В начале было слово

                Слова… Как будто бы не звуки в них слиты, а россыпи живых и дивных
                самоцветов. Слова волнуют мысль. И снова – от восхищения словом –
                рождаются и мысли, и слова. Как солнца луч из радужных цветов, так
                слово рождено из разноцветных звуков.
                А.П.Черных

     «В начале было Слово, и Слово было с Богом, и Слово было богом». (Из Евангелие от Иоанна)
     Я иду по хутору, а  библейская фраза застряла в голове, захватила и не отпускает.   Нет, я не перечитывала Библию.  Я была в гостях у своей землячки Валентины Ивановны Долгушиной.
     Настроение светлое, наверно, потому, что встретила светлого человека.  Подстать  и день - ясный, длинный,  летний день, что медленно  катится к закату.  Блаженно.  Августовская степь на высоком песчаном берегу Северского Донца уже угасла,  пожухла. Ещё тепло, а она всей своей ширью, всей мощью своих опалённых   просторов кричит,  что осень не за горами.  Если бы не сверкающая под  предзакатным солнцем живая гладь реки да малахитовые купины деревьев в лесу за нею, то не на чем было бы и взгляд задержать.   Дерева разных пород, различные по высоте и поэтому по разному освещённые солнцем  с высокого берега кажутся причудливыми шатрами:   островерхими и куполообразными, угловатыми и плавно ниспадающими, рваными и будто выкроенными по лекалу. А оттенков зелёного столько!  Кажется, что это вовсе не лес, а огромный длинный фриз, написанный размашистыми смелыми мазками большим художником – абстракционистом по имени Лето.
     Валентина Ивановна, у которой я была,  внучка женщины, что скрасила последние 
годы жизни моего прадеда Семёна Федосеевича Ермилова.
     Семён Федосеевич был уважаемым в хуторе человеком.  Хороший сапожник - он шил сапоги, туфли, чувяки (их называли – чирики) – самую, что ни есть, ходовую летнюю обувь. Он сам принимал шкуры животных, сам засаливал, выделывал, готовил кожу для обуви. Его чирики шли нарасхват - мягкие, добротные, прочные. А добротная обувь это даже важнее, чем добротная одежда. Не зря же говорят – «держи ноги в тепле…»
     Жена его красавица - казачка Екатерина Евсенгеевна умерла, не дожив и до шестидесяти лет, умерла  в  коллективизацию, а Семён Федосеевич был раскулачен и сослан  на Урал.  На  лесоповал. Когда перед Великой Отечественной войной вернулся домой, костлявый и больной, жить одному было невмоготу,  и он привёл в свой дом вдову с тремя детьми – Анну, муж которой погиб в первые дни войны.  С приходом её в дом деда Семёна, все стали называть её  Нюрой  Сениной (по его имени) или «костылихой» (почему не понятно). По воспоминаниям её внучки Валентины  бабушка Нюра была очень доброй.
     Валентина Ивановна рассказала о таком случае.  Во дворе впервые уродила молоденькая сливка. Фруктов, кроме неприхотливых вишен,  было немного,  на высоком песчаном берегу Донца их надо было поливать.   Колодец  далеко, в балке, да и то  один на весь хутор.  А  носить воду так высоко - не наносишься. Бабушка Нюра собралась в церковь:
- Вот приду до дому, внучечка, сымем сливы, наварим варенья и будем с ним зимою чаи пить.
     Ушла бабушка, а Валя осталась с подружками. Попробовали по одной сливке, по другой, да так незаметно и оборвали всю. При чём немало выбросили, потому что сливы были ещё не очень спелыми. Потом только поняла Валя, что сделала.  Возвратилась бабушка, но не стала ругать внучку, только и сказала:
- Жалко, чай зимой пить будет не с чем.
      Валентина Ивановна уже сама давно бабушка, а случая этого не позабыла.  Это был практический урок доброты.
    - Бабушка Нюра, - рассказывала Валентина Ивановна, – верила в Бога, учила нас молитвам и всегда говорила взрослым, что нельзя ругать  детей «чёрным словом» и бить голой рукой:  «Сердишься, невмоготу, – поучала она маму, - шлёпни лучше тряпкой, что под рукою».       Почему нельзя бить голой рукой понятно - в сердцах можно так ударить, что и увечье нанести ребёнку. Но поражает её запрет на  «чёрное слово». Цепкая детская  память ухватила именно это – отношение бабуни к слову.
     Слово. Казалось бы, простое созвучие, означающее предмет, понятие, действие…  Но, как  известно, кроме светлых слов бывают и чёрные - слова–убийцы.  Это не только матерные слова, но любые, которыми можно обидеть, оскорбить,  которые разрушает здоровье  другого человека и собственное.  Это всегда понимали старые люди.   Часто на ничего не значащий вопрос: «Как дела?» - заданный только для того, чтобы что-то сказать, выплёскивается тяжёлый поток рассказов о болячках, семейных неурядицах и конфликтах с соседями, которые вовсе не интересны человеку, что задал простой, банальный вопрос. У него, может, своего такого добра полные карманы, зачем ему ещё чужое?
  Говорят, что мысль материальна. Но как она материализуется  -  не очень  понятно.  Думаю об этом:
     «Вначале было Слово…». Светлое слово побудило хорошую мысль, добрая мысль подтолкнула  к добрым делам и поступкам, а славные дела сделали достойной судьбу. Вот она - материализация мысли, вызванная словом.   Говорить чёрные слова - себе же дороже. Это не только грубые, оскорбительные, но и разговоры о болезни, голоде, предательстве.  Во-первых, чужие беды никому не нужны, кроме самых близких людей, а во-вторых, сказал о болезни, и заныла,  утихшая было рана, сказал о предательстве,  и сжалось  сердце от воспоминания об обмане близкого человека.
     «Вначале было Слово…». Часто цитируют Иоанна Богослова, подчёркивая приоритет мысли, слова над действием, т.е. думай, прежде чем делать что-то. И это правильно.  Но эти слова из Библии трактуют иначе, сильнее, так, что мурашки по коже.
     «В начале было Слово, и Слово было с Богом, и Слово было богом»; «И  Слово стало плотью и пребывало среди нас…».  Современные теологи говорят о том, что доземное имя  Иисуса Христа было Слово.  Это как же надо относиться к слову, чтобы каждое было достойно  имени любимого сына Бога-отца?!

     Думаю о слове и вспоминаю слова своей недавней собеседницы Валентины Ивановны.
      После возвращения с Урала Семён Федосеевич очень болел. Можно только догадываться, сколько чёрных слов он услышал там, в местах отдалённых.  Была у него, как говорили, водянка: организм не справлялся с жидкостью.  Он был очень худой, а живот наливался. Чем только не лечили: любистком и петрушкой, тыквой и бузиной. Но всё напрасно.  Периодически в больнице ему убирали жидкость. Но чтобы добраться до больницы, надо было пешком пройти 15 км. С собою брали стульчик, чтобы Семён Федосеевич в пути мог присесть отдохнуть.  А если учесть, что у него болели ноги и он хромал, можно представить, какое это было испытание – поход в больницу. Последний раз он совершил такой поход-подвиг  зимой 1945 года. Дедушка Семён с трудом осилил обратный путь, лёг и больше не поднялся.

     В избе было 2 комнаты. Он лежал в гробу в зале. Дверь закрыли, чтобы  из передней комнаты, где готовили поминальный обед, во вторую   не попадало тепло. В зале на кровати в одной комнате с покойником уложили двоих внуков бабушки Нюры: Валентину и Николая. У гроба на столике горела свеча. Сквозняк из-под закрытой двери шевелил её пламя. По стенам, потолку змеями скользили блики. Было жутковато. Дети прислушивались к живым голосам в другой комнате:
- Любочко, што не дюжа мучился, ни долго.
- Нехай лежить  спокойна.
- Кумочка?
- Аички?
- А пирожки будем с ажиной ляпить али с  арабкай?
- Надысь пякла с ажиной,  вологие были.
- Ты славначка слепляй йих,  штоб сок не потёк.
     Сквозь полудрёму в ушах детей эхом повторялись слова:  любочко, любо, любо… ; нехай, не хай, не хай…  И они бы уснули под эти еле слышные, такие хорошие слова. Но  под  самой свечой, поблескивая и сияя весёлыми, будоражащими красками,  лежали конфеты, леденцы. Простая «сосательная» карамель,  но они и таких конфет не видели. Только сахар-рафинад, отколотый специальными щипчиками  по маленькому кусочку, и то редко. А так хотелось!  Пересиливая страх, дети по очереди вставали с койки, брали по две  конфетки, для себя и для другого, и ныряли с головой под одеяло, чтобы взрослые не  услышали, что они грызут такое желанное, но запретное  лакомство.

     Похоронила Нюра Семёна Федосеевича  рядом с могилой его первой жены, от которой у него был сын Андрей Семёнович.   Внук Семёна Федосеевича Андрей Андреевич не застал дедушку живым, когда в сорок пятом  вернулся с фронта.  Возвратился воин живым с войны, а в родовое гнездо, где он родился и вырос, его не приняли. Не пустила баба Нюра, и всё тут. Вероятно,  слышала я в детстве какой-то разговор об этом. Совершенно не помню его, но  детской обидой застрял он где-то глубоко в подсознании. 
    Когда папу не приняли в родной курень, нас позвала к себе родная сестра Семёна Федосеевича – Ефимия Федосеевна Глазунова. Она была плотной и колоритной. Настоящей казачкой. Одевалась по-казачьи. На волосах носила красивую кружевную файшонку. У неё был отменный голос, самый высокий и сильный не только в хуторе, но и на все соседние. А сколько песен знала! Её муж  тоже хорошо пел, и они всегда были зваными гостями на свадьбах во всей округе. Поэтому когда на Каменских землях снимали фильм «Тихий Дон» её пригласили на съёмку. Она отказывалась. Но уговорили,  усадили в машину и отвезли на съёмочную площадку. Теперь её нет, но весь мир, и через её талант, приобщается к культуре  славного донского казачества.

       Много раз  возвращалась к мысли – ну почему баба Нюра не приняла нас?  Да, у неё было трое детей, но  к сорок пятому году, когда вернулся с фронта мой отец, все уже жили своими семьями.  Правда, внучат у неё  было уже много.  Только у одной её дочери Натальи было пятеро детей.  Одна из них - моя сегодняшняя собеседница Валентина, которая рассказывала о доброте своей бабуни.
     Но доброта её была не безграничной и распространялась, прежде всего, на близких людей. А кто мы ей?  Сейчас мне её поведение понятно, и уже не кажется таким странным – ну, где в двух комнатах можно было уместить ещё и семью моего отца?
    
     Позже, когда подворье совсем осиротело, я пыталась выкупить эту полуразрушенную избу, но мне не удалось. Окружающие не понимали и удивлялись, зачем она мне такая старая, перекошенная и убогая. А мне так необходима была именно эта, покосившаяся от времени, и теперь кажущаяся нелепой, хата.

     А сегодняшнему разговору с Валентиной Ивановной я  рада, потому что из  глубины души выпорхнула ворона обиды, воспарила светлым голубем и растаяла в чистом поднебесье.

     Иду по хуторскому шляху. Ноги по щиколотку тонут в сыпучем песке. Снимаю босоножки. Мягкий песок ласкает и щекочет ступни, тихо протекает между пальцами. Так же безболезненно и монотонно утекают секунды, складывающиеся в годы, утекает жизнь. Это течение не прервать, не остановить. Земля играет и вспучивается. Талые и дождевые воды, ручьи и реки размывают захоронения. А мы ходим, попирая прах прошлых поколений, не думая пока, что удел каждого таков: из праха вышли, в прах и вернёмся.
   Ясно представляю, как по этой же дороге в начале прошлого века шёл, прихрамывая, мой прадед Семён Федосеевич. Старожилы говорят, что, несмотря на то, что у него были больные ноги,  он никогда не носил костыли, разве что байдик.  И я поняла почему,  рядом с ним  была его поддержка и опора  добротой своей красивая женщина Анна, баба Нюра.  Дошло до сознания и то, почему её называли «костылихой» - была мужу своему вместо костыля. Только это не прозвище.
Это - высшее качество её безграничного терпения и огромной душевной щедрости названо таким словом. Анна Сенина - мудрая женщина, что скрасила  последние годы  жизни моего прадеда Семёна Федосеевича Ермилова, женщина, налагающая запрет на чёрное слово, на всякое слово, что убого.
     «Вначале было Слово…» И Слово было у Бога.