О, Земфира!

 

В клубе пограничников "премьера" -  спектакль по "Цыганам" Пушкина.
Июньская  жара уже прочно обосновалась в нашем южном приморском городе.    В душном зале клуба "аншлаг" - содаты, офицеры с женами, с копошащимися у самой сцены детьми.  Специфический запах портянок, обувной мази, исходящей от кирзы сапог в совокупности с жарой, образовал особый, ни с чем не сравнимый, микроклимат. Публика ждет выхода артистов!
И вот он, самодеятельный спектакль -  что-то домашнее, близкое и КАК играют, ЧТО, зачем и почему - эти вопросы и не возникают. Само сознание, что моя  соседка, которую я  вижу каждый день на кухне, в халате и шлепанцах, вдруг превращается в знойную цыганку,  - это как-то смущает. Нас с ней  разделяет малюсенькая граница – рампа И я уже не могу ее потрогать или окликнуть - она уже перешла в другой мир, куда мне, зрителю, хода нет.

Свободолюбивую красавицу Земфиру играет моя соседка, а ревнивца Алеко - солдат Мусалямов. Мусалямов – татарин, и до армии он, говорил только по-татарски и его русский  звучит каким-то тарабарским наречием – смысл слов вроде бы понятен, а звучат они совсем незнакомо. Обычно Мусалямов  мало говорит и  только смущенно улыбается, но сейчас он сосредоточен -  повторяет слова роли и напряженно хмурится. Чувствуется, что ответственность легла на него тяжким бременем, но отказаться от этого нового статуса он бы не согласился ни за какие деньги! Волшебная сила искусства захватила его в свой плен. 
Почему эта роль досталась ему  я не знаю -   может быть, хотели изобразить дружбу народов - вот, мол, смотрите, друг степей, калмык (или татарин) и армянка,  - а играют ПУШКИНА по-русски.
Завывающий от страсти голос Мусалямова носится по залу, обрушивая непонятные интонации как на головы зрителей, так и на неверную возлюбленную.   
-Да, - слышу рядом голос сочувствующего, - ну и вляпался мужик!
 Он не отрывает глаз от сцены и с нетерпением ждет как Алеко-Мусалямов разрулит ситуацию. Пушкина он не читал и чем кончится все это действо не подозревает.
   Люба же, порхает по сцене в цыганской шали, на лице у нее приклеенная  обольстительная улыбка.
 Старый муж, грозный муж,
    Режь меня, жги меня:
    Я тверда; не боюсь
    Ни ножа, ни огня.

    Ненавижу тебя,
    Презираю тебя;
    Я другого люблю,
    Умираю любя.

 Она абсолютно не слушает то, что он безуспешно и так невразумительно продолжает ей выговаривать Алеко. И было бы глупо прислушиваться - понять, о чем он завывает  можно только догадываться - звук идет откуда-то изнутри и больше напоминает горловое пение.
Зал явно сочувствует  Земфире и осуждающе цокает языками, когда Алеко пытается к ней приблизиться – "ты, парень, не лезь – мы-то знаем, чем это может кончиться!"

В конце концов, Любе надоедает длинный монолог о "свободной любви", она берет яблоко и оглушительно его надкусывает – "мол, я на тебя плевала, и я другого люблю – умираю любя!"  Зал замирает от ее наглой решимости !
И вдруг в этой тишине слышится голос Вовки, тети Любиного сына:  "Мама, я тоже хочу яблоко!"  Земфира застывает с яблоком в руке  и  сок нахально пополз по ее подбородку.   Возмущенная наглым вмешательством в ее триумфальное выступление,  Люба раздраженно вытерла  рукавом влажный подбородок и  сердито, с сильно пробившимся армянским акцентом, кричит со сцены: "Ва-а! Вот еще мине! Ты нарочно пришел меня злить?
Ты что, никогда дома яблоков не видел?"

Зал не смеялся, нет! Он ржал, гоготал, рыдал от хохота и никто не подозревал, что на сцене разыгрывалась вовсе не комедия.
......
В пустынях не спаслись от бед,
И всюду страсти роковые,
И от судеб защиты нет.