После шоколадной войны 1. 2

  - Так - далеко.
  - Нет?
  - Далеко.
  - Один раз... один лишь раз.
  - Одного раза недостаточно.
  - Достаточно.
  - Нет, всегда будет достаточно...
  Это была их игра, весёлая и смешная, в которой чувствительность каждого нерва была на пределе. Игра в кошки-мышки. Дюйм здесь - дюйм там. Немного дать и немного взять. Спрятать здесь и найти там. До ужаса смелая игра, не позволяющая вернуться в ту же самую исходную точку. Игра на грани сумасшествия, когда его любовь к Лауре Гандерсон становилась всё сильнее и сильнее.
  Игра перешла в ритуал. Они приехали к ущелью, в парк, на их любимое место - на край земли, свисающий над пропастью. Огни Монумента мерцали перед ними словно залитый неоном базар. Оби не замечал их. Он забыл о Монументе, о «Тринити», о «Виджилсе». Он погрузился в волшебное присутствие Лауры в его машине и в его жизни.
  Он целовал её, и она стонала мягко, глухо, хрипло. Лёгкая дрожь её тела выдавала её собственное желание. Нет, не желание. Он не хотел о ней так думать. Она для него была более чем телом, более чем девочкой для ласки или заботы. Эти игры были больше, чем игры: это был ритуал, выражающий их любовь, их желание друг друга, сладость, боль страсти. Но далеко этому зайти Лаура не позволяла. Она вдруг начинала охладевать, брать себя в руки, и он всегда уступал. Уступал, потому что он не мог предположить, где на этот раз она остановит эту их игру и уйдёт в себя - из-за «Тринити», из-за чего-нибудь ещё?
  В первый раз они встретились вечером на танцах и внезапно приглянулись друг другу. Они плавно двигались под медленную музыку, но когда она вдруг узнала, что он учится в «Тринити», она напряглась и повела в сторону.
  - Что случилось? - спросил он.
  - Отвратительное место, - сморщив нос, ответила она.
  - Все школы отвратительны, - возразил он, снова пытаясь подтянуть её к себе ближе.
  - Я всегда слышала о «Тринити» только самое худшее, - сказала она не в ритм музыке и сопротивляясь танцу.
  - Слухи. Не суди обо мне по месту, где я учусь, - он почувствовал, как эта девушка, находясь в его руках, вдруг стала для него важнее, чем школа, хотя он понимал, что предаёт «Тринити». - Суди лишь по мне.
  - Ты кто? - спросила она, глядя прямо ему в глаза.
  - Я - хороший мальчик, - ответил Оби.
  И она улыбнулась.
  Но «Тринити» всегда стояла между ними. И ещё больше, чем «Тринити», сам «Виджилс». Главное, что когда они просто говорили об этой школе, то в их разговоре всё чаще и чаще начинали возникать паузы. В конце концов, Оби всё время был вынужден вести себя осторожно, и он боялся потерять её и натворить что-либо, что оттолкнёт её от него прочь, и дистанция между ними снова возрастала, как и тогда - в тот их первый вечер на танцплощадке.
  А сейчас она была рядом, в машине. Закрываясь от него в этой весёлой игре, реагируя, волнуясь, теряя дыхание, она становилась всё дальше.
  - Оби, пожалуйста…
  - Ещё минуту, - прошептал он.
  - Для твоего же блага, - сказала она, но он мог слышать в её голосе хрипотцу, всегда выдающую её желание.
  - Мне нужно досчитать до шестидесяти.
  Он проговаривал слова так, словно упаковывал в них нежность и деликатность. Его пальцы шевелились, словно нажимая клавиши какого-то волшебного инструмента.
  Спустя момент-другой она снова останавливалась, отворачиваясь и отталкивая его прочь.
  - Так много и так сразу, - сказала она довольно грубо, и он ослабил объятья. Каждый раз, проходя всё это, Оби был в ужасе. У него было чувство, что в последнюю минуту что-нибудь будет не так, всё испортится, и он унизится прямо у неё на глазах. Он старался не рисковать. И, несмотря на его страстный протест такому концу, он был благодарен Лауре за её предостережение, за те ограничения, которые она расставляла.
  Нежно её обняв, он прошептал:
  - Я тебя люблю…
  Она расплющила руками щёки - покорный жест, почти вышибающий слёзы из его глаз.
  Внезапно салон машины осветился светом фар. Оби и Лаура инстинктивно пригнулись. Сюда могли нагрянуть любители поразвлечься, чтобы, взяв с собой девушку, приласкать её или всего лишь деликатно с ней пообщаться. Пропасть также была целью для любителей понаблюдать за этим из кустов или для неприятных ребят, врывающихся сюда с визгом резины, слепя фарами и наводя на всех ужас. Вторгшаяся машина удалилась, рассекая воздух светом фар.
  Они снова обнялись. Оби был рад тому, что Лаура снова вернулась в его объятия. Машина скрылась, их укутала полная темнота, и его рот снова стал искать её губы. Его рука мягко задвигалась в темноте, утопая в мягкой плоти её тела.
  И всё та же их весёлая игра.
  - Теперь, Оби… - предупреждая.
  - Ещё.
  - Оби…
  - Пожалуйста, досчитай до десяти.
  - Оби.
  Сам Бог только мог знать, как он любил, как он желал её, и как нуждался в ней.
  - Нет, - наконец выпалила она, со злостью в голосе, быстро и нетерпеливо убирая его руку со своей груди.
  Её торопливые движения рассеяли все его сомнения. Не уже ли она не понимала, что он её любит? И для его ли собственного блага она всё это делала? И их ураганный роман с неделями кинофильмов и «бургеров» в «Макдоналдсе», и сладкая мука здесь, на краю пропасти. И он понимал, что знает о Лауре Гандерсон очень мало. Он ни разу не встречался - ни с её матерью, ни с её отцом, ни с кем-либо из её друзей, словно он был секретной частью её жизни. Большую часть времени, проводимого ими, она старалась лишь говорить. Или она сожалела о том, что он вошёл в её жизнь? Оби было бы удобно сказать себе, что она желала его исключительно для себя.
  Он с нежностью наблюдал, как она расправляла свою блузку, расчёсывала волосы. Благослови её Господь. Она уравновешивала худшее, происходящее в его жизни, как, например, его визит к Рею Банистеру в этот день. Он видел разочарование на лице Рея, сложившемся, словно поваленная ветром палатка, когда Оби рассказывал ему о той роли, которую он должен сыграть в новом задании Арчи.
  - А это потом, - сказала Лаура, вырвавшись из его объятий.
  - Я знаю, - сказал он, сопротивляясь.
  В какой-то момент она была пылкой и любвеобильной, а затем вдруг могла стать аккуратной и деловой.
  Он завёл мотор. Он хотел, чтобы они вдвоём ехали вечно, без остановки, как можно дальше от Монумента и «Тринити», от Арчи Костелло и «Виджилса».

                ------------------------

  Кулак Картера изо всех сил ударился в стену. Незащищённые увесистой перчаткой голые костяшки глухо вонзились в штукатурку. Эхо этого удара волной разошлось по всему телу Картера, словно землетрясение, и в его глазах запрыгали «розовые зайчики». Однако боль показалась ему терпимой и даже приятной. Его действия в этот момент были лишь следствием его внутреннего протеста происходящему в школе. Кое-как, до недавнего времени, пока у него были бокс и футбол, Картер с безразличием наблюдал за очередными проделками «Виджилса», и он ни во что не вмешивался. Иногда его могли удивить некоторые задания Арчи, но не более того. И ещё он знал, что никогда не простит его за «шоколадное» задание, в результате чего, указом Брата Лайна была расформирована боксёрская команда. А теперь приближался визит епископа.
  Картер осмотрел гимнастический зал. Ему всегда здесь нравилось. Боксёрское братство и запах - аромат прокисшего пота, покрывающего тело и затем впитываемого одеждой, и боксёрские груши, маты, мешки с песком и эти красивые гимнастические снаряды. Теперь всё было убрано, остались лишь пустые трибуны, баскетбольные щиты с пожёванными сетками, бесформенно свисающими с колец, и отсутствие ринга, разобранного и убранного навсегда. Картер почувствовал, как к нему возвращается гнев, перемешанный с печалью. Всё пропало из-за Арчи Костелло.
  Он снова ударил кулаком в стену. К собственному удивлению, несмотря на сильную боль в суставах пальцев, он почувствовал себя лучше. Это был ответный удар, адресованный не только Арчи, но и всему окружающему миру, который смотрел на него лукавыми глазами и видел в нём лишь нападающего, который ломает бурную футбольную защиту, замыкающую вокруг него плотное кольцо, и не только всему этому миру, но и людям, сидящим в экзаменационной комиссии, от которых зависит, будет ли он учиться в Дейлтон-Колледже, специализированном на спортивном образовании. Туда принимают лишь таких парней, как Картер. Он был способным учеником, но удача улыбалась ему не всегда. Его даже ещё не приняли, и его дальнейшая судьба была ещё неопределенна. Ладно, он не был слишком одарён какими-либо талантами, но в усидчивости ему было не отказать. Время от времени его имя удостаивалось всяческих похвал. Но никто не знал его иначе, чем как футбольного нападающего. А было ли в нём что-либо еще? Да, было и должно было быть. И ему нужно было доказывать всем и каждому, что он больше, чем просто нападающий, когда все собираются вокруг него и ничего не делают.
  «Мне нужно поговорить с Оби», - сказал он вслух, никому это не адресуя. В это время дня в гимнастическом зале он никого бы и не нашёл. В последнее время у него развилась привычка в полный голос разговаривать с самим собой, когда поблизости никого не было.
  Он звонил Оби из телефонной будки, стоящей в главном коридоре на первом этаже напротив двери в кабинет Брата Лайна. От телефонной книги давно уже ничего не осталось, и ему пришлось искать записанный где-то номер телефона Оби. Дверь будки была сломана и выброшена на свалку. Пока в трубке повторялись гудки, глаза Картера смотрели вдаль, в конец коридора, где на стенде были выставлены спортивные награды. Когда он увидел выстроенные в ряд кубки и расправленные под стеклом грамоты, у него поднялось настроение.
  Когда Оби снял трубку и ответил, то его голос показался Картеру тонким и пронзительным. Прежде они ещё ни разу не разговаривали друг с другом по телефону.
  - Что случилось? - спросил Оби.
  - Визит епископа, вот что, - глубоко вздохнув, ответил Картер. - Оби, мне кажется, что это ошибка.
  На другом конце линии воцарила тишина.
  - Арчи заходит слишком далеко, - продолжил Картер. - Это уже через край.
  - Всё, что связанно с Арчи - всегда через край. Ты лишь недавно это заметил?
  - До этого никому нет дела, пока оно не выходит за рамки школы. Но это новое задание вовлекает епархию, например, а также священников из города, которые всегда приглашены как гости. Это - ошибка, Оби. Арчи собирается оскорбить епископа, а это грозит неприятностями и в большом количестве.
  - И что с этим можно сделать? - спросил Оби.
  - Не знаю.
  - Наверное, ты хочешь попробовать заставить Арчи изменить своё мнение.
  Глубоко вздохнув, Картер притих, гадая, как далеко можно будет уйти с Оби. И его инстинкты подсказывали ему, что в последние дни Оби уж точно не дружил с Арчи, в отличие от того, как было раньше.
  - Я не думаю, что Арчи в состоянии хоть как-то изменить «своё мнение».
  - И что же ты думаешь?
  - Брат Лайн.
  Он слышал в трубке, как Оби резко набирает воздух, и то же время он сам оглядывался вокруг, словно, называя имя Лайна, он мог заставить его появиться. Но в коридоре было пусто.
  - Мы пришли к тому, чтобы заставить Лайна отменить визит епископа, - сказал Картер.
  На другом конце линии стало ещё тише. Оби, наконец, спросил:
  - И как же мы это сделаем, Картер? - в его голосе сквозил сарказм.
  - Это как раз то, о чём я хочу с тобой поговорить. Надо полагать, что две головы лучше, чем одна, правильно?
  - Иногда.
  - Иногда? - переспросил Картер, внезапно заволновавшись. Возможно, он недооценивал Оби, или Оби всё-таки доверял Арчи. - Ты, наверное, меня не расслышал. Разве ты не согласен со мной, что план Арчи на день визита епископа - ошибка?
  - Ладно, ладно, - с гневом и нетерпением произнёс Оби. - Смотри, меня тошнит от Арчи Костелло, и я также устал от всех его заданий, но поднимать мятеж, пожалуй, не стоит.
  - Я вообще не говорю о мятеже. Я думаю о небольшом плане, о том, чтобы визит епископа не состоялся.
  В трубке прозвучал глубокий выдох:
  - Я не знаю, Картер. Мне не хочется пересекаться с Лайном. Возможно, стоит поступить иначе…
  - Подумай об этом.
  - Я подумаю, - пауза. - Смотри, мне пора уходить. Поговорим позже, - и тут же положил трубку, словно только и ждал этого момента.
  Повесив трубку на рычаг, Картер нахмурился. Он вслушался в звон монет внутри аппарата. Ему хотелось, чтобы его монета вернулась, но этого не произошло. Он знал, что от Оби он уже не зависит. У Оби были его собственные проблемы: его мозг был занят его Лаурой Гандерсон. Картер понял, что он уже не зависит ни от кого. Только сам от себя.
  Выйдя из будки, он осознал весь окружающий его вакуум. Наслаждаясь смыслом одиночества, Картер подошёл к стеклянному шкафчику, уставленному - сверкающими серебром и золотом спортивными призами и статуэтками, говорящими о победах «Тринити» на футбольном поле или на боксёрском ринге.
  Его гипнотизировал жар трофеев, которые сияли в ласкающем их коридорном свете. Даже если он никогда не поступит в колледж и не выступит на ещё каком-либо состязании, то они останутся символами его заслуг. Ничто, никто и никогда не сможет их у него отобрать -
Даже сам Арчи Костелло.

                ----------------------------------
 
  Глаза. Главным образом это были глаза. Они следовали за ним по комнате, словно с изображения на какой-нибудь картине. Джерри напоминал картинный образ: его невыразительное лицо словно было поймано глазом художника и заморожено навсегда. Несколько минут Губер сидел напротив него. В комнате были лишь гробовая тишина и эти ужасные глаза. Он встал и начал блуждать по комнате, заглядывая в окно, садясь на корточки, чтобы завязать шнурки то на одном, то на другом из своих кроссовок, делая хоть что-нибудь, во избежание этого ужасного, пустого взгляда.
  Но на самом деле в комнате было не так уж пусто. Это напоминало разницу между незаселённым домом с закрытыми ставнями и заколоченными досками окнами, и другим домом, откуда кто-нибудь мог бы незаметно наблюдать из окна, из-за прозрачного занавеса, скрывающего бесстыжие глаза. «Сумасбродство», - подумал Губер, сидя на корточках и осматривая свои кроссовки. Он приказал себе остыть, успокоиться и начать сначала. Это был его друг Джерри Рено. Они вместе играли футбол, вдвоём бегали по улице после школы, хотя Джерри не испытывал никакого интереса к бегу. Им многое пришлось пережить: шоколад, например, тот проклятый шоколад.
  Губер снова решил начать сначала.
  - Как, хорошо было в Канаде, Джерри? - вопрос звучал глупо. Джерри был в Канаде, чтобы восстановить здоровье. И хорошо ли ему там было?
  - Да, - ответил Джерри. Слово рухнуло между ними тяжелым камнем.
  Трудность была в том, что Джерри не говорил и не молчал, а лишь монотонно отвечал на вопросы Губера. Каждый ответ был сжат в одно слово, что ставило между ними незримую непроницаемую стену.
  - Ну, как ты, Джерри?
  - Прекрасно.
  - Ты рад, что вернулся домой?
  - Да.
  И в ответ не было никаких встречных вопросов. Ему нечего было спросить у Губера. Джерри смотрел на него словно на незнакомца. И в какой-то момент Губу показалось, что тот вдруг оживёт и спросит: «И вообще, какого чёрта тебе здесь нужно?»
  Он хотел, чтобы отец Джерри дал ему знать, что ему стоит уйти восвояси. В ответ на немой вопрос Губера: «Что с ним происходит?» мистер Рено просто пожал плечами и сморщился, и это выглядело так, будто кожа на его черепе была туго стянута какими-то невидимыми пальцами. Отец Джерри был мягким, спокойным человеком, и казалось, что он был где-то далеко, даже если тебе приходилось говорить с ним. Печаль наполняла воздух этой квартиры так же, как и взгляд мистера Рено. И это было более чем печаль. Квартира казалась безжизненной и больше напоминала коридоры музея. Губер не сомневался, что стоящие на обеденном столе цветы были искусственными, фальшивыми. Ему казалось, что Джерри и его отец занимали квартиру на тех же правах, что и манекены, расставленные в бутафорских комнатах мебельного магазина.
  Губер заставил себя оставить эти нездоровые мысли, когда отец Джерри ушёл в свою спальню в дальний конец квартиры. На первый взгляд Джерри выглядел неплохо. Не осталось никаких признаков избиения, кожа на его лице была бледной и чистой. Сидя в кресле-качалке, он не выглядел пострадавшим, но казался хрупким и сидел напряжённо, словно боялся рассыпаться на кусочки, если придётся расслабиться.
  - Хай, Джерри, рад тебя видеть, - сказал Губер в надежде, что Джерри не уловит его фальшивую сердечность.
  Джерри чуть улыбнулся, но в ответ не сказал ничего.
  Губеру всё это показалось односторонней беседой. Он был в роли инквизитора, а Джерри - невольным свидетелем, отвечающим неохотно или не отвечающим ничего.
  Сидя на стуле напротив Джерри Губер подумал: «Одна последняя попытка и нужно уходить». И он всё время старался уйти от глаз Джерри, от его взгляда. Он понял, что его нежелание общаться, вероятно, вызвано предательством Губера прошлой осенью. Он предал его, не так ли? Он позволил ему оказаться один на один с Арчи Костелло, с Эмилом Джанзой и «Виджилсом» и, наконец, пришёл на помощь другу, когда уже было слишком поздно, когда его избитое, окровавленное и изломанное тело лежало на панелях ринга. Его растерзанные губы и хриплое болезненное дыхание убеждали Губера не бросать вызов «Виджилсу» или кому-либо еще. «Не нужно разрушать Вселенную…» - шептал он в агонии. - «…не переживай».
  Ладно, это последняя попытка:
  - «Тринити» осталась всё той же паршивой школой, какой всегда и была, - сказал Губер и тут же почувствовал к себе отвращение. Он поклялся не упоминать это слово, если Джерри не будет спрашивать об этой школе. Но он в отчаянии стал понимать, какая глупость в самом его нахождении здесь, в выборе тем для разговора, в необходимости избегать какие-то из них и произносить весь свой монолог, словно ему приходится идти босяком по разбитому стеклу.
  Как ни странно, Джерри оживился, его глаза засветились, голова мягко закачалась в такт колебаниям кресла, его длинные пальцы взялись за поручни.
  Губер решил рискнуть, высказать всё, что он держал в себе все эти месяцы:
  - Мне очень жаль, Джерри, о том, что произошло прошлой осенью, - начал он, глубоко набрав в лёгкие воздух. - Я позволил себе не быть рядом, не поддержать тебя, когда на твоём пути стояли Арчи Костелло, Эмил Джанза и «Виджилс».
  Джерри отставил руки так, словно он падал на пол. Его голова изо всех сил начала извиваться. В глазах вспыхнул ужас. Этот дом уже не был заброшен и из него уже никто не подсматривал, а из него лучился свет, но свет чего - печали, а, может, негодования или ненависти?
  - Не надо… - сказал Джерри. Это слово было словно вычерпнуто откуда-то из его глубин. - …не хочу говорить об этом…
  - Я должен это сказать, - сказал Губер.
  Джерри неистово завертел головой. Он вскочил с кресла, словно в панике, словно комната была в огне. Его глаза были, чуть ли не в слезах.
  - Что было, то было, - сказал он, - и ничего хорошего из этого не вышло, и ничего с этим теперь не поделаешь, - он отвернулся, подошёл к окну, и Губер увидел, с каким трудом ему даётся управление своим телом. Джерри стоял перед ним, и Губер снова убедился в том, насколько он бледен и хрупок.
  - Я тебя не звал, - сказал Джерри, он снова взял себя в руки, на глазах не было никакого намёка на слезы, его подбородок был слегка приподнят в лёгком намёке на вызов. - Тебе звонил мой отец, - и казалось, что он не может подобрать нужное слово. – Я… - и он снова напомнил Губеру дом, из которого подглядывают.
  - Мне всё ещё жаль - сказал Губер. Ему нужно было выговориться. Он не ждал никакого прощения, ему нужно было лишь признание - самому себе. - Это было ужасно. Всё что я делал прошлой осенью. Мне только нужно, чтобы ты знал.
  Джерри продолжал кивать, не глядя не него, всё ещё думая о чём-то постороннем, всё тот же хилый, уставший и уязвимый взгляд, который возлагал на Губера всё большую вину.
  - Лучше уйди, - сказал Джерри. Звучало нудно и устало. Он оглянулся на Губера, но при этом, стараясь избежать его взгляда.
  - Правильно, - сказал Губер притворяясь, что всё нормально. - Я не хочу тебя утомлять. - У меня назначена очередь к дантисту, - он немножко соврал, что пока не было ещё одним предательством. - Я как-нибудь зайду, - «Никогда в ближайший миллион лет» - подумал он.
  Отец Джерри появился в двери, словно его вызвали звонком, которого Губер не слышал.
  - Ты уже уходишь, Губер? - спросил он, фальшь в его голосе была не скрываема.
  Губер кивнул и обернулся, чтобы сказать Джерри «до свидания», в надежде, что тот вдруг скажет: «Посиди ещё немного, Губ, если можешь», что в действительности не нужно было говорить. Ему бы хотелось услышать от него: «Ты не предал меня, Губер. И даже если это сделал, то я всё понимаю. Я - все еще твой друг»,  - и он знал, что Джерри так не скажет.
  И он не сказал ничего. Просто посмотрел ему вслед как-то беспокойно и одиноко, как будто его ранили, хотя реакции от него не последовало вообще.
  - У меня очередь к зубному, - Губер слышал, как лепетал его собственный голос, обращаясь к мистеру Рено.
  - Конечно, конечно, - мягко ответил мистер Рено с пониманием в голосе. - Мои сожаления…
  Сожаления о чём?
  - Бывай, Джерри.
  Джерри в вялом приветствии махнул рукой, всё ещё избегая его взгляда, и глядя куда-то мимо Губера.
  Губер удалился ко всем чертям.
  Позже он бежал по улицам Монумента по кромке тротуара. Темп его бега был не тот, что обычно: с его неторопливыми и большими шагами, а это был бешеный темп. Он никогда так не бегал. И его легкие разрывались, в них была боль и удушье, но, словно жертва, он этого не воспринимал. Как пелось в одном из псалмов, который они иногда читали на утренней мессе: «…и принесу я себя в жертву для этой вечери».
  Спустя несколько часов, закрывшись в спальне, когда он натянул на плечи одеяло и плотно закрыл глаза, то лишь видел лицо Джерри. И он снова себе клялся, что ноги его никогда больше не будет в его доме. И всё равно он знал, что должен будет туда придти снова, но как-нибудь потом - через неделю, через год. Наконец он погрузился, в какой-то странный, незаполненный образами сон, словно его вычеркнули из протекающей вокруг жизни.
  На следующее утро в школе он узнал, что Брат Юджин умер, что было ещё хуже, чем даже возвращение в Монумент самого Джерри Рено.

                ------------------------------

  - Её имя?
  - Лаура Гандерсон.
  - Школа?
  - «Верхний Монумент» - средняя школа. Выпускница. Интересуется театром. Одна из ролей в спектакле выпускного класса. - Баунтинг остановился, затем добавил: - она на самом деле хороша собой. Ладная, как говорят…
  Баунтинг заволновался, закашлял, немного возбудился. Они вдвоём с Арчи стояли на парадных ступенях школы, переполненной учащимися. Внутри проходила особая поминальная месса за упокой души Брата Юджина. Баунтинг подошёл к Арчи, когда учащиеся заполняли зал собраний. После мессы он хотел с ним поговорить. Арчи предложил ему начать разговор сразу.
  - Сейчас? - спросил Баунтинг. - В эту минуту?
  Аромат свечного воска наполнил воздух.
  - А почему бы нет? - спросил Арчи, громко смеясь. - Они не заметят нашего отсутствия.
  Довольствуясь собой, Баунтинг продолжал. Он не хотел, чтобы Арчи обратил внимание на его предчувствие того, что его отсутствие на мессе будет замечено. Теперь он скованно сидел рядом с Арчи, который не давал ему до конца насладиться собственным сообщением об Оби и о его девушке.
  - Старик Оби, - Арчи ерничал, но можно ли было найти это в его голосе? - Я знал, что его «завербовали», и это плохо, - он больше ничего не сказал. Он отправил Баунтинга, чтобы тот выяснил всё об этой девушке. Он проверял его, насколько эффективно тот может собрать информацию. Его она интересовала также.
  Баунтинг изучал Арчи, как и всегда стараясь вести с ним хладнокровную игру. Арчи был непредсказуем, и Баунтингу всегда нужно было быть начеку, стараясь быть на шаг впереди него. И нельзя было знать, был ли Арчи доволен или лишь «клал» на это. Баунтинг продолжал идти по тонкой нити, что и стоило делать. Так или иначе, его будущее до конца учебного года было связано с Арчи. Его горячие амбиции состояли в том, чтобы после ухода Арчи стать управляющим «Виджилса», и в работе он следовал по его стопам. Арчи не сумел найти кого-либо ещё, и он всё больше и больше полагался на Баунтинга. Фактически, Баунтинг медленно, но верно вытеснял Оби с его места.
  Баунтинг всегда завидовал близости Оби к Арчи, который умел что-либо значить, находясь в центре, рядом с кем-то, более сильным, чем он сам. Теперь в нём было ещё что-то, чему можно было позавидовать - его отношениям с Лаурой Гандерсон. Она была слишком хороша для такого, как Оби.
  Однажды вечером, когда он, Харлей и Корначио сидя в кустах, наблюдали за обнявшимися в машине Оби и Лаурой. Баунтинг начал просто выходить из себя от любовной жажды и ревности. К собственному негодованию и отвращению он был девственником и, кроме того, в своих диких мечтах и в тайне, не выходящей из его кровати или ванной, он мечтал именно о такой девушке как Лаура, и его сознание мучили страсть и тоска. Но когда он оказывался рядом с девушкой, то с ним происходило что-то не то. У него заплетался язык, он начинал изо всех сил краснеть и не знал, что делать с собственными руками и ногами. И поэтому он не подходил к девушкам слишком близко, не желая того, чтобы кто-нибудь из его знакомых обнаружил в нём эту его слабость.
  Баунтинг поглядывал на дверь. Он боялся, что там будет кто-нибудь из братьев в поиске «сочков».
  - Все они слишком заняты молитвой, - сказал Арчи, перехватывая взгляд Баунтинга. - Можешь чувствовать себя в полной безопасности, если молятся о душе покойного. Продолжай. Я хочу знать, что же в ней такого особенного.
  И Баунтинг подробно рассказал о ней в той же манере, в которой Оби зачитывал свои наблюдения на регулярных собраниях «Виджилса», с шелестом листая страницы своего блокнота.
  - Лаура Гандерсон. Круглая отличница. В списке почёта школы. Активистка внешкольной деятельности. Член клуба дебатов. Играет в драмкружке.
  Особенностей было достаточно. Подняв глаза, он конфиденциально добавил:
  - Она многих успела послать подальше, и думаю, что она – из недотрог, - на этот раз Баунтинг импровизировал, позволяя себе увлечься образом Лауры Гандерсон. - И ещё любит повыше задрать нос. Зазнайка.
  Как-то на танцах он попытался познакомиться с ней поближе, перед этим пол часа набираясь храбрости, а она посмотрела на него так, словно он был прозрачным, заставив его почувствовать, будто бы он сделан из стекла. - Вместе со всей этой её приятной внешностью и дерьмом почёта, она - сука.
  - Факты, - сухо сказал Арчи.
  - Чёрт, кто угодно, если её видел, скажет, что она недотрога, - продолжил Баунтинг. - И если без этого, то она ведёт себя так, словно она не знает, с чем имеет дело, да что об этом? Бедный Оби! - хохотал он. - Кажется, она загнала его в угол.
  Арчи уже не слышал Баунтинга, и если точно это описать, то он не просто смотрел куда-то вдаль или в пустоту. Он умел закрыться от чьего-либо присутствия, быстро отрезаться от окружающих, обозначая скуку, отсутствие интереса или равнодушие лёгким движением головы.
  Баунтинг понял, что Арчи был не с ним, оставив его одного на ступеньках школы.
  - Встретимся в другой раз, - сказал Баунтинг, снова пытаясь завоевать внимание Арчи. - Расскажу о том, что было у пропасти.
  В глазах у Арчи зажёгся интерес:
  - И как же далеко они зашли?
  Баунтинг пожал плечами:
  - Не знаю. Я видел машину Оби: он не мыл её лет так десять. Она была вся в грязи. Мы наблюдали недолго. Они близко прижались друг к другу, кажется, обнимались и целовались.
  - И это все?
  - Послушай, к такой недотроге, как Лаура Гандерсон, лежит очень долгий путь.
  Наступила долгая пауза, глядя вдаль, Арчи о чём-то думал.
  - Ты хочешь, чтобы мы что-нибудь с ними сделали? - спросил Баунтинг с мягкостью в голосе.
  - И что бы ты сделал? - спросил Арчи.
  - Да что-нибудь… что хочешь.
 Арчи захихикал, и этот звук походил на катящиеся по столу покерные кости.
  - Интересное дело, - сказал он, снова глядя на Баунтинга удивлёнными глазами.
  Баунтинг улыбнулся, но он не знал, это взгляд восторга или одобрения. Ему хотелось, чтобы Арчи знал, что он покладист и сделает для Арчи и для «Виджилса» всё, что угодно.
  Дверь позади них взорвалась от вырвавшейся на свободу толпы. Учащиеся «Тринити» никогда просто так не оставляли классы или здание школы. Они разбегались врассыпную, толкая друг друга руками и локтями, коленями и бёдрами в поиске преимущества. Теперь рой их тел нёсся вниз по лестнице, вертясь и тормозя, чтобы обойти Арчи и Баунтинга. Баунтинг отскочил в сторону, а Арчи остался на ступеньках. Он стоял спокойно и неподвижно, заставляя поток тел обтекать его с обеих сторон.
  - Увидимся позже, - крикнул Арчи Баунтингу, произнося слова так, чтобы «годовалый» через этот шум понял, что его отпускают.
  Арчи наблюдал за тем, как Баунтинг растворялся в массе учащихся, и был рад, что избавился от него. Арчи ненавидел его за всезнайство, за его ухмылку и за «важную» походку, за его показную готовность с нетерпением выполнить любые поручения Арчи. О, Баунтинг был достаточно умён, но он любил показной блеск. Он был груб, предсказуем и поверхностен. И, вообще, он не был худым. Худое телосложение Арчи видел наиболее ценным и важным товаром для любого управляющего. И, конечно же, он не потрудился рассказать об этом Баунтингу.
  Если Баунтинг будет прилежным учеником, то Арчи захочет поделиться с ним своими тайнами. Он расскажет ему, например, о том, как выбрать жертву и о тайнах страсти, о том, как выяснить для себя слабости той или иной человеческой натуры и в результате иметь жертву в своих руках. Он научит его выявлять то, что человек любит, что ненавидит или чего боится. И тогда на нём можно играть, словно на скрипке: «Найди кого-нибудь и позаботься о том, что его заботит, и тогда он у тебя на тарелочке с голубой каёмочкой. Так просто и очевидно». Но кое-кто никогда не замечал этого. Особенно Баунтинг. Баунтинг хотел произвести впечатление также и посредством силы - бороться, давить на людей, жаждать крови, как, например, однажды он предложил подпилить перила на лестнице на уровне третьего этажа, чтобы кто-нибудь оттуда сверзился - глупо, опасно, недостойно Арчи Костелло и «Виджилса». И когда на сцену выходила силовая борьба, то тут же начинались неприятности: «шоколад», например, даже притом, что насилие было под его контролем, все могло бы закончиться бедой. Он мог бы напомнить Баунтингу о «шоколаде», но он этого не сделал. И он никак его не предупреждал.
  - Как ты можешь терпеть этого маленького ублюдка?
  Картер начал говорить непосредственно из-за спины у Арчи. Он наблюдал за Арчи и за Баунтингом, и за тем, как они ушли из зала собраний перед самой мессой, и его не удивило неуважение Арчи, как и отсутствие у него чувства вины. Зная о неуязвимости Арчи, он сосредоточил свой гнев на Баунтинге. Кого-то должно было разозлить случившееся с Братом Юджином.
  - Баунтинг служит для определённой цели, - ответил Арчи не оборачиваясь, дав Картеру приблизиться, что тот всегда делал, садясь позади Арчи.
  - У тебя есть «Херши»? - спросил Арчи.
  Картер раздражённо затряс головой. У кого-нибудь из провокаторов в кармане всегда была плитка «Херши», чтобы подлизаться к Арчи. Слава богу, что Арчи не баловался наркотиками.
  - Какой же ублюдок, этот Баунтинг, - сказал Картер, разведя руками с открывающимися и закрывающимися кулаками. - Он - ещё один Джанза. Чуть более скользкий, наверное, но хоть в лоб, хоть по лбу - ещё один Джанза.
  Арчи не сказал ничего, и Картер продолжил, хватаясь рукой за подбородок.
  - Меня всегда мучает один и тот же вопрос, Арчи, о таких, как Баунтинг или Джанза, - и он хотел добавлять: «…и таких как ты, Арчи», но промолчал, и тут же возненавидел себя за трусость, но тут же продолжил. - Знаешь, что меня так интересует? То, что они - ублюдки, и это их не беспокоит, к тому же они этим наслаждаются. Они даже не думают о себе, как об ублюдках, и, делая всякие гадости, они думают, что совершают великое благо.
  - Знаешь, в чём секрет, Картер? - спросил Арчи, повысив голос.
  - В чём?
  - В том, что каждый думает, что именно его дерьмо хорошо пахнет, - сказал Арчи глядя вдаль.
  Картер нахмурился, оглянулся на парней, устремившихся к автобусам и к машинам, которые срывались с места на стоянке, скрипя тормозами и визжа резиной, или на начавшийся безумный импровизированный футбольный контакт на лужайке перед школой.
  - Это - история жизни, Картер, и всё происходит так, как люди привыкли это делать, - пауза. – Ведь тебе нравится запах собственного дерьма, не так ли?
  - Бог мой, Арчи… - начал возражать Картер, но он не находил подходящих слов, он не знал, что на такое можно ответить. Несколько минут тому назад он склонял голову в молитве о душе Брата Юджина. Почему-то он ощущал вину, хотя и не имел никакого отношения к событиям, связанным с комнатой №19. Молитва не принесла ему облегчения. Он почувствовал себя беспомощным, опустошённым и с трудом дождался, когда закончится эта месса, чтобы при первом же случае уйти прочь. Уйти куда? К Арчи Костелло и к его мерзким словам.
  - Подумай об этом, Картер, - сказал Арчи. Он подтянулся, зевнул и пошёл. Он не попрощался. Он никогда и ни с кем не здоровался и никогда не прощался.
  Арчи пересекал лужайку, легко просачиваясь через толпу учащихся. Зная о его присутствии, они освобождали ему дорогу, расступались, чтобы дать ему пройти.
  «Каждый думает, что именно его дерьмо хорошо пахнет».
  Голос Арчи эхом отдавался в сознании Картера.
  «Тебе ведь нравится запах собственного дерьма, не так ли?»
  Ладно, ладно.
  Было бы ещё что-нибудь кроме этого.
  И было. Но что, Картер не мог себе объяснить.

                -----------------------------

  Дэвид Керони ждал, когда он останется дома один. Его отец все еще задерживался на работе в «Хенсен-Транспортейшн-Компани», где он был управляющим по перевозкам, а мать уехала в центр города за покупками вместе с его братом Энтони, который был заядлым теннисистом, и, естественно, ему была нужна новая ракетка. И мать не могла не воспользоваться этой поездкой, чтобы сделать ещё какие-нибудь покупки для своих целей, в то время как Энтони будет ходить по спортивным магазинам. Каждый раз она составляла длинные списки того, что нужно купить. Так или иначе, Дэвид знал, что, по крайней мере, пройдёт час или полтора, прежде чем они вернутся домой. Времени было достаточно.
  Когда этим утром его разбудил будильник, он ещё не знал, что этот день настал. Но то, что он должен был совершить, не было результатом внезапного решения. Он знал, что где-то в этом году его жизнь должна оборваться, вероятно, где-нибудь летом, когда медленно потекут дни, недели и месяцы. Он не был до конца уверен, что в нём созрела эта идея. Но он уже точно знал, что должен закончить это отчаянное стечение обстоятельств, в которое превратилась его жизнь. И что в скором времени это произойдёт, и всё закончится. Закончится тоска, душевное опустошение, с которым он куда-то устало тащился без какой-либо цели, словно свалившись с неизвестной планеты, невидимой и недосягаемой, без аппетита или желаний. Пустота, недосягаемость, одиночество, нелюбовь. Забавно. Он только знал, что если он покончит этой жизнью, то всё тогда станет на свои места. В нужный момент, в нужное время.
  И вот он настал - этот день и этот час.
  Ему показалось, что он на лёгком дыхании поднялся к себе наверх, аккуратно разложил все учебники на столе около своей кровати. Он вяло рассматривал их, понимая, что сегодня вечером у него не будет никакой необходимости делать домашнее задание, отметки за которое уже не имели никакого значения. Это заставило его улыбнуться, но улыбка была без радости и тепла. На протяжении всех прошедших недель, он продолжал делать домашнее задание, есть, принимать душ, мылить шампунем волосы, ждать школьный автобус, отвечать на уроках, разговаривать с одноклассниками и с членами семьи, и никто, никто не мог догадаться, что в действительности он был уже где-то не здесь, что он уже не жалел слов в беседе, в классе на уроке или за обедом, держа в стороне лишь самое важное - то, чем был он сам: «Я. Дэвид Керони. Сын. Брат. Ученик». Но на самом деле это не имело никакого значения, это просто воспринималось как некоторое украшение его невесёлой дороги, вскоре подходящей к концу. И он был благодарен тому, что знал об этом, и он цеплялся за эту мысль. Иначе его монотонные дни стали бы совсем невыносимыми.
  Всё же иногда что-то нарушало эту водную гладь, словно он появлялся из глубины вод на солнечный свет, на мгновение остановив время, он мог увидеть нечто смешное, его жизнь потеряла какой-либо смысл, как и само письмо. (Конечно, само по себе письмо было бессмысленным, хотя использование самого слова «письмо» было хитрой и скрытой подменой реальности.) И когда взрыв солнечного света снова прекращался, он снова погружался в глубины бесплодной, суровой жизни, какую он теперь её знал, без солнца, без неба, без всего. Некуда идти и негде скрыться.
  Он в последний раз осмотрел свою комнату и вспомнил стихи, которые когда-то однажды выучил наизусть:

  И каждый час с любовью смотришь
  На всё прекрасное вокруг…

  Его стереопроигрыватель, который никогда у него не умолкал, теперь создавал лишь музыкальный фон - для маскировки. Он делал вид, что музыка что-то для него значит. Книги были аккуратно выставлены у него на полке, а те, что в мягкой обложке, были хорошо обёрнуты. Раньше он не открывал их неделями, а теперь он снова и снова заставлял себя читать и перечитывать самые любимые свои произведения. Он вздыхал, думая обо всей той фальши, которая должна была исходить от него, чтобы его действия выглядели обычными. Он остерегался того, чтобы в его семье не узнали и не заподозрили. Он говорил, слушал, действовал, приносил из школы отличные оценки, но всё это время держал в себе одну маленькую тайну. Его глаза теперь цеплялись за плакаты, расклеенные на стенах его комнаты. Какой же глупостью на самом деле они были исписаны: «После дождя на небе будет радуга…» Слова. Бессмысленность. Гласные и согласные. Буквы. Двадцать шесть букв алфавита. И одна из них несущая фатальный исход. И не стоит теперь об этом думать. «И каждый час с любовью смотришь…»
  Он начал раздеваться. Снял рубашку и штаны. Положил их аккуратно на кровать. Стянул с себя носки и сморщился от исходящего от них запаха прелых ног, которые у него потели даже в самый холодный зимний день. Снял с себя синие клетчатые трусы, стащил с себя через голову футболку и бросил всё это в корзину для грязного белья. Он стоял голым, и ему стало немного холодно. И ещё раз он избежал своего отражения в зеркале размером в полный человеческий рост, которое висело около двери в ванную. Он избегал своего отражения месяцами, радуясь тому, что ему ещё не надо было бриться.
  Он был необычно спокоен и ходил почти на цыпочках. И он снова почувствовал, как усиливался приятный ветерок, но это происходило в нём самом, а не снаружи. И это было больше чем спокойствие, он чувствовал вялую сонливость, и он плыл по невидимому течению к своей неизбежной цели. Он думал и о других способах уйти из жизни, но отверг их. Он прочитал немало книг в библиотеке, изучил статистику, открывал энциклопедию и многое вычитал оттуда, пролистал газетные подшивки за последние несколько месяцев, и к собственному удивлению его удовлетворило то, как часто свершаются акты самоубийства, и, наконец, он остановился на самом подходящем из них - для него.
  Он шёл, почти плыл к бюро, всё также избегая зеркал, и затем он открыл выдвижной ящик стола. Аккуратно сложив всё, что там лежало, он взял в руки белый лист бумаги. Затем он достал два конверта, и какое-то мгновение держал их так, словно его руки были чашами весов. В первом конверте было письмо, которое должно было объяснить его матери, отцу и Энтони необходимость этого акта. Он долго и тяжело думал о том, как сделать так, чтобы они не чувствовали себя виновными в его смерти. Он писал и переписывал это письмо сотню раз, прежде чем единственный раз дать им понять, что он с радостью ушёл из жизни. Теперь он положил письмо на бюро рядом с фотографией, на которой ему вручались самые высокие награды по окончанию школы Прихода Святого Джона, где все восемь лет учёбы он был отличником. Он посмотрел на фотографию и подумал о письме, а затем отвернулся, чтобы тут же открыть другой конверт.
  В другом конверте лежало лезвие безопасной бритвы. Оно сверкало в лучах полуденного солнца. То был блеск приятной смерти, которая была его другом и исполнителем его желаний. Изящно, двумя пальцами он взял лезвие, прошёл в ванную, положил его на унитазный бачок и открыл краны. Спустя секунду горячая струя устремилась в ванну. Облако пара поднялось с поверхности воды, собираясь множеством капелек на кафельной глазури и на висящем над умывальником зеркале. Он смотрел на пузырящиеся водовороты от падающей из крана струи, не чувствуя ни тепла, ни холода и ничего вообще. Он потрогал воду рукой и затем повернул сильнее холодный кран. Он терпеливо ждал, осознавая, что рядом лежит лезвие бритвы. Он снова опустил руку в воду, и она оказалась в самый раз. Он закрыл краны.
  Положив лезвие на край ванны, он погрузился в воду. Тепло окутало его с ног до головы. На этот раз он был рад своей душевной пустоте. Он ни о чём не думал и ни о чём не сожалел, словно он был прозрачным и невесомым. Он понял, что не принимал ванну уже несколько лет, вместо чего каждое утро он влезал под душ. Поры на его коже впитали воду и её тепло, и он вздохнул. От пара с его лба потекли ручейки пота по щекам и подбородку. Замечательно. Скоро этот ужасный, уродливый, полный отчаяния, презренный мир должен был подойти к концу наряду с его полной бесполезностью в нём. «Убивая себя, и ты убиваешь окружающий мир», - он не помнил, чьи это были слова. Он всегда берёг покой своей семьи, но он без сожаления вычёркивал «Тринити» и все, что с ней связано: Брата Лайна и письмо. «И каждый час с любовью смотришь…»
  Он потянулся к лезвию, но не смог к нему прикоснуться.
  Он уставился на маленький стальной прямоугольник, в котором отражалась белизна потолка.
  Его палец, наконец, коснулся лезвия, но оно словно приклеилось к ванне.
  Он знал, что не сможет это сделать.
  Не сейчас. Не сегодня. В конце концов, сегодня был не самый подходящий день для этого акта.
  В темноте одного из углов ванной у него замерцало в глазах. В этом сумрачном мерцании он разглядел лицо Брата Лайна. Почему он должен уйти один, оставляя на этом свете живым Лайна?
  Он отдёрнул руку от лезвия.
  Утомленный и истощенный он знал, что должен потерпеть своё никчёмное существование ещё какое-то время.
  И он остался в ванне и плакал до тех пор, пока вода совсем не остыла.

                -----------------------------------

  Во время собраний «Виджилса», во дворе, на ступеньках парадного входа школы или просто прогуливаясь по территории школы, Арчи никогда не терял самообладания и всегда всё держал под собственным контролем. Единственным местом, где он не владел собой, хотя и никому в этом не признавался, был кабинет Брата Лайна. Лайн никогда не вызвал его к себе «на ковёр» без особой на то причины, и Арчи каждый раз шёл на встречу с ним, заранее готовясь к защите от очередных неожиданных сюрпризов с его стороны. Нельзя сказать, что он нервничал, но обычно Лайн не прилагал особых усилий, чтобы кого-нибудь вывести из себя.
  Некоторая неуверенность овладела Арчи, когда он переступил порог кабинета директора, но он не мог себе позволить хоть как-то это показать. Он вошёл, сел без какого-либо приглашения и ссутулился на стуле, приняв позу «чего тебе ещё от меня надо?».
  Лайн взглянул на него с неодобрением, но ничего не сказал. Они смотрели друг на друга. Это была их старая игра, которую всегда нужно было играть. И вот, наконец, Лайн отвёл глаза в сторону. Он выдвинул на себя центральный ящик стола и извлёк из него белый конверт. Его тонкие, изящные пальцы открыли конверт и извлекли оттуда сложенный вдвое лист бумаги. Он развернул его, поднял глаза на Арчи.
  - Ты об этом что-нибудь знаешь?
  - О чём? - тревожно спросил Арчи.
  Лайн показал ему лист бумаги. Арчи медленно протянул руку и взял его из рук Лайна, и он специально не спешил, хотя его душило любопытство. Какое-то мгновение он держал на ладони этот лист бумаги, а затем начал читать накарябанные на нём слова:

Брат Лайн:
Необходимо отменить предстоящий визит епископа. Если он состоится, то произойдёт нечто ужасное. Это не предупреждение, а дружеский совет.

  Буквы были написаны синей шариковой ручкой. Они были неуклюжи и чередовали наклон то влево то вправо, словно автор записки был пьян, или рука по какой-то другой причине ему не подчинялась, или же ему было нужно, чтобы его почерк был неузнаваем. Пока глаза Арчи медленно перебирали каждую букву, в его сознании проскочило слово:
  «Предатель».
  Впервые за все его годы в «Тринити», появился предатель. О, попадались вполне предсказуемые враги: упрямцы, такие как Рено или животные, такие как Джанза, парни, которые были непокладистыми, робкими или те, кто сопротивлялся, но среди них никогда не было хвастунов, оборотней или предателей. Никто и никогда ещё не предупреждал директора школы. Это было полное предательство, потому что учащиеся, даже те, кто боялся и ненавидел «Виджилс», понимали, что «Виджилс» был на их стороне. Их общим врагом была сама «Тринити», учительский состав и директор школы, будь то Брат Лайн или кто-либо ещё на его месте. По самой своей природе учителя и ученики всегда были врагами. И никто никогда не вступал с врагом в сговор, что было худшим из худшего и удостаивалось всеобщего презрения. И трудно было вообразить, кто же это мог быть? Не просто кто-нибудь и не просто какой-нибудь ученик. Большинство из них были бы восхищены возможностью прогулять целый день. Большинству из них не было никакого дела до обиды епископа или школы, и им, вероятно, хотелось, чтобы что-нибудь такое случилось, чтобы очередной вся эта скучная школьная рутина разбилась вдребезги. Так кто же?
  Он поднял глаза, чтобы найти пристальный взгляд Лайна. Более чем пристальный - мрачный и наполненный презрением взгляд.
  - Я не могу этого допустить, Арчи. Твои дурацкие шутки здесь в школе наряду с твоим глупым детским поведением - это одно. Если твои товарищи учащиеся недостаточно осведомлены, чтобы не потворствовать тебе, то это хорошо. Пока это только их проблема, но не моя, - нагнувшись вперед, он выхватил записку из рук Арчи. - Но вовлечение епископа в одну из ваших шуток… - и его голос начал умирать, но поспешный треск его слов продолжал отзываться эхом от стен его кабинета. - Это непростительно и может нанести нашей школе серьёзный ущерб.
  Арчи всегда чувствовал себя лучше, когда ему нужно было нападать, и ему начинало казаться, что кровь, циркулируя по его венам, поёт, и что каждая жилка его тела натянута и готова лопнуть, и тогда его мозг ясен, быстр и не вязнет в болоте, как это иногда случается на контрольных, особенно по математике. И он почувствовал, что ему пора контратаковать Лайна: остыть, успокоиться, расслабиться, сформировать свои мысли так, словно это батальоны солдат, подготовленные для защитного маневра. Идти легко, не спеша и хладнокровно. И до лучших времён держать в рукаве туза.
  - Мне бы не хотелось вас расстраивать, Брат Лайн, - сказал Арчи, его голос звучал если не так уверено, то вполне достойно. В нём не должно было быть никакого намека на извинение, так как это указало бы на его вину. - Я всегда был осторожен и старался ограничивать… - он искал подходящее слово, чтобы только не произнести слово «задание». - …наши действия на территории школы, - он сделал паузу, чтобы разглядеть Лайна, но не слишком пристально, нужно было сохранить хладнокровие и выпустить собственный гнев постепенно, каплю за каплей. - Это то, от чего я стараюсь предостеречь парней. Но среди учащихся многие ревнуют… Это ревность…
  Ревность, конечно же, было ключевым словом. Именно поэтому он его повторил. Ревность была тем самым крючком, на который должен был попасться Лайн, и он попался:
  - Ревность? - спросил он озадачено, и это слово застало его врасплох.
  - Да, ходят слухи, что кто-то из учащихся хочет нанести ущерб нашей школе, - он знал, что его слова звучали фальшиво - разве не он, больше чем кто-либо любой, годами разрушал все устои «Тринити»? Но ему нужно было убедить Лайна, что в его словах фальши не было. - «Виджилс», Брат Лайн, всегда был со школой и никогда против неё ничего не совершал, никогда не наносил ей никакого ущерба. О, вероятно мы иногда бывали за бортом, но всегда действовали в интересах школьного духа.
  Арчи мог бы сказать, что его слова возымели эффект.
  И он знал почему.
  Потому что Лайн хотел ему верить.
  Что и было козырем в рукаве у Арчи.
  Важно, что они с Лайном должны были стать союзниками. И если Лайн не слишком доверял Арчи, что уж о доверии к другим учащимся «Тринити» - гори оно всё в аду.
  И Лайн, кивая головой, пристально слушал, пока Арчи говорил, осторожно подбирая слова, отчётливо произнося каждое из них, чтобы тот видел, что он (Арчи) не имеет к этому ни малейшего отношения, и не собирается хоть как-то обидеть епископа, школу или самого Брата Лайна. Он объяснил ему, что одной из его проблем всегда являются ревнивые ученики, которые попытаются дискредитировать всё, что он пытался делать - мир на школьном дворе, и, что «Виджилс» служит именно этой цели. Разве Брат Лайн не может согласиться с тем, что, например, школа «Верхний Монумент» была охвачена волнением учащихся, что там взрывались самодельные взрывные устройства, имели место акты вандализма? А в «Тринити» ничего такого не происходило - и всё благодаря «Виджилсу».
  Лайн теперь слушал, хлопая невыразительными глазами, в которых невозможно было что-либо прочитать. То были глаза сидящего в стеклянной банке рыбообразного существа, которое, наконец, прочистило горло и, обвиняя, ткнуло в письмо указательным пальцем:
  - И что же это? У меня есть несколько вопросов. Во-первых, как ты думаешь, что должно произойти во время визита епископа? Во-вторых, кто это должен устроить? И что можно с этим сделать?
  Главное было в том, чтобы убедить Лайна, что он - Арчи был в курсе всего происходящего:
  - Я знаю, кто это, Брат Лайн. Поверьте мне, я о нём позабочусь.
  Лайн, казалось, взвешивал слова Арчи.
  - Только осторожно. Мне не нужна гражданская война на школьном дворе - никакой мести и никакого возмездия.
  - Не волнуйтесь. Это несложно.
  - Ты не знаешь, что будет предпринято, чтобы досадить епископу и школе?
  - У меня есть некоторые подозрения, и до меня дошли некоторые слухи… - сказал Арчи, теперь он был осторожней, - …демонстрация перед мессой, по прибытию епископа,- он импровизировал - Какие-то намёки на протест, что-то вроде линии пикета.
  - Какие намёки?
  Арчи знал, что теперь Лайн в его руках. И это - то, что он так любил - импровизацию и раздувание из мухи слона.
  - Намёки на просьбу о более коротком учебном дне, и о более длинных каникулах.
  - Это невозможно. Мы должны жить по законам нашего штата.
  - Все это знают, но самое неприятное в том, что не всех устраивает этот закон.
  Теперь в глазах Лайна были сомнения, и он еще раз взглянул на записку.
  - «Произойдёт нечто ужасное». Это не выглядит протестом, а звучит скорее как угроза.
  - Вы можете мне не верить, Брат Лайн, но в момент визита епископа все исчезнут из школы…
  Фактически, у Брата Лайна не было никакого выбора, кроме как верить. Арчи знал, что в этом случае Брат Лайн ничего не сможет предпринять без серьёзных компромиссов. Борьба «Виджилса» или то, во что он верил, чтобы там ни было, попытка найти диссидентов будет подобна борьбе с туманом. Ему всё равно никого не взять с поличным. Всё, что у него было - так это только слова Арчи.
  Лайн вздохнул, нахмурился, сморщил подбородок. Даже сидя от него пяти или шести футах, Арчи вдыхал аромат его несвежего, тухлого дыхания. И тогда на губах Лайна выплыла неестественная ухмылка. Брат Лайн еще раз медленно открыл шуфлядку своего стола, достал оттуда другой лист бумаги, взглянул на него, а затем на Арчи.
  - Как бы там ни было, всё, что планировали заговорщики - напрасно. Вчера из епархии пришло письмо. В этом году епископу необходимо отменить визит в нашу школу. Национальный Совет вызвал его на важную встречу в Чикаго,- он положил письмо на вершину кучки бумаг, которую затем дотошно сложил в аккуратную стопку своими тонкими пальцами, так похожими на лапки насекомого.
  Лайн с триумфом посмотрел на Арчи со своей знаменитой, полной гротеска улыбкой, которая была просто карикатурой на улыбку. Лайн не привык улыбаться. Но за ней что-то было ещё, и что-то было за этими холодными ледяными глазами, теперь влажная и замороженная улыбка говорила о том, что Лайн не верил словам Арчи, которого это беспокоило меньше, чем то, что тот решил притвориться, что верит.
  - Позволь мне повториться, Арчи, - сказал Лайн, и теперь его улыбка растворилась настолько быстро, словно её не было никогда. - Мне нужно, чтобы не было никаких трудностей, никакого насилия, никаких инцидентов – здесь, на территории школы. До окончания учебного года осталось меньше двух месяцев. Это был трудный год, в котором были серьёзные победы, как, например, самая успешная распродажа шоколада за всё время, так и разные перемены, в том числе и к худшему. Я хочу, чтобы этот год закончился на знаке триумфа.
  Арчи приготовился вскочить. Он не хотел задерживаться здесь больше чем нужно. Он никогда не знал, какие ещё неожиданности припрятаны у Лайна в рукаве.
  - Ты можешь идти, - сказал Лайн, развалившись в кресле. Его лицо расплылось в самодовольной улыбке, после его наслаждения письмом, пришедшим из епархии.
  Арчи больше не тратил времени, он без колебаний встал со стула и направился к двери: «Ни до свидания, Брат Лайн, и ни премного благодарности - не за что».
  Уже выйдя, Арчи остановился в коридоре, словно ему было нужно перевести дыхание, но это было не дыхание, чтобы его перевести, а что-то ещё, и кто-то ещё. Его сознание зигзагом заметалось по всем и вся.
  Кто же написал эту записку?
  Кто же предатель?

                ----------------------------

  Их любимое место около Пропасти было занято другой машиной. Оби заехал куда-то на совершенно другой пятачок и, наконец, припарковался возле большого старого клена, под ветвями, свисающими так низко, что они с шелестом заелозили по крыше машины. Он заглушил мотор и повернулся к Лауре.
  Сложив руки на груди, она съёжилась на переднем сидении. Прижавшись спиною к двери, время от времени она начинала дрожать. Её нос был таким же красным, как и глаза - простуда, вызванная холодом, внезапно ворвавшимся в эти погожие весенние дни.
  - Мне жаль, - сказал он.
  - О чём? - фыркнула она простуженным носовым голосом.
  - О том, что этим вечером вытащил тебя сюда, - но он её не видел уже три вечера: она была на репетиции пьесы, делала домашнее задание, ездила с матерью за покупками, или по какой-нибудь ещё причине. Она его избегала.
  Она вытерла нос салфеткой и посмотрела на него водянистыми глазами.
  - Я не обманываю тебя, Оби. Кроме того, мне не хотелось бы тебя заразить.
  «Я бы не возразил», - подумал он, и его лицо налилось жаром вины. Несмотря на то, что она выглядела несчастно, он всё ещё продолжал чувствовать прилив любви и желания её поцеловать, коснуться её лица, даже если её лихорадило, и она полыхала от жара. «Боже, что я за извращенец», - подумал он. Но можно ли считать извращением любовь?
  Он протянул руку, чтобы коснуться её ладони, но она отдёрнулась.
  - Теперь, Оби…
  «Эй, да как же я заражусь, взяв тебя за руку?» - подумал он, но ничего при этом не сказал. Он подумал о тяжком грузе любви: обо всех сомнениях, о ревности, о вопросах, которые не задать, как например: «Не уже ли и в правду ты меня любишь?»
  Но вместо этого он задал другой вопрос:
  - Что-то не так?
  - Я простужена, - ответила она с оттенком нетерпимости.
  Его охватило предчувствие того, что он так ненавидел.
  - Ты уверенна, что только это?
  - И ещё многое. Простуда. Я потеряла главную роль из-за одной паршивой «C+»…
  - Я не знал. Ты никогда не рассказываешь о школе.
  - И «Тринити», - она произнесла это так, слово швырнула бомбу, прямо в лицо Оби. - То, что я продолжаю слышать о «Тринити». Все мои друзья говорят…
  - И что же говорят твои друзья? - спросил он, пытаясь внести в свои слова хоть каплю сарказма, но это ему не удалось, его голос внезапно охрип.
  - Да так, лишь одно, - начала она. - Говорят, что в «Тринити» есть монстр – Арчи… как его там? Он возглавляет тайное общество, и он окружен кучкой… шестёрок. Хуже чем шестёрок: они исполняют все его поручения и держат всё в своих руках… - слова кувыркались, словно она долго копила их и не могла так просто от них избавиться.
  Оби остался без текста.
  Она обратилась к нему:
  - Ты его знаешь? Что это за тип. Этот Арчи… как его там…
  Ему показалось, что Лаура знала фамилию Арчи, как и все остальное.
  - Костелло, - сказал он. Его зовут Арчи Костелло, и я его знаю. Чёрт, «Тринити» не так велика.
  - Говорят, что он управляет «Тринити», словно какой-нибудь гангстер или мафиози. Оби, это правда? - она вытирала глаза так, будто плакала. Но это был не плач. Её слова звучали, словно на суде из уст обвинителя - твёрдо и уверено.
  - Нет в «Тринити» никакой мафии, - сказал он.
  - Тогда, что же там за тайное общество?
  Будь всё оно проклято. С ней ему всегда была нужна осторожность. Всегда, будучи в сладкой агонии, он никогда не мог быть уверенным в её чувствах. Почему именно этим вечером она должна была вспомнить «Тринити»? Лишь потому, что её мучила простуда? И была ли она из тех, кто портит другим настроение лишь потому, что у неё самой оно ни к чёрту?
  - …и оно существует? - спросила Лаура, бешено вытирая нос бумажной салфеткой.
  - Ладно, - сказал он вздохнув. - Да, в «Тринити» есть такая секретная организация.
  - И ты её член? Один из… ты знаешь…
  Ему нужно было всё отрицать. Общаясь к ней, ему было больно говорить обо всём этом. Ему хотелось сказать ей, что он уже дезертировал, что он уже не член «Виджилса», в душе, по крайней мере, и что у него многое изменилось за эти дни, и что они с Арчи больше не друзья, и что, на самом деле, они никогда ими и не были. Но он знал, что он не мог ничего об этом рассказать. А что тогда вообще он смог бы ей рассказать?
  Он взял её за руку. Рука была холодной, словно ничьей, словно деталью манекена из магазина одежды.
  - Смотри, Лаура, в каждой школе есть свои традиции: какие-то из них обычные, а какие-то - что ни наесть сумасбродные. Всё время что-то происходит. И школа «Верхний Монумент» тому не исключение. Держу пари, что там тоже есть какие-нибудь сверхъестественные традиции. А в «Тринити» есть «Виджилс». Но не всё так плохо, - он сжимал ее руку, подчёркивая нужные слова, но не следовало никакого ответа - она могла бы быть в хирургических перчатках. - Самое важное, что есть для меня в этом мире, так это ты. Ты - самое большое событие, когда-либо произошедшее в моей жизни, - он слышал, как его голос ломался, также как и когда-то в восьмом классе. - Я тебя люблю, Лаура. Вы - важнее всего на свете. Не «Виджилс», не «Тринити», ничего…
  И вдруг яркий свет фонаря, осветив переднее сидение, застал их обоих врасплох. В резком освещении её лицо показалось бледным как у привидения.
  - Закрой свою дверь! - крикнул он ей, пытаясь утопить кнопку под её локтем. Но уже было слишком поздно. Передняя дверь с её стороны раскрылась. Наглый и непристойный смех раздался из темноты из-за света фонаря. Оби сощурился, пытаясь разглядеть лица. Он почувствовал, что там был кто-то не один, и что их окружили. Он надеялся, что это всего лишь шалость. Злая, но всё-таки шутка.
  - Обоих наружу! - скомандовал приглушенный шарфом голос, который он не смог узнать.
  - Сочная девчонка. А она хороша, - сказал другой голос. - Я могу быть первым?
  Оби тут же понял, что это не шутка. Дверь позади него раскрылась, и в тот же самый момент Лаура начала кричать, словно в неё вонзился нож аж в самое сердце. Чьи-то руки схватили его и вытащили из машины. Крик Лауры прекратился так резко, словно кто-то нажал кнопку выключателя на приёмнике.
  И внезапная тишина оказалась даже хуже, чем крик.