что бы то ни было, это должно произойти. За Лауру, за меня, за «Тринити», за каждую мерзость, сделанную Арчи, и другими с его подачи».
  Его рука совершила путешествие по воздуху в миллион миль, пока его палец добрался до кнопки, словно до курка пистолета. Он коснулся кнопки, нажал её, его сердце замерло вместе с дыханием, и время замерло на эту маленькую вечность, словно брошенный в замерзающую воду часовой механизм.
  Он слышал, как что-то щелкнуло в механике гильотины, освобождая висящее дамокловым мечом лезвие.
  Ему казалось, что лезвие опускается слишком медленно.
  И он впервые подумал о крови.
  Обо всей крови.
  В тот момент лезвие со свистом остановилось на конечной позиции.

                --------------------------------

  Уходящие вдаль железнодорожные рельсы напоминали ему серебряные цепочки его матери, разложенные на полках её стеклянного буфета и красочно сверкающие в сумеречном свете.
  Свесившись через перила, он ощутил головокружение, которое показалось ему приятным и увлекательным, и он отодвинулся от перил и начал молиться: «О, Пресвятая Мария, несущая добро и благодетель…» - он вздохнул, не зная о чём молиться дальше? Молитва теперь ничем бы не помогла. Молиться было слишком поздно. Он испортил всё - абсолютно всё, но не стоило портить ещё и этот заключительный акт.
  Он поднял голову и вслушался: в шаги на ступеньках, в шум машин, которые могли бы проехать мимо.
  Не было слышно ничего и никого.
  О, он был достаточно умён и знал, что в резиденции был полный провал. Он позволил Брату Лайну так себя обмануть, после чего ему пришлось уносить оттуда ноги и скрываться, словно животное - хитрое животное.
  Он пробирался через улицы Монумента, перебегая от машины к машине на автостоянках. Где-то вдалеке он слышал рёв полицейских сирен и чувствовал, что за ним охотятся. Словно в кино…
  Кино! Конечно же, кино!
  Он купил билет на дневной сеанс в «Синема-3». Пригнувшись, он вошёл в тёмный зал и занял свободное кресло. Он осмотрелся, в зале сидело лишь несколько человек. Он не знал, как назывался фильм, и лишь отдалённо узнавал актеров на экране: кажется, это был Дастин Гофман, которого он всегда путал с Аль Пачино. Вцепившись руками в колени, он выжидал. Он выбирал момент, когда он снова сможет выйти на улицу. Он хотел вернуться домой, но понимал, что это невозможно.
  Теперь, стоя на мосту, он вслушивался. Он слышал, как с шелестом резины по асфальту приближается машина, свет фар которой разрезает мрак. И это заставило его почувствовать себя насекомым, всеми конечностями вцепившимся в стену. Но свет фар прошёл мимо, рёв мотора понизился и начал удаляться.
  Он заглянул вниз за перила. За ними был долгий путь до последней «точки над его «и».
  «Или сейчас, Дэвид, или никогда. Последнее, что ты можешь сделать, так это исправить свою ошибку, спастись, уйти от всевозможных унижений».
  Он обеими руками вцепился в перила, проверяя, насколько они прочны, а затем поднялся на них, стал обеими ногами, нагнулся и посмотрел вниз в темноту, пытаясь оценить высоту. Примерно, двести футов. До блестящих рельсов.
  Это было лучшее решение, путь без преград, свободный полет, по воздуху, словно прыжок с вышки в бассейн и уход под воду, а затем сладкое забвение, навсегда. И больше - ничего. И никому никакого вреда, лишь только самому себе, что уже не имеет никакого значения.
  Он медленно и аккуратно слез с перил и стал на узкий бетонный выступ шириной примерно в фут. Надо было не потерять равновесия и, не приготовившись, не упасть раньше времени.
  Из него вырвался стон.
  Звук грусти и тоски.
  Но кричать уже было слишком поздно.
  Он так долго ждал этого момента, этой команды - столько дней, недель, месяцев.
  Он сделал глубокий вдох, наклонился всем своим телом, глядя во мрак ночи, в готовности оттолкнуться от края бетонного выступа, от края жизни, выставив руки вперёд, понимая на себя удар о приближающиеся рельсы.
  «Прощай, мами…»
  «Прощай, папи…»
  Он называл их так, когда ещё был совсем маленьким.
  «Прощай, Энтони. Маленький Тон-Тон…» - он любя так дразнил своего младшего брата.
  Он замер. И теперь глубокая тоска и размышление о том, насколько всё могло бы быть хорошо.
  Всё, что ему нужно было сделать, лишь отпустить руками перила, выставить их вперед и притвориться, что он ныряет, словно лебедь или чайка, заметив под водной гладью рыбу, чтобы схватить её и затем на лету съесть. И затем будет полет, и воздух будет трепать его кудрявые волосы.
  И он сделал именно это.
  Он расслабил руки, позволив пальцам освободиться от бетонного ограждения. В то же время он расправился, выгнул грудь, шею, последний раз посмотрев на усыпанное звёздами тёмное небо. Он видел огни приближающегося поезда и слышал хриплый кашель паровой машины. Он оттолкнулся ногами от края пропасти, и зевающая пустота начала заглатывать его немым вдохом. Он падал. Воздух всё сильнее и сильнее гремел в его ушах. Но это не был прыжок в воду, а лишь падение…
  «Мама, я не хочу… не буду…» - Ужасная вспышка ясности подобно молнии пронзила его сознание: - «…что я делаю?.. Мама… Папа…»
  Отчаянная попытка удержаться за уходящее мгновение, ухватиться в попытке остановить падение. Но он падал. Мост уже был позади, и он кувыркался в воздухе - вместо того, чтобы ровно, нырнуть вниз головой…
  Удар его тела о бетонные шпалы прозвучал вместе с криком.
  Но он его не слышал. Пустота целиком поглотила его бытиё.

                -------------------------------------

  - Ты хотел меня убить, Оби.
  Голос Арчи был смягчен своего рода страхом, и его глаза были широко раскрыты. В них было недоверие собственным словам.
  - Правильно, Арчи.
  - Но ты бы этого не сделал, Оби, не так ли? - к Арчи  вернулся его старый знакомый голос, всё такой же небрежный и с нотками презрения.
  - Что ты имеешь ввиду, говоря, что я бы этого не сделал?
  - Лишь только то, что я говорю. В последний момент ты струсил.
  Они стояли около машины Арчи на стоянке около школы, наблюдая за тем, как после завершения программы торопливыми шагами все расходятся по домам. С наступлением темноты похолодало. Воздух стал легче и прозрачней. Опустевшие киоски привносили в атмосферу школьного двора некоторый сюрреализм, словно взятый из какого-то кинофильма.
  - Я не струсил, Арчи. Я запустил гильотину так, чтобы лезвие упало не сложившись, по-настоящему…
  - И отрезало бы мне голову? - начал кривляться Арчи. - Но это случилось, Оби?
  - Рей Банистер - он предусмотрел защиту от «дураков», исключающую случайную ошибку. Он мне об этом никогда раньше не говорил, только сегодня вечером после представления.
  В своём воображении, всё ещё находясь на сцене, Оби смотрел в пустоту.

  Закрыв глаза, он ждал, зная, что какую-то долю секунды, лезвие будет падать, и затем раздастся истошный крик, хлынет кровь, и голова Арчи покатится по сцене или будет свисать с плахи… убийство, он переключил рычажок на убийство… и пытался отрицать мысль об ужасном факте, что этого не произошло. Но не прозвучало ни звука, а лишь пауза, повисшая вопросительным знаком, та длинная доля секунды, так похожая на вечность, и затем вместо крика ужаса был взрыв аплодисментов, тысячи хлопков в ладоши, вопли восхищения и приветствия. И Оби открыл глаза, чтобы опустить их, увидеть сложившееся лезвие и шею Арчи, целую и невредимую, совершенно нетронутую металлом. Он посмотрел на Рея Банистера в поиске ответа. Но Рей кланялся в ответ на бешеные аплодисменты благодарной публики и на громкую барабанную дробь ног по полу, всегда бережно хранимую для особых почестей. Он обратился жестом к Арчи, вскочившему на ноги и изящно замершему в стройной неподвижной позе, прямой, как лезвие ножа, пока воздух шипел от аплодисментов, словно содовая в стакане, перемешиваясь с воплями одобрения.
  Позже, когда все уже вышли из зала, Рей Банистер подошёл к Оби: «Я не знаю, что за чёрт тебя дёрнул, Оби, и не хочу этого знать. Но я ещё раз с удовлетворением убедился в том, что замок безопасности работает. Ты что, совсем спятил?»
  И он на него посмотрел с таким презрением и недоверием, что Оби начал наливаться кровью и потеть, взвешивая то, как далеко он зашёл, чтобы совершить настоящее убийство, и он не знал, поблагодарить ли Рея Банистера за этот замок безопасности или высыпать на него все свои проклятья. 

  Арчи прислонился к своей машине и закачал головой признавая, что на этот раз кто-то всё-таки сумел удивить его, удивить действиями, которые он неспособен был предвидеть.
  - Поздравляю, Оби. Ты ушёл гораздо дальше, чем я когда-либо мог подумать.
  - Господь, Арчи… - встревожился Оби. Впервые за всю историю их отношений Оби услышал в голосе Арчи нотки восхищения и слова, в которых могли бы звучать похвала и восторг. И в это мгновение сладкого искушения Оби поддался этой хвале и этому восхищению. И вдруг понял, что с ним произошло. Что с ним сделал Арчи. Он подвел его к сути убийства. Чтобы получить от Арчи похвалу, нужно было захотеть кого-нибудь убить, даже если самого Арчи Костелло.
  Он посмотрел на Арчи сощуренными глазами, гадая, что скрыто за его доверием и непосредственностью, несмотря на то тяжелое испытание, которое ему пришлось перенести, и в глазах Арчи нашёл что-то ещё. Что? И его вдруг осенило, отчего вдруг на мгновение он лишился дыхания.
  - Подожди минуту, Арчи, - черный шар…
  - И что черный шар? - удивленно спросил Арчи. В его глазах вспыхнул весёлый огонёк.
  - Ты знал о защёлке на крышке ящика, не так ли? Видел Картера и меня с чёрным ящиком.
  Арчи кивнул:
  - Ты никогда не сможешь быть преступником, Оби. Ты слишком очевиден. Ты всегда выглядишь подозрительно. И вдобавок ты неуклюж.
  - Тогда, зачем ты всё это прошел? Зачем взял чёрный шар?
  - Мне нужно было знать, Оби.
  - Что знать?
  - Что бы произошло, и как далеко бы ты зашёл.
  - И ты сделал выбор? - Оби вывернул всё так, чтобы восхищённым теперь выглядел он.
  - У меня не было особого выбора, Оби. Я знал, что в «Тринити» никто не смог бы меня одолеть - ни ты, ни Картер, ни даже Брат Лайн. Никто не смог бы заставить меня проиграть.
  - Почему же тогда все эти годы тебе ни разу не попадался чёрный шар? - но у Оби, конечно же, был ответ на этот вопрос. Он это понял, когда Рей Банистер показал ему фокус с шарами у себя дома, в тот день, когда они встретились впервые.
  Арчи взмахнул рукой, и в его руке совершенно ни откуда возник белый шар, изящно вращающийся в его пальцах и также незаметно перемещающийся из одной руки в другую - шарик, похожий на маленькую, бледную луну, подпрыгивающую то на одной, то на другой ладони.
  - Я давным-давно уже знаю о магазине в Ворчестере, - сказал он посмеиваясь. - Но не каждый раз я проделывал этот фокус, Оби. Много раз я по-настоящему рисковал, и я должен был это делать, испытывать судьбу, и я ни разу не терял…
  Оби затряс головой. Кажется, он всегда тряс головой, когда рядом был Арчи. Он тряс головой в тревоге, в восторге или в отвращении. И не каждый раз он знал, почему он это делает.
  - Можно тебя о кое-чём спросить, Оби?
  - Конечно, - «Но ты всё-таки получил, Арчи». Ему вдруг захотелось уйти от него как можно дальше и как можно дальше от «Тринити», словно им было совершено убийство. И ему, как и любому убийце, нужно было оставить место преступления.
  - За что, Оби?
  - Как это за что?
  - За что ты хотел меня убить?
  - За что? - перепросил Оби, и теперь он удивился на самом деле. - Ты что, слепой, Арчи? Разве ты не видишь, что произошло в «Тринити» на сей раз? Что ты сделал со мной, со всеми?
  - И что же я сделал? Скажи мне, что я сделал?
  Оби подкинул руку в воздух, его жест обозначил все гадости, произошедшие под командой Арчи, под его руководством: издевательства над младшими, загубленные надежды - Рено прошлой осенью, бедный Табс Каспер этой весной и все остальные, включая учителей, например, Брата Юджина.
  - Ты знаешь всё то, что ты натворил, Арчи, не стоит составлять список.
  - Ты во всём этом меня обвиняешь, правильно, Оби? Ты, Картер и все остальные. Арчи Костелло, плохой парень. Злодей. Арчи - ублюдок. «Тринити» была бы таким замечательным местом без Арчи Костелло. Правильно, Оби? Но это - не я, Оби, не я…
  - Не ты? - закричал Оби. Ярость прочистила ему горло, заполнила собой его грудь, живот. - Какого чёрта, не ты? Здесь могло бы быть замечательно, Арчи, годы в «Тринити» могли бы быть лучшими для каждого из нас. Господь, кто ещё, если не ты?
  - На самом деле хочешь знать - кто?
  - Ладно, кто же тогда? - Оби давно уже был сыт этим дерьмом, старым дерьмом Арчи Костелло.
  - Это - ты, Оби. Ты, Картер, Баунтинг, Лайн и все остальные. Но в особенности ты, Оби. Никто не принуждал тебя что-то делать, приятель. Никто не заставил тебя вступать в «Виджилс». Никто не выкручивал тебе руки, чтобы ты стал секретарём «Виджилса». Никто не платил тебе, чтобы ты вёл записную книжку, в которой будет всякое дерьмо о каждом, кто учится «Тринити», его слабости, болевые точки. Записная книжка сделала твою работу ещё легче, не так ли, Оби? И какова была твоя работа? Найти жертву. И ты её благополучно находил. Ты нашел Рено, Табса Каспера и Гендрё. Гендрё был первым, помнишь, когда ты учился здесь лишь второй год? - Как тебе всё это нравится, Оби? - Арчи провёл пальцем по металлу машины, и прозвучавший скрежет был похож на устную восклицательную ремарку. - Знаешь что, Оби? В любое время ты мог бы сказать «нет», когда угодно. Но ты… - в голосе Арчи было презрение. И он произносил имя Оби так, словно это была капсула с химикатом, вставляемая в унитазный бочок, для окрашивания водосмыва в голубой цвет и для устранения запаха в туалете. - О, я - всего лишь козел отпущения, Оби, для тебя и для всех остальных в «Тринити» - всё это время. Но у тебя, приятель, есть свободный выбор - то, о чём всегда говорит Брат Эндрю на Истории Религии. Свободный выбор, Оби, и ты его сделал…
  Губы Оби издали странный звук - звук, издаваемый ребенком, услышавшим, что его мать и отец погибли в автокатастрофе в результате несчастного случая по дороге домой, звук, обозначающий смерть. И в нём была правда - ужасная правда, исходящая из уст Арчи. Он во всём обвинял Арчи, и даже хотел отрубить ему голову.
  - Не расстраивайся, Оби, - в голосе Арчи снова появилась мягкость. - Ты всего лишь принадлежишь к человеческой расе…
  Оби снова закачал головой:
  - Не к твоей человеческой расе, Арчи. Ладно, возможно, я - давно уже не «хороший мальчик», признаю это и принимаю. Возможно, об этом я ещё буду каяться на исповеди в церкви. Но что будет с тобой? Ведь ты будешь продолжать и продолжать. Что ты за дьявол?
  - Я - Арчи Костелло, и всегда им буду. А ты и такие, как ты, всегда и везде будут со мной, где бы вы не были, и что бы вы не делали, завтра или десять лет спустя. Знаешь почему, Оби? Потому что я - это ты. Я лишь то, что ты так стараешься скрыть внутри себя. Это…
  - Оставь, - отрезал Оби. Он ненавидел, когда Арчи в очередной раз начинал чудить, наматывая всё на свои колёса. - Всё, что ты говоришь - полное дерьмо. Я знаю, кто ты. И я знаю, кто я.
  «Ну и кто же такой я?» - задал он себе вопрос.
  Он развернулся и пошёл прочь, хотя Арчи не удерживал его и не старался вернуть его назад. Арчи пожал плечами, открыл дверь машины и, как обычно, двигаясь прохладно и непринуждённо, оказался внутри сидя за рулём. Оби был уже около своей машины, но всё чувствовал вонзившиеся ему в спину глаза Арчи, те самые умные и полные холода глаза.
  - Гуд-бай, Оби, - крикнул Арчи.
  Прежде, никогда и ни с кем он ещё не прощался.


                4.


  «Я знаю, что мне нужно сделать - признать вину, собственную вину», - сказал Брат Лайн, адресуя свою речь всем сидящим в зале, собравшимся в последний раз в этом учебном году.
  «Моя вина - это моя причастность к недавней трагической смерти учащегося «Тринити», Дэвида Керони.
  Я полагаю, вы читали газеты, или до вас доходили слухи.
  Созывая это экстраординарное собрание в последние дни учебного года, чтобы подвести последние итоги, хочу сказать о том, что «Тринити» является образцовой школой в академической успеваемости, в спортивных достижениях, и ещё я хочу сказать о том, как высока честь учиться в нашей школе.
  У нас в «Тринити» есть много славных традиций. Одна из них - поиск правды, истины. Мы ищем правду на наших уроках, в наших неофициальных беседах и обсуждениях, в нашей повседневной жизни.
  Таким образом, мы должны понять и признать правду о Дэвиде Керони…»

                * * *
  Сегодня Генри Маллорен принес в школу завтрак, потому что ему надоело завтракать в кафетерии. Его воротило от одних и тех же сандвичей и яичницы с беконом, чем за годы, проведённые им в «Тринити», он был сыт по горло. Всё, что продавалось в кафетерии, на вкус казалось ему гнилым или протухшим. Его завтрак, взятый из дому, теперь лежал у него на коленях, потому что Брат Лайн неожиданно созвал это собрание ещё до начала уроков, и он не успел положить его в шкафчик. Генри сидел и напряженно слушал речь Лайна. Он был потрясен смертью Дэвида Керони, даже притом, что он почти его знал. Но смерть в столь раннем возрасте выглядела ужасно, и что ещё хуже - она была результатом самоубийства. Ему хотелось, чтобы Брат Лайн больше ничего об этом не говорил. На кой чёрт ему надо было знать, что и как этот парень чувствовал вообще?

                * * *
  «…Правда в том, что Дэвид Керони решился на самый трагический акт - сам лишил себя собственной жизни. Такого рода действия всегда вызывают слухи, догадки. Даже наша местная газета, которая так благосклонна к образованию, не смогла удержаться от смелого заголовка.
  Мы видим, что здесь написано, и не можем себе позволить отвернуться от правды:
  «Ученик «Тринити» сводит счёты с жизнью после нападения на директора школы»
  Да, Дэвид Керони свёл счёты с собственной жизнью, и, да, он напал на директора школы «Тринити».
  Заголовок из другой газеты:
  «Необъяснимое самоубийство»
  Мы никогда не узнаем причину трагического акта Дэвида Керони. Причина объясняется где-то в записке, которую ещё нужно будет найти, которая должна как-то отражать его чем-то обеспокоенную душу. Думаю, кто-нибудь из вас, возможно, знает об этой записке - в его словах было странное упоминание о букве из письма. Но никто так и не узнает, что же этот бедный замученный мальчик имел в виду.
  В последний день своей жизни он пришел в резиденцию, и это было шоком, я знаю,  для каждого из нас, для каждого преподавателя и учащегося «Тринити». Он пришёл безо всякого предупреждения. Известно, что человек с жизненными трудностями часто обращает свой гнев против того, кто старается ему помочь. Следователи сделали всё, чтобы докопаться до истины. Они взвесили все свидетельства и улики. Они взяли показания у преподавателей и учеников нашей школы - у всех, кто хорошо его знал, хотя нельзя отрицать, что у чувствительного мальчика почти не было друзей…»

                * * *
  Мать Генри Маллорена замечательно готовила. Ей было не отказать в изобретательности, и пусть у неё иногда что-то могло не получиться, например, суп из огурцов, но её это не смущало. Её бутерброды были просто чудом, например, те два, которые она ему сделала этим утром, положив в них тунца, картошку, яйцо, немного сельдерея, маринованного чеснока, залив майонезом и присыпав всё это укропом и петрушкой. Ещё она дала ему яблоко, помидор и плод, который, как она сказала, Генри ещё не пробовал. На десерт было шоколадное печенье. Ему вдруг захотелось есть, и только он подумал о том, как бы вытащить печенье, Лайн начал говорить о произошедшем в День Ярмарки, хотя он, вероятно, был одним из тех, кто испортил жизнь Дэвиду Керони, как и всем остальным в «Тринити». Рука Генри нащупала в пакете печенье, аккуратно извлекла его из целлофановой обёртки и приготовилась отправить его в рот.

                * * *
  «Следователи вынесли заключение, что в «Тринити» никто не причастен к смерти Дэвида Керони. Его нападение на вашего директора было объявлено ни чем неспровоцированным и без объяснимого повода.
  И всё же я чувствую вину.
  Я обвиняю себя в невежестве, в незнании того, что происходит с учащимися у меня школе, в незнании того, что беспокоит каждого из вас на уроке и делает несчастным, в незнании того, где нужно проявить внимание, а где осторожность.
  Но вы виновны также. Каждый из вас. И если я виновен в невежестве, то вы виновны в пренебрежении друг к другу, в слепоте. Дэвид Керони был одним из вас, таким же учеником, как и вы, таким же юным. На уроках он был среди вас, с вами же, на переменах между уроками он ходил по коридору, в кафетерии он сидел со многими из вас за одним столом, он с вами говорил, а вы его не слышали, не видели, не давали ответов на его вопросы. Обеспокоенный человек всегда подаёт сигналы, может быть, умоляя о спасении. И вы должны этого стыдиться. Вы должны сгорать от позора…»

                * * *
  Генри Маллорен так и не смог понять, о чём всё долдонил Брат Лайн, и в чём каждый был виновен и чего должен стыдиться: «Я не виновен», - думал он. - «Я его почти не знал и даже ни разу в своей жизни с ним не поздоровался». Брат Лайн утомил его, утомил его так же, как и то, что продавалось в кафетерии. «Почему каждый раз Лайн старается кого-нибудь перемешать с грязью? «Вы должны сгорать от позора». Всё тело Генри Маллорена содрогнулось от гнева, и его рука полезла в пакет за ещё одной галетой печенья, но его пальцы не смогли его найти. В них сначала попало яблоко, затем помидор… «Чёрт, должно быть ещё печение».

                * * *
  «…но нам пора остановиться, пора стать добрее друг к другу, оставить в прошлом такого рода ужасные недоразумения и двигаться вперед, в будущее, при этом, не забывая прошлого, и учиться не повторять ошибки - свои и чужие. Тот, кто забывает ошибки прошлого, обречён повторять их в будущем.
  В своём сердце я долго искал прощения за моё невежество и нашел его. И теперь, видя ваши глаза, я прощаю вас за вашу косвенную причастность к трагедии Дэвида Керони.
  Мы будем двигаться дальше и сделаем «Тринити» ещё прекрасней, и в будущем нас ждут ещё большие успехи, что должно скрасить этот трагический акт. Не забывая прошлого, мы должны видеть наше прекрасное будущее.
  Не смотря на то, что у вас в аттестатах выставлены ещё не все отметки уходящего года, через несколько дней наступят каникулы.
  Наше будущее в наших руках, и сделать его лучше - в наших с вами силах.
  А теперь давайте склоним наши головы и тихо помолимся о душе Дэвида Керони… и о самих себе… а теперь о будущем…»

                * * *
  О левую щёку Брата Лайна смачно разбился сочный зрелый помидор, и брызги ярко-красного сока оставили пятна на его белой рубашке, в его волосах застряли сотни желтых семян, и алая мякоть, оставшаяся на лице, стала похожа на пятна крови. Никто не произнёс ни звука. Никто не шевельнулся. Все продолжали сидеть тихо, даже не шелохнувшись. Лайн оцепенел от неожиданности. Затем он медленно достал из кармана носовой платок и вытер остатки помидора со своего лица. Не говоря ни слова, он сошёл со сцены и покинул зал собраний. Находящиеся в зале ошеломленные учащиеся «Тринити» продолжали тихо сидеть ещё какое-то время. Через несколько минут все бесшумно удалились из зала. Брат Лайн так и не узнал имя преступника. Он не старался это сделать. Никто и никогда больше не упоминал о произошедшем этим утром. На следующий день Генри Маллорен был избран президентом старших классов, и никто бы не осмелился пойти против него.

                -------------------------------------

  Баунтинг сидел на ступеньках парадного входа школы, греясь в тёплом потоке весеннего воздуха и осознавая, что именно на этом месте всегда любил сидеть Арчи Костелло, где всегда можно было его найти. Но теперь Арчи, как и другие выпускники, закончил учёбу. Остальные ждали конца учебного года и начала каникул.
  Баунтинг сидел и наблюдал за происходящим.
  На протяжении десяти минут не происходило ничего. В завершение последнего урока прозвенел звонок, и все без оглядки проносились мимо, словно не видели сидящего на ступеньках Баунтинга.
  «Ой, подождём до сентября, и вы узнаете, кто такой Баунтинг».
  У него возникло крайне неприятное чувство при мысли, что вместо Корначио и Харлея будет кое-кто другой. Однако он знал, что Корначио определенно вышел из игры. Даже тогда, сразу после той ночи около Пропасти он старался как можно реже попадаться на глаза Баунтингу. Несмотря на то, что они действовали слаженно и организованно, он сам чувствовал вину за всё, что тогда произошло, и благодарил Бога за то, что за этим ничего не последовало. Тогда он наделал глупостей, о чём Корначио стал напоминанием. Значит: «Прощай, Корначио». Да и Харлей - он тоже что-то вынашивал. После того, как Баунтинг рассказал ему об Эмиле Джанзе, о том, как Джанза должен будет стать его «правой рукой», губы Харлея свернулись, словно ему предстояло участвовать в голодовке или в чём-нибудь подобном: «Но ты мне всё ещё нужен, Харлей, мне нужен кто-то сильный и надёжный, кому бы я смог доверять», - Харлей всегда был отзывчивым на лесть, в чём Баунтинг был большим специалистом. Настроение Харлея было испорчено надолго, но Баунтинг знал, что не навсегда.
  Ветерок стал прохладней. Лишь несколько человек ещё оставались на лужайке, глядя вслед ушедшему школьному автобусу, на который они не успели. Баунтинг решил встать и уйти. Ему незачем было больше наблюдать. И вдруг он увидел, что в его сторону направляется Эмил Джанза. Он придал своему лицу равнодушное выражение, а глазам - задумчивость. Эмила можно было уподобить камешку, попавшему в обувь, занозе, застрявшей в заднице, или бельму на глазу, с чем было ничего не поделать.
  Джанза остановился у нижней ступеньки, и его приземистая фигура почти приняла низкий старт, что вдруг понравилось Баунтингу, и он кивнул, поприветствовав его, не произнеся ни звука и сохраняя полное хладнокровие.
  - Этим летом нам нужно будет встретиться, - начал Эмил. - Тебе и мне. Обсудить планы.
  - Планы?
  - Конечно. Я полагаю, что нам нужно организоваться - как в армии. Я о том, что Арчи вёл себя слишком мягко со всем его психологическим дерьмом. Я думаю, что нам стоит немного поиграть мускулами. Безо всякой такой тонкости, - и его правый кулак смачно шлепнул в левую ладонь.
  Баунтинг вздрогнул, словно кулак Джанзы вонзился ему в живот. Всё же в словах Джанзы он нашёл какую-то логику. Сила с его стороны точно бы не помешала.
  - И, я думаю, что нам понадобится какое-нибудь оружие, - продолжил Джанза.
  - Оружие? - с ужасом спросил Баунтинг, при этом, стараясь не терять хладнокровие.
  - О, не то, что бы оружие. Что-то вроде кастетов или резиновых накладок. Ты привязываешь такую к ноге под штаны и когда бьёшь, то почти не остаётся синяков. И булава на цепочке. Это красиво, напоминает войны древности…
  Внутри Баунтинга всё перекрутилось:
  - Не знаю, Джанза… - с Джанзой надо было обращаться осторожно.
  - Смотри, позволь мне позаботиться обо всём этом. Обучение парней, оружие. Ты будешь генералом, а я лишь буду исполнять приказы.
  Генерал Баунтинг - звучало немного смешно. И всё же Джанза нашёл на нём нужную кнопку. Баунтинг увидел себя в окружении лояльных людей. Перед его глазами предстали отряды, готовые следовать за ним.
  - И ещё. Нам будет нужен казначей.
  - Казначей?
  Джанза неожиданно удивил Баунтинга. Возможно, он был не таким тупым, каким, в конце концов, казался, что делало его также и опасным.
  - Конечно. Пускай парни платят что-то вроде пошлины.
  - Чтобы члены «Виджилса» платили взносы?
  - Нет. Чтобы «Виджилс» собирал пошлину - у всех остальных, в «Тринити». Они платят, а мы видим, как всё проходит гладко и легко, и никому от этого никакого вреда. У нас возникает фонд, к которому есть доступ только у нас…
  Деньги всегда были больным местом Баунтинга. Ему никогда не хватало того, что он мог иногда где-то заработать, и, при этом, он ненавидел мысль о работе в свободное время.
  - А как на счёт травки? - не останавливаясь продолжал Джанза. - Я думаю, что на травке можно сделать небольшой бизнес, или на таблетках. Арчи Костелло не допускал и мысли о наркотиках, что было глупо. А пока мы сможем это держать под своим контролем, то в наших карманах всегда найдётся свободное место…
  Эмил Джанза продолжал говорить и изучал глазами Баунтинга, пытаясь найти ключ к нему, и находя его, искал, с какой стороны его вставить и в какую сторону повернуть. Поначалу Баунтинг выглядел несколько напугано, а затем он лишь неохотно беседовал, и как потом вдруг он оживился, и его глаза засверкали, когда Джанза продолжил выкладывать свою очередную мысль, и он просто восхищался Арчи, до точности предсказавшим реакцию Баунтинга на его предложения. Джанза был благодарен Арчи за то, что тот порекомендовал его Баунтингу. При этом Баунтингу Арчи сказал, что Джанза не нуждается в благодарности: «Эмил будет служить тебе преданно и безвозмездно». Посмотрим, что ещё оставил после себя Арчи?
  - И, Баунтинг, нам нужно как-то изменить лицо школы.
  - Школы? - голос Баунтинга с каждым разом становился всё выше, и это с каждым разом забавляло Джанзу всё больше и больше.
  - Да, каждый раз не дать им придти в себя, - замечательная фраза: «Не дать придти в себя». Слова Арчи, но так естественно звучащие из уст Джанзы. - Разрушения в помещениях классов, - и ещё от Арчи: - И не бояться показать всей школе, кто за это в ответе…
  Баунтинг сжал колени, и его руки начали плавать вокруг них. А его подбородок застрял между коленями. Ему нужно было время, чтобы подумать, взвесить идеи Джанзы. Совершенно дикие идеи, но в них имелся какой-то смысл, просматривались разного рода возможности. С одной стороны было замечательно, что Джанза был счастлив стать правой рукой Баунтинга, главным королевским советником. И всё же он чувствовал, что от Джанзы всегда будет исходить опасность. С ним всегда нужно будет держаться начеку, быть аккуратным в мыслях и словах, чтобы как-нибудь не сойти с рельс и не расхлёбывать того, что тот может натворить.
  - О чём ты думаешь, Баунтинг? О чём ты думаешь, о, наш предводитель?
  Баунтинг сделал вид, что он слишком далеко удалился в свои мысли, чтобы со стороны не показалось, что он полон стремления и готовности принять все планы Джанзы.
  - Посмотрим, - сказал он, наконец. - У меня есть и некоторые собственные планы и идеи, ты это знаешь, но, думаю, что всё найдёт своё место и время…
  Джанза усмехнулся. Его поразила точность предсказаний Арчи: «Это будет твой год…» И теперь он эхом повторил мысль Арчи:
  - Это будет наш год, Баунтинг.
  Баунтинг кивнул. Не желая смотреть Джанзе в глаза, он продолжал пялиться в пустоту. Он смотрел в будущее. Он видел события следующего года и следующего за ним: Баунтинг и вся школа под его контролем; люди, которые доверяют ему, и которым доверяет он; целая армия в его руках; никаких правил, кроме тех, что установил он - босс, предводитель или даже больше того - сам диктатор…
  Круто…