Троица. Глава 4

Глава 4.

Не влюбляться!

У князя Самуреи выдалось тяжёлое утро. Перебрал на вчерашнем пиру, - это раз, поссорился с княгиней, - это два, нарушил свой же указ о дипломатической неприкосновенности чужестранных послов, - это три, и в довершении всего выгнал из дома единственного сына – наследника Самурейского престола. Все знали о вспыльчивом характере повелителя, но все знали и об его скорой отходчивости. Через пару дней он и не вспомнит о причине своего недавнего гнева, потому как не злопамятлив князь! А пока положенный срок не вышел, он, прогнав слуг и запершись в своих покоях,  сидел на любимой приседке с резной спинкой и поставцом для ног и разговаривал с той единственной, которая могла его понять:

- Вот скажи мне, Маас, чего ради я терплю такие принижения собственной персоны в своём
же собственном доме? Хозяин я или шебуршунка бесхвостая?

При слове «шебуршунка» кошка навострила свои тёмные уши, но поняла, что тревога ложная, и снова задремала. Молчание Маас князь принял за знак согласия и продолжил свои жалобы:

- Возьмём вчерашний приём, - тут князь попытался встать, но похмелье отозвалось тяжёлым гулом в его седой голове, и он опять грузно опустился на приседку, - так, о чём это я? Ах, да, о приёме. Лишку я вчерась винца-то…

Маас удивлённо вскинула голову, - на её памяти такое бывало нечасто, чтобы князь признавал свои ошибки. Однако он уже понял свою оплошность и быстро исправился:

- Лишку вот настолечко, - щепоткой пальцев отмерил дозу величиной с полнапёрстка.
Маас смотрела на хозяина и улыбалась.

- Ладно-ладно, - он примирительно махнул рукой, - сто раз по столько… или двести.
Так за нехитрыми разговорами они скоротали время до второго завтрака. Первую-то трапезу князь проспал.
   
Причина вчерашних конфликтов была банальна, - князь решил женить наследника. Княжичу этой весной сравнялось вторая дюжина, и по законам Самуреи он теперь считался совершеннолетним и был вправе сам решать свою судьбу. Поэтому все отцовские притязания на свою личную свободу считал совершенно необоснованными. На уговоры отца отвечал коротко: «Успеется». Княгиня была на стороне сына, но тайно. Внешне она поддерживала нейтралитет. Однако на вчерашнем приёме в честь гандейских сватов не сдержалась. Из каждого гандейского герцогства* прибыл важный чин, а то и два с верительными грамотами и полростовыми портретами кандидаток. По правде сказать, среди них попадались очень даже ничего. Княжичу полагалось внимательно рассматривать портреты, но он лишь бросал беглые взгляды на парсуны, равнодушно отворачивался и отрицательно качал головой. Вместо него на портреты заморских принцесс во все глаза пялился князь. По последней гандейской моде намалёванные девицы были одеты в шёлковые кружевные платья с открытой шеей и плечами и, главное, с изрядно обнажённой грудью. А виночерпии-то не зевали, и чаши не пустовали. Раскрасневшийся, порядочно захмелевший князь начал комментировать просмотренные портреты, сначала потихоньку, а затем всё громче и громче:

- Глянь-ка, сынок, какие спелые дыньки у этой носатой. Ерунда, что носик длинноват, у них там в Замее все бабы на рожу так себе. Но фигуры, я тебе скажу, о-го-го!..

Княгиня весьма утомилась толкать под столом своего словоохотливого муженька. Да и он вдруг раздумал терпеть её молчаливый протест:

- Я тебе что ли столб битовый? Пихаешь и пихаешь меня, дырку щас пропихаешь. Ха-ха-ха… А то, что у замейского герцога дочка как удодиха, клянусь Вседержителем, так оно и есть. Эй, как вас там, - князь махнул рукой в сторону замейской делегации.

Два замейца, сидевших недалеко от главы Самуреи и, разумеется, всё слышавших, упорно делали вид, что не понимают местный язык. Князь повернул к ним портрет длинноносой принцессы и приставил к своему носу большой палец правой руки, остальные растопырив веером.

Жест получился весьма двусмысленным, потому что в самой Гандеи так показывали степень опьянения человека. И чем шире растопыривались пальцы, тем пьянее по замыслу был тот, о ком шла речь. Все послы, кроме двоих красных от злости замейцев, зашлись в диком хохоте. Дело в том, что старшая дочь замейского правителя, чей злополучный портрет сейчас «расхваливал» князь, и вправду была не дура по части выпить. А главное, все соседи об этом знали.

В общем, конфуз вышел знатный. Князюшке бы угомониться, перед замейцами извиниться, но его, что называется, понесло. Дальнейшее он помнил плохо, детали происходящего как-то смазались в его одурманенных вином мыслях. Вдруг он решился:

- Маас, девочка, будь добра, расскажи-ка мне, чем там у нас вчера всё закончилось.
    
Язык жестов князь научился понимать с тех давних пор, как только во дворце поселилась загадочная кошка. Из её рассказа князю стало ясно, что размер бедствий, вызванных его вчерашним дебоширством, поистине катастрофичен. Княгиня всенародно объявила о своём уходе от горе-мужа в недавно основанную ею новую жреческую обитель у подножия Кул-Сагетта. Все гандейские послы как один, не сговариваясь, на рассвете отбыли восвояси. Однако справедливости ради надо заметить, что смотались они из дворца не из-за князя, а из-за княжича.

Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы понять: никто из предложенных принцесс наследнику Самурейского престола не приглянулся. И вообще его в последние дни мучила необъяснимая тоска. Он то надолго запирался в своих покоях, то сбегал на охоту, опять-таки в одиночку, то зазывал к себе Шута с Менестрелем, и втроём они переворачивали полдворца вверх дном. Эти трое могли бы и весь дворец на уши поставить, но на половину светлого князя Самурейского всё ж таки заходить  не решались. Княжичу не раз доставалось от скорого на расправу папани тяжёлым скипетром по нижней части спины, а уж Шут с Менестрелем и так миллион раз побывали на волосок от палаческого топора. Шута спасало его потрясающее чувство юмора, Менестреля его дивный голос и покровительство княгини. И только княжеского сына ничего не спасало. Его приятели, эти две шкодные морды, умудрялись как-то выкручиваться из всевозможных передряг, зачинщиками которых сами же и были, а их высокородный друг, воспитанный в самых лучших традициях Самурейского кодекса чести, всегда говорил правду, только правду и ничего, кроме правды. Менестрель не раз упрекал княжича в том, что тот запросто мог бы выдумывать великолепные отговорки и спасаться от родительского гнева. Но княжич всегда безропотно сознавался отцу во всём, в чём их удавалось уличить. Конечно, Шут и Менестрель, прекрасно зная характер наследника, всячески старались оградить его от служителей закона и порядка, но ведь была ещё и Маас…
   
От этой бестии никто и никогда не уходил безнаказанным. Кошка-симосид была ушами и глазами князя и чуяла опасность задолго до того, как та могла произойти. Лишь князю было известно, что его сын, сбегая из дворца на охоту, всегда имел за спиной верного телохранителя, ни разу не догадавшись об этом. Поэтому наследник всегда возвращался из своих одиночных походов целым и невредимым.
   
Но в это утро всё было иначе. Маас пришлось остаться около своего господина, хотя она прекрасно чувствовала, что его беспутный сын опять ринулся искать приключений на свою зад… хм, на свой хвост. Сама она сейчас сидела перед холодным камином и с удовольствием лакала свежие сливки, принесённые слугой. Князь велел накрыть ему в личных покоях и отменил на сегодня все государственные дела.

- У меня меланхолия, - объявил он старенькому слуге, почти полвека выполняющему около князя обязанности постельничего. Старик неодобрительно покачал головой и пробурчал под нос:

- Вот я, старый дурак, и не знал, что похмелище теперича «меланколием» прозывается. Тьфу.
Князь сделал вид, что ничего не заметил. Маас дочиста вылизала плошку и навострила тёмные уши. Во дворце всё было спокойно. Явные враги, - гандейские послы, - давно были за пределами Лимпы, а тайные отлично знали, чем может закончиться для них встреча с кошкой-убийцей.

***
   
    
Егор Стратимов был найдёнышем. Двадцать четыре года назад тридцатого августа почтальонша Глашка, проезжая  в шесть утра на своём тяжеленном рамном велосипеде мимо здания поселковой администрации, краем глаза захватила картинку, которая противоречила окружающей обстановке. На высоком крылечке добротной рубленой трёхоконной избы стояла колыбель. Глафира притормозила, резво спрыгнула с велосипедного седла, притулила своего железного коня к забору и тихонечко поднялась на крыльцо. В маленькой плетёной колыбельке спал ребёнок. Мальчик месяцев двух-трёх от роду.
   
Рабочий посёлок Стратимово в самом центре глухой северо-уральской тайги советская власть основала в 1955 году. Название посёлку досталось в наследство от крохотной староверской деревушки, жители которой незаметно покинули её, как только в окрестностях стало слишком людно. Молодые крепкие ребята и румяные девчата по комсомольским путёвкам приезжали сюда валить лес, строить железную дорогу, вести геологические разработки. И жить. Весело, с огоньком, по-советски. Было голодно, холодно. Первые годы обитали в землянках и бараках, вкалывали по десять часов в сутки, - вырабатывали норму, а по воскресеньям ходили в поселковый клуб. Там крутили кино и танцевали под трофейный аккордеон лесопильного сторожа Матвеича.
   
Сейчас Стратимово умирал. Там, где когда-то гудели вековые лиственницы, образовались топи, железнодорожная ветка не функционировала из-за невостребованности, а немногие местные жители, оставшиеся здесь по причине «больше некуда податься» спивались денатуркой и прочей дрянью.
   
Неделю назад Егор схоронил единственного в этом мире близкого человека – ту самую почтальоншу Глашку, тётю Глашу, которая и нашла его когда-то. Двадцатилетней девчонкой взяла к себе найдёныша, растила и воспитывала, как родного сына. Любимого сына. Единственного. Сейчас он шёл с кладбища, слушал мир внутри себя. Он всегда делал это, когда ему было плохо. Чутко прислушивался к тому, что философы называют «микрокосмос». Это зарождалось где-то в середине головы. Потом постепенно смещалось к центру лба, чуть выше переносицы. К Егору приходили образы откуда-то извне, не из того мира, в котором он жил. Это было тем состоянием, которое может называться «вдохновением», «отстранением», «нирваной».

Егор мог блуждать в своём внутреннем мире часами, но знал, что делать этого нельзя. В конце концов, он же не нарик. Сильнейшим усилием воли Егор переместил ощущение блаженства от центра головы вниз и назад и разместил его за своей спиной, - так он попадал в прошлое. При этом в его голове оставалось весьма чёткое осмысление собственного места в пространстве и времени. До службы в армии Егор понятия не имел, что человек способен испытывать то, что он сейчас чувствовал. Но за последние шесть лет организм старшего лейтенанта Стратимова претерпел столько изменений, что теперь Егор вряд ли был, что называется "ОБЫЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК".
   
Егору оставалось решить ещё одно дело из тех двух, что задержали его в посёлке со дня похорон тёти Глаши. Первое дело – поминки на девять дней, - он устроил сегодня. Весь посёлок сейчас был сыт и пьян, причём пьян качественно, от акцизной водочки, потому как Егор не пожалел денег на помин души близкого человека. Его бы воля, так он и памятник сразу поставил бы. Но все поселковые в один голос заявили: «Рано. Завалится». Земля на кладбище и впрямь была рыхлой, вон как могилка-то за неделю просела. Но ограду и витой крест с табличкой Егор поставил. Он не обеспокоился тем фактом, что и ограда, и крест были из ходового металла. Просто все поселковые знали, что этот цветмет трогать нельзя. И не Егора они боялись, а Глафиру. Тихую, спокойную почтальоншу никто из местных не обижал. Люди как-то быстро поняли, что каждый, хоть чуток задевший Глашку, долго не жил. Никто в посёлке не знал, каким макаром она вообще затесалась среди шебутной комсомольской голытьбы, но уж больно сильно отличалась от своих сверстников невысокая, плотненькая, рыжеватая девчушка с большими зелёными глазами.

Местные решили, что Глаша из староверцев. Но никто её об этом не расспрашивал, а она и не рассказывала. Первое доказательство Глашиных странностей испытал на себе главный стратимовский дебошир и пьяница Андрюха Скоков по кличке Курик. Курик сидел, и не раз. Об этом красноречиво говорили его сине-расписные жилистые руки с шустрыми пальчиками, охочими до чужих кошельков. После своей третьей ходки Курик решил не возвращаться в родной вечно сырой Ленинград и обосновался в Стратимово. Само собой случилось, что ему приглянулась молоденькая почтальонша. Но девушка была тверда как скала и на все притязания хулиганистого ухажёра отвечала коротко: «Отстань! Вот Василь Василичу скажу». Василий Васильевич – участковый милиционер глаз не спускал с Курика и его приятелей, - только и ждал случая избавиться от беспокойного подопечного. Дружки Курика втихоря посмеивались над его блажью, а он с каждым новым Глашиным отказом всё больше входил в раж и цедил сквозь зубы: «Покобенится, цаца, и сама ко мне в койку прыгнет». Так оно и случилось. Из Глашиной почтальонской сумки пропал пакет с пенсией, которую она раз в месяц разносила двенадцати стратимовским пенсионерам. Обнаружив пропажу, Глаша решила всё рассказать участковому, но тот как назло был в отъезде. Курик заявился вечером к девушке в комнату, занимаемую ею в длинном общем одноэтажном бараке, и спокойно объяснил положение вещей:

- Пойдёшь к мусорам – тебя же крайней сделают. Вложить за пропажу у тебя бабок нету. А у меня есть. Могу дать. Но и ты мне за это кое-что дашь…

Эту ночь Курик провёл с Глашей, а утром по дороге на лесопилку его убило током. На столбе ни с того, ни с сего оборвался провод и вдарил аккурат по куриковой макушке. Можно было припомнить ещё пару несчастных случаев с обидчиками одинокой почтальонши, но Егору сейчас было не до того. Машина председателя поселкового совета отъезжала от заготконторы в шесть вечера. Это был единственный действующий транспорт на триста километров вокруг, а Егор ещё должен был успеть в одно место.
 
Эти несколько валунов посреди таёжной поляны когда-то были составлены в идеальный круг. Самый большой камень стоял в центре. Наверное, здесь совершались жертвоприношения. У Егора тут был тайник. Под большим камнем он перед армией зарыл единственную вещь, принадлежащую ему по праву рождения, - фигурку белого быка величиной в пол-ладони, найденную вместе с ним в корзине. Круторогий, с глазами-бусинами он так внимательно смотрел на Егора, будто хотел сказать ему что-то очень важное…
   
С помощью своего верного друга – старого охотничьего ножа молодой человек подкопал основание огромной каменюки и осторожно вытянул свёрток грубой промасленной бумаги. Бережно развернул и в который раз залюбовался своим амулетом. Егор смотрел в глаза тотемного животного – Белого Быка, и чувствовал: что-то должно произойти. Что-то очень важное…
   
Валун спокойно стоял себе на твёрдой каменистой почве много-много лет. Его подмывало талой и дождевой водой, обдувало всеми ветрами, в него ударяли молнии, раскаляло палящее солнце. Но он стоял и даже не думал куда-то двигаться. Неужели маленькая острая железяка в руках хмурого загорелого парня смогла сделать то, что не сумели сотворить все земные стихии? Сидевший у валуна Егор спиной почувствовал лёгкое покачивание, удивлённо оглянулся и… Сначала он провалился в глубокий колодец, потом на поразительной скорости взмыл вверх. Пробившись сквозь плотный и холодный слой какой-то вязкой массы, напоминающей застывающий бетон, Егор вырвался к потокам всепоглощающего ослепительного света. А потом он, вроде бы, умер. Вот и произошло это самое «что-то очень важное»…

***

Князь не заметил, как Маас бесшумной тенью выскользнула из его покоев. На предельной скорости кошка неслась к Малым Восточным воротам Лимпы. Княжич выехал всего пару часов назад, и у Маас еще был шанс догнать его. Кошка видела, какая ему угрожает опасность. Вот ахавский скакун гнедой масти под всадником внезапно понёс, вот княжич, ударившись лбом о дубовый сук, падает с седла, вот он лежит, распростёршись на земле, недвижим и бледен. Ужас! Вдогонку другу на своих лошадках попроще несутся Шут с Менестрелем. Она одновременно достигают места падения, склоняются над княжичем и бестолково суетятся. Что могут сделать два обалдуя около бездыханного тела друга? НИ-ЧЕ-ГО! Маас спрыгнула с ветки на грудь княжичу и начала тереться мордочкой о его лицо, глаза, губы. Она аж притоптывала от нетерпения, возвращая наследника к жизни.

Слава Вседержителю, княжич приоткрыл глаза и попытался приподнять голову. Он просунул под затылок руку, нащупал сзади приличную шишку, поморщился и чихнул. От резкого болезненного движения он опять потерял сознание, но успел удивиться присутствию той, что сидела на нём сверху.

- Каша карачая, подуть надобно шперва, балда. Тока пешенки швои глупые горажд шочинять, шматри, иж жа тебя наш Егорушка ишшо обожжётся, - очень смешной человек с облезлой русой бородёнкой, одетый в пёструю лоскутную рубаху черпал деревянной ложкой из деревянной же расписной миски аппетитно пахнущую горячую кашу.

- Дай сюда, щас ведь всё сожрёшь, - потянул на себя миску другой тип. На его румяной смазливой физиономии читалось неподдельное возмущение. Лоскутной миску не отдавал, смазливый потянул на себя сильней. Так и продолжалось это действо под названием «тяни-толкай», пока лоскутный не отпустил миску. Хорошо, что каша подостыла, иначе смазливый изрядно обжёгся бы. Его щегольская одёжка, которая, кажется, называлась «полукафтанье», вся была заляпана кашей. Пустая миска тут же очутилась на патлатой голове лоскутного типа. В воздухе запахло грандиозной дракой. Лежащий на постели княжич тихим голосом спросил:

- Ребята, вы кто такие?

Шут с Менестрелем тут же забыли о своих распрях, растерянно переглянулись и в четыре глаза уставились на княжича. Тот понял, что ляпнул что-то не то и решил сменить тактику:

- Ладно, с вами я позже разберусь. Где я?

Шут недоумённо почесал в затылке и на всякий случай спросил княжича:

- Ты, болезный, того… этого… помнишь хотя бы, как тебя звать-величать?

- Егор.

- Ай, маладца! – умильно-дурашливо осклабился Шут и что-то шепнул Менестрелю.

Тот согласно кивнул головой и на цыпочках вышел из покоев княжича. Вернулся он через пару минут, неся под мышкой небольшой предмет, завёрнутый в синий бархат. Развернув свою лютню, он потрогал струны, проверяя настройку, и заиграл. Сколько ребята знали княжича, это всегда было проверенным средством от хандры, болезни и даже от последствий ссор с отцом. Но на этот раз что-то пошло не так. Едва Менестрель пропел первый куплет, Егор присел на постели, знаком давая понять, чтобы тот замолчал. Пару раз кашлянув для придания себе уверенности, которой в его душе сейчас и в помине не было, Егор строго спросил:

- Быстро колитесь, кто вас нанял? Я за эту бодягу бабки выкладывать не намерен. Так что сворачивайте свой джаз-бэнд и валите по-быстрому.

Менестрель обеспокоенно посмотрел на Шута. Всегдашнее весёлое выражение на круглой физиономии друга сейчас претерпевало странные метаморфозы: его выпученные глаза медленно вернулись на своё обычное место, взмывшие кверху брови сошлись на переносице, а челюсть захлопнулась с пугающим стуком. Шут на полном серьёзе произнёс:

- Из всего, чё он тут понёс, я только про бабку и усёк.

Он потряс головой, словно пытаясь отогнать непрошеные мысли, и тщательно подбирая слова, спросил Егора:

- Тебе что ли бабку покликать? Ты ведь раньше всем этим ведунам и травникам не верил, чего же вдруг передумал?

Егор хотел что-то сказать, но Шут успокаивающе похлопал Егора по плечу и добавил:

- Ну, бабку так бабку. Погоди малёха, щас доставим.

Егор откинулся на пуховые подушки непривычной для него продолговатой формы, плотно скатанные в виде шоколадного батончика с шелковыми кисточками по бокам. В глазах Егора по-прежнему не было нужной фокусировки, и он мог разглядеть лишь то, что было на расстоянии вытянутой руки. Окружающая обстановка плыла и принимала необычные формы. Но соображал он ровно настолько, чтобы в его голове могла сложиться вполне чёткая картинка. Итак, его придавило огромной глыбой языческого капища, и он умер.

А душа его переселилась в какой-то странный мир с шутами и менестрелями. Был ещё один вариант развития событий: он сейчас в психиатрической больнице. Из его четырёх боевых ранений три пришлось на голову, и в своём родном мире Егор нередко мучился сильнейшей мигренью, а уж резкая смена погоды и вовсе была для его организма серьёзным испытанием. Дилемма, раздиравшая сейчас душу молодого человека, состояла, в общем, в следующем: что лучше – психушка или тот свет. Так в своих нелёгких раздумьях Егор незаметно для себя задремал. Он редко видел сны, а проснувшись, никогда их не помнил. На этот раз всё было не так.

Сон Егора

Он лежал в васильковом поле, широко раскинув руки. Над его головой стремительно проносились ласточки, - низко от земли ловили мошкару. В воздухе пахло грозой, но высокое бирюзовой небо было без единого облачка. Безмятежность и какой-то вселенский покой ощущал Егор. Вдруг картинка резко сменилась, как кадр кинохроники. Поле исчезло, не было ни неба, ни ласточек. Егор стоял на каменном полу огромного пустого зала. Он был совершенно голый, но почему-то обут в свои старые армейские ботинки. При этом левый немного жал. Когда-то его учили, что находиться на открытом пространстве в незнакомом месте нельзя или, по крайней мере, крайне нежелательно. Вот и сейчас Егор отчаянно озирался, пытаясь найти хоть какое-нибудь укрытие. Но не придумал ничего лучше, как припасть к стене и присесть на корточки. Стены зала были так высоки, что потолок едва-едва проглядывался в неизмеримой выси. По законам земной архитектуры такой свод должны поддерживать колонны, очень много колонн, очень высоких колонн. Но тут их не было. Зато было огромное количество картин. Все стены громадного зала по замыслу неизвестного и явно ненормального декоратора увешаны картинами, точнее портретами. Прямо над головой Егора висел портрет светловолосой девушки. Она так открыто и насмешливо смотрела на голого Егора, что тот от стыда готов был сквозь землю провалиться. «Какого чёрта, - подумал Егор, - я ведь сплю и могу проснуться в любой момент». Но ему почему-то не хотелось просыпаться, хотелось смотреть на девушку, пусть и дико смущаясь от собственной наготы.
   
Неведомая сила вдруг вырвала Егора из светлого картинного зала и бросила на дощатый,  грубо сколоченный помост. Егор вскочил на ноги, мимоходом заметив, что руки связаны у него за спиной. На помосте он не один. Человек-гора в тёмно-красной рубахе с распахнутым воротом встаёт перед Егором и кладёт свои здоровенные ручищи ему на плечи, и гнёт, гнёт к низу. Егор не выдерживает чудовищного натиска и падает на колени. Машинально замечает, что на этот раз он не голяком, зато босиком. «Час от часу не легче», - думает Егор, - удивлённо вертит головой и только тут замечает слева от себя массивный чурбак, заляпанный чем-то бурым. А в центре чурбака притоплено широкое лезвие топора на длинной рукояти. Мелькает мысль: «Песец котёнку. Щас мне башку долой». В это время кат* деловито расстегнул косоворотку приговорённого, пошире откинул ворот и грязным ногтем сковырнул кожу на шее Егора в том месте, куда надо целить. «Вот сволочь, он мне так столбняк занесёт или ещё какую-нибудь гадость», - внезапно озлобился Егор. Благо что руки приговорённого связаны были не бог весть как, а старшего лейтенанта Стратимова обучали и не такие верёвочки развязывать. Миг, и руки Егора свободны, миг, и палач кубарем катится по помосту, падая с него прямо в гущу оживлённой толпы. И бежать бы приговорённому к казни быстрее ветра, но вдруг из толпы его цепкий тренированный взгляд выловил знакомое лицо, - та самая девушка с картины. Малейшей заминки хватило стражникам, чтобы всем скопом накинуться на пленника, повалить его и наподдать от души тяжеленными сапожищами по всем частям тела. На этот раз его связали надёжно и по рукам, и по ногам, даже на шею верёвку накинули. Боясь позорной гибели в петле, Егор смирился, перестал брыкаться и дёргаться. Палач уже без лишних церемоний сорвал с пленника рубаху и потащил его к чурбаку. Егор, хлюпая разбитым носом, из которого ещё сочилась кровь, крикнул во всю мощь своих лёгких:

- У меня есть последнее желание! Я имею право!

Людское море одобрительно зашумело. Народ давно не получал столько эмоций, как сегодня. Егор своей безнадёжной бесшабашностью вызывал симпатию у большинства людей, собравшихся поглазеть на казнь. Палач посмотрел куда-то в сторону и наверх и пробасил Егору:

- Говори, чего ты хочешь.

Осознавая, что фокус типа «отпусти ты меня, мил человек, на все четыре стороны» тут не прокатит, Егор вдруг неожиданно для самого себя сказал:
- Хочу стихи прочитать, свои любимые. Напоследок.

Палач опять глянул куда-то. На этот раз Егору удалось проследить за его взглядом. На высокой огороженной галерее, высоко вознесённой над площадью, находилось несколько человек. Мужчина, сидящий в центре, и подавал знаки палачу. Вот и теперь он покивал головой в знак согласия.

- Давай по-быстрому, - разрешил палач.

И Егор начал читать. Он не понимал, откуда пришли эти строки, кому он посвящал их, он просто знал, что должен их сказать:               
      
Куб кубится.
Дым дымится.
Пыль пылится.
Ворон – птица.

Я жонглирую словами,
Рассыпая пепел мыслей,
Срубленными головами
Ожерелье правды виснет.

Мой язык немой, -
Ухо нынче глухо,
Глаз и тот слепой.
А в душе – разруха.

Где-то музыка чудная, -
Это лютня Менестреля.
Он балладу мне слагает,
Заливая горе элем:

«В час рождения луны
Новой в месяц первый лета
Из серебряной воды
На берег выходит Дева,

Утопившаяся здесь -
В озере лесном, глубоком,
И печальный, сонный лес
Потревожен не ко сроку…»

Менестрель поёт волшебно,
Звуки лютни слух ласкают.
Слог торжественно-старинный
Душу болью наполняет.

Менестрель уж пьян,
Пальцы непослушны.
Я нашёл изъян
В песне о минувшем.

Как красива боль,
Как светло страданье,
Как чиста любовь
В бардовом сказанье.

Знаешь, братец мой,
Боль и смерть – не сказка.
Если есть любовь,
Ей вредна огласка.

Ты, конечно, пой.
Пой и пей, чего уж!
Ты же в доску свой,
Парень краснорожий.

Скучно без тебя,
Без Шута тем боле.
Дайте же, друзья,
Песню мне без боли…
               
Стихи кончились. Народ безмолвствовал. Кат грубо бросил Егора на перепачканный чужой кровью чурбак и занёс над его головой топор.

***

- А-а-а-а!

- Батюшки мои. Мокрый как шебуршунка. Ох, недужит наш княжич, тяжко недужит.

Вокруг Егора, по-прежнему лежащего на постели, кружила бабка жуткого вида, с козьей ногой в одной руке и  веником из сухих прутиков, обмотанных пыльной паутиной, в другой. Сама вся в чёрно-серых лохмотьях, с огромным грушевидным носом, украшенным колоритной волосатой бородавкой.

- Баба-яга! – изумился Егор. До того похожа была страшная старуха на образы из полузабытого детства, из сказок, рассказанных тётей Глашей на ночь, из избяных шорохов и тревожных звуков в сенях и баньке.

- Слава Вседержителю, хоть кого-то узнаёт, - облегчённо воскликнул Менестрель. – Ягусенька, ты возле наследничка полегче скакала бы, а? Не то глядишь, сама не ровён час захвораешь.

- И-эх, касатики мои, вы бы лучше бабушке чарку поднесли, знаю-ведаю, что в княжеском тереме знатные вина подают.

Шут с Менестрелем, словно сговорившись, испустили такой тяжкий вздох, будто прямо сейчас у них на руках княжич преставился, тьфу-тьфу-тьфу.

- Чагой-то набычились, родимые, али для бабушки малую толику винца пожалели? – нехорошо прищурилась Яга.

- Что ты? Что ты? – запричитал Шут. – Нам после вчерашнего от старшего ключника теперича разве что плесневелый гриб да сухая корка достанутся.

Менестрель сокрушённо качал головой в знак согласия с приятелем.

И до того уморительно-трагический вид был у обоих, что Егор не выдержал и хихикнул.

- Ишь ты, оклемался малость, лыбится. Значицца, на поправку дело идёт, - старуха умильно растянула губы в улыбке. Из полагающегося обычному человеку набора зубов во рту Яги их имелось лишь четыре – два длиннющих клыка сверху, и два покороче снизу. Смыкаясь с нижними, верхние клыки выпирали наружу, придавая и без того несимпатичной старушке чрезвычайно угрюмый вид. Она явно засобиралась домой, потому как на щедрое угощение теперь рассчитывать не приходилось. Егора такой расклад не устраивал:

- Бабуль, ты погоди-ка чуток, мне с тобой покалякать надо. Вы оба – вон! – он указал грустной парочке на дверь и, чтобы хоть немного подсластить безмерную горечь их разочарования,  добавил: - Главного ключника ко мне, я ему, паскуднику, покажу, как моих друзей обделять.

Изрядно повеселевшие после таких слов друзья резво бросились на поиски зловредного притеснителя.
   
Когда после долгих препирательств и отчаянного торга со старшим ключником Егору удалось выцарапать у него для личных нужд бочонок мальгозеи*, Яга уже начала более-менее соображать, насколько невозможные вещи она только что услышала от наследника Самурейского престола. Старая пройдоха не прожила бы на свете сто годков  с гаком, если бы не умела пользоваться важнейшим правилом выживания в любом мире: «Самым ценным для умного человека всегда является лишь одно – информация». Но добыть её - это полдела. Надо ведь ещё суметь правильно распорядиться ею или, напротив, тут же забыть, что ты знаешь нечто. Никогда ещё Яге не приходилось решать такую трудную задачу, как сейчас. Выкинуть из головы всё услышанное от парня или дать этому ход? И кто знает, какое решение приняла бы прожжённая интриганка, если бы не присланный в покои княжича обещанный бочонок. К ароматной розово-жёлтой мальгозее прилагалась целая куча еды. Егор в жизни не видел ничего подобного. Одних только каш им подали шесть видов. Вот это была трапеза.

Задумчивый Егор, бабка Ягуся, на поверку оказавшаяся шибко компанейской старухой, Шут и Менестрель, без конца балагурившие и хохочущие, да обалдевшая шебуршунка, вылезшая из щели в полу, посмотреть, что за бессовестные люди устроили бедлам у постели умирающего княжича.
   
Утро следующего дня выдалось примечательным во всех отношениях. Егор, которого до сих пор слегка побалтывало и пошатывало, решил пройтись по княжескому терему с ознакомительной, так сказать, экскурсией. Шут с Менестрелем увязались было за приятелем, но он, желая хоть ненадолго остаться один, спровадил их готовиться к завтрашней охоте. Стоило Егору высунуть нос из личных покоев княжича, как на шею ему кинулась невысокая дородная женщина средних лет:

- Сыночек мой, кровиночка, живо-о-ой!

Вокруг княгини суетились служанки, готовые в любой момент подхватить на руки свою госпожу, если той опять вздумается рухнуть в обморок. Весть о падении сына с лошади застигла княгиню на полдороге по пути к обители. И она, презрев неудобства и этикет, верхом по-мужски на своей резвой кобыле помчалась в Лимпу. Свите не оставалось ничего другого, как последовать её примеру и пуститься за ней следом. Таков уж был характер у княгини Самурейской, что перед лицом реальной опасности она становилась твёрже алмаза и моментально принимала единственно верное решение. Но стоило угрозе сойти на «нет» как княгиня из бой-бабы превращалась в изнеженную капризную дамочку, готовую по любому поводу, а то и вовсе без повода, падать в обморок.

Егор едва смог устоять на ногах после такого сокрушительного натиска. Но наравне с тревогой и замешательством, он вдруг почувствовал то, что испытывает каждый, кого любят и за кого тревожатся. Нельзя сказать, что тётка Глафира не любила воспитанника, но она никогда внешне не проявляла своих чувств. Лишь однажды, когда провожала Егора до райцентровского военкомата, не сдержалась и поцеловала его в лоб. Вот и вся материнская любовь. Сейчас перед Егором развернулась такая отчётливая перспектива быть затисканным и заласканным любящей женщиной, что он и обрадовался, и испугался одновременно. Положение спас князь. Решительной походкой вошёл в галерею, оттеснил напирающих на княжича женщин и заключил сына в крепкие мужские объятья. Затем слегка отстранился от него и посмотрел снизу вверх. Он осторожно потрогал глубокую ссадину на скуле сына и сказал:

- Прости меня, сынок. Не со зла ведь я. Добра тебе желал. Эхма, как охота внуков понянчить! Ну да ладно, сам себе невесту выберешь, когда время подойдёт. Не готов ты пока, видать, по-настоящему влюбиться, - князь похлопал сына по крепкому плечу и, подмигнув, шепнул на ухо, - а в кого попало не смей влюбляться. Понял? Не смей!

- Есть товарищ командир! Не влюбляться – так не влюбляться, - по военному чётко ответил старший лейтенант Стратимов и отдал честь старшему по званию.
Князь слегка опешил от такого ответа, но тут же махнул рукой и сказал:

- Как я погляжу, эти два смутьяна тебя опять новой проказе обучили. Ничего, доберётся моя палочка и до их спинушек.

Многозначительно покачивая тяжёлым скипетром, который при необходимости служил и символом власти, и посохом, и орудием возмездия, князь направился в свои покои. Проходя мимо супруги, хотел было остановиться и заговорить с ней, но княгиня с таким гордым видом отвернулась о мужа, что у того не хватило духа начать попытку примирения. Раздосадованный князь решил прогуляться по саду.
   
Всё это время Маас незаметно следовала за ним. В тот самый момент, как только её лапы коснулись груди лежащего без сознания княжича, перед кошкой-симосидом открылась страшная правда: падение наследника произошло неспроста. Какие-то неведомые могущественные силы вмешались в его судьбу, и душа княжича была уже далеко от его тела. Вернуть её обратно было невозможно. Но Маас могла попытаться призвать в умирающую телесную оболочку другую душу, родственную ей по силе и размаху. Она окинула быстрым взглядом подкорку того мира, в котором находилась сама, не нашла ничего подходящего, и не мешкая вышла на ближайшую параллельную линию, и тут кстати, или, наоборот, некстати, ей подвернулся Егор. Недолго думая, она пропела формулу перехода, и, здрасьте-пожалуйста, получился славный обмен.

ОБЫЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Привычная размеренная атмосфера Пермского гарнизонного военного госпиталя в четверг утром была нарушена визитом высокопоставленной комиссии. Комиссии незапланированной, а потому особенно волнующей. И дёрнул чёрт главного врача Семёна Исааковича согласиться вчера принять на стационар такого безнадёжного пациента, как Стратимов. Вон в Екатеринбурге клиническая база куда лучше, туда бы и везли. А теперь получается, что доброта главврача ему же ещё и боком обернётся. Семён Исаакович пригласил членов комиссии в конференц-зал, созвал туда же по селектору четырёх хирургов, дежурную бригаду реаниматологов, двоих инфекционистов, анестезиолога и на всякий случай госпитального юриста. Когда все были в сборе, главврач взошёл на кафедру, махнул рукой секретарше Любе, ответственной за слайды, и, периодически заглядывая в свои записи-шпаргалки, начал:

- Уважаемая комиссия, уважаемые коллеги, наше сегодняшнее незапланированное заседание посвящено нередкому случаю травмы под известным названием ПОЧ с весьма частыми для такого вида травм последствиями. Пациент – военнослужащий старший лейтенант Стратимов Егор Иванович, находящийся во внеочередном отпуске в связи со смертью близкого родственника. При невыясненных обстоятельствах он получил перелом основания черепа предположительно тяжёлым тупым предметом.

Здесь Семён Исаакович слегка замешкался и поверх своих старомодных очков в тонкой позолоченной оправе взглянул на председателя комиссии – полковника ФСБ. Фамилию этого человека главврач предпочёл не запоминать, потому что, во-первых, старался не засорять свою голову ненужной информацией, а, во-вторых, просто не был уверен в подлинности ФИО, указанного в продемонстрированном этим господином краснокорочном удостоверении. Полковник расстегнул верхнюю пуговицу дорогого итальянского пиджака, поёрзал на жёстком стуле, усаживаясь поудобней, и милостиво кивнул, показывая тем самым, что пока лектор ведёт себя правильно. Ободрённый этим жестом, Семён Исаакович продолжил:         

- Переломы основания черепа, или проще говоря ПОЧ - повреждение костей указанной области, - тут он повернулся к слайду и начал водить указкой по картинке. -  В большинстве случаев продолжение переломов костей свода черепа распространяется на костную основу передней, средней и задней черепных ямок. При этом возникают повреждения базальных отделов полушарий, ствола мозга и черепных нервов. Патогенез ПОЧ обычно сопровождается разрывом твёрдой мозговой оболочки. Нейросообщение с внешней средой формируется через носовую, ротовую полости, полость среднего уха, глазницу или придаточные пазухи носа, что обусловливает появление назальной, ушной ликвореи и посттравматической пневмоцефалии.

Вдруг Семёну Исааковичу подумалось, что он переборщил с терминами и углубился в малопонятную для членов комиссии область. Он замолчал, пододвинул к себе стакан, открыл бутылочку минералки, поставленную на кафедру заботливой Любочкой, налил шипящей жидкости в стакан и сделал несколько глотков. Эта вполне невинная заминка дала ему возможность бросить взгляд на его аудиторию. Опасения главврача оказались напрасными. Собравшиеся слушали очень внимательно. Семён Исаакович допил минералку, вытер губы салфеткой и продолжил:

- Такое сообщение с внешней средой, как правило, провоцирует проникновение возбудителей и, как следствие, инфицирование внутричерепного содержимого. Переломы костей передней черепной ямки характеризуются возникновением кровоизлияний в окологлазничную клетчатку, - профессор опять развернулся к слайдам, - и тогда у пациента появляются так называемые глаза енота, сопровождающиеся кровотечением из носа. Иногда возникает подкожная эмфизема, обусловленная проникновением воздуха в подкожную клетчатку при разрушении ячеек решётчатой кости. Характерны повреждения обонятельного, зрительного или глазодвигательного нерва, может наблюдаться сопутствующая травма диэнцефальных отделов мозга. Переломы костей средней черепной ямки - поперечные, косые, продольные - чаще проходят через пирамиды височной кости, параселлярные структуры и отверстия основания черепа. В ряде случаев у пациентов возникают повреждения черепных нервов, кровотечение из уха, признак Баттла, гематотимпанум. К сожалению, при ПОЧ нередки поражения гипоталамо-гипофизарных отделов мозга. Иногда развивается пневмоцефалия. Переломы костей задней черепной ямки распространяются обычно в сторону большого затылочного или ярёмного отверстия. Наиболее частый признак ПОЧ - затенение ячеек сосцевидного отростка или крыловидного синуса. Рекомендую консервативное лечение. На сегодняшний день пациенту провели обработку ушной раковины и носа антисептическим раствором с наложением асептической повязки. Ему также назначены массивные дозы антибиотиков широкого спектра действия и сульфаниламидов.

Тут Семён Исаакович заметил, что при упоминании медикаментозного вмешательства полковник тревожно заёрзал на стуле, и поспешил невольно оправдательным тоном добавить, обращаясь персонально к председателю комиссии: 

- Видите ли, м-м, товарищ полковник, при травмах подобного рода вероятность инфицирования полости черепа очень велика. Например, при огнестрельных повреждениях височной кости всегда бывает необходимость в удалении инородного тела, санация и дренирование.

Полковник недоумённо пожал плечами:

- Но у нашего парня не огнестрел, ему что, тоже этот, как его… дренаж делать будут.
Главврач медленно, растягивая слоги, будто говорил с иностранцем, начал разъяснять:

- Забудьте, что я говорил про огнестрельное ранение. Хотел как пример, да, видимо, не к месту. На сегодняшний день у вашего парня мы наблюдаем наши осложнения. Понимаете, наши. За них спросят с нас. Вы же и спросите.

Полковник задумался. Он и не помнил, когда ему в последний раз кто-нибудь перечил, - так давно это было. В глубине души он был зол на этого самоуверенного еврея, который наговорил тут много умных и непонятных слов. Но на всякий случай, пока комиссия не вынесла свой вердикт, решил не ссориться со стариком. Поэтому полковник лишь шумно выдохнул и полуизвинительным тоном произнёс:

- Прошу прощения, профессор, что влезаю со своими бестолковыми замечаниями. Продолжайте, пожалуйста.

Главврач был человеком вспыльчивым, но отходчивым и умел ценить в других умение признавать свои ошибки. Он коснулся рукой груди и слегка поклонился:

- А у меня, собственно говоря, всё.

- Как всё? – донеслось откуда-то со стороны комиссии, - а выводы?
И так знакомо прозвучала эта фраза, что Семён Исаакович рассеянно улыбаясь, подытожил своё выступление:

- А компот, ой, простите, а выводы у нас такие: мы имеем чётко выраженное осложнение в виде гнойного воспаления, проще говоря, абсцесс мозга. Но, слава Богу, куда более опасное инфицирование тканей мозга и его ушиб о стенку черепной коробки мы не наблюдаем. Словом, не так страшен чёрт, как его малюют. На этом у меня действительно всё. Спасибо за внимание.

Когда все разошлись, профессор устало опустился на один из стульев конференц-зала, достал из нагрудного кармана халата плоский черепаховый очечник, вынул из него оранжевую фланелевую тряпочку, снял очки и принялся тщательно протирать стёкла. Он так глубоко задумался, что не услышал, как дверь зала приоткрылась и вошёл полковник, и лишь когда тот деликатно кашлянул, главврач вышел из транса:

- Что? Что такое?

- Извините, Семён Исаакович, мне неловко было спрашивать при подчинённых, но меня терзает один вопрос…

- Да-да… Конечно, вы хотите знать, будет ли жить ваш лейтенант. Так вот, жить он будет. Травма не настолько серьёзная, чтобы я не мог говорить с твёрдостью. Но после сегодняшних анализов смею вас уверить…

- Вы меня не так поняли, профессор. Вообще-то меня волнует то, как быстро он сможет вернуться к службе.

- К службе? В вашем эм-м… в вашей структуре? – на всякий случай уточнил главврач.
Полковник утвердительно кивнул.

- Что ж, не буду вводить вас в заблуждение, но обычный человек после такой травмы очень долгое время может разве что почтовые марки на конверты клеить.

- Обычный человек… - эхом отозвался полковник. Он в отличие от профессора знал, что Егор Стратимов – не совсем обычный человек.
   
Но не дано было знать товарищу полковнику, что сейчас в реанимационной палате в состоянии глубокой комы пребывает самый обычный человек. Только из другого мира.