Дуовит

Михаил Садыков
Версия для печати


ДУОВИТ
Истину нельзя рассказать так, чтобы ее поняли; необходимо чтобы в нее поверили.
Блэйк Уильям (1757 - 1827)
Английский поэт и художник.

Глава первая. 

Наконец-то перестало бешено биться сердце от нитроглицерина, светлеет в голове…
Кутаюсь в халат, хотя май на дворе – в квартире зябко, усаживаюсь за столом, замысел, не дававший мне покою столько времени, наконец-то из потребности, мешающей есть, пить, спать, позволил превратить себя в некое подобие формы.


Формы. Тут я блаженно улыбаюсь – аналогии сознания выталкивают то, что не могут не вытолкнуть. Покопавшись на полке, достаю свой меч. И, хотя это не дайто* – большой меч, а все же сето*, то есть меньший, но однозначно - подлинный. Совсем небольшой угол сори*, потемневшие от времени сая* и самэ*, покрывающая цука*, великолепной работы цуба*, и в два сяку* - нагаза*. Все говорит о том, что принадлежащий ныне мне вакидзаси* исполнен не  позднее 18-го века.


В очередной раз с благоговейным трепетом вынимаю из ножен часть смертоносного металла, как того предполагает традиция. Ха* - именно так звучит по-японски – не насмешливо, а жестко и смертельно – лезвие. Оно видит отражение моего лица. На мгновение что-то нечеловеческое притягивает взгляд. Невероятной силы импульс пролетает по нейронам и ударяет в затылок. В безупречно отполированном зеркале  клинка видятся иные миры – сверкающие и темные, близкие сердцу и непостижимые.


Бережно укутав в бумагу свое сокровище, прячу, чтобы через время снова увидеть миры. Или единственный мир, только с разных сторон.


Итак,… а где мать, окликнул -  видимо вышла ко двору.


Итак, я знаю, что напишу этот рассказ. Рабочее название «Шон Арчер и Кастор Трой»*, можно короче «Арчер и Трой», или «Шон и Кастор», неважно, это оформится со временем.


Опять упала ручка, как всегда, не вовремя.

- Ма! Мама! Где ты?

И как всегда, когда я сажусь за стол, куда-то исчезает мать. Пытаюсь достать ручку сам, боже, как тяжело. Ну вот, ручка в руках, кресло перед столом. Теперь осталось лишь тянуть за ниточку, которую боги позволили мне увидеть краем глаза…


Странная история Кастора Троя и Шона Арчера
Глава I

Над миром уже давно встало солнце,
Уильям Блэйк, поднимайся,
пора запрягать телеги -
 – плугу не терпится вспахать
поле с мертвецами

Эксабуто*



Краем глаза замечаю входящую О’Лири – ниггеров так и тянет друг к другу.

- Что  еще опять?

- Криминалисты.

- Только не сейчас. У меня нет времени.

- Найди время, Шон, это нашли в кейсе у Троя.

Мы долго шли за Найджелом Троем, слишком долго, непозволительно. Взяли сегодня и взяли плохо, грязно. Устроили настоящую бойню. Все это хорошо для блокбастеров, но не для нас. Завалили пятерых, всех, кроме самого Найджела Троя, хотя и того зацепили. А он всё, помниться, орал про библейскую чуму.


О’Лири протягивает мне диск, вставляю его в дисковод -  изображение мерзкого типа девки под сексуальные стоны сообщает о том, что идет нас взорвать, дальше – техническое описание бомбы…  БОМБЫ.


…Фарфоровый корпус, термальный заряд, биологическая начинка…

– Библейская чума! - Сучьи дети! Где он, где этот грёбаный Трой?

Ага! Допрос!

- Ну что, есть сдвиги?- спрашиваю я, входя в просмотровую.

- Нет… пока – отвечает Лазар.

За зеркальным стеклом этот черножопый уёбок Флибург уже задаёт глупые вопросы, получая на них еще более глупые ответы. Ничего они не добьются – Трой законченный шизофреник, гений, хоть и злобный, при этом параноик и эпилептик -  букет еще тот.

Сука! Зайти, забить его рукоятью табельного кольта – удивительно удобная во всех случаях вещь – все равно толку не будет.

- Я не могу – откуда-то слева доходит смысл  слов Мак-Грегора (дал же Господь начальника) – из-за твоей прихоти эвакуировать весь город.


Видимо я рассуждал вслух, Иисус, когда же это началось? Вроде и не было раньше.

Стою, смотрю на Троя, а он - на меня. Черт, будто видит!

Стоп не видно-ж ни хрена, сколько раз сам всматривался! Нервы… Он предполагает, и играет на предположениях, перед кем играет – не важно – зрителей по обе стороны зеркала это будет раздражать.

Ссутулился, глаза проницательные, серые, даже не серые, серые – это не определение, они какие-то голубые по краю радужки и желтые в центре, желтые с какими-то отвратительными вкраплениями, будто кусочки дерма в желе. Хм, откуда я все это знаю? Отсюда ведь не рассмотреть. Видимо часто всматривался в различные отражения.


Как бы невзначай делаю шаг в сторону – глаза поворачиваются в мою сторону -  прищуривается, подмигивает. Все тело расслаблено, эмоций не выдает, однако же, мизинчиком салютует как будто шлюшке какой, а может он… Да нет, не гей он - проверял, просто издевается… паскуда.


Очки в золотой оправе – где купил – не помню, прекрасно помню цену – $899,90, а ещё эту девочку – такой необычный тип красоты: не саксонский, не скандинавский, не итальянский (этих полно в Городе Ангелов), не французский, может славянский (в них я не силён). Поправил, опять же мизинчиком, золотые очки, и снова подмигнул мне, но уже поверх оправы… падаль.


Как-то мучительно затягивается пауза, Мак-Грегор молчит, я тоже, он уже давно на меня злится, но не подает вида, ну да, босс, шотландская выдержка,  Хайлендер сраный.


- Это не моя прихоть, я достаточно хорошо знаю Найджэла  Троя – в упор заявляю Мак-Грегору, и вижу в его глазах, что ни хрена он не будет предпринимать полномасштабных эвакуационных мер.

Молчание тягостно затягивается, и тут мне становится все равно.

- Да делайте, как хотите – разворачиваюсь, выхожу, швыряя рукой дверь, и уже потом понимаю, что дверь не хлопнет – «доводчик» не даст. Технологии сглаживания эмоций, мать их…




Глава вторая, проявление.
Мне жизнь в пустыне мать моя дала,

                И черен я - одна душа бела.
Уильям Блэйк


Мать их любила, пожалуй, что любила – Сережкин отец – лицом вылитый эстрадный исполнитель М., при небольшом росте очень крепкий, гибкий и подвижный. И самое главное, в отличие от меня, гораздо более устойчив психологически. 

Уверенный в себе, жизнерадостный, взирающий на мир с той спокойной размеренной силой, что характерна была для представителей приличных рабочих специальностей 60-70-х годов. Словно сошедший с экранов советских производственных фильмов.

Сын его пяти лет - лобастый крупноголовый крепыш, еще больший живчик, чем его отец, обладатель громкого от природы голоса, часто пытается на этот голос брать свои прихоти. Что, впрочем, почти всегда вдребезги рассыпается о стальную волю его отца. Мы  знакомы давно, так давно, что кажется с рождения.


Хотя, конечно же, не с рождения. Я родился в августе 68-го. И хотя это случилось на границе с Башкирией, а не где-нибудь в Магадане, или каком другом стылом городе, в тот день и час выпал снег, выпал и растаял к обеду. А за тысячи верст от этого наши танки въезжали в  Прагу. Как чужеродные злобные роботы врывались они в столицу европейской мистики, разрывая, размешивая траками как в миксере зыбкий узор минувшего, чтобы он вновь был сплетен, но уже не так, по иному.


Серёгиного отца не было еще два года.


Рождением своим я обязан медицине, а если быть уж совсем точным, то кесареву сечению. Неужели Цезарь самолично взрезал беременных женщин? Скорее, это аллегория, в положительном смысле слова.


Плод был очень велик, особенно для Матери – 3,5 кг на 50 см. при материнских 43 весу и 136 росту.


Раннего, как впрочем, и не совсем раннего детства я не помню, то есть, совсем никак не помню. Я появился сразу вместе с осознанием самого себя и, рассказывая о своем детстве, когда это было необходимо, воспроизводил рассказы Матери, не в силах чего-либо прибавить.


Вместе с осознанием самого себя в мою жизнь вошел Митяй, а может, сначала появился Митяй, а уже потом – осознание себя. Кто его знает…



Странная история Кастора Троя и Шона Арчера
Глава II

В декабре в той стране
Снег до дьявола чист,
И метели заводят
Веселые прялки.
Был человек тот авантюрист,
Но самой высокой,
И лучшей марки.

Сергей Есенин

- Кто его знает лучше тебя, Шон? Ты шесть лет «дышал»  Троем – медленно, растягивая слова, заявляет Лазар, войдя, и закрыв за собой дверь.

- Чего там ещё с нашим малышом Найджелом?

- Скончался полчаса назад – анафилактический шок после введения «сыворотки правды».

- Хм, отправился к праотцам – несколько секунд мы с Виктором Лазаром пристально смотрим в глаза друг друга, пока наши рожи не расплываются в ухмылке – мы с тобой на его месте поступили бы точно также,  «лекарство» от пентотала вшито всей резидентуре.

- Это практикуется не только у нас, и это не главное – тянет слова как жевательную резинку Виктор – перед смертью Найджел заявил, что он Поллукс и что он должен увидеть Кастора.

- Кастор и Поллукс – небесные Близнецы, диоскуры, сыновья Зевса – откидываюсь в кресле и вытягиваю длинные ноги под стол.

- Ну, хватит эрудиции, работать будем по-взрослому – бомбочку надо найти, операцию решено прозвать «Андромеда». Яйцеголовые уже скрипят мозгами, оперативному отделу дана команда сеять быстро и осторожно, «мелким ситом». Твоей агентурной группе – задание достать  пресловутого Кастора хоть из преисподней. Вот материалы по всему, что было найдено у наших покойничков, но все-таки, зайди, и взгляни сам.


- О’кей! – не глядя, бросаю в спину уходящего Виктора.

- Кстати – оглянувшись у двери, улыбнулся Лазар - твое агентурное имя здесь «Персей»

- Я так и думал.


Так я и думал, хотя, все по порядку:


Я – шеф-координатор департамента координации АНБ. Хотя сам департамент всего лишь небольшой отдел с большими полномочиями, который подчинен непосредственно боссу. Здесь стоит упомянуть те цели и задачи, кои записаны официально: «координация аналитических, прогностических и оперативных групп с целью наиболее действенного противодействия терроризму». Вот именно – действенное противодействие.


По сути, мы – творцы терроризма. Наша задача – чтобы тлели уголья в жаровне. Мы держим в одной руке бутыль с маслом, в другой – с водой, добавляя по необходимости в огонь то одного, то другого, не давая ни серьезно разгореться, ни погаснуть.

Мы – часть большого механизма весов и противовесов, расшатывания и стабилизации, глобального механизма.

Началось это еще до первой войны. Орден иезуитов, к числу коего принадлежали все отцы-основатели, и иже с ними разработал стратегию, краеугольным камнем  которой стал терроризм.


Все периоды относительной стабильности в средние века основывались на весьма сложных и запутанных процедурах престолонаследования. Поэтому мировое равновесие поддерживалось царственным кровосмешением.


На смену средневековью пришла эпоха индустриализации, с торговыми и прочими войнами, подъемами, расцветами, падениями империй. С экспансиями на новые, неизведанные территории. На территориях, подвергаемых продвижению империй – политика мер и  противодействий по расшатыванию устоев. Дестабилизация, позже – регулярные войска и долгожданное воцарение порядка.


Примечательно, что эта эпоха не только вытеснила орден иезуитов в Новый Свет, но и отринула их влияние в Старом. Иезуиты же, синтезировали опыт прошедших поколений в программу, позволяющую США с одной стороны быть империей, а с другой – избежать краха.


Крах этот постиг большинство существовавших империй, и связан с тем, что чем дальше, тем дороже обходилось содержание и приведение к статус-кво колоний. Это серьезно ослабило метрополии, хотя и подготовило серьезную культурную почву в виде языка, парламентской демократии, etc, etc, etc.


Я имею в виду, прежде всего, Британскую империю. Отсюда становится ясным отношению британского истеблишмента к американскому: «Мы усиленно удобряли почву по всей Земле своим, простите, калом, а они, вот, пользуются».


Обо всем этом написана масса книг. Только описывая такой культурный феномен, как терроризм, как-то до боли приятно упускают из вида нас – кукловодов. Мы, кукловоды, это те, кто дергает за нитки монстрика «терроризм». Другие кукловоды водят по сцене других марионеток. Есть ещё люди, которые держат ширму, на которую куклы отбрасывают тени, а другие – держат лампы, чтобы были эти тени.


Мы продуцируем локальные конфликты, развертываем их в нужном русле, и контролируем.


Ближний Восток – сам Аллах велел – 70% нефтяных запасов, да и Старушка Европа – давний конкурент. Пусть они сильно не плачут по отсутствию зрелищ на своей территории, есть, есть чего нам достать из рукавов.


Все это пронеслось у меня в голове как шум, как пара минут на отвлеченные темы во время лекции в Йельском университете.


Философия – отыскивание сомнительных причин в обоснование того, во что веришь инстинктивно. Правильно сказал старина Олдос Хаксли.


Что ж: «На войне, как на войне -  а ля Гер, ком а ля Гер»




Глава третья, первое ошибочное избавление от страха

И там я открыл для себя слова,
которые написал ты, Уильям Блэйк,
они запали мне в душу

Эксабуто*


- А ля Гер, ком а ля Гер! О, о, о! Когда твой друг в крови – будь рядом до конца!

– я помню, как сладко ныло под ложечкой от этой песни, и какую невероятную притягательную силу возымела на меня эта история.


Я рано научился читать – к шести годам. Однако же, именно читать начал в классе четвертом, читать «запоем». Первым автором, которого я прочел, стал А. Дюма-мэтр. История о трех мушкетерах и Д’Артаньяне стала первым прочитанным мною романом.


Прежде я читал заголовки «правд», плакаты, вывески и прочую «наглядную агитацию». Я уже тогда чувствовал, что в словах, облеченных в плоть алфавита скрыта настоящая-пренастоящая правда, суть.


С трех лет отставая в росте, я рос слабым и болезненным ребенком, у которого не было друзей. Я находил себя в уединенных занятиях, не требующих физического здоровья. Взрослые неверно определяли во мне зачатки лидера – лидером я не был.

Я, безусловно, привлекал внимание сверстников, как привлекает внимание тот, кто не в силах от этого внимания избавиться. Внешнее постоянное мельтешение детей вокруг моей персоны, трактовавшееся как какое-то проявление моего над ними лидерства, было просто поиском повода, чтобы дразнить, обзывать и унижать.

То буйство духа, заложенное в детях, и не могло я проявляться иначе – взаимоотношения в раннем детстве зачастую зиждутся только на физическом превосходстве.


Первые три школьных года проскочили мимо, почти не оставив следа. Я продолжал читать, теперь уже учебники, но в них не было праправдошной правды. Обладание аналитическим инструментом в виде умения достаточно бегло читать, писать, считать, сделали меня первым учеником в классе. Учителя обращали на меня повышенное внимание.

Они, в меру сил, не позволяли моим школьным товарищам открыто издеваться надо мной. И это делало издевательства неявными, изощренными. Более иезуитскими.
Преподаватели, сообразуясь с общественной моралью, настаивали на том, чтобы я непременно «помогал школьным друзьям в учебе». Сами же «школьные товарищи» постоянно тонко намекали мне, что в обмен решение за них школьных заданий, не только сами не будут трогать меня, но и оградят от  своих «коллег».

В моей памяти нет ни одного случая, когда бы они сдержали слово. Я не верил им, я их боялся.

В редких случаях я пытался оказывать сопротивление, безуспешное сопротивление, и вот уже здесь бывал бит, но не с детской беззаботной легкостью, а с пробивающимся на свободу взрослым цинизмом. Однажды я сделал клинок – просто заточил один конец сталистой проволоки напильником, из другого -  свернул плоскогубцами гарду. Я принес его в школу с твердым намерением убить одного из «товарищей». 

С перекошенным от решительности лицом я загнал его в угол - никто не посмел мне помешать - и не смог нанести удар – я посмотрел в его глаза. Я увидел в них страх, жидкий и липкий,  бросил свое «оружие» и ушел домой.  Он часто впоследствии бахвалился, тем, что смог выдержать это испытание, продолжая измываться надо мной, но только в составе какой-либо группы.

Помеченный моей, пока еще детской, жаждой мести он был уже не жилец – через двенадцать лет его зарежут в пьяной драке.


Потом мы переехали – наш поселок сносили, жильцов переселяли в новые дома растущего молодого города. Там я записался в библиотеку, и первым меня нашел Отец, то есть Отец Александр, то есть Александр Дюма-отец.


Вот что мне показалось правдой – вот как должен быть устроен мир. Один – за всех, и все – за одного. И хотя у меня самого и не было друзей, но раз так написано в Такой книге, значит это не может не быть правдой.


Пусть пока все только на бумаге, теперь твердо знал, что есть дружба. Я упивался романами Дюма, приключениями четырех друзей-мушкетеров, Эдмона Дантеса, Шико, Генриха Наваррского и других.

Словно сосуд, я наполнился до краев, когда прочел 48-й том. Я знал, что придут иные времена, они придут -  не могут не прийти.



Странная история Кастора Троя и Шона Арчера
Глава III

"Где ты, отец мой? Тебя я не вижу,
                Трудно быстрей мне идти.
                Да говори же со мной, говори же,
                Или собьюсь я с пути!"

Уильям Блэйк



Они придут – не могут не прийти. После того, как я оставил руководителям групп тайные знаки, призывающие к встрече на конспиративной квартире, прошло почти двенадцать часов.


По утвержденному плану я рванул в Лондон – это первый этап – двое суток, далее,  как говориться, я был процессуально свободен.


Наш центр «работал» по Дальневосточной Азии. По-каким-то, не вполне понятным для меня причинам, его перенесли в Лондон, восемнадцать месяцев назад.
Чтобы сдавать отработавших свое, ирландских борцов за веру и отечество, переносить Восточный центр полноценно вроде не было никакой необходимости. У меня были кое-какие соображения, но всего мне по должности знать не полагалось.


Что же касаемо вероятности нахождения именно там пресловутого Кастора, то это спасибо ребяткам из аналитического отдела (всякий раз, когда что-то из исследований яйцеголовых было нам неясно, говорилось «наш парень в Вашингтоне сказал, что…»)


Из заботливо оставленного для меня тайника в Хитроу я выудил все необходимое, чтобы через некоторое время стать почти полноценным кокни.


Вот теперь валяюсь в  мерзенькой конспирушке в Сохо, в двух шагах от Шафтсберри Авеню. Чувство юмора моих коллег не подводит.  Обшарпанный нумер на третьем этаже с неокрывающимися фрамугами и начинающимся недалеко китайским кварталом. Но над кроватью – махонькая репродукция  Хокусая, кажется, эта вещь называется «Вид Фуджи в дождливую погоду». Дую их хваленый Гленливет* лежа на кровати, и думаю о том, что он, сука, все-таки туманный, этот Альбион.


Приятной истомой растекся по жилам второй глоток виски. На секунду почувствовал себя Герцогом Монмаутом*.

Ничего не упустил. В Cabaret Mechanical Theatre, здесь, рядом, в Ковент-Гардене, Потом на углу Виджмор Стрит и Портланд Плэйс, затем в дыре в Бермондси, слазил на Лондон Ай, потом на нем же и прокатился – 125 метров.  Кинул «анимашек» на «мыло». Пошарахался по городу, как наверху, так и в Тюбе – метро, примечал, рубил хвосты – чисто.

Затем зарулил в Бритиш Мьюзеум – практически только для своей души.


Агентурная сеть построена по принципу китайских триад: члены троек знают только руководителя своего звена, руководители звеньев знают только агента-координатора и не знакомы между собой. Организационно система не давала сбоев, а если и давала, то мы без особого труда иссекали ненужные члены, чтобы на их месте выросла молодая поросль Гидры.


Но настоящей жемчужиной моей креатуры стал Найджел Трой, тогда еще двадцатишестилетний брюссельский хакер. Мы с ним проворачивали практически неосуществимые операции, с ним я дорос до шефа-координатора, ему было разрешено создать вторую линию агентурной сети…


Год назад он вышел из-под контроля, совсем. Отпочковавшуюся маленькую гидру решено было выжечь каленым железом. Мы шли за ним по пятам, наступали на пятки, а он на пол шага нас опережал, два дня назад – его, наконец, опередили наши люди.


Устроившись поудобнее, и сделав еще один маленький глоток, отставил бокал и отдал себя во власть Морфея – для меня это не опасно – от силы 10 минут. Герцог Монмаут,  какого-то там Генриха, или не Генриха…


«…сын не какого-то там Диктиса – крутилось у меня в голове, когда я шел к дворцу Полидекта. И хотя прошла всего лишь пятнадцатая весна, я знал, что это вовсе и не дворец, а грубо сложенный очень большой рыбацкий дом правителя Серифа, все мужчины которого были рыбаками, их отцами или сыновьями.


Соленый морской ветер, полный утренней свежести, пряного запаха моря, криков чаек и шума листвы кипарисовой рощи, приятно холодит под хитоном гибкое, сильное тело, равному которому нет на всем этом маленьком острове.


Единственной действительно дорогой принадлежностью острова была статуя Аполлона, вдохновенно исполненная, выкрашенная в естественные цвета человеческого тела, не иначе как на Крите, либо в Афинах. Гордо вскинув взор, он смотрел куда-то выше меня.


Куда-то выше меня, только мутным взглядом посмотрел и Полидект, когда я вошел в его покои. Длинное, вытянутое, какое-то лошадиное лицо, толстые губы, в волосах седина, широкие  руки лопатам подобны. И потянул своим низким, гулким как из трюмовой бочки голосом, растягивая слова, словно что-то при этом жевал.


- Сыну богов недостойно сидеть беззаботно на камне, глупой гагаре себя уподобив. В годы иные и смертных отцов сыновья были готовы прославить себя и отчизну.

- Готов я свершить, что велит мне правитель Серифа, - ответил, я сам, почувствовал спокойный холодный свой тон.

- Сердце, я верю, твое пред опасностью дрогнуть не может. Горгоны Медузы глава доказательством славы послужит. Сыну Отец-Громовержец поможет, я знаю»

Я знаю, пора вставать, эхом слова на слова ответил внутренний голос, служащий мне будильником. Слегка приоткрыв глаза, я остановился и не стал открывать их полностью, чтобы суета мира не мешала мне.


Словно вызванный к жизни моей решимостью проснуться в мозг проник зуммер хэнди.

Как ни странно, я почти не удивился, хотя это был ход по степени срочности «прайм». Текстовка была от руководителя окинавской группы – пожилого исполнительного хозяина японского ресторанчика на Уорвик Авеню. 

Прямая явная и непосредственная угроза моей жизни, необходимость воспользоваться автономным планом, опасность при использовании известных кому-либо другому каналов связи и конспиративных мест.


Честно говоря, я недолюбливал этого Тосио Онодэра - косоглазого обладателя неприметной фигуры и никогда-и-ничего не выражающего лица. Однако его предложение о создании только-моего-места, счел абсолютно оправданным. 

Я не любил японца, прежде всего за то, что наедине со мной он вел себя как сенсей с учеником-первогодкой.  Не любил, однако он,  ни жестом, ни взглядом не давал понять мне, что знает о моем к нему отношении.


Стирая сообщение из памяти хэнди, я уже знал, ЧТО буду делать: вылив остатки виски в унитаз, спустил воду. Бутылку – на пол, аккуратно в тайник убрал комп, снял ботинки, оставил их у кровати, закрыл туалет снаружи известным мне способом, чтобы казалось, что изнутри.


Вышел, не заперев двери. Оставил табличку «не беспокоить».


Вышел в коридор - фрамуга там отрывается на внутренний огороженный дворик, не снабженный камерами слежения. Вылез, и, пройдя по карнизу, спрыгнул прямо в носках на брусчатку.


Я не пошел в Чайна-таун, где проще и легче затеряться, нет, я прямо в носках порыл в дорогущий «Хейли’c»  рядом с Национальной галереей. У меня была не засвеченная карточка «Диннер’c клаб». В «Хейли’с» я прикупил на замену ветровке, джинсам, толстовке с портретом Че Гевары: «кодак», широченные шорты, здоровенную футболку, бейсболку с лейблом Нью-Йорк Сити. Всё - раз вдесятеро дороже, чем в Китайским квартале.


Когда я попросил кроссовки, эта рыжая бестия впарила мне страшно дорогие «Адидасы». Какая-то совсем новая, почти космическая разработка, какой-то там Эйр… На вопрос почему я босиком, я ответил, осмотрев её ноги, что и ей не мешало быть ближе к природе. Переобулся сразу же, заодно сменив носки.


Прощаясь, я пристально глядел в ее глаза, произнося Формулу. После того, как закроется за мной дверь, она, хоть убей, не сможет описать мою внешность.


В ближайшем пабе, в туалете, я переоделся и превратился в стопроцентного молодого развязанного янки. На выходе из паба мой взгляд остановился на неизвестно откуда взявшемся здесь Хокусае – «Вид Фуджи на фоне распустившего хвост павлина».


По пути я купил, якобы для изучения, карту Лондона, номер Лондон Спорт-Ревью за сегодняшнее число, в котором должна быть опубликована ссылка на план Би, в случае непредвиденных обстоятельств.


Здесь я заметил то, что мне нужно – серебристый «Бентли» с нечетными номерами – остановился - за рулем стриженая леди в безупречном оливковом костюме, порывшись в сумочке, порывисто вышла и столкнулась, якобы случайно, носом к носу с «беззаботно» идущим мной.

Несмотря на весь её аристократизм и невозмутимость, через секунду я её взял. Болтая ни о чем, мы покрутились по Мэлл, Бёрдкэйдж Уолк, Букингем Палас Роуд, Виктории Стрит. Вроде не пасут.


По дороге я первым делом заглянул в «Ревью», на третьей странице – очень скупо – в шифрованном виде «Найти Горгону Медузу». Вот тебе и сон в руку: Полидект с лицом Виктора Лазара посылает Персея за головой Медузы. Взглянув на брелок на лобовом стекле, я похолодел – крошечная золотая фигурка в крылатых сандалиях – вестник богов - Гермес.


Леди высадила меня возле Моего Места. Через минуту, немного недоумевая, что она тут делала, она будет возвращаться через Нью Бонд и Оксфорд Стрит к своим делам в Холборне. Я же, пробираясь к тайнику, вспомню вдруг картину не то итальянца, не то фламандца из Британского Музея, виденную мною вчера, где Персей кладет толпу головой Медузы, взяв её за волосы-змеи. Прежде, думая о Медузе, я вспоминал скульптуру на площади Консерватории в Риме – она мне всегда казалась женщиной  страдающей оттого, что у нее на голове поместили порцию спагетти.



Никакой Медузы, никакой Горгоны, ничего подобного в других сочетаниях в оперативном деле не было, не было ничего похожего и у Найджэла, я бы знал. По большому счету, вот это я знал уже наверняка, нужно было готовиться к тому, что меня сольют. Но где-то внутри я был уверен, холодно и твердо, что смогу их опередить.


Опередить и победить.


Шмотки свои прежние я отдал с развязанным: «Простите, сэр, это не Ваше?» вполне молодому еще бездомному, дремавшему на скамейке в Регент’c Парк. Сумку из Хейли’c отдавать не стал – там было кое-что из моего личного тайника.


Прямо перед часом пик я спустился в Тьюб на Эустон Скуэа и, уже не кружась по городу, рванул прямо на Чесмэн. Устроившись поудобнее в кресле, вытянув длинные ноги, прижав к себе пакет из Хейли’с. К часу пик, в Тьюб повалили лондонцы, будто волны, гонимые прибоем.


« Волны, гонимые прибоем, направляемые рукой  Посейдона, неумолимо собой наполняли суровую бухту. Пологом туч, устилают дорогу Великому Зевсу, ветры морские и ветры пустынь. Здесь, одинокий воззвал я мольбой к Громовержцу, здесь внял я впервые   Отца своего:

- Воля моя пусть свершится, забудь обо всем и исполни знамение, данное свыше, сам Полидект же всего лишь игрушка моя. Оружье, сандальи и щит, уменье и хитрость – дадут тебе боги через Посланца – Гермеса. Лишь после того, как ударит копытами тот, кто родится, будет свободен и волен мой сын»


Когда это успел вспомнить Павсания, которого брал в руки лишь единожды? - просыпающееся рациональное сознание сразу подсунуло необходимое объяснение смысла пришедшего сна.


Легкое покачивание электропоезда, гул незнакомых голосов, вновь погружали меня в сонную лощину. Когда же я открыл глаза, освобождаясь от дремы, то, с непередаваемым  ужасом, вновь плотно закрыл их, поскольку то, что я увидел, не умещалось и не могло уместиться в моей голове…



Глава третья, второе ошибочное избавление от страха

Мой ангел, наклонясь над колыбелью,
                Сказал: "Живи на свете, существо,
                Исполненное радости, веселья,
                Но помощи не жди ни от кого"

Уильям Блэйк

То, что я увидел, не умещалось и не могло уместиться в моей голове…

Передо мной лежала справка из ЖЭКа, о составе семьи, моей семьи, проживающей в моей квартире. Меня там не было. Там была вписана только мать, в графах таблицы «члены семьи» было вписано: «проживает одна».


Чертовщина какая-то, все эти канцелярские формы. Формы. Тут я вспомнил про свой сето*. Мысли о нем всегда успокаивала меня, особенно после уколов, от которых бросает в жар, сохнет во рту и гудит в голове. Я вспомнил о своем мече и решил снова взглянуть на него.

Развернулся в кресле и, внутренне улыбаясь, подкатил к полке, протянул руку, нашаривая знакомый сверток…


Когда я перешел в девятый класс, как-то сразу вокруг не стало негодяев, мир начинал обретать спокойствие. И, что самое удивительное, у меня стали появляться друзья. Прочтенное когда-то, воплощалось в действительность. Так я думал, я был почти уверен. Поскольку в это же время на начал употреблять алкоголь.


«Нам говорили, что вино святые пили без конца, что чарка крепкого вина была отрадой мудреца, но коль святые мудрецы всегда любили пить вино – зачем стремиться в небеса – мы здесь напьемся, все равно»

вот так воспел Ю Цунь подобное стремленье.


Во время дружеских попоек я ощущал потрясающее единение со своими собутыльниками, я чувствовал почти братство. Я был не просто не отвергаем ими - я был им почти равен, равен, как может быть равен богам простой смертный.


Более того, я вновь обрел Митяя, которого почти забыл, мы снова встретились, когда ему стукнуло семнадцать. Его семью переселили в соседний дом. Фортуна повернулась ко мне лицом. Вновь обретенный Митяй был отважен, силен и быстр. Он

практиковал Кёукусинкай Будо Карате, и был на пике своей формы. Я восхищался им.


Он стал завсегдатаем нашего дома. Я стал завсегдатаем его компании.

Друзья его были не менее спортивны.

Здесь я впервые ощутил вкус мести. Мы развлекались тем, что поколачивали окрестную шпану, причем зачинщиком драк являлся я. Подходя к объекту, засунув руки в карманы брюк, я толкал объект животом со словами «шел бы ты отсюда, парень».

От такой степени наглости объект выходил из себя мгновенно. Попытки поставить меня на место, сразу же пресекались появлявшимися «ниоткуда» моими друзьями. И с невообразимым запасом нравственной правоты (не обижай маленьких) объект бывал поколочен, иногда вместе со своими спутниками.

Осечек не было.

Я и теперь ощущаю это время, как «золотое» - вино, сладость мести, равенство богам.

Время шло, болезнь прогрессировала, потом была операция. Неудачная. Золотой Век кончился.

Так, да где же он? Где же мой сето?

- Мама! Ма! Ты где? Ты не видела, я обычно здесь, на полке…

Мать у соседки, что ли? Вечно, когда надо, её нет. Что ж, когда придет Мать, я спрошу у неё, не переложила ли она мой меч.


Опустившись в кресло и отдышавшись, я вновь уперся взглядом в справку ЖЭКа. Стоп. У меня должен быть паспорт, где все записано, как положено.


Раздражение мое нарастало. Я обшарил все доступные для хранения документов места. Паспорта моего нигде не было. Раздражение сменилось возбуждением и азартом.

Я искал и искал.

Не было ни паспорта, ни свидетельства о рождении, ни военного билета, не было ни одного документа, относящегося к моей личности.

Более того, не было ни одного материального предмета, подтверждающего мое существование – ни фотографий, ни детских рисунков, ни, хранимых порой матерями свидетельств хорошей учебы в начальных классах. Не было ничего. Ничего.


К концу дня я так устал, что валился с ног. Прямо в одежде я упал на кровать и заснул почти мгновенно, без снотворного и обезболивающего. На краткий миг мой мозг озарила одна идея, простая и яркая.


Я провалился в сон с непоколебимым намерением выполнить назавтра то, что задумал. Это раскроет мои глаза.


Ночью мне приснился ужасный, потрясающе реалистичный, но совершенно необыкновенный сон.


Я присутствовал на светском рауте (кажется, так называется party). VIP-сборище посвящался культурному событию – выставке скульптурных работ, которая должна была состояться на следующий день. Люди, вне всяких сомнений, говорили по-английски.

Я тоже.

Я чувствовал себя американцем, именно американцем.


Не сразу обратил я внимание на одну особенность – впервые во сне видел себя не маленьким и больным, но высоким, стройным и гибким. Подвижность леопарда позволяла мне двигаться естественно в различных режимах.


Ведя светский трёп со своей спутницей – очень красивой хрупкой японкой (хотя, возможно, и кхмеркой), именно так и подумал я-во-сне: «Возможно, она кхмер, из Кореи». Перебрасываясь фразами об истории искусств,  я настойчиво пробирался к хозяйке салона.

Мне нужно было к ней.

Тайная цель неумолимо, как мотылька к свече, влекла меня.


Приподняв пальчиком острый подбородок, второю рукой поперёк талии, она придерживала локоток, образуя, таким образом, раму, очень выгодно оттеняя красивую высокую грудь. Но не грудь интересовала меня более всего.


Вокруг нее стайкой вились журналисты. С напором сознающих свою цену носорогов, в ее обществе появлялись реальные джельтенмены. Появлялись и удалялись со своей порцией её внимания.


На вид ей было слегка за тридцать. Фигура её представляла противоположность субтильным топ-моделям. Была она высока ростом, немного полновата, хотя, нет, она была красива красотой зрелой женщины, сильной, страстной.

На ней было длинное, до пят, платье черного шелка, совершенно открытое сзади. Формы её заставили меня невольно сглотнуть воздух. Волосы были собраны под ажурной сеткой, густые, черные, они, казалось, готовы были вырваться наружу в любой момент.

Но, каким-то чудом, держались на месте. Слегка крупноватый рот очерчивала безупречная линия губ. Глаза полностью закрывали черные, непроницаемые для взгляда очки. Очки будто жили отдельной жизнью, переливаясь всеми оттенками черного, они казались глазами неземного существа.


Наконец и я попал в поле её внимания.

- Вы здесь?  Я полагала, что Вы не появитесь.

- Как видите, - ответил я.

- Я жду Вас в четверть первого, - сказала она, чуть наклонив голову, развернулась на каблуках, всем видом показывая свое желание удалиться. Удалился же я, увлекая свою спутницу. Гейшу! Вспомнил название.



Дело наполовину сделано. Эндшпиль будет разыгран в четверть первого.

Белые начинают и выигрывают.

Мат в два хода, этюд в багровых тонах – вибрировало в моей голове, я был воодушевлен.


В 12:15 я был на месте, но уже один. Хозяйка встретила меня в том же наряде. Лишь запах духов, отдающих морским прибоем, стал вроде бы сильнее, хотя, может, самое её тело источало этот запах.


Без слов, повернувшись, приглашающе качнув головой, она повела меня в одну из изолированных комнат.

Комната, оказалась будуаром, отделанным бирюзовым атласом и бархатом. Альков, оформленный морской тематикой увенчивал ложе античного стиля.

Подойдя к алькову, порывисто развернулась. Встав прямо передо мной, длинными пальцами с красивыми, слегка хищными ногтями, она скинула с плеч бретели, мгновенно оказавшись полностью обнаженной.


Шагнув из упавшего платья, босиком, она подошла ко мне.

- Ты красив, Шон, - прошелестела она.

Не снимая очков, моя художница начала умело раздевать меня. Я попытался снять с нее очки – она резко остановила меня. Взяв меня за руки неожиданно жесткими ладонями, опрокинула меня на ложе.

Когда, оседлавшая меня, моя возлюбленная, была почти на пике блаженства, она вдруг, неожиданно, одним движением, сорвала очки и сетку с волос.

Мир вдруг исчез, просто перестал существовать. Осталось лишь то, что явилось мне – ярко блистающий черным диском солнечного затмения ужасный лик, исполненный нечеловеческой ярости. Словно протуберанцы, черные и сверкающие, этот вселенский ужас обрамляли змеи, равных которым не было на Планете.


Я почувствовал, что цепенею, нет, нет, каменею! Последней угасающей мыслью, осветившей разум, была мысль о том, что на выставке я буду одним из лучших экспонатов.

Очнулся я в холодном поту.




Странная история Кастора Троя и Шона Арчера
Глава IY
Ты был художник и поэт,
Уильям Блэйк, а теперь ты –
убийца  белого человека

Эксабуто*

По ту сторону
вагонного стекла
пролетал совершенно не английский пейзаж,
по эту сторону окна
были одни японцы,
говорившие по-японски,
сам поезд был другой,
не тот поезд,
в который я сел в Лондоне,
а  японский высокоскоростной экспресс,
из числа тех, что обслуживают агломерацию Кейханшин (Киото, Осака, Кобэ) – об этом гласили исполненные на японском таблички.

Странное безразличие и усталость навалились на меня и уже не отпускали. Я провалился в сон-небыль.


Я стоял, рассматривая странноватую кредитную карточку Bank of Moscow, и,  что самое удивительное – я был очень мал ростом, будто мне внезапно отрубили ноги.

Маленькие ладони с недоразвитыми ноготками-лопаточками, кривая спина, уродливые расплющенные ступни, всё это, всё тело целиком, ныло, боясь совершить какое-либо резкое движение, но и находится в неподвижности, оно не могло сколько-нибудь долго.


Подняв глаза, я увидел незнакомую молодую женщину, заметив меня, она подошла, изобразив в наклоне воздушный поцелуй, и грациозно выпрямила красивое высокое тело. Мимолетно откинув голову слегка назад и вправо, она улыбнулась безумно свободной и прекрасной улыбкой, обнажив красивые ровные зубы.

Сказала «Привет!», оглядывая меня. В отражении совершенно непрозрачных очков-сфер ясно был виден подходящий высокий мужчина с покатым лбом и насуплено-затравленным видом. Женщина подняла на него спокойный взгляд.

- Чего ты пристаешь к моей жене, урод?

- Извините, - ответил я, сутулясь, и поворачиваясь от него через левое плечо, всем своим видом показывая желание сразу же удалиться, - извините, я только спросил который час.

Сделав полный поворот, я уже знал, что мужчина находится на одной со мной линии, повернувшись ко мне фронтально, и что он переводит презрительный взгляд с жены влево-вниз – на меня, но чуть повыше моей головы.


Я уже был на линии атаки. Сделав неловкое движение, якобы оступившись, стал резко падать с доворотом и опусканием тела вниз. От непривычной резкости ноги взвизгнули мерзкой болью - я погасил импульс, не прекращая смертоносного движения.

Удар «Падение Ястреба» быстро и незаметно для окружающих сломал ногу мужчине в коленном суставе.

Мужчина хрипло заорал каким-то одним звуком и начал заваливаться на здоровую ногу.


Изобразив крайний испуг, я неуклюже ринулся ловить падающего, чем только усугубил падение.

- Что с Вами? - дрожащим голосом произносил я, когда мои вновь обретенные, слабые, очень короткие, недоразвитые руки уже сделали свое дело. Мне не нужна была мощь, скорость моих настоящих рук.


Мужчина упал ничком, как мешок - из его сонной артерии, перерезанной моей кредиткой, уже толчками выходила ярко-алая кровь - и задергался в агонии. На крик «помогите!» уже сбегались люди, не обращая на меня никакого внимания.


Протекая сквозь толпу, я давал ей насладиться зрелищем. Через сорок восемь секунд, которые отмерил мой внутренний таймер, меня уже на месте не было.


Несколько минут после пробуждения я сидел с закрытыми глазами, потом открыл их и уставился наружу.


Снаружи проплывал гигантский, почти пятисотметровый «брус» вокзала в Киото. Я знал и любил это здание, прорезанное «горным ущельем» - перекрытым стеклянным сводом гигантским атриумом, под которым висит «воздушный мост» - галерея,  откуда открывается вид на внутреннее пространство и древнюю столицу. Всё здание – японский мегаполис в миниатюре.

Двадцать этажей, три из которых – под землей. Отель, универмаг, торговый пассаж, музей, выставочные галереи, офисы. Здесь и американский шоппинг-молл, и узкие улочки средневекового европейского города, и, конечно, холмы традиционного японского парка.


Словно во сне, спокойный и опустошенный, я поднялся, и вышел из вагона, по пути улыбнувшись в поклоне стюарду, сказал «аригадо»*. Поймал взглядом вполне уместный здесь «Вид Фуджи во время шторма» над дверью.


Зачем-то пошел в кассовый зал. Бесшумно открывшиеся двери пропустили меня внутрь какого-то слабо освещенного, покрытого нейлоновым туманом пространства.


Людей здесь не было, лишь впереди, на неподвижной ступени эскалатора, едва освещенный падающим сверху светом, сидел ребенок, мальчик. Мальчик сидел в позе лотоса.

Это был мой сын. Элвин, Элвин Арчер*.

- Почему ты? - Спросил я приблизившись.

- Мы решили, - улыбнулся Элвин, - что тебе так будет проще.

- Как я оказался здесь, в Японии?

- Для этого мне пришлось на время стать рыжеволосой женщиной на другом краю Земли.

- В «Хейли’c»? – я посмотрел на свои кроссовки.

- Да.

- Кто такая Горгона Медуза?


Элвин слегка запрокинул голову, чуть закатив глаза, будто восстанавливая в памяти что-то, и тоном профессора Руттенберга стал цитировать:


- Сама Медуза - персонаж хтонический, представляет собой один из аспектов Ужасной Матери, то есть опасного, но плодотворного бессознательного. В архаике известно, по крайней мере, три облика медузы, где ей придаётся: то туловище лошади, то гарпии, то женщины.

Но, изображение головы почти всегда неизменно — это фронтальная архаическая маска, соединявшая черты не соединимого: солнечного диска или льва в обрамлении развивающихся змей. Волосы-змеи выдают в ней и лунную символику, напомню, что Луна - планета Анимы.


Камень, в данной ситуации означает отсутствие дальнейшего развития и жизни, консервирование. В силу своей абсолютности камень представляет законченность формы.

С одной стороны это тотальность, целостность, но с другой, в силу амбивалентности любого символа, - остановку и прекращение жизни.

- Стоп, а на самом деле?

- Другая ипостась Создателя. Он ведь не только животворящий, - Элвин лукаво подмигнул.

- Послушай, там ведь есть еще и сестры Горгон, как их, Грайи, на троих – один глаз.

- Мы не копируем сюжеты, мы решили пренебречь личной встречей с ними.

- Медузу действительно можно убить?

- Можно отделить голову.

- Зачем отделять голову и кто должен стучать копытами -  об этом говорил мне Зевс.

- Должен родиться Пегас, новый Пегас, человечество должно вступить в новую эру. Цивилизации умирают потому, что им становиться не о чем писать.

- …

- Кстати, это нужно и тебе – всякий, кто посмотрит в глаза Медузе, увидит мир и себя таким, каким все это является на самом деле. Ведь ты хочешь узнать истину?

- У меня должно быть защитное зеркало, щит.

- Оно у тебя уже есть. У большинства смертных оно есть.

- А меч?

- Меч? Меч-то вот он, - Элвин, в котором я все больше видел Гермеса, протянул руку влево и указал на самурайский меч, который как-то незаметно был между нами.

- А что, где…, - подняв глаза от меча, я увидел светящийся шар в руках Гермеса-Элвина, - что у тебя в руках?

- Гласс Грай, стеклянный шар, Стеклянный Шар Грай. Возьми его, он поможет тебе найти Горгону Медузу, - и Гермес протянул мне Шар.

Правой рукой я принял Шар, левой – прихватил меч. Одним движением я встал. Встал, точнее, приподнялся в воздух и Элвин, ставший, казалось, взрослее – тонким и гибким юношей.

«Настоящий эльфийский лучник»* - подумал я с гордостью.

- Прощай, - сказал Гермес.

- Прощай, - ответил я.

«Убивать - мое движение себя. Убивать - мое открытие себя. Мостик к давно забытому рождению. Как во сне - сколь прекрасен убийца в своем совершенстве посреди великого Хаоса...

Убийца - изнанка Создателя. Эта великая Общность, когда Восторг и Уныние сливаются воедино...


   Убить Медузу. Красота того мира, когда, ахнув, она отпрянет, заворожила меня. Ибо нет на свете стыда сильнее, чем смерть.

   Она скорее похожа на человека, радующегося тому, что его убивают; какое-то странное задумчивое спокойствие появилось в ее глазах.

   На острие моего клинка чувствовалась одна тяжесть умиротворения -- тяжесть обрушивающихся лавиной золота, серебра и парчи. И клинок убийцы, как это ни странно, будто удерживал изо всех сил эту уходившую душу. Непревзойденная красота, и - жестокая красота в этом стремлении удержать...»

Улетевший Гермес оставил после себя едва слышный серебряный звон. Я опустил взгляд на Шар. Казалось, он поглощает меня целиком. И вот я уже в зале для кендо, в известном мне додзё.

   «Вот ветер принесло из царства мертвых.
   Плод неба сумрачного - Солнце
   под ветром западным
   во всем своем сияньи закатилось
   (сияние порока наполняет нас,
   мерцая сквозь призывность этих форм):
   Чужое людям всем
   Чужое всем богам
   во всем теперь подобное цветку
   скатилось с грохотом.
   Навстречу зреющему - выйди
   и силой этой на мгновение заплачь,
   и скорбью этой навсегда убей»



В пяти шагах передо мной, в дза-дзен, в белом кимоно, опустив взор, сидит человек, рядом с ним лежит меч, малый меч сето*. Подойдя на расстояние, достаточное для «поединка сердец», я опустился перед ним, положив свой дайто* перед собой.

Человек этот - я. Только маленький, уродливо сложенный, с короткими пальцами, ноготками-лопаточками – тот, кем я был в последнем сне.

Я-из-сна начал медленно поднимать на меня глаза – Медуза явно не спешил применить свой испепеляющий душу взгляд.

«Однако сейчас - пора исцеления. Исцеления от ожидания, избавления от противления, спасения и от всех обещаний; но его сердце - сердце убийцы, и это время его не тревожит. Ему все кажется бесполезным. Он не сможет бросить свое тело в этом месте, потому что презирает страсть к избавлению. Он убивает не для того, чтобы цветок снова принял форму цветка»

Тонкий голос моего клинка ещё не успел отразиться от сёдзи*, когда голова Медузы с глухим стуком упала на пол. Клинок скользнул обратно в ножны еще раньше.


Теперь, когда исполнилось предначертанное богами, оставалось только выполнить долг перед самим собою. Взяв за волосы, прикрыв глаза, сосредоточившись, я поднял голову на уровень своих глаз. Нужно посмотреть в лицо…




Глава четвертая: избавление от страха



Тигры гнева мудрее, чем клячи наставления
Уильям Блэйк


В лицо правде, заглянуть и не ужаснуться.

В течение ночи мои предположения только укрепились. Рано утром должен зайти Митяй, завести Сережку на утро, до тех пор, пока не вернется с ночной смены его мать…


Дети не умеют лгать, могут, но не умеют: внутреннее зеркало, через которое смотрит на мир подавляющее большинство взрослых, ещё не достаточно сильно в них. На этом и строился мой план, простой и безыскусный.

Когда раздался звонок в дверь, я уже сидел наготове в коридоре у двери. Как всегда, Митяй, переставив сына за порог, внутрь квартиры, поздоровался и быстро, по-кошачьи развернувшись, исчез из вида.

- Сережа! Сережа! Скажи, кто я?

- Ты чего? – недоуменно вскинул голову четырехлетний проводник истины, - ты чего, не знаешь? Ты – баба Аня.

Из зеркала печальными поблеклыми глазами на меня смотрела пожилая женщина, опирающаяся на две трости одновременно.

Вот и весь анамнез. Правда оказалась простой и невозможной.

Невозможной для меня, поскольку именно меня никогда и не существовало.

Произведя кесарево сечение, врачи извлекли мертвый плод.

Я существовал только в воображении своей матери.

Всего лишь антропоморфная идентификация чувственных идей.

Матрицей ложной личности был Митяй.

Все встало на свои места.

Так я думал.

Продолжал.

Думать.

Мыслю – значит существую.

Декарт.

Или Пифагор… 

Пифагоровы штаны во все стороны…




Странная история Кастора Троя и Шона Арчера
Глава Y

Ах, цветы щавеля: красным жаром - в похолодевшей траве…

Юкио Мисима


Во все стороны сущего проникли лучи осознания.

Пелена спала с глаз, с души, с мира.

Кривое зеркало чужих мифов и суждений разбилось, разлетелось, обратившись в пыль.

Я видел, осязал, обонял Истину. В какой-то момент душа не выдержала и содрогнулась…


Я стоял в туалетной комнате в конспиративной квартире в Лондоне. Перед зеркалом. Опершись на него рукой. Я смотрел в свои воспаленные глаза, меня рвало. Я сунул голову под кран. Холод воды вытолкнул на поверхность то, что было моим настоящим воплощением.

Я – Синдзи  Такэяма, подданный Микадо, капитан внешней разведки Японии, при этом агент АНБ Шон Арчер, он же Кастор, брат Поллукса, известного в миру как Найджел Трой.

Раздвоение личности – тяжелейшее психическое заболевание, но оно не послужит мне ни спасением, ни даже оправданием. Я враг по обе стороны державного противостояния.

Пренебрегая всеми правилами конспирации, я набрал международный номер. Девушка на другом конце провода представила фирму, я отозвался шифрованным кодом, и попросил Самуэльсона. Лазар, казалось, ждал меня, непривычно быстро он затараторил в трубку:


- Мы нашли бомбу, Шон, здание эвакуировано. Саперы работают, боюсь, не успеем.

- Там ещё одна, дублирует основной детонатор, - ответил я и изложил где найти и внятно продиктовал шифры отключений.

- Постой, я запишу, - перебивая меня, запыхтел в трубку Виктор, хотя в этом не было никакой необходимости – такие разговоры пишутся автоматически. Я почти физически ощущал, как операторы уже спешным порядком  набирают саперов.


Я положил трубку.

Я принес тебе голову Медузы, Полидект – трепетало в моей голове.

Осталось только одно  маленькое дело…

"Вот оно какое, харакири, - подумал я. -  Будто  на  голову  обрушился небесный свод, будто зашатался и перевернулся весь мир". Собственные  воля и мужество, казавшиеся несокрушимыми до того, как клинок  впился  в  тело, вытянулись тонкой стальной ниткой, и мысль о том, что надо  изо  всех  сил держаться за эту нитку, наполнила душу  тревожной  тоской. 

Кулак, державший кусунгобу*, весь вымок. Я увидел, что  и  рука,  и  белая  ткань покрыты кровью.  "Странно,  что, испытывая эту муку, я так ясно все вижу,  и что мир существует, как прежде".


ЭПИЛОГ

Every night and every morn’
Some to misery are born.
Every morn’ and every night,
Some are born to sweet delight,
Some are born to endless night.

William Blake


Мир существует, как прежде, но иной, обновленный мир. Над новым миром стремительно мчится новый Пегас, второю луной, появившейся на небосклоне.  Иногда и я появляюсь в этом мире.

Иногда это случается зимней ночью, в северном крыле дома. Когда весь доступный взору мир помещается в освещенном светом фонаря круге. Здесь кружатся в безмолвном танце тысячи огромных снежинок.

Иногда это случается весенним утром. С восточной веранды я любуюсь цветущей сакурой. Величественным фоном весеннего праздника служит горная гряда с покрытыми снегом вершинами.

Иногда это случается ярким летним днем. Когда зале для кендо в южной оконечности особняка я шлифую, доводя до безупречности Стратегию меча. Сквозь открытые окна открывается вид на маленькую тихую бухту, крошечную выпуклость безмерного океана.

Иногда это случается осенним вечером в западной спальне. Застыв в медитации, я смотрю, как широкой красной полосой проходит по стене свет заходящего солнца. Проходит, освещая какэдзику* с великим словом «верность», и, прежде, чем угаснуть, прощальным блеском освещает дайсе*, два меча, исполненные, по преданию великим Нобукуни из школы Ямаширо, и принадлежащий нашему роду вот уже двенадцатое поколение.

Я счастлив.



Новотроицк, Оренбургская область. Россия. 2004 год. Май - Июнь.


Глоссарий:
дайто - букв. «большой меч» (яп.)
сето – букв. «малый меч» (яп.)
сори – кривизна клинка (яп.)
сая – ножны (яп.)
самэ – кожа, покрывающая рукоять, чаще гигантского ската, либо акулы (яп.)
цука – рукоять самурайского меча (яп.)
цуба – гарда самурайского меча (яп.)
сяку – прим. 33 см. (яп.)
нагаза – клинок (яп.)
вакидзаси – др. название малого меча, букв. «на боку воткнутое» (яп.)
ха – лезвие (яп.)
Шон Арчер и Кастор Трой – персонажи фильма Джона Ву «Без Лица»
Гленливет – сорт виски
Герцог Монмаут – незаконнорожденный сын Генриха VIII
Эксабуто – букв. «тот, который много говорит ни о чем» (персонаж фильма Джима Джармуша «Deadman»)
Аригадо – спасибо (яп.)
Элвин Арчер – букв.  «эльфийский лучник» (англ.)
Седзи –  раздвижные двери (яп.)
Кусунгобу – кинжал для ритуального самоубийства (яп.)
Какэдзику - каллиграфическая надпись на продолговатой полосе
бумаги  или  шелка (яп.)
дайсе – букв. «большой и малый» - пара из двух самурайских мечей (яп.)


Рецензии
Меня всегда захватывали сюжеты, где "рыцари плаща и кинжала" пытаются навязать миру свои правила игры.
Отличная фабула, но требуется редакторская правка. Текст не везде гладкий и читается кое-где с трудом. Хорошо сбитая рабочая версия.

Всех Благ и творческих удач.

Шая Вайсбух   21.11.2021 10:03     Заявить о нарушении
Спасибо большое! Это одна из самых ранних вещей. Высокая оценка!

Михаил Садыков   21.11.2021 12:52   Заявить о нарушении
На это произведение написано 19 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.