Межпоходовый ремонт

Межпоходовый ремонт.

1. Представление.

В Росту пришли вечером, ошвартовались в свете прожекторов борт о борт с плавмастерской. Зимний стылый ветер сёк лица швартовной команды, и матросы прятали носы в поднятые воротники «канадок». С палубы ПМ на чёрную, обрезиненную палубу лодки был спущен трап, и экипаж атомохода, кроме вахтенной смены, перешёл в плавказарму. Поужинали «змеиным» супчиком из мороженой рыбы, остатками недоеденного за ужином местными моряками пюре, которое пузатенький  кок тщательно соскребал со стенок металлического бака, запили всё это компотом из желтоватой воды, в которой плавал сухофрукт позапрошлого, нет, прошу прощения, прошлого века. Потом офицеров распределили по каютам и четыре капитана-лейтенанта, командиры групп БЧ-5, вошли в маленькую тесную каморку, рассчитанную на полтора не слишком упитанных человека, но с четырьмя полками-койками. Железный шкафчик с вешалками для верхней одежды, железные койки, железный стол с выдвигающимися железными ящиками, единственный железный стул с выломанной спинкой. Всё покрашено в мрачные тёмно-зелёные цвета. После уютных квартир в Западной Лице, заботливых жён, орущих детей и работающих телевизоров, обстановка показалась убогой, нечеловеческой, лишённой всякого смысла. Даже на корабле было во много раз приятнее и просторнее.
– Тесновата, блин,– сказал Анатолий Назаров, присаживаясь к столу на койку у иллюминатора.
– И холодновата, два блина,– добавил Черемисин, подмяв под себя стул.
Перетятько и Сиротов  в канадках уселись с другой стороны от стола.
– Что делать будем? – спросил Сиротов Стас, обращаясь к «коллективу».
– В посёлок идти поздно, метёт, читать нечего, и свет весьма тусклый, остаётся одно: пить!– сказал Черемисин, доставая литровую флягу с «шилом».
– Питиё, которое определяет сознание – всегда уместное занятие, вот только  закуси нет, – пожаловался Перотятько.
– Изнеженный ты, брат, закусь тебе нужна, возмутился Слава Черемисин, – впрочем, сейчас поищем: жил же тут кто-нибудь до нас, значит, закусывал. Не мог не закусывать.
– Не мог не закусывать, – охотно согласился Сиротов, с грохотом выдвигая железный ящик стола. Внутри раздался треск: катящихся шариков и взорам страждущих предстала гора поливитаминов.
– Мы спасены, – радостно заорал Сиротов Стас и побежал с графином в туалет за водой.
Они пили долго, мрачно: настроение у всех было подавленное.
– Бычок сказал, что две недели, как положено, проторчим в этой дыре,–  заметил Перетятько, –    Единственная надежда – выбраться завтра вечером в Мурманск. Погуляем по городу, зайдём в кабак…
Все мечтательно вздохнули и налили по новой. В дверь постучали.
– Войдите,– сказал Назаров, и в дверь вошёл молодой лейтенант, весь дымящийся с мороза и сам розовый, словно только что его долго отмывали в парилке. Он вытянулся во фрунт, представился:
– Товарищи капитаны-лейтенанты, лейтенант Шлыков для прохождения дальнейшей службы в качестве командира группы электриков БЧ-5 прибыл!
Народу представление понравилось. Все дружно похвалили лейтенанта: «Молодец, лейтенант! Хорошо представление выучил!», а потом Черемисин уступил лейтенанту железный стул без спинки с обитым дерматином сиденьем, чтобы герой дня мог сесть на почётном месте.
– Я это представление целый месяц учил,– радостно сообщил всем лейтенант. – А зовут меня Пётр Владимирович.
– Садись, лейтенант Петя, я тебе сейчас налью!
Черемисин взял флягу, и стал лить шило в гранёный стакан. Спирт булькал, и все ждали, что лейтенант, как положено, на пятой-шестой бульке скажет: «Хватит!». Но лейтенант молчал, и стакан вдруг оказался полным.
– Ну, ты лейтенант, герой! А куда теперь воду лить будешь?– изумился Перетятько.
– Я водку водой не запиваю.
– Во даёт! Это же не водка, а шило! Ладно, пей!– одобрил Черемисин.
Лейтенант встал, поднял полный стакан, выдохнул воздух и резко, почти профессионально (тоже, скорее всего, тренировался, мать его!) бросил стакан на себя. При первом глотке его скрутило, глаза вылезли из орбит, он уже готов был опустить стакан, поставить его на стол, но тут Черемисин похвалил бравого вояку:
– Молодец, лейтенант, покажи старым пердунам, как настоящий моряк должен пить это долбанное шило!
И лейтенант продолжил действо. Стакан опустел. Лейтенант стоял с распахнутым ртом, пытаясь ладонью вдуть туда хоть немного воздуха. Но воздух не лез, не желал лезть, так его рас так!  Глаза у Петра Шлыкова вылезли из орбит, и непонятная жидкость брызнула из них. Но никто не посмел сказать, что это слёзы. Мужчины не плачут! Наконец, задыхаясь, обливаясь соплями,  лейтенант еле выдавил единственное, всем понятное слово: «Закусь!».
И тогда все расслабились, закивали понятливо, почти радостно,  головами, а Сиротов бросил ему шарик поливитамина. Шарик катился по столу, гремя железом, а глаза лейтенанта всё более и более вылезали из орбит. Они стали как у рака, а потом сузились у переносицы, словно глядели на самое удивительное чудо на свете.
– Ты что, лейтенант, закусью брезгуешь?– расхохотался Перетятько?

Через несколько минут в дверь заглянул бычок:
– Пьём, господа офицеры?
– Пьёмсс, вашесс сковородие,– отрапортовал Сиротов, приветливо приподняв стакан с дозой до уровня глаз. – Заходитесс, если с подчинёнными не побрезгуете.
– Не, ребята, спасибо, у меня тут дело. Говорят, только что лейтенант прибыл, электрик. Должен представиться.
– Раб божий Пётр Шлыков уже преставился,– расхохотался Сидоров.
– Кому представился?
– Намсс!
И где он?
– Оно тут,– сказал Перетятько, и сделал широкий указующий жест в сторону верхней койки. – Пришлось складировать. Но он герой!
Командир БЧ5 уставился на койку, где в шинели, подпоясанный золотым ремнём с кортиком, в праздничном белом шарфе, в шапке с кокардой и чёрных ботинках лежало тело молодого лейтенанта, которого так долго ждали из Обнинска. БЧ5 тронул тело, потряс его, и оно что-то долго и невнятно скулило, а потом выдавило: «….прибыл!». 
– Во, как выучил!– одобрительно отозвался Черемисин.

2. Ночь на ПКЗ.

Спать легли в канадках прямо поверх простыней. Сверху накрылись одеялами. Назаров ушёл в соседнюю каюту, так как никто не хотел тащить на себе лейтенантские останки, а Перетятько, единственный, снял ботинки.
– Ноги отморозишь, сказал ему Сиротов, укутываясь с головой шерстяным одеялом. Меховая куртка-канадка и одеяло давали некоторую надежду сохранить в жидком состоянии всё то, что не должно превратиться в лёд. Но гарантии, всё равно, не было.
– Не могу спать обутым,– объяснил Перетятько.
Все уснули. Внезапно, среди ночи раздался свист, шум, грохот и в каюту ворвался пар. Откуда-то текла вода. За несколько минут в каюте стало жарко, как в паровой бане. Все проснулись, стали стаскивать с себя одежду, одеяла. Парились натурально. Температура резко подскочила градусов до семидесяти.  Перетятько встал, но провалился по колено в воду, ошпарился и взвыл от боли, а потом забрался на койку и, жалобно поскуливая, в кипятке пытался с помощью деревянной вешалки нащупать свои ботинки. Безрезультатно.
Только лейтенант безмятежно спал на спине, и храпел так жизнерадостно, и так громко, что заглушал свист пара. Когда все, уже раздетые, отбросив на спинки кроватей ненужные одеяла, вновь забрались под сырые простыни, прихватив с собою под подушки ароматные ботинки, свист прекратился, а через несколько минут вновь стало так холодно, что мокрые простыни замёрзли и стали колом. Опять включили свет, оделись, стуча зубами и матеря местное отопление. Перетятько свои ботинки не нашёл.
– Уплыли, наверно,–  предположил Сиротов. – Утром найдёшь.
Снова легли, укутавшись поверх канадок одеялами.
Вновь среди ночи грохот, визги, страшный шум. Все вскочили, кроме лейтенанта, включили свет, сидели и не понимали, что, собственно происходит, откуда этот невыносимый грохот. Железный стол подпрыгивал, его верхняя крышка выгибалась дугой и вибрировала. Наконец, Черемисин, как самый умный, ведь это он не забыл прихватить с собой шило, догадался: выдвинул глубокий железный ящик стола и вдруг, оттуда чёрным клубком выкатилась огромная стая крыс. Они, как чёрный взрыв, бросились врассыпную, а Черемисин, с испугу уронивший на пол ящик, стоял посреди каюты с самым дурацким видом, который ему явно был к лицу. Остальные дружно заржали, как пара гнедых жеребцов. По полу катились шарики поливитаминов, и Сиротов, пытавшийся подняться, поскользнувшись на них, рухнул обратно на койку. Смех замер у него на губах, и физиономия стала скучной, унылой и занудной, словно ему уже пятьдесят лет, а жена весело проводит время с другими, гораздо моложе его и веселее.
– Теперь и не встанешь. Ребята, хрен с ними, с этими крысами, с этим паром, дайте поспать,- взмолился он.
И опять все уснули. Уже до утра. Ночью визжали крысы, носясь по полу за витаминами и друг за дружкой, часа в четыре ночи снова засвистел пар, затопив каюту почти до нижних полок, но лишь в семь часов утра народ стал подниматься, потягиваясь и с опаской опуская ноги на пол. Ни одной витаминки на свежевымытом обледенелом полу уже не было. Внизу под ногами лазил на корточках Перетятько, ища свои ботинки. Наконец, он нашёл одни носок, вернее жалкий его обрывок, и, довольный, сказал: «Значит, носки не украли». Потом он накололся на гвоздь. Взвыл, вытащил гвоздь из ноги, поплевал на ранку и внимательно осмотрел пол: весь линолеум был усыпан гвоздями от его ботинок. Кожу крысы благополучно сожрали.
Последним едва приподнял голову лейтенант. Он  с трудом и стенаниями наклонился над столом, взял графин с водой и стал лить воду в стакан. Но вода не лилась. Лейтенант с изумлением заглянул в горлышко почти полного графина, и долго не мог сообразить, что вода просто замёрзла. Донышко графина отпало, превратившись в блюдечко на столе, а лейтенант вздохнул, и сказал: «ну вот я и прибыл на Север, как мечтал». Не тоска и не сожаление были в его словах, а глубокое удивление, словно он проснулся на другой, совершенно неизвестной ему планете, где всё было не так, как должно быть в нормальной жизни.

Пришли в столовую. Один из кухонных рабочих откинул матерчатую штору, и лейтенант, ещё не успевший окончательно прийти в себя, с удивлением уставился на хлеб, который сплошной стеной возвышался от пола до потолка. В каждой буханке с торца зияла аккуратная глубокая воронка, сантиметров десять в диаметре.
– Что это?–  не удержался он.
– Крысы, лейтенант, крысы.
Командир БЧ5, сидевший за соседним длинным деревянным столом, сказал:
– Крысы – это самое безобидное, что Вас ждёт сегодня, лейтенант. Зайдёте ко мне сразу после завтрака. Попробуем представиться ещё раз.
Все засмеялись:
– Теперь лейтенант от страха, точно преставится.
За тёмными от арктической ночи иллюминаторами мело. Пурга бросала в прямоугольные стёкла сухую снежную пыль, словно Арктика приветствовала моряков на новом месте службы. Ещё две недели как вся жизнь. Только две недели. Потом надломится ночь, и узкая полоска серого света озарит неприветливый край. Может, всё образуется? И будет нормальная жизнь: без крыс, без пара, без шила? И без романтики? Нет уж, увольте! К такому мы непривычныесс!