Смерть стояла рядом...

Где-то проскрежетало железо, и Павел внезапно пробудился. По коридору шли; стучали хорошо подкованные солдатские ботинки. Все трое вскочили и стали неловко переминаться с ноги на ногу. Ли Фу сказал:
– Сейчас поведут…
– Куда? – испуганно спросил Павел и мертвенно побледнел.
– На расстрел…
– Как? Уже? Зачем же… – машинально пробормотал он и подумал: «Почему сейчас, сию минуту? Зачем торопиться?»
Мысли путались; рассудок мутился, но молодая и сильная плоть уже бунтовала; уже готовились в атаку полчища гормонов адреналина…
С Павлом вдруг что-то произошло; его глаза засверкали решимостью, а его тело напружинилось. Чеканя слова, он громко сказал:
– Нам нечего терять! Нужно наброситься на японцев и разоружить! Да поможет нам Бог!
– Это бесполезно! В конвое будет не меньше двадцати человек, и мы умрем мучительной смертью от их штыков, – мрачно сказал Ли Фу и отвернулся от Павла.
Проскрежетал засов; распахнулась железная дверь камеры; резанул по сердцу резкий выкрик:
– Выходи по одному!
Ли Фу сразу шагнул вперед; ему быстро заломили руки за спину и связали.
– Следующий!
Павел вышел на ватных ногах. Погасла последняя надежда, и его силы, которые только что были готовы к тому, чтобы взметнуться ураганом, мгновенно погасли.
Мертвенно бледные люди шли как во сне, часто спотыкались на непослушных ногах. Их подвели к высокой саманной стене и здесь каждому из них завязали глаза. Кто-то снова зачитывал более подробный приговор, который ни один из них уже не слышал…
И вдруг мысленному взору Павла представилась странная картина. Он – это не он, а маленький мальчик, а рядом с ним стоит какая-то молодая женщина. Она держит его за ручонку и говорит:
– Павлушенька, смотри… Это Святитель Николай, помолись ему. Сложи вместе три пальчика – большой, указательный и средний. Вот так… А теперь сделай ручкой сначала на лобик, потом – на животик, и еще – на правое плечико и на левое…
Надсадно пророкотала команда, и лязгнули затворы!
«Так вот чего я никак не мог вспомнить, когда мне приходилось смотреть на ту икону», – подумал Павел, и в это время кто-то громко закричал, и ему развязали глаза.
Тот же самый офицер, что заседал в трибунале в качестве председателя, приказал Павлу идти за ним следом. Но тот сделал один шаг и упал. Едва живого, с помутившимся взором, его привели в кабинет Мацумото. Там сидел на стуле какой-то важный субъект. Он был русский и, окинув внимательным взглядом Павла, сказал вошедшему следом за ним японцу:
– Это он!
Но Павел был почти невменяем, и он не осознал значение этих слов. Однако ему подумалось, что этот человек может его спасти от смерти, и он с мольбой в глазах сказал:
– Честное слово, я ни в чем не виноват, но меня хотят расстрелять.
– Павлик, скажи господину Мацумото, почему ты оказался с оружием, – сказал ему важный субъект.
– Павлик? Какой Павлик? Какое оружие? – пробормотал Павел, и когда за окном раздался оружейный залп, он тут же покачнулся на ногах.
Протасов подставил ему стул и сказал японцу:
– Ему нужно прийти в себя!
Примерно через полчаса Павел подробно поведал о том, зачем он приходил в Ачэн и почему при нем находился маузер.
Разговор шел на русском, и японец спросил:
– Почему ты не сказал во время допроса, что владеешь русским языком? Это изменило бы решение трибунала!
– Вы спрашивали на китайском, и я отвечал вам на китайском. И откуда мне было знать, что вы говорите на русском, – ответил Павел.
– Ты свободен, можешь уйти со своим отцом! – сказал Мацумото, и Павел изумленно посмотрел на важного субъекта.
– Мой отец? Это вы мой отец и вы за меня заступились?
– Да, Павлуша, это я твой отец, а не какой-то там Ли Фэн. Тебе было два годика, когда этот китаец похитил тебя с целью выкупа. Но на другой день он погиб в перестрелке, и ты остался в китайской деревне. Тебя воспитала жена этого хунхуза, и ты не знал, кто твои настоящие родители.
– Давайте уйдем отсюда! Мне страшно находиться в этом помещении! – попросил Павел.
– Да-да, Павлуша, сейчас мы поедем домой, и ты увидишь свою настоящую маму. Если бы только знал, как она тебя ждет!
                *  *  *

Смирков кое-как нашел извозчика, который согласился за большую плату отвезти его в далекую китайскую деревню Канлао. «Драндулет» был не очень удобен, да и потряхивал, но Петр Ильич мирился с неудобствами, ибо другого не было дано. Монголка бежала резво, но пока все еще тянулся Фудзядянь; менялись пыльные улицы и улочки. Наконец показалась окраина, но тут возница почему-то перестал «чокать» и, проехав еще немного, остановился.
Петр Ильич спросил у него, в чем дело, и китаец, показав на что-то кнутом, сказал:
– Капитана, хунхуза еси.
Смирков понял его по-своему и испуганно осмотрелся по сторонам. Однако никакой паники, обычной в таких случаях, он не заметил. Единственное, на что обратил внимание Петр Ильич, так это на толпу, которая что-то разглядывала.
Присмотревшись повнимательней к тому, что было объектом внимания толпы, Смирков быстро снял очки и, протерев их, снова надел… Нет, ему не показалось: на двух высоких шестах торчали человеческие головы!
«Где-то снова накрыли хунхузов», – подумал Смирков и вдруг, подчиняясь какому-то неосознанному порыву, сошел с пролетки. Теперь ужасная картина представилась более явственно, но беспокойство не проходило, и он пробился сквозь толпу. Здесь Петр Ильич повторно протер очки, затем аккуратно водрузил их на нос и когда снова поднял голову, то его сердце сделало несколько неровных толчков: он узнал эти головы. Они принадлежали главарю банды Ли Фу и Бешеному Дэну.
Смирков вернулся к пролетке извозчика, и они поехали дальше. В пути его не оставляло беспокойство: он уже не сомневался в том, что Павел находится в руках японцев и ему грозит опасность.
Петр вздрогнул и удивленно посмотрел на китайца, когда тот сказал, что они уже приехали в Канлао.
Ничего не оставалось; они разыскали убогую фанзу, и он встретился с женщинами, которых Павел почитал как родных. Как и следовало ожидать, они не сообщили ему ничего нового. Цин рассказала, как Ван откопал в сарае маузер и на другой день ушел. Смирков с грустью осмотрел жилище, в котором вырос Павел. Ему понравились обе китаянки, их добрые глаза и улыбки. Не принимая возражений, Петр Ильич оставил им более половины денег, которые имел с собой, и, отказавшись от угощения, попрощался.
Во время обратного пути они уже не увидели ни голов, ни шестов; кто-то все-таки догадался остановить эти варварские зрелища.
«Вот тебе и японцы! Неужели они не понимают, что эти средневековые обычаи только унижают их нацию?» – мысленно осудил Смирков японские порядки…
Вечером Петр Ильич навестил Протасовых. Там уже находились все Минеевы, и всеобщей радости не было конца. Однако перед их приходом Лидия Сергеевна немало поплакала от счастья и никак не могла наглядеться на сына. Потом Павел принял ванну и одел один из костюмов отца, он оказался ему впору. Затем ему показали весь дом и его комнату, которая ждала его более двадцати лет. Павел долго стоял перед иконой Николая Чудотворца и сказал, что он помнит только эту икону. С приходом Минеевых Павел достался Лизе, и они, «намучившись» у всех на виду, незаметно ушли в его комнату. Теперь она сидела у него на коленях, и они вели разговор о свадьбе…
– Павлушенька, милый, мне даже не верится, что уже совсем-совсем скоро я стану твоей женой!
– А я ведь действительно перестал в это верить, когда мне вынесли смертный приговор, – сказал Павел, и вдруг ему померещились нацеленные дула винтовок…
Заметив его отрешенный взгляд, Лиза легонько потрепала его за чуб и упрекнула:
– Ванечка-Павлик, ты о чем думаешь, очнись!
– Опоздай отец на одну-две минуты, и меня не стало бы, – чужим голосом ответил Павел.
– Павлуша, но ведь все уже позади! Давай будем говорить о хорошем! Милый, ты хочешь, чтобы я согрешила перед Богом? Прямо сегодня… Это поможет тебе прийти в себя?
– Нет, родная, этого не нужно делать, – возразил Павел. – Там, в тюремной камере, я просил Иисуса Христа помочь мне, и он послал в жандармерию моего отца. Мы не должны огорчать Бога…
– Да, милый, Господь может на нас обидеться. Но ты должен пообещать мне больше не вспоминать о японской жандармерии.
– Я обещаю, твердо обещаю!
– Павлуша, а до свадьбы осталось всего пять дней…
– Я понесу тебя из церкви на руках…
– Милый, поцелуй меня и обними крепко-крепко…
…А в кабинете Протасова собрались он сам, Минеев и Смирков. Они обсуждали это событие.
– Игорь Николаевич, расскажите поподробнее о своем визите в японскую жандармерию, – попросил Петр Ильич.
– Мацумото, конечно, нисколько не сомневался в том, что я отец Павла, потому что мой сын очень похож на меня. Но он не хотел признаться в допущенной ошибке и колебался. И вдруг я всеми фибрами своей души почувствовал, что очень скоро может случиться непоправимое, и самым решительным образом заявил, что обращусь в Лигу Наций, если с Павлом случится что-нибудь неладное. Японцы, как вам известно, дорожат репутацией, и это сразу подействовало. Мацумото довольно быстро вышел из кабинета и вернулся в Павлом. Мой сын был бледен, его взгляд блуждал, как у затравленного. А когда во дворе раздались ружейные залпы, он едва не повалился на пол. Уверен, что японцы кого-то расстреляли, и та же самая участь ожидала моего сына.
– Вы правы, они расстреляли двоих хунхузов, и я видел их головы, выставленные напоказ в Фудзядяне, – сказал Смирков.
– Я часто задумываюсь о том, почему наш Павел так много страдал и за что ему выпала такая судьба, – продолжал Протасов.
– Чужбина есть чужбина! Я часто спрашиваю себя, почему нас сюда занесло? Разве нам мало было места в России, при ее-то просторах? – задумчиво отвечал Минеев. – Зачем сложили здесь головы солдаты Мокшанского полка и другие русские воины? «Вы пали за Русь!» – поется в вальсе «На сопках Маньчжурии». За Русь – под Мукденом? Неужели Российская Империя считала Маньчжурию своей вотчиной?
– Само собой разумеется, что считала. Ради чего тогда она вложила миллионы в освоение этого края? Железные дороги, города, станционные поселки! Не ради же красивых глазок тутошних аборигенок! – рассуждал Протасов.
– Понастроили, понавезли людей, чтобы они потом расплачивались здесь за имперские амбиции царского двора. Нет, други мои, давайте будем выбираться на Родину! – восклицал Минеев.
– Но теперешняя Россия не больно-то заботится о советских подданных на КВЖД, – заметил Смирков и продолжал далее: – Кто, в случае чего, защитит вас от тех же японцев? Вот, царь-батюшка, оказывается, был плохой, но он, по крайней мере, думал о своих соотечественниках и содержал тут военную стражу!
– Приедем на Родину, и все наши беды останутся позади, – сказал Минеев.
– Дорогие мои оппоненты, поверите мне, – не унимался Смирков, – там, в новой России, вы не получите радушного приема, и вам придется уверять чекистов в своей глубокой преданности коммунистической идее.
Для Протасова этого оказалось слишком, и он горячо возразил:
– Петр Ильич, я вас очень уважаю, но я никогда не соглашусь с такой точкой зрения. В 1924 году выехал в СССР мой брат Аркадий, разумеется, вместе с семьей. И я должен заметить вам, что они не жалуются на плохое к ним отношение!
– Дай-то Бог! И если наша Родина раскроет перед вами свои объятия, напишите мне. Я безумно скучаю по родным местам и хочу побывать в Беляево и в селе Ново-Успенское Смоленской губернии, где находятся мои корни…

                Продолжение следует…