Повесть об осенних снах I

День взорвался пришедшей осенью. С самого утра солнце закрыли серые свинцовые тучи, мелкий дождь бил как из пулемета. Черный асфальт мрачно сверкал зеркалами луж. По двору ходили люди. Кто под зонтами, кто без, поголовно все были недовольны, и спешили кто куда, лишь бы скрыться от этого дождя. Я вышел из подъезда, зябко ежась  и кутаясь в рваную серую ветровку. Этот дождь нравился мне, он был частью меня, я был им – такой же серый, такой же ничей.
Повинуясь странному внутреннему желанию, я решил для начала пройтись по глубокому, но замкнутому лабиринту дворов, примыкающих к моему дому. Под дождем было просто прекрасно… Прекраснее  только под тем же самым дождем, а еще лучше, весной в грозу и на крыше  бегать, поскальзываться, катиться к самому краю, чувствовать под собой холодное серебро крыши и думать о чем угодно, но только не о том, что отсюда можно сорваться. Таких мыслей просто нет, потому, что эта крыша никогда меня не сбросит, только если я сам не захочу с нее уйти… Это состояние, само по себе, было схоже с шаманским камланием – бьющий по крыше дождь играет роль бубна, или гонга и, душа вырвавшись из тела начинала ощущать подлинную свободу… А если при этом очистить мозг от абсолютно всех мыслей, то состояние можно довести до полного транса…Раз. Два. Три. Люби!..
Глубины дворов были поглощены дождем – серо-желтые стены дома тонули в матовой полупрозрачной мгле. Деревья, в небольшом количестве рассаженные на клумбах во дворах, огромные, выше седьмого этажа, тополя наслаждались дождем и осенью. Для них этот дождь был чем-то вроде холодного душа перед долгим зимним сном после жаркого душного летнего рабочего дня.
На ступеньках лестницы непонятного происхождения, ведущей в окно второго этажа, в позе младенца спал какой-то бомж, и ни до чего ему не было дела – ни до осени, ни до дождя, ни до холода. Он просто спал, и судя по выражению его лица, ему снились чистые и светлые сны. Наверное, ему снится его счастливое детство… Мне тоже иногда снятся такие сны – когда я перепью, и в полу бредовом состоянии ложусь спать, тогда я вижу именно их… Большие-большие деревья, яркая зеленая трава, чистое, светлое небо, такие же чистые и светлые мысли, и нет никаких проблем. Вообще никаких… Когда я просыпаюсь, у меня болит сердце и к горлу подходит тяжелый комок. И не с похмелья это вовсе, а просто от осознания того, что это детство, это счастье куда-то ушли и Н-И-К-О-Г-Д-А не вернется. И от осознания этого хочется плакать, или вообще никогда ничего не чувствовать… Спи, несчастный, спи, пусть ступеньки лестницы станут тебе мягкой периной, пусть тебе снятся сны обо снах детства, и пусть тебя не одолевают те же тяжелые мысли, что и меня! Я сунул ему в карман старого, заношенного до дыр и насквозь промокшего пиджака сторублевую бумажку – хоть похмелье бедолагу мучить не будет…Четыре. Пять. Спать!..
В железном ангаре, того же неизвестного происхождения, что и лестница, примостившемся в углу того же дворика, сидели еще несколько выпивох. Они посмотрели на меня мутными, но светлыми глазами, я помахал им рукой и прошел дальше по дворовому лабиринту. В следующем дворе-колодце, высоком и прямоугольном, словно могильная яма, весь асфальт был завален мусором. Мусор бросали из окон, убирать его, по видимому, никто и не думал, и пока я стоял ровно посередине этой свалки, глядя в серый однотонный  прямоугольник плачущего неба, с шестого и третьего этажей шлепнулись, с неприятным звуком, еще пара мешков с мусором. Я стоял и ловил открытым ртом прохладные капельки дождя. Запаха помоев я почему-то не ощущал. Достав из внутреннего кармана ветровки бутылку темного пива, и пальцами сорвав пробку, я выпил ее двумя глотками, и швырнул пустую бутылку об стену. Она разлетелась на множество темно-коричневых осколков, которые с мягким шорохом рассыпались по мусорным мешкам, сваленным вдоль стен. И тут же из какого-то окна на четвертом этаже раздался злобный старушечий вопль:
- Бля, какая сука тут мусорит?! Щас, ****ь, милицию вызову! ****уй отсюда на ***! И чтоб больше тебя, мудилы, здесь больше не видела! Ходят тут всякие…
Окно с треском захлопнулось. Рассмеявшись про себя, я показал неприличный жест в сторону окна этой «милой» бабульки и вышел из этого колодца в следующий. Не мусорить, говорите? Ладно, не буду… Шесть. Правда есть!..
Следующий двор не отличался ни чем особенным, кроме огромного обилия машин. Как они отсюда выезжают, я просто не мог себе представить. А из темной подворотни слева доносились какие-то вопли и неразборчивая матерщина. Через несколько мгновений оттуда выбежали три человека, и все так же неразборчиво полу шепотом матерясь, исчезли где-то в районе проспекта. На меня они не обратили никакого внимания, хотя и видели. Протолкавшись между машинами, я вошел в тот двор, откуда они выбежали. Дождь, между тем, усилился, и серая пелена, висевшая прямо перед глазами, стала почти непроглядной.
Этот двор был моим самым любимым. В нем было всего три стены, а рухнувшая от старости четвертая выходила на железную дорогу. Вдоль противоположной стены тянулись трубы с горячей водой, выходившие из котельной, что располагалась на первом этаже. Не редко я, когда напивался в стельку, чтобы дома не навлечь на себя праведный гнев родных, приходил сюда, ложился на эти теплые трубы и засыпал тем самым детским сном. А сейчас с них стекали лишь серебряные струйки воды…
Оглядевшись, я увидел, что около этих самых труб в луже крови, которую уже почти успела растворить вода, лежал лицом вниз человек. Первое, что мне показалось странным, так это его куртка – старая, порванная в нескольких местах, серая ветровка…точно такая же, какая была сейчас на мне. Сердце невольно екнуло и  я подошел ближе. Джинсы на нем были тоже точь-в-точь как мои! Я наклонился над ним и, унимая неприятную дрожь в коленях и руках, перевернул его на спину. В серое небо застекленевшими мертвыми глазами уставилось давно не бритое, но почти детское лицо…мое лицо. Я невольно отшатнулся и резко помотал головой. Сердце в груди отстукивало быструю барабанную дробь. «Если это я, то кто я?..»
Пересилив страх, я заставил себя вновь подойти к убитому. Ну точно – такое же лицо, те же фенечки на запястьях, те же порезы на пальцах правой руки. Я их заработал, когда пытался по пьяни залезть в окно второго этажа «черной» лестницы, чтобы вылезти на крышу. Подавляя в себе противное желание как можно быстрее убежать отсюда, и чем дальше, тем лучше, я быстро обшарил карманы ветровки. Там обнаружился точно такой же старенький кассетник с залипающей кнопкой «Rew», ключи от моей квартиры, мобильник, правда, в отличие от моего, в дребезги разбитый, но на первый взгляд, тоже такой же, как мой. В общем, это был я… Страшное воспоминание заставило меня вновь вздрогнуть – ведь с самого утра, с того момента, как я проснулся с похмелья, что пришло ко мне после изрядной дозы «Карибского кризиса», выпитой на кануне вечером, я ни разу не посмотрел в зеркало! Могу ли я после этого быть уверенным в том, что я – это я, а тот, кто лежит сейчас передо мной – совсем не я, ну, или хотя бы наоборот – и то спокойнее бы было. Я попытался поймать свое отражение в луже, но толи из-за дождя, толи из-за пасмурного дня, а толи еще из-за чего-то (чего именно, я старательно пытался не думать), в луже отразилась только изломанная в мягких линиях тень на фоне беспросветно серого неба, рассекаемая, словно беспорядочной автоматной очередью, мелкими и частыми каплями дождя. Посидев на коленях перед лужей минуты две – три я, наконец, решил, что подобным созерцанием ничего не добьюсь и вновь глянул в сторону лежащего чуть поодаль и смотрящего мертвыми глазами в небо…себя?.. Только сейчас я обратил внимание на левую руку мертвеца – она была крепко сжата в кулак. Создавалось ощущение, будто в ней что-то зажато. С огромным усилием, провозившись минут пятнадцать, я разжал сведенные судорогой холодные пальцы. Из ладони выпал маленький помятый клочок бумаги, на котором была всего одна фраза, написанная моим почерком: «Там, куда ты идешь, ты найдешь лишь Капли Талого Стекла…» и непонятная комбинация цифр, букв и значков.
Посидев еще некоторое время в полном ступоре на мокром асфальте и пытаясь таким образом собраться с мыслями, я, так и не придя к каким либо логическим умозаключениям по поводу увиденного, медленно поднялся и слегка пошатываясь от груза эмоций поплелся к арке, что через соседний, заставленный машинами двор, выводила на Л***й проспект. Бумажку с непонятной фразой и бредовым набором символов я сунул в карман.
Под дождем и толи светло-черным, толи темно-белым небом проспект казался отлитым из свинца: матово серый блеск всего – листья на деревьях, что высажены на бульваре, не желтые, а серые, дома - серые, машины – серые, ну а люди, они-то и подавно серые. Осенний бесконечный дождь куда-то забрал из мира все краски, даже рекламные неоновые вывески потеряли свои цвета…
Помню, когда мне было лет восемь, когда мы только переехали сюда из мрачной окраинной промзоны, кутавшейся в дымы заводов, фабрик и теплоэлектростанций с вечно воющими то тут то там тревожными сиренами, этот проспект мне показался таким ярким чистым и цветным, что я даже сначала не верил своим большим круглым наивным детским глазам. Тогда тоже была Осень, деревья пестрили всеми цветами радуги, под ногами весело шуршали опавшие листья, светило яркое радостное Солнце, бездонная синева неба с причудливыми узорами перистых облаков поила радостью душу, заставляя ее летать! Я бегал по бульвару между деревьями по трамвайным путям и радовался всему. Всему, что здесь есть, всему, что здесь я, во мне были чистота и свет…а сейчас все это куда-то ушло… Все это смыто и впитано ненасытным бесконечным серым дождем…
Я медленно брел по проспекту, периодически натыкаясь на мрачных прохожих  и выслушивая с их стороны различные ругательства. В голове стучал огромный чугунный колокол, сознание отказывалось понять и принять то, что я видел во дворе. Я дошел до  ларька, выгреб из кармана горсть мелочи и купил бутылку пива, попутно пытаясь разглядеть в витрине свое отражение, но толи из-за отсутствия света и тени, толи еще из-за чего, я не увидел там ничего, кроме выставленного на витрине портвейно-пивного ассортимента товаров. Бутылки стаяли рядами, и словно шептали мне, пробиваясь сквозь мрачный медленный ритм колокола: «купи нассс, купи, выпей и тебе станет легччче. Это правда, поверь нам, в нассс твой покой, твое сссчастье, у тебя нет друзей кроме нассс…». Я резко отвернулся от витрины, безуспешно попытался прогнать назойливо вертящиеся там мысли и медленно двинулся в сторону метро.
Даже звуки проспекта сливались во едино – огромную серую массу пустоты – шорох колес и гудки машин, разговоры людей и лай собак с заброшенной и почти превратившейся в лес стройки, лязг трамваев и крики птиц – все это было сковано дождем в слепую серую пелену. Идти было почему-то тяжело, каждый шаг давался все труднее и труднее, было ощущение, что мне противостояла какая-то бездушная, безразличная ко всему сила, что рождалась при соприкосновении дождевых капель с черным асфальтовым морем. Только окна домов были единственными живыми пятнами в сером чертовом мареве. Каждое светящееся окошко скрывало в себе теплый и уютный мирок, в котором нет ни зла, ни проблем. По крайней мере, так казалось мне, смотрящему из бесконечной пустоты исчезающего проспекта. Кто я? Куда я? ЗАЧЕМ Я?! Семь. Восемь. За мной – Осень…
Доковыляв наконец до метро, я нырнул в вестибюль и остановился посреди снующего туда сюда людского потока, пытаясь уловить реальность происходящего. Неживой электрический свет, грязь, пыль, толчея, каменные своды – все это напоминало какой-то огромный бездушный конвейер…вперед-назад – ритм. Внезапно, бесконечный поток человеческих лиц сложился у меня в глазах на подобии мозаики, в одно лицо, то самое, единственное, которое я хочу видеть всегда. Сердце резануло ледяным лезвием, я закрыл глаза и взвыл от душевной боли. На мгновение бездушный конвейер остановился, и множество любопытных, осуждающих, добрых, злых, светлых, темных и безразличных и в то же время одинаковых взглядов устремились в мою сторону. Но лишь на мгновение, затем конвейер двинулся дальше, забыв о моем существовании. А я, тем временем, резко размахнувшись, ударил кулаком по холодной каменной колонне. По белому мрамору вниз потекли яркие красные капли. С руки на грязный пол закапали точно такие же. Похоже, я переломал себе пальцы, но зато стало гораздо легче. Несколько секунд я стоял неподвижно, с закрытыми глазами и пытался глубоко и ровно дышать. Это тоже немного помогло и я скрылся во чреве бесформенной очереди около проходного турникета от деловито направлявшегося в мою сторону стража правопорядка.
Движущиеся вверх и вниз эскалаторы с утробным урчанием несли полоски людей вверх и вниз. Я стоял между двумя эскалаторами и поток народа послушно меня обтекал, словно и не было никакого меня. Появилось ощущение, что это – самые настоящие врата Ада: вот грешные души, смирившиеся со своей участью, медленно утекают вниз, а с другой стороны, души, уже очистившиеся в адском пламени и принявшие, с честью или бесстрастием, свое наказание, поднимаются вверх, притом так же смиренно и безразлично. А внизу сидит на посту демон тщательно и деловито ведущий учет всех прибывающих и уходящих… «а конвейер идет, штампик стучит…».
Я долго и не моргая смотрел на это и мне уже начало казаться, что не лампы горят на балюстраде, а огромные чадящие факелы, сам спуск – огромная черная пещера с лавовыми прожилками стенах и потолке, а внизу полыхает негасимое всеочищающее адское пламя. Так и не избавившись от наваждения, я ступил на идущий вниз эскалатор – может, если оно всеочищающее, то и мою душу очистит? А если там и очищать уже нечего, то пусть сожжет дотла, чтоб ничего, даже воспоминания не осталось, и то легче будет…Девять. Десять. Я к вам, бесы!
Эскалатор полз безумно медленно, адское видение, к моему глубочайшему сожалению, развеялось, как только из динамиков раздались радостные вопли какой-то мерзкой рекламы. А может, эти динамики с рекламой как раз и служат для того, чтобы души не видели того, что происходит на самом деле? Ведь за пеленой обыденного метрополитена все не так уж страшно…
Я сел на свободную ступеньку, достал из кармана купленную в ларьке бутылку пива, не вольно поморщился, задев сломанной рукой неподвижную часть балюстрады и открыл бутылку зубами. Пробка с веселым звоном покатилась куда-то вниз. На этот раз я пил мелкими глотками, наслаждаясь тем теплом, которое разливалось внутри меня с каждым глотком терпкого крепкого пива. Но этого мне показалось маловато и я достал из внутреннего кармана небольшую железную фляжку с чистым медицинским спиртом, аккуратно влил ее, всю до последней капли в бутылку с пивом, подождал несколько секунд, пока он растворится, резко выдохнул и отхлебнул. Вот, вот это уже другое дело! Тепло плавными волнами пошло от горла по всему телу, заставляя забыть об насквозь промокшей одежде. С третьим глотком я почувствовал какой-то странный привкус, но не предал этому значения. Тепло растекалось внутри приятными расслабляющими волнами. Эскалатор медленно дополз до низа, я попытался подняться со ступеньки, но с первого раза мне это почему-то не удалось. Судорожно цепляясь уцелевшей рукой за поручень и выслушивая ругань куда-то бессмысленно спешащей безликой массы людей, безостановочного конвейера, который сметает все на своем пути и никогда не оборачивается. Я пошатываясь добрел до стены и безуспешно попытался уцепиться руками за гладкий блестящий мрамор, на котором оставались кровавые отпечатки. Что-то было явно не так! К голове подступила гнилостно-тошнотная волна, от которой хотелось закрыть глаза и никогда-никогда больше их не открывать.
Оставляя кровавые разводы, я медленно продвигался вдоль стены. Яркий оранжевый неоновый свет нещадно резал глаза, в которых расплывалась вся окружающая картинка. Поток движущихся людей слился в сплошную серую пелену, весь коридор теперь напоминал вену исполинского великана, подсевшего на иглу, по которой струилась серая, уже не живая, но еще не мертвая кровь. Мне от чего-то показалось, что кровавые разводы, оставляемые на стене моей искалеченной рукой, начинают слабо светиться и мерцать каким-то странным багрово-алым светом, так похожим на сияние красных звезд на башнях далекого кремля.
Зачем все это? Разве все то, что окружает меня сейчас, имеет хотя бы маломальский смысл?.. Пустота. Пустота разъедает все. Безжалостно, жестоко, но не испытывая при этом совершенно никаких эмоций, ибо это пустота, и не может она ничего чувствовать, не может ничего осознавать, или планировать. Она просто давит. Давит точно так же, как и этот нескончаемый поток, безостановочный конвейер движущихся людей, каждый из которых в заблуждении своем абсолютно уверен, что идет сам по себе, куда-то по своим собственным, бесконечно важным делам и не является частью бездушной машины, сердце которой и есть эта пульсирующая пустота. Зачем все это? Единственная, что дает мне смысл к существованию, причиняет мне боль. Или, быть может, я сам себе ее причиняю?.. Если бы я не пил, хотя бы и не напиваясь до потери сознания, но так – бутылочку любимого черного, как сама ночь, таящаяся в моих зрачках. Холодного пива, то я, наверное, давно бы наложил на себя руки. Зачем? Зачем?! ЗАЧЕМ?!!! Кричу в пустоту внутри самого себя, в полной уверенности, что никто не услышит… А если и услышит, если вдруг там еще кто-то есть, то этот кто-то лучше предпочтет отмолчаться. Внутренняя пустота – это неизлечимая болезнь, но даже не тела, или души, а отсутствия души в теле. Нет ничего, что могло бы помочь и остается только тихо подыхать, уже не надеясь на чудеса, в существование которых я, увы,  давненько перестал верить. Существовать вот так, пока не обратишься в размытое пятно серого мрака и ничего…больше ничего и никогда! Нет и не будет. И не было. И незачем. Остановить ее не под силу никому и ничему, так зачем, спрашивается, сопротивляться? Зачем всеми, последними и скудными, усилиями удерживать на себе глупую маску вечно веселого, позитивного и никогда не отчаивающегося человека? Зачем? Ведь я уже не человек, пора бы с этим уже смириться. Я умер, я лежу там, в своем любимом маленьком уютном дворике, что куском рухнувшей стены выходит на железную дорогу, и мертвыми, но почему-то счастливыми глазами ловлю мелкие-мелкие капельки холодного, как лед, дождя…так зачем все это?...
- А я более чем уверена, что ты еще жив. Пока еще жив, но ты сам себя убиваешь. – Прозвучал в голове до боли знакомый голос.
- Я не верю тебе больше. – Ответ, без каких либо эмоций.
- Ну зачем тебе это?
- Мне уже все равно…
- Врешь. Быть может, сам того не осознавая, но врешь. Ты всегда был живым. И сейчас жив!
- Я мертв…
- Друг, оставь ее, не слушай, она всегда была через чур упорна в своей вере. – Второй появившийся голос был ласковым, с легким намеком на шипение.
- Здравствуй, друг. – Я безошибочно узнал этот голос. – Ты пришел сюда спросить с меня долг?
- Нет, зачем же? Ты ничего мне не должен, это я должен благодарить тебя за великое множество прекрасно проведенных вечеров.
- Да не за что…
- Так вот, друг, я пришел, дабы предложить тебе ответный знак гостеприимства. Ибо, все таки, не вежливо с моей стороны, что мы у тебя, да у тебя. Вот мне лично даже стыдно. Придешь сегодня вечером на бутылочку рубинового вина около теплого камина?
- Приду… - ответ, все так же лишенный эмоций.
- Нееет!!! – взорвался в моей голове Ее истошный вопль.
Далее голоса в моей голове смешались в бессмысленную звуковую кашу, я прислонился спиной к стене, в этом месте уже густо перемазанной моей кровью, и медленно начал сползать на пол. Отключающийся мозг резанула еще одна догадка: «Техничку подсунули…сссуки…»


Я медленно открыл глаза. Спиной все так же ощущался холодок мраморной стены, упорно пробивающийся сквозь тонкую насквозь промокшую и изорванную ткань ветровки. Стены по сторонам коридора, - хотя коридор ли это теперь? – стояли как и раньше, но над ними… над ними клубилось серыми тучами небо, из недр которого нависала серая грустная пелена мелкого осеннего дождя. Не смотря на то, что небо было затянуто серой вуалью туч, я видел в нем мириады падающих вниз, куда-то за пределы непонятного коридора, звезд. Я попытался, по привычке, оставшейся с далекого счастливого детства, загадать делание, но желаний не было…Внутри серым клубком шевелилась Пустота. Людей тоже не было, бездушный безостановочный конвейер куда-то исчез. Зато по этому самому коридору проезжали редкие машины с ослепительно горящими и фарами. Почему-то я этому даже не удивился. Машины, как и небо, были однотонно серого цвета, и на огромной скорости проносились мимо меня. Я, собрав все силы, а за одно и бессилие, поднялся, все также обильно обагряя мрамор кровью, растекающейся по правой руке, посмотрел под ноги. Там набралась среднего размера лужица крови, усердно размываемая дождем. Изуродованная рука инстинктивно поднялась в русском автостоперском знаке – открытая ладонь на встречу подъезжающим машинам. Несколько серых машин пронеслись мимо, обдав меня потоком холодного промозглого ветра, смешанного с колючими каплями воды. И вот рядом со мной притормозил серебристый ухоженный «Запорожец». За рулем сидел  странный человек, на вид лет 20 – 25 с длинными, чуть ниже лопаток, волосами, разведенными на прямой пробор, притом одна половина была абсолютно седая, а вторая огненно рыжая. Внимательный глубокий взгляд бездонных серо-голубых  глаз уткнулся в меня, с интересом и ноткой сочувствия пробежался по окровавленной руке.
- Куда путь держишь, брат? – поинтересовался хозяин серебристого «Запорожца».
- А куда ведет эта дорога?
- Это зависит, брат, исключительно от тебя. Это – Дорога Иллюзорных Снов. Некоторые еще называют ее Трассой Потерянных Надежд. Так куда ты едешь?
Левая рука против воли нырнула в карман насквозь промокшей ветровки, и извлекла оттуда мятый обрывок тетрадного листочка, который я вырвал из собственных же мертвых закоченевших пальцев. Водитель внимательно, вроде бы даже несколько раз, прочитал написанное на этом клочке бумаги.
- Капли Талого Стекла, говоришь? А ты уверен, что тебе туда нужно? – с какой-то  странной интонацией, словно надтреснутой задумчивостью спросил хозяин «Запорожца».
- Мне уже все равно… Смысла нет…
- Ну, садись. – он распахнул дверь пассажирского сидения.
Я залез в машину, и мы резко рванули с места. Стены поплыли мимо, сливаясь в две сплошные белые полосы. Над головой, сквозь слегка запотевшее лобовое стекло, виднелось все то же беспросветно серое небо, сквозь которое все падали и падали звезды.
Водитель вел машину молча, полностью погруженный в свои собственные мысли. И тут я, ни с того, ни с сего, скорее даже не я, а кто-то через меня, решил нарушить молчание:
- Простите, если не секрет, как вас зовут?
Голос не мой. Чужой, совершенно чужой! Водитель на несколько мгновений задумался.
- Меня? – в голосе его мелькнула едва заметная нотка грусти – Когда-то звали Егором. Так что можешь так и называть.
- Почему когда-то?
- Теперь нет у меня имени. Я просто водитель серебристого «Запорожца»…
- А что это вообще за мир? Где я?
- Это… Как бы тебе получше объяснить?.. Это мир уже не живых, но еще не мертвых. Видишь падающие звезды? Это души тех, кто из нашего мира возвращается либо обратно к живым, либо идут дальше, в Призрачный Край, к мертвым. Но некоторые обречены находиться здесь вечно. Например, я.
- Как это?
-  Здесь остаются те, кто равносильно боялся и ненавидел и жизнь, и смерть. Здесь живут самоубийцы, брат.
- Ты…
- Да, брат. Просто однажды моя жизнь потеряла смысл. Я забрался на крышу огромного двадцатичетырехэтажного дома на берегу Финского залива, выпил для храбрости двести грамм, и шагнул вниз. Сначала было ни с чем не сравнимое ощущение полета, потом я оказался здесь. Я нашел старый, почти полностью истлевший «Запорожец» и восстановил его.
- Но ведь остальные машины абсолютно одинаковые.
- Заметил уже? Да. Но они никогда не остановятся. Просто не обращай на них внимания. А этот «Запорожец»…вообще не понятно, как он сюда попал.
- Егор… А ты не знаешь, что за странный набор символов на том листочке, который я тебе дал?
- А разве не ты писал этот листочек?
- Я…но тот «я» лежит мертвым у меня во дворе. Этот листок был зажат у него…у меня…в левой руке.
- Эти значки есть суть и плоть того мира, в котором мы сейчас находимся.
- В смысле?
- Пока тебе этого не понять…может, чуть позже. Просто знай, что этот листок очень важен, и я благодарен тебе за то, что ты его принес.
- Да это уже не важно…
Ко мне вернулся мой голос, лишенный всяческих эмоций и красок. Внутри серым клубком вновь зашевелилась Пустота. Дальше ехали молча, и я лишь пустыми глазами бесстрастно наблюдал за бесконечно падающими с неба звездами. Белые полоски стен монотонно тянулись в даль, только изредка делая легкие синхронные повороты. Внезапно, коридор резко, почти под прямым углом повернул вправо. Мы проехали еще около двухсот метров, и Егор остановился неподалеку от первого, повстречавшегося за весь наш путь, ответвления от основного коридора. То был небольшой проход в стене, слева по ходу движения. Там находился короткий коридорчик с тусклыми неоновыми лампами, заканчивающийся ведущей куда-то вниз серой гранитной лестницей. Потолок коридорчика скрывала мутная серая пелена, отдаленно напоминающая утренние туманы над рекой.
- Приехали, брат. Дальше тебе только пешком.
- Спасибо…
- Да не за что! Может, еще увидимся.
Он по дружески похлопал меня по плечу, и я кое как выбрался из машины. Снаружи оказалось неожиданно холоднее, чем в «Запорожце». Дождь все так же висел в воздухе мелкой матовой завесой, но теперь к нему еще добавился ветер – грустный, тоскливо завывающий между стен…такой же серый, такой же ничей… Я, слегка пошатываясь, зашагал в сторону бокового коридорчика, но тут меня догнал Егор:
- Эй, подожди, брат!
Я остановился и оглянулся. Он подошел ко мне, и все так же грустно улыбаясь протянул мне прохладную бутылку моего любимого темного пива.
- Держи вот, на дорожку. В бардачке завалялась…
я не обрадовался и даже не удивился. Просто поблагодарил его и свернул в боковой коридор. Я слышал, как за спиной затрещал мотор серебристого «Запорожца», как он развернулся почти на месте, и неспешно покатил назад, растворяясь в сером дождливом осеннем мареве. Тут же, на встречу ему, а потом и мимо меня, пронеслись две серые, никогда не останавливающиеся, машины.
Я зубами содрал пробку с бутылки и отхлебнул. Пиво оказалось даже более приятным на вкус, нежели в том, реальном мире. Коридорчик встретил меня грустным, задумчивым помигиванием и гулом старых, едва вырабатывающих свет из последних сил, ламп дневного света. Некоторые из них уже не горели, и на них скопился слой нетронутой пыли толщиной миллиметров в пять. Стены и пол так же покрывала пыль, потолка видно не было, но где-то там, где он долен, по идее, находиться, кружились серебряные, слегка фосфорицирующие, мотыльки, выписывая в воздухе странные пируэты. Я обернулся назад, и без эмоций отметил, что ни следов от ботинок, ни капелек крови, что продолжала течь с руки, не оставалось на этом серо-буром пылевом ковре. Коридорчик плавно перетек в лестницу, оказавшуюся винтовой. На ней так же был слой пыли, но не гладкий и равномерный, как в коридоре, а лежащий волнами, словно песок в пустыне, или под водой на речном берегу. На стенах так же встречались редкие мерцающие лампы, но через несколько витков они закончились. Потолок теперь скрывала не серая мгла, а непроглядно черный, непроницаемый мрак. Загадочные мотыльки тоже куда-то исчезли. Звук медленных шагов тонул в пыльной тьме, и был настолько глухим, что, казалось, он доносится с другого конца лестницы. Виток шел за витком, я упрямо двигался вниз, все ниже и ниже, спускаясь неизвестно куда, да и не важно для меня это было. Никаких мыслей, никаких чувств, никаких эмоций – ничего, как всегда. Только унылый ритм шагов и капающей крови: два шага – кап!, еще два шага – кап!, и так далее. Лестница казалась бесконечной, она, возможно, пронизала весь мир насквозь, а я шел и не уставал, потому, что тело может работать вечно. Устает душа. А у меня ее-то как раз и не было, только разъедающая Пустота внутри, поэтому так идти я мог хоть целую вечность. Два шага – кап!, еще два шага – кап!..
Внезапно, что-то вокруг резко изменилось: откуда-то снизу налетел резкий порыв холодного ветра, поднял лежавшую на полу пыль и с яростным завыванием улетел вверх по лестнице. Тьма была все такой же непроницаемой, но приобрела какой-то странный желтовато-красный оттенок. Я продолжал идти, но теперь опять с каждым шагом это становилось все труднее и труднее – как будто пробираешься сквозь постоянно дующий в лицо, но при этом неощутимый и очень сильный ветер. Пыль висела в воздухе, но при дыхании я ее не чувствовал. Откуда-то спереди-снизу долетел звук бьющегося стекла. Из пыли прямо передо мной соткалась сначала неясная человеческая фигура, потом она приобрела черты Той, кого я равносильно смертельно боялся и неистово желал увидеть. У меня подкосились ноги, я упал на колени, попытался закричать, но не услышал своего голоса. Она стояла ступени на три ниже меня, слегка размытая, но прекрасная. Она улыбалась и манила меня за собой. Все мои попытки подняться с колен и подойти, или пусть даже не поднимаясь, подползти, не увенчались никаким успехом, меня словно парализовало, приковало к ступеням, на которых сейчас волнами колыхалось море пыли. Я смотрел на Нее и не мог даже отвезти глаза, тело вообще не слушалось, в голове звучало такое количество неизвестных голосов, непонятных сумасшедших мелодий, вообще неясных и неописуемых звуков, что появилось четкое ощущение, что голова, не выдержав всего этого, наконец-таки просто взорвется. Шум продолжал нарастать, нестерпимость его разрывала мозг на части, размазывая тонким слоем по трескающимся стенкам черепа. Может быть, я кричал, может быть хрипел, я не ощущал своего тела. Из всех человеческих чувств у меня осталось только зрение. Я видел Ее глаза, Ее легкую грустную улыбку, и наверное, только по этому еще оставался в живых. Мгновения растянулись до вечности, пространство исказилось до неузнаваемости, откуда-то снизу поднимались волны самого Хаоса, который уничтожал на своем пути все, даже саму Тьму. Только над Ее призраком он был не властен, и только Она удерживала меня на грани полного распада. Зачем? Зачем Она это делает?! Хаос может дать мне именно то, чего так хочет добиться мое измученное тело – полного распада, чтобы от меня не осталось вообще ничего. Как давно, как давно я об этом мечтаю! Я попытался вновь выдавить из себя хоть пару, если не слов, то хотя бы звуков, но снова ничего не получилось, хотя под взглядом Ее грустных волшебных сине-зеленых глаз ко мне медленно возвращалась чувствительность тела. Волны Хаоса накатывали слабее, я почти пришел в себя, мог даже пошевелить пальцами левой руки, как вдруг накатила новая волна такой силы, такой неописуемой яростной мощи, что меня скрутило дикой болью, в глазах потемнело, боль стала нестерпимой, длилась несколько бесконечных секунд, а потом наступила теплая тьма и покой. Стало даже хорошо… И в этот момент я исчез.
Чугунным молотом по ушам ударила звенящая тишина. В голове пульсировала боль, перекатываясь под крышкой черепа граненым шаром. Я открыл глаза, но вокруг царила непроницаемая темнота. Пахло сыростью и затхлостью, словно в склепе, двери которого не открывались пару сотен лет. Я попробовал пошевелиться – чувствительность тела вернулась, но интереса к тому, что произошло я не чувствовал…чувствовал только досаду по поводу того, что все-таки проснулся. Во Тьме было так хорошо… Я вспомнил Ее лицо и непроизвольно до крови прокусил нижнюю губу. Вкус крови во рту немного отрезвил меня, я попробовал подняться, и понял, что лежу не в самой удобной позе – на лестничных ступенях лицом вниз. Степени покрывал ровный, уже почему-то без всяких волн, слой вековой пыли. Вдруг, откуда-то издалека, сквозь толщу камня над головой, послышался еле различимый звук, тем не менее, пронзающий звенящую тишину подземелья. Очень-очень знакомый звук – звук несущегося по тоннелю поезда метро, дающего протяжный гудок. Судя по громкости и глухости звука, какая-то ветка метро находилась надо мной примерно в 10-12 метрах. Никакого значения я этому не придал, а просто медленно поднялся и зашагал дальше – вниз по странным холодным каменным ступеням винтовой лестницы. Я не помню, сколько я шел, погружаясь все глубже и глубже в недра Земли. Ступень за ступенью, шаг за шагом, виток за витком – монотонный серый безразличный ритм. Кровь продолжала мерно капать с правой руки, хотя, по идее, я давно должен был умереть от потери крови. Но я ничего не чувствовал – ни боли, ни страха, ни слабости, ни интереса к происходящему, ни злобы, ни тоски, ни грусти, просто ничего. Может быть, я уже умер?
Нет. Чем глубже я спускался, тем толще становился слой пыли. я не мог этого видеть в кромешнейшей тьме, что меня окружала, но я прекрасно это ощущал. Внезапно, после очередного витка лестница кончилась и предо мной открылся широкий коридор, слегка освещенный догорающими неоновыми лампами, чередующимися с чадящими едким черным дымом факелами. Свет был сам по себе не ярок, но после непроницаемой тьмы лестницы, он ослепил меня не хуже, чем свет фар серых, никогда не останавливающихся машин, вечно несущихся по Трассе Потерянных Надежд. Через пару минут глаза привыкли к освещению, и я смог оглядеться: своды коридора подпирались стрельчатыми колоннами, высота которых была такова, что они просто терялись где-то в вышине, там, где в районе потолка клубился непроглядный густой мрак. Колонны, как я рассмотрел, подойдя ближе, были украшены странными фресками, непонятного содержания, которые когда-нибудь раньше может и заинтересовали бы меня, но в данный момент я прошел мимо, даже как следует их не рассмотрев. Мне было все равно… Какая-то страшная сила влекла меня прямо по коридору, прочь от лестницы, и через некоторое время вновь началась монотонность: коридор был прямым, как стрела, из стен на равном расстоянии торчали то лампы, то факелы, звук шагов и падающих капель крови отдавался под невидимым сводом гулким эхо. Сколько прошло времени? Час? Два? День? Год? Вечность? Имеет ли это хоть какое-то значение? Живо ли время?... неважно. Я просто шел, шел словно машина, не имеющая мыслей, чувств, сознания, признающая только движение. Вечное, никому не нужное движение по края адской пропасти в никуда. Из ниоткуда в никуда… По кругу? А может, по прямой? А может, прямая и круг есть одно и то же, или хотя бы две части единого целого, что являет в себе самом Кристалл Хаоса, абсолютную упорядоченную структуру беспорядочного относительного Ничто. Этот коридор мог существовать всегда – меня еще, или уже не было на свете, а он был; в те времена, когда еще не образовалась наша планета, он уже был; да что там, когда из Хаоса еще не думала формироваться наша вселенная, когда столкновение двух, впервые появившихся полных противоположностей еще спровоцировало Большой Взрыв, этот коридор и эта лестница уже существовали несчетные мириады тысячелетий. Он бесконечен? Нет, он не бесконечен, просто для каждого, кому выпала честь ступать по его шершавому каменному полу, длинна получалась своей. И каждый, дойдя до конца, получал что-то свое.
Когда я бесстрастно отметил для себя, что иду, по земному времени, уже несколько суток, коридор внезапно свернул вправо под углом девяносто градусов и уперся в монолитную каменную дверь, можно даже сказать, врата, поросшие непонятным, слегка светящимся синеватым светом, мхом, под которым угадывались совершенно невообразимые рисунки и фрески. Подо мхом я отыскал бронзовую позеленевшую от времени ручку, потянул за нее, но дверь не поддалась, а в голове зазвучал громоподобный голос, которому, как будто вторили еще тысячи гораздо более слабых голосов:
- Стой, Смертный! Ты не пройдешь эти Врата, не имея четкой Цели пути. Я не вижу в тебе стремления. Но если бы у тебя не было Цели, ты бы не дошел до Врат, и тебе суждено было бы вечно блуждать по Коридору. Какова твоя Цель, Смертный? Говори же быстрее, мне очень не легко имитировать речь вашей расы!
- Я иду туда, где Капли Талого Стекла…
- Что ж… Похвально. Но очень опасно, для Смертного. Ты не испытываешь страха смерти, так свойственного людям. Но ты не безумен. Ты не испытываешь страха предо мной. Но ты не бесстрашен. Я не чувствую в тебе рвения и нетерпения пройти свой Путь до конца. Но вижу, что сможешь. Миллионы представителей вашего народа подходили к Вратам, лишь сотни из них могли их открыть, и лишь единицы проходили дальше. Ты уверен, что сможешь пройти? Уверен ли ты в своих силах, Смертный?
- Мне все равно… Я уверен в своем бессилии, и не страшусь участи, ожидающей меня за Вратами. Если хочешь, убей меня, кто бы ты ни был, мне это не важно. Если ты это сделаешь, я буду тебе только благодарен.
- Нет, Смертный, я не убью тебя. Ты пришел к Вратам с Целью, но без корысти, с упорством, но полностью покорившись Судьбе, и наконец, ты несешь в себе Серое Знамя Пустоты, над которой, признаю, я не властен. Ты можешь пройти!
- Но кто ты?..
- Я просто Хранитель Врат, Привратник, поставленный здесь Тем, Чье Имя Не Произносят за долго до того, как из Пустоты родился Хаос, а из Хаоса Упорядоченная Структура Вселенных. Отойди, я открою Врата!
Я непроизвольно отступил на пару шагов назад, и своды Коридора содрогнулись от удара великой мощи. С невидимых сводов посыпалась мелкая каменная пыль, а перед Вратами материализовалась, или это мне просто показалось, огромная, в примерно семь человеческих ростов, «фигура»: живой исполинский зеленоватый столп, сквозь слабо светящуюся полупрозрачную блестящую поверхность которого виднелась постоянно циркулирующая жидкость, постоянно меняющая цвета всеми оттенками радуги. Фигура странно изогнулась, и «ударила» всей своей массой во врата. Раздавшийся грохот почти оглушил меня, колонны, подпирающие невидимые своды, заходили ходуном, но устояли, пол под ногами раскачивался как при землетрясении. Факелы и лампы, словно в панике, гасли и загорались вновь. Внезапно все замерло, как и было, звуки и грохот резко оборвались, а мерцающий исполин исчез.
- Можешь проходить, Смертный! – прозвучал в голове все тот же громоподобный голос.
Я подошел к Вратам, потянул бронзовую ручку, и дверь легко поддалась. За ней открылась удивительная панорама, которую я где-то когда-то уже видел, по крайней мере, она казалось мне смутно знакомой. Я помедлил несколько мгновений, стоя перед открытыми Вратами, потом глубоко вдохнул затхлый воздух подземелья, и шагнул через порог. Тут же в голове закрутились самые невообразимые картины,  неподвластные даже человеческому воображению, картины беспорядочно мелькали, но не приносили муки и страдания, как раньше. Они казались как раз чем-то обычным, даже родным. Тело существовало, и вроде бы даже слушалось, но этих тел было великое множество. Великое множество меня, собранных в одном месте, в одной точке пространства, они мирно сосуществовали. Какое-то время спустя, я почувствовал мягкий, но резкий и тяжелый удар по голове откуда-то изнутри черепа, словно пудовой кувалдой, любовно и крепко замотанной одеялом, и лишился чувств. Опять наступила теплая ласковая Тьма, и я забылся в ее долгожданных объятиях...