Немецкая овчарка

    Занятно признаваться в слабостях, но что делать, - люблю собачьи сериалы – «Комиссар Рекс», «Мухтар» - со всеми его возвращениями - независимо от основных человечьих героев, хотя и там есть предпочтения...
Просто везде – немецкая овчарка, добродушный отважный образ которой сопровождает и «четырёх танкистов» польского происхождения.
И совсем другой - отечественный вариант лагерной зверюги – в «Верном Руслане» Г. Владимова, и вообще у всех натасканных лагерных собак наших и немецких концлагерей...

Собака, как и человек, может стать тем, что хотят из неё сделать - никакой разницы... И никому не ведомо, какие стрессы приходится ей переживать.
Быть может, более глубокие, нежели человеческие, кто знает?...
 
 ...Передо мной три чёрно-белые фотографии первых послевоенных лет в Германии:
красавица-мама в плетёной качалке дразнит изящной туфелькой домашнюю овчарку; я – крошечная- двухлетняя (?) со счастливой улыбкой на физиономии, на лестнице в обнимку с нею же – огромной и добродушной; и просто портрет в полуанфас любимой собаки с именем – Волк, на белошерстной щеке которой – тёмная родинка...
   Не помню Волка совсем. Уехав из Германии через два с половиной года после окончания войны, мы не взяли его с собой. Наверное, это было невозможно...

Но года через два в нашей евпаторийской квартире появился упитанный щенок, переваливающийся с боку на бок, - и это тоже фотография – на пляже, среди детей нашего двора, рядом с папой. Уши ещё не поднялись, и потому окружающие сомневаются в его породе... Но это  - немецкая овчарка с громким и обнадёживающим именем – Верный!
У него долго не поднималось второе ухо, хотя первое давно уже весело торчало, и от этого видок у него был трогательным и смешным...
   Мы не успели оглянуться, как из милого толстенького увальня щенок превратился в поджарого весёлого пса, порода которого  сомнений уже не вызывала.
И тут уже не надо фотографий - я помню его именно таким – охотно принимающим участие во всех детских игрищах...
   Кого-то их подружек мы заворачивали в лежащий на полу ковёр, и Верный с азартом раскручивал его под вопли и визги...
Или искал спрятанную от него вещь (предварительно понюхав её), долго высиживая под закрытой дверью, пока мы – дети - не находили ей надёжного укрытия, бесконечно перепрятывая с места на место... И снова визжали, - когда радостный, полный энтузиазма пёс врывался в комнаты, обходил все места предварительного упрятывания, безошибочно добираясь до конечного пункта...
И если заветным местом была ваза на шкафу, он, вскакивая на кресло, опирался на верх шкафа, радостно лая, - ничего не опрокинув и не разбив...
   Конечно, таким паинькой он был не всегда...
Сумасшедший азарт охватывал его на прогулках, когда весной или осенью папа выводил ораву детей из соседних дворов к морю.
Пёс от радости общения сходил с ума, и любимым развлечением его было  - неслышно подобраться сзади, и, легко вскочив на плечи очередной жертве – не важно какой – своей, чужой - сорвать с неё шапочку с помпоном и броситься с добычей к первой попавшейся луже, и там вдоволь отвести душу, терзая несчастную вязаную шапочку, вымоченную им в воде, так, что только клочки летели, и в сторону отплывал одинокий безутешный помпон...
   Уж не знаю, как папа улаживал эти неприятности, но неприятностей почему-то не было...

   Мы бродили по берегу, иногда Верный в азарте бросался за брошенной в море палкой, и тут же выскакивал с нею, отбрасывая этот уже неактуальный предмет и бешено отряхиваясь, а  мы немедленно рассыпались в стороны, подальше от хаотичного брызгучего фонтана из воды, перемешанной с песком...

  Через полгода после папиной смерти мама, ничего не говоря, отдала нашу собаку на погранзаставу.
И пыталась утешить меня тем, что пёс оказался очень умным и податливым натаске.