Экспериментальная проза. Анатомия Луны

     Вчера ускользающая изумрудная ночь, уже под утро, подарила мне удивительный танец на Луне. Роскошный пейзаж в мутном свете лунной пыли. Ослабленная сила гравитации. Легкая невесомость в танце. Танцую!
И вслед мне скользят проворно не то изумленные, не то искушенные сапфиры глаз лунных жителей-огней. Кружусь в безвременье, уносимом потоком бесконечного глубокого океана вселенной. Мерцающий свет в блестящей и пьянящей лагуне моего сна меркнет с каждым последующим приближением утра.
   Светает.
Тень уходящего в небытие лунного танца накладывает свой отпечаток на ранний туман летнего утра. Открываю глаза.
В странном преломлении утренних лучей и ночных теней я вижу причудливые фигуры нереальных, но, кажется живых загадочных существ. Вижу, как в росистой воздушной паутине затаился паук, сотканный из дождя. Который, с готовностью умелого охотника, сидит в ожидании раннего путника, чтобы разбиться об него и пасть россыпью сотен мокрых кристаллов ему под ноги.
   На столе остывает спелая вишня и всё ещё тлеющая веточка благовония. Запах ладана и жженых спичек наполняет лёгкие и разбавляет атмосферу каплей восточных мотивов.

ГЛАВА 1. Терракотовый рай.


   Вдохновение пришло как всегда внезапно. И по обыкновению очень вовремя, надо сказать. Ручка не поспевает за мыслями. А те, в свою очередь, скачут наперегонки, перескакивая друг друга, пытаясь как бы обхитрить соседние, и стремятся быть излитыми на бумагу как можно скорей. – Соревнование как оно есть безудержного потока среди гениальных, порой, мыслей и мыслей обыденных, кроющих нас в повседневности будней.
И стараешься ты теперь из этого плотного сгустка разношерстных мыслей выделить самые сочные и гениальные, сбросив пустые. Самые взъерошенные, при этом, мысли имеют особую ценность. Их красота в их первозданном появлении.
   Африканское красное солнце!
Теперь Африка в Небе освещает страницы моей незаконченной прозы. Черкаю небрежно рукою введение. И буквы, не слушаясь ритма, задаваемого моей поспешностью, выходят ровные и каллиграфичные.
   Закат.


                *     *     *


   И вы, и я  теперь в театре. Занавес. Цвета терракота. Действие началось. По сцене в странных мифических костюмах раскачиваются люди в танце жизни. Их сменяют тотчас нимфы в фисташковых струящихся мантиях и сказочные сатиры с лёгкими головами и тяжёлыми мохнатыми козьими ногами. Действо завораживает, опьяняет разнообразием радужных цветов. Оттенка всё того же терракота. Оранжевый день. И мы с тобой пустились в изучение друг друга с головой. Пока ловкие сатиры гоняют нимф по сцене жизни, а нимфы, хихикая бесшумно и звонко, ускользают от грубых их рук, смотрим с  тобой в тёмную глубь друг друга с осознанием того, что постигается непостижимое таинство в глубине пространства бескрайнего леса души другого человека.
   И всё – от каждого, сидящего в зале (а есть ли там кто-то вообще?) до стен «театра без зрителей» покрылось узором световых излучений, прыгающих и скачущих так же беспорядочно, как и мои ускользающие, словно песок сквозь пальцы, мысли. Ощущение, будто попадаешь в старый калейдоскоп с тысячью мелких стеклянных цветов и узоров внутри, и уже не можешь найти оттуда выход, потому как его попросту там нет. Атмосфера настолько вязка и притягательна, что ломает ощущение времени и преломляет несущую потоком реальности информацию. Воображение рождает образы и фигуры, которые тотчас проецируются зрением в калейдоскопе реальности. И вот эта огромная оранжевая жаба, выполненная мазками гуаши по воздуху, уже сидит напротив моего взгляда и, жадно почмокивая, хватает своим оранжевым размякшим языком тяжёлых воздушных мух. Уловите образы и увидьте свои.
Закройте глаза.
   Выхожу из леса твоего одиночества, как нечаянно заплуталый путник. Уношу с собой веточку ослепительно белого подснежника.



                *     *     *


Вишня на столе остыла
Догорает за окном свет.
  Опять ночные вороны унесут меня на Луну, где сольюсь со своим сознанием в гармоничном танце. По небу разлит ром. И фужеры тысячами осколков летят в глаза светом солнца, ослепляя. В голове лёгкими струнами отзывается музыка. И опять звуки приятно текущей музыки принесли мне ветер с востока.
   Вновь мой воображение поглотило меня. Про-гло-тило.  – Я вырезаю бабочек из драпированного красного бархата, расстеленного меж нами густым полотном. И идём босяком по нему. Бабочки, несмотря на единообразие цвета, выходят разноцветные. И тотчас, получив свой цвет, улетают на восток, подхваченные моими мыслями восточного тембра, порхая неумело и ловко своими бархатистыми сухими лоскутами.
   И пускай у кого-то вкус жизни ассоциируется со вкусом горького шоколада или солёного моря! Вся прелесть его в  том, что, несмотря на горькость или солёность, вся сущность стихии проглатывает нас целиком, будоражит, взбалтывает в своём калейдоскопе, ставит под разными углами, дарит огромное пространство, именуемое «Чистый Лист» для поля деятельности. И можешь ты закапать его пятнами чернил, так ничего и не написав, или же – сжигать его со скоростью горящей спичечной головки – он неповторим. И мутные тела мыльных пузырей смотрят на нас, смеясь у пропасти песчаных скал  в лесу нашего одиночества, оттанцовывая эксцентричный танец на листе нашей жизненной прозы.

ГЛАВА 2. Вступление.


   Мыслей слишком много, чтобы они могли бы быть украденными.
Ежечасно, ежесекундно всплывают новые, в  том числе новые интерпретации старых мыслей, - результат метаморфозы под тяжестью гнетущего времени.
   Я хочу воссоздать образы, мысли на этих страницах. Чтобы поглотили они нас с вами в процессе увлеченного чтения и не отпускали по прошествию времени, пока не заменятся на более свежие, интересные и сочные.
Я вплетаю жемчуг драгоценных спонтанных мыслей в плоть разряженного воздуха и искренне надеюсь, что вы пополните их своими. Я буду вязать свой рассказ лунными прядями пыльной пряжи. А вы, я вас прошу, разукрасьте их теми цветами, существующими в мире или вовсе выдуманными, которые будут погружать вас в атмосферу сюрреалистическую. Почти что нереальную, но такую живую и дурманящую, что в ней хочется укутаться и погрузиться в  полудрём.
   Можно менять местами главы, как слагаемые меняли мы на уроках алгебры, менять цвет деталей, будь то цвет небес над головами или под, отражения или занавеса в театре зрительного зала. Экспериментируйте!
   Вот и пробежал вдоль горизонта огненный шар белобородого облака и застыл на небе фигурой громовержца Зевса!
   Вот в углу игриво пляшет осколок солнечного стеклянного зайчика на спинах сотен лучей.
   А вот -  листья богатого сочного папоротника касаются моих ног в каменных джунглях неродного, но горячо любимого мною города.
   Образность восприятия во всём. И в ней. Меня вдохновляют сейчас твои глубокие глаза, устремленные взором в меня, мы идем босяком по ночному бархату нашей дороги и руками передвигаем звезды на полотне темного неба, играя в мозаику, соединяя сплетения судеб. Негаснущие звезды подмигивают нам, скрываясь то и дело за ширмой ночных ленивых облаков.
   Поиграй со мной.
В опустевший город в лучах ночного солнца. Где бархат будет повсюду. И бабочки устлят собою небо, превратя его в лоскут иссиня-черной лоснящейся материи. С узором млечного пути в сердцевине картины.
   И поскачем по образам выдуманных созвездий. Ледяных драконов, огненных гаргулей, всадников без головы и зарослей звездного плюща.
   Теперь занавес сцены меняет очертания и цвет, превращаясь в эту же секунду в грандиозное одеяние Венеры. Пляски сменяют фигуры, застывшие в позах, в изгибах изящных тел. Свет приглушен. Света почти нет. Только глаза твои и мои излучают его, поглощая темноту. Вспышка ослепительного света. Зал вновь опустошен в театре «без зрителей».
Поцелуй.
Занавес.
   Поклон

ГЛАВА 3. Небо в финиках.


   Мы лежим. Оба на спине. В ожидании, наверно, чуда.
- Возьми меня с собой. Хоть раз!
- Куда?!
- На Луну.
- ?
- Я знаю, что ты там бываешь.
- Откуда?
- У тебя взгляд такой.
- ?
   Хотя и без того знаю, что когда я рядом, ты видишь лазурь неба во сне. Безмятежного. А в моих глазах – глубину волшебства темного покрывала вселенной. Но ты хочешь многого. Прикоснуться к мечте. Пусть даже так ненадежно и непродолжительно. На сцену теперь опускается непонятно откуда взявшийся красный свет. Будто небо разверзлось и спустило дождь из обжигающей лавы на головы деревьев. Занавес и тот вовсе пропал – пепел его лег у наших ног. Истерия. Люди с силуэтами, напоминающими по форме горбатых стрекоз, вылетают один за другим на сцену, влекут за собой состояние страха и интереса перед неизведанным одновременно.
   Ты пытаешься прикоснуться к неприкосновенно-священному. Подобно чудо-сохранившемуся осколку печального кувшина из древней Финикии.
- Нет, я тебя с собой не позову.
   И дальше с упоением продолжаю наслаждаться сменой узоров ковра, вытканного небесной сединой. По небу бегут финики. Один за другим; один за другим. Так же бежишь и ты за мною мысленно, пытаясь то ли догнать, то ли перегнать поток моей скользящей энергии.
   Мы неумело, но так находчиво воздвигаем невидимый мост, ведущий к стенам воздушного парапета, в пределах которого – сад. Куда так хочется попасть порой, но разум, играя нашими движениями, все время заставляет позабыть к нему дорогу.
   В моем сне теперь, лежа на спине – белокаменный храм обелисков. На твоих коленях- каменных – мальчик. Нет, он не плачет, глаза его по-детски невинны, а взгляд серьезен. На твоей могиле. Зачем ты ушел? И всем суждено, без сомнения. Нет дождя, небо чисто, как иногда. Не отражаются в нем величественные статуи и кресты до небес. Их здесь нет. На этой плите, что скрывает тебя от моих слов, лишь надпись о том, как долго мы ищем… ищем.
   Плоды наших туманных вожделений уносят нас далеко за пределы этих мест. И ветром времени прибивают на эту плаху в конце пути. Зачем ты ушел?

   «Проснись!»
Прокричал мне жаворонком со сцены твой  голос. Из самого дальнего, освещенного угла пустой сцены. И как рукой сняло болезненное ощущение «сновидения наяву». Мелодия твоего голоса унесла на своих шатких нотах последние воспоминания прошлой жизни. Жизни прошедшей и так умело позабытой. Мечтали ли мы тогда, скажи, вырваться из оков настоящего и оказаться здесь, где мы сегодня? Во времена ли подвигов Дон Кихота, во времена ли происков средневековых Донжуанов или рыцарей и прекрасных дам.
   Бежали ли мы тогда, скажи, на встречу горячему вздоху лета, окрыленные свободой? Были ли мы тогда свободны? Ведь это наше все. С умением и пунктуальностью талантливого ума мы растрачиваем, разбрызгиваем, продаем дары неисчерпаемого источника свободы.


*     *     *


   Стрелки на часах неуклонно проходят через одни и те же цифры, минуя черточки на циферблате. Тени от них поползли по траве, желая прикоснуться к моему голосу. Отголоски улюлюкающих же птиц доносятся до моего слуха где-то со дна – глухо и смятенно. И они замолкают на несколько единичных мгновений, потом начинают вновь свою угрюмую проповедь лону природы на закате своей жизни. Вот и день, подобрав их пример, допевает свою лебединую песню. И мы допиваем его до последнего глотка. Испиваем чашу без краев, в которой растворяется отражение облака.
   Тени скрюченных алхимиков и колдунов окружили травяной ковер нашей кровати. И, словно, по их таинственному указанию – небо усыпало нас щедрыми плодами темных фиников, которые разбиваются на молекулы, еще не успев достигнуть земли, и забирают нас с тобой, превратив в фиолетовую птицу.


*     *     *

Все окна настежь.
Ворвавшийся в помещение сквозняк закружил воздух в мутной воронке. На сцену врывается ветер, и вслед за ним – импровизированная огромная птица. Лоскуты ткани блестящих крыльев развеваются по ветру – касаясь дерзко голов зрителей, срывая их головные уборы. Птица-туча, ощущение, будто увеличиваясь в размерах, закрывает собой уже все вокруг. И она во всем – в нас с тобой, и все – в ней.
   Сила стихии кидает нас на отвесный край. Туда, где темное небо ложится на неровный рельеф горизонта. Далекого и одинокого.
   Занавес. Вновь он скрывает остатки прошедшего дня в ночи. Начинает новую главу.

ГЛАВА 4. Война.

   Луна включила свой клубничный свет. Он не имеет вкуса, есть только цвет. Цвет сочно-спелой кровавой клубники, что с одной стороны надкусана поспешностью таинственных любовников. Воздух все так же тяжел и ложится грубым пеплом на дно легких.
   С Земли сейчас видно лишь несмелый кусок огромного лунного фонаря, что расстелился грубым ковром под моими необутыми ногами. Грозная цепочка из звезд, напоминающая в совокупности – светящего осьминога, обхватывает меня щупальцами за талию, хватает за плечи – не давая шансов ускользнуть.
   На сцене настроение предвещает, по-видимому, приближение бури. Бури как сгустка энергии, что вырывается, плещет волнами беспокойного моря, стучась о прибрежные скалы повседневного негодования злых ртов.
   Слышится гул приближающихся сотен босых ног, отчеканивающих сбитый торопливый марш. В течение всего каких-то нескольких секунд начинает проявляться – один за другим – Один за другим! Люди в одеяниях, сходных с одеяниями аборигенов какого-нибудь далекого, затерянного в песках времени острова «Зет». Они практически обнажены – сливаются в экстазе слияния с декорациями – своей стихией – пустынным пейзажем природы. Напряжение нарастает и растворяется в гулком звучании тамтамов. В такт им в лихорадочном ритме чеканит сердце, поющее свою лиричную песню.
   Они танцуют!
Бешеная энергетика заряжает своим электричеством все вокруг – и живое и неживое.
   Танец как ритуал. В преддверии сумасшедших событий размеренного дня. Вокруг вздымаются клубы лунной пыли - танцую и я! Столь же дерзко, экспрессивно, что и шаман в центре сцены в облаке песчаной бури. Земля меркнет в свете моих огней. Теперь и я научилась излучать свет иллюзорно, подобно Луне. Зажигаю клубничного цвета факелы на окраине вселенной.
   Зрители никуда не исчезли. Их, казалось, не было с самого начала. И покручивая пальцем у виска, глотают таблетку огромной зависти. Перед той свободой, которая высвобождается. Она не может быть украдена.
   Их восковые глаза расплавятся от огня, если не отведут они в сторону взор. Знают это. И тихо, по одному покидают образ зрителей, вливаются с масками безумия в моем сне. Только шаман сидит на своем природном троне, улыбаясь своим черным ртом.
   Тамтамы ускоряют свой бой. Быстрей. Быстрей! Я перебираю, запыхавшись, слой уже согревшейся космической пыли ногами. Не чувствуя усталости! Разве что дышать все сложней. ( в общем здесь это и не положено). Быстрей. Быстрей! Раз-два, раз-два! Пять! Пять!
Хлопок! Ногой оземь.
Занавес.




*     *     *

БУРЯ.

   Вчера дождь стоял стеной за окном всю ночь. И сквозь невидимые створки каждого из домов стучал по поперечным расщелинам на рамах белых окон. Грозовые тучи спускали капли одну за другой, другую за одной. И молния разбавляла фиолетовый фон неба нектаром лилового света в момент появления хвоста электрического дракона. Он летает и поднимает бурю, будоражит и трясет ветви остроконечных треугольных тополей, появляясь то с одной стороны горизонта, то с  другой.
   Мы шли с тобой по мокрому темно-синему тротуару, ты держал меня за руку, а я, смотря в синие глаза электрического дракона, растворилась в атмосфере. Вглядываюсь в глубину настроения и проникновенно подбираю эпитеты для своей внутренней несмолкающей песни.
   Я научила тебя не бояться грозы.
И только гром еще по старой привычке вызывает с каждым ударом легкую дрожь у тебя за ушами.
   Я научилась быть свободной. И теперь, зацепившись за хвост колючего, горящего серебряным светом дракона, растворяюсь во всем. И теперь – со всеми и ни с кем. За пределами грозы, по другую сторону грома – там, где дождь не падает, а замирает в виде капель, словно мгновение – вечность. Где листья папоротника и каменные площади городов просыпаются от вечной спячки, - оживают.
   Буря, - это воинственное и загадочное явление делает нас в эту потрясающую ночь самими собой. А завтра мы забудем ее, словно сон, что снится каждую ночь и который всегда легко становится удачно позабытым.


ГЛАВА 5. Зимний флаг.

   Полуденная дрема.
   Сжимает руки на талии Зимы.
   И мне уже не деться от
   Грустных тускнеющих огней.

   Искупай меня, осень, в преддверии первого снега, в каплях нового дождя. В каплях поющего моря, что, словно через сито, с неба нам падает по каплям на неприкрытые головы и зонты. Только ты можешь, способна предать забвению казавшиеся когда-то сбывшимися мечты. Утоли нашу жажду перед всем новым и неизведанным, жажду построить мост, из тени сотканный, меж Луной – Солнцем – Землей. И сотнями, а то и тысячами доселе неизведанных миров во вселенной, в параллели нашему дню.
   Сегодня дует свирепо, по-осеннему пробирающий до костей западный ветер. Он кидает мне в лицо охапку разноцветных жухлых листьев кленовых, устилает ковром дубовых листов дорогу. Радуга цветов осенних заставляет нас вернуться в театр с оранжевыми занавесами и зрителями – наш терракотовый рай, где ты кидаешь мне, стоящей на сцене, охапку настурций под ноги. Купаешь меня в тонком аромате диких цветов.
   Заморозки настигли мое настроение в считанные минуты после того, как в объективе моего фотоаппарата появились первые черно-белые снимки.
   Отражение реальности в окрасе цветов бесцветной палитры. Такое меланхоличное. Загадочно-молчаливое Удивительно, как иногда в середине самого по-весеннему одетого месяца – мая, может пойти снег. Хрустящими белоснежными хлопьями он тяжело ложится на еще не обсохшие липкие листья. Такой холодный. И вот стены моего дома уже украшают воображаемые фотографии. На которых _ в негативе и так. Черно-белыми мазками возвышаются здания серого города, на их фоне – ярко-сочные листья держат на себе шапочки майского снега.
   Фотографии всюду – и здесь и там. Выложены на полу беспорядочным узором разбитого шахматного порядка.



*     *     *



   Да, и к тому же сегодня полнолунье.
   Сегодня Луна позволит нам видеть себя. Во всей красе. Неприкрытую вуалью ночного облака – нагую. Расскажет нам сказочную легенду. Как на самом дне ее – в тени холодных пыльных кратеров, укутавшись зелено-синим вязаным шарфом, сидит кот. Что хранит покой ее тихий от нечаянных чужих глаз – непрошенных гостей. Белый кот, брат огромного Чеширского кота. Его лунный брат.
   А вам, скажите, дарили когда-нибудь сказку? Доселе небывалую, не придуманную. Такую, у которой нет четкого сюжета и конца, а есть лишь чудные мгновения, что переживаете вы вновь и вновь в своем воображении. Действие которой происходит там, где душе вашей приятнее всего, там, куда уносит вас воображением в минуты ( а то и мгновения) непробудной эйфории. Герои которой, пусть даже самые сказочно-небывалые существа – от в небе парящей золотистой блохи – до сладкого на вкус и запах цветка ромашки, что рождена быть без лепестков.
   Там возможно все. От скрученных деревьев, на ветвях которых раскинулся дом-избушка бабки-ежки, от травы немыслимо-высокой до драконов с лазурно-чистыми глазами и чешуей, изумрудно-серебристой, что ночью гладят своими остроконечными хвостами небесную гладь, а днем превращаются в стаю бабочек звенящих, разлетаясь кто куда.
   Хочешь?
Пойдем туда со мной. Сидеть на вершине водопада, погрузив ноги в плоть бурлящей пены, считать звезды под небесным куполом днем, бежать за тенью дракона, что в  небе парит. Собирать лепестки цветов, что сами собою летели к нам под ноги, под нашу музыку танцуя в вихре рифм тропического дождя.
   Пойдем со мню. На свободу. Скорей! Скорей! Там нет кривых зеркал. Есть Луна! Немая и большая.
   И хочешь – построй на радуге себе дом. Чтобы смотреть, оседлав одну из разноцветных стрел, с высоты первой капли дождя вниз на головы прохожим. И смеяться. Смеяться по-детски непринужденно. Хочешь – купайся в тропическом дожде, ступая по не мнущимся лопухам в самой гуще джунглей. Здесь все твое.
   И счастлива буду я.
   Если в этот день осенний ты мне подаришь сказку о Луне.
   Под звуки вальса танцевать.