Глава 10

- Почему сутки? - вдруг неожиданно воскликнула она каким-то переменившимся строгим и звонким тоном.
Жошуа  загадочно улыбнулся самыми уголками своих губ кровавого цвета, будто он все это время ждал именно этого вопроса. Затем осторожно неспешно отодвинулся от оконной рамы, поставил незвучно стакан на стол меж полками и подтянулся через весь  стол ближе к девушке. Затем осторожно шепотом разбавил шум ударяющего состава о рельсы своим низким голосом:
- Ты сама всё поймешь, - вновь расплывшись, в этой непонятной загадочной ухмылке, улегся на полку, закинув руки за голову и прикрыв глаза. Приготовился к дневной дреме.
     Еще один день промелькнул. Промелькнул за окном поезда на этот раз. Так неуклюже и мутно. Дело близится к сумраку, на лица неспешно сползают тени с потолка.
     Поезд подкатил к очередной станции поздней ночью. В самое то время, когда сон набирает свою глубину. Плацкарт – то место, которое волей не волею становится свидетелем сотен историй из жизни незнакомцев, незнакомок.
     Вот и я. Тоже. Сижу, прижавшись ухом к подушке, смотрю на мутный свет фонарей. Сквозь потемневшее стекло. Меня разбудил звук бьющегося стекла. Глухой, но достаточно разборчивый. Если не закрыть горизонтальное верхнее окно в вагонном туалете, то при движении есть вероятность тог7о, что это злосчастное окно выбьет ручкой пробоину в большом нижнем стекле. Так и случилось. Вряд ли паренек сознается, что это был он. Кто не смог закрыть окно. Стекло тут же поменяют, когда заметят дыру и многочисленные осколки на полу. И по плацкарту медленно поползет слух о том, что кто-то разбил окно в туалете. Ценные новости замкнутого пространства.
     Напротив – полка пустует. Грязный полосатый матрас свернут рулетом. Подушка лежит сверху. Все как-то уныло. Жошуа след простыл. Я все проспала. Унылость.
     Дерзкий юнец. Хитрец. Засранец!
     Такой манящий образ.
     И темные волосы.
15.33 – время на моих часах.
     За окном – март. Пятое число третьего месяца. Сего года.
     Поезд неустанно минует станцию за станцией. Сменяет погоду, щелкает остекленными кадрами.
     Когда я прибыла на станцию назначения, вечер уже сменил день. И даже небо потемнело. Часы неустанно показывали три тридцать три.
     Город – не город. По виду внешнему напоминающий более деревню. Такую современную и далекую. Трех- четырех этажные дома, трубы, рассекающие поселение во всевозможных вариациях. Миниатюрные магазины, грязь. Узкие дороги. Весь этот вид открывается, как только встаешь ты ногою на платформу у железнодорожных путей. Перрон, окруженный застывшей весенней цивилизацией.
- Жасмин! Жасмин, Боже, как же ты выросла! Цветочек ты мой!
- Привет, бабуль, - я помахала рукой, не отягченной вещами, ей в ответ с противоположного конца платформы.
     Наверно, в тот момент мне хотелось отдохнуть. От всего и всех. В тот самый момент, когда я села в поезд. В тот самый момент, когда я ушла, хлопнув дверью. В тот день, когда было перечеркнуто все, что было создано до.
     Я бы назвала это место – город Мутный. В последний раз я видела эти потертые временем и дождем улочки еще там, где было детство.
Шумное и беззаботное. Мы с братом гостили у бабули с дедулей и смеялись, когда на улице шел дождь. Пекли пирожки и булочки с корицей. Украдкой ели еще сырое тесто из алюминиевой кастрюли с виноградами. Купили босые ноги в грязных лужах дождя.
     Пока я еще не знаю, что задержусь здесь слишком надолго.
     15.33
Ты вспоминаешь все, как только перешагиваешь через порог. Все тот же комод и ковер на полу. Лишь краски потускнели, и умер старый пес. И ты начинаешь плакать. Плакать от грусти, от счастья – если хочешь. Плакать, когда идет дождь, когда бьет в нос запахом скошенной травы. Когда видишь фотографию брата в черном переплете.
     15.33
Ты вспоминаешь все.
- Он хотел, чтобы все осталось так, как было при его жизни. Здесь, - бабуля распустила перед зеркалом волосы, спрятанные до этого под розовым платком, - твой дед в последнее время чувствовал недомогание, а потом совсем сник. Знаешь, он меня так раздражал, что порой, я желала ему смерти.
- Не говори так!!
- Это так и есть, Жасмин. А теперь… - теперь она скрутила свои длинные и по-старчески седые волосы в тугой пучок. Все перед тем же зеркалом, - теперь я осознаю то, что влюбилась в него заново. Так сильно и кажется – уже навечно. Влюбилась после того, как он умер.
     А ты. Ты плачешь, когда видишь, как стекают слезы по щекам пожилой женщины. Теперь уже – старушки. Ты помнишь, как в детстве. В твоем детстве. Она плела тебе тугие  косички, вплетая всегда в одну из них бирюзовую ленту в белый горошек. Как она была полна сил и энергии. Как она вязала и шутила, громко, закатисто, по-юношески смеялась. Теперь она опирается на палочку, чтобы сделать шаг с места, а пучок на ее голове получается растрепанный и неуклюжий.
     Ее уже нет. Нет бирюзовых лент в белый горошек. Да и ты, на вряд ли, еще есть. Тебя тоже нет.