Остров Русский

На службе у меня, как и у всего дивизиона десантных кораблей, было два адреса в зависимости от времени года: Владивосток-4 и Владивосток-100.  Зимой наши корабли  швартовались в центре порта у городских причалов.  Но большую часть года,  с начала весны и до замерзания воды в бухте нашей летней стоянки, мы находились на  Русском острове.  Омываемый со всех сторон водами залива Петра Великого, он надежно охранял  подступы  к восточной столице нашей Родины. На его более чем двухстах квадратных метрах (18 х 13 км.) умещался не только наш десантный дивизион.
- Здесь Русский остров, здесь Русью пахнет! - скандировал хохол из Днепропетровска Боженко, когда мы впервые спустились по трапу на эту землю.
Уже привыкший за несколько месяцев на корабле к шаткой под ногами палубе, я, ступив на  берег, почувствовал не только желанную твердость под  ногами, но и тяжесть. Земля как бы притягивала, но ноги еще по привычке пружинили,  уравновешивая это притяжение. Недаром же поется в песне: “Моряк вразвалочку сошел на берег...” И так потом будет всегда и особенно после долгого плавания:  ощущение приземления с зыбкого состояния к земной твердости.
“ А почему, действительно, остров назвали Русский?- задал я тогда себе самому же вопрос. Подумал и решил: ”Наверно, чтобы знал всяк входящий сюда, что отсюда начинается и досюда простирается Великая наша Русь”. Во всяком случае, мне очень нравилось это название, и я всегда с гордостью говорил и говорю: “Служил на Русском острове”.
Была весна. На Дальнем Востоке она почти всегда ранняя и солнечная. Это в начале лета здесь очень моросно, переизбыток влаги, когда особенно чувствуется недостаток кислорода. А в мае, как и во второй половине лета, и осенью погода золотая.  В это время как раз  шел нерест, и  почти вся кромка берега,  как живая, серебрилась и переливалась от выбрасывающейся на берег мелкой  рыбёшки. Для многих из нас это было дивно. Мы ходили вдоль отмели  и собирали ещё живую, трепещущую в руках рыбёшку.  Заходили в воду, ища рыбу покрупнее, и с интересом рассматривая других водных обитателей:  морских звездочек, медуз... Несмотря на теплую погоду, я все-таки простудился (промочил ноги), и меня с высокой температурой отправили в госпиталь. Подхватил воспаление легких. Вдабавок, уже в палате меня схватил острый приступ аппендицита, и я впервые оказался на операционном столе.
На поправку шёл быстро. Рядом со мной в палате лежал индонезийский матрос. Он,  к  моему удивлению, неплохо говорил по-русски, и мы даже подружились. По возрасту он был старше меня. На родине в Индонезии у него остались жена и двое детей. Служил матросом на военном корабле и здесь у нас  на Русском острове проходил  курсы повышения квалификации. Так я впервые познакомился с иностранным моряком.
Потом я его встретил через месяц. Наша Дальневосточная флотилия торжественно передавала в дар индонезийцам свой старый военный крейсер. Мы с интересом наблюдали за строевыми командами и выправкой индонезийских моряков. Мой приятель по госпиталю узнал меня в шеренге наших моряков  и радостно помахал на прощание рукой.
А в ночь я заступал в караул на какой-то секретный береговой объект. Все мы, когда наши корабли стояли на острове, несли иногда службу по охране береговых объектов. Объект находился в лесу, вдали от жилых строений. В дубовой роще и днём-то темно, а ночью хоть глаз коли. Лишь небольшой пучок света от лампочки у кирпичного, наполовину уходящего в землю строения.
“Наверное, склад оружия”,  -подумал я,  принимая пост. Когда разводящий с караульным скрылись по тропе в кромешной  темноте, мне стало что-то не по себе, жутковато. Курил сигарету за сигаретой. А в перерыве между этим занятием пел. Все песни, которые приходили на ум, перепел. Когда замолкал, наваливалась такая тишина, что было слышно, как листья вздрагивают, трясь друг о дружку, от  волн  идущего от земли ночного тепла, как  тонко поскрипывает алюминиевый  самодельный абажур над одиноко мерцающей лампочкой, где изредка лишь промелькнёт ночная бабочка, скользнув по земле гигантской тенью. Со всех сторон мерещились какие-то немыслимые фигуры, прячущиеся за едва различимые стволы деревьев. И в этой напряженной, натянутой, как тетива лука, тишине раскатом грома хрустнула в глубине леса ветка.
- Стой, кто идёт? – осиплым голосом крикнул я и голоса своего, казалось, не услышал. Никто не ответил, и снова всё вокруг поглотила тишина. Но через минуту-две, которые длились целую вечность, снова гулко хрустнула ветка. Всё тело моё как током пронзило чувство опасности и страха, и я не помню, как нажал на спусковой крючок. Резкая автоматная очередь многократным громовым эхом прокатилась по всему лесу. И снова все кругом погрузилось в кромешную тьму и безмолвие. Но вскоре послышались торопливые дробные шаги со стороны дивизиона, и из темноты вынырнул ночной патруль.
- Что за шум, в кого стрелял? – не доходя до поста, выкрикнул начальник патруля. Я молча указал в сторону леса за объектом.
С фонарями обшарили всё кругом и в конце концов наткнулись на безжизненное тело … дикой козы. Попалось-таки животное под шквальный огонь автомата. Добрая часть обоймы была высажена в тело незадачливого ночного посетителя секретного воинского объекта.
- Молодец, метко стреляешь! – то ли похвалил, то ли съязвил капитан-лейтенант.
-  Прохоров диверсанта пристрелил, - шутили долго ещё потом на корабле и  во всём  дивизионе. А “диверсанта” освежевали и  с большим аппетитом  съели.