Маски

1

Домой. Открыв дверь, он заходит внутрь. На секунду закрывает глаза. Глубокий вдох.
Глубокий выдох. Он открывает глаза, нагибается, снимает ботинки, куртку. Проходит в ванную. Принимает душ. Весь дневной опыт смывается с него тонкими струйками горячей воды. От него идет пар и вместе с паром уходят все сегодняшние неурядицы. Он стоит под душем, прижимая горячие, раскрасневшиеся ладони к белому, прохладному кафелю на стене. Замечает, что не дышит. Для порядка делает глубокий вдох.

Молодой человек закрывает воду, берет полотенце и символически вытирается. На обнаженное влажное тело накидывает халат и не завязав его на поясе, подходит к запотевшему зеркалу. Протирает. Внимательно всматривается в свое отражение. На доброжелательность в глазах, на едва заметную ухмылку в левом краешке губ. На игриво растрепанные мокрые волосы. Глубоко вздыхает и, проводя пальцами сквозь волосы, зачесывает их назад. Аккуратно поддевает пальцем линзы в глазах. Вынимает. Линзы, не глаза. Доброжелательность остается на линзах. Указательным пальцем легко прикасается к левому уголку рта и опускает его вниз чуток. Смотрит на свое отражение и, удовлетворенно кивнув, уходит из ванной.
 
Проходит на балкон, садится на небольшой выступ, достает сигарету. Его спина устало сгибается. Прислоняет голову к стене и закрыв глаза курит. Думает, что почему-то, когда куришь с закрытыми глазами, хочется курить еще больше; не накуриваешься одной сигаретой.
«Насыщенный день», - шепчет себе. Выкидывает сигарету. Встает. Проходит на кухню. Открывает холодильник и достает с верхней полки несколько ампул и одноразовый шприц. Вкалывает себе кубик скептицизма, кубик высокомерия и пол-кубика взрослости. Иначе — никак. Иначе можно загнуться. То ли от инфантильнотоксикоза, то ли от асфиксии вызванной переизбытком безмятежности.

А потом, уставшей походкой в комнату. Спать.


2

Маленькая гордая женщина. Они всегда криво на нее смотрели — ее коллеги. Знакомые, может, тоже смотрели бы криво, только не было у нее знакомых, кроме коллег. Особенно криво коллеги смотрели, когда умер муж. Но ей наплевать. Ей всегда было наплевать. Она смотрела на них свысока, потому что знала, что правда за ней. Не за этими мелочными, ко всему подозрительными, до всего любопытными существами, которых даже людьми стыдно назвать, а за ней. Потому что знала, что в смерти мужа не виновата. Потому что знала, что действительно любит того, другого. Просто «потому что».

Она шла через коридор офиса и слышала недовольное хмыканье забившегося по углам персонала. Чувствовала на себе тяжелые, подозрительные взгляды. Хотелось закричать на них! Хотелось сделать и что-нибудь по жестче. Так, чтобы поняли, что она любила мужа, и этого, второго тоже любит. Хотелось крикнуть, — «Будьте вы прокляты!». Хотелось посоветовать, — «Горите в аду!». «Хватит пялиться!», - все пыталось сорваться с ее языка. Но она молчала. Плечи расправлены, спина вытянута, в глазах безразличие. Шла мимо коллег, будь они прокляты, как будто прогуливалась по парку.

Очередной рабочий день, суетливый и бессмысленный, с демонстративным молчанием коллег и почти обозримым, повисшем в воздухе презрением, от них же. 
А под конец дня, все так же с прямой спиной, хотя спина уже болела до невозможности, а расправленные плечи начинали зудеть, с безразличием в глазах, хотя в голове уже давно испуганной змеей шипело: «Брось, зачем тебе это?», она вышла из здания, и темными вечерними улицами, блеклыми желтыми фонарями, серыми асфальтовыми дорожками, чужими взглядами, ведомая только своей силой воли, шла домой.

Поковыряла ключом в замочной скважине. Зашла внутрь. Закрыла. Дома — пусто. Он еще не пришел. Он приходил позже.

И когда она, наконец, убедилась в том, что она здесь одна, она прислонилась спиной к двери, сползла по ней на пол и беззвучно зарыдала...


3

Тихий шорох открывшейся двери. Малыш уже в кровати. Малыш лежит и ждет тихой поступи, едва слышного поскрипывания половиц.
 
И вот она. Вот она — поступь, вот оно — поскрипывание. С мягкой улыбкой в комнату входит отец. Как всегда сильный, как всегда героический. Глаза улыбаются. За ним заходит мама. Такая красивая, понимающая.

Малыш улыбается им. Он приятно поеживается в кровати, уже предвкушая приятный ритуал.
 
— Ну что, сынок, чего ты хочешь сегодня? - отец.

Мама подходит к кроватке, садится на самый краешек. С любопытством смотрит на сына.

— Сказку, — малыш.

Мать достает из шкафчика большую книжку в потертом кожаном переплете, на котором большими красивыми буквами с завитушками написано «Сказки». С улыбкой протягивает книжку отцу, а отец открывает книгу на первой попавшейся странице. Все это — часть ритуала.

— Про муравья, - говорит он одновременно жене и сыну.

Мама кивает, мол, все поняла, а малыш с предвкушением смотрит на родителей. Еще минута и они начнут. Отец присядет рядом с матерью и они будут читать сказку вслух. Вдвоем. По ролям. Папа будет прижиматься к маминому плечу, а она будет класть на его плечо свою голову и устало улыбаясь (потому что уже конец дня, а они так много сделали за день), будет читать свою роль.

Когда сказка закончится они еще совсем немножко посидят возле малыша.

— Солнышко, не забывай, тебе завтра рано в школу, нужно спать, - нежно прошепчет мама.
 
Она поцелует его в лоб. Папа — в щеку. Где-то в промежутке они поцелуют друг друга, а потом выключат ночник.

— Доброй ночи, - скажут одновременно.
— Спокойной ночи мама, спокойной ночи папа, - уже сквозь сон пролепечет малыш.

Потом опять будет тихая поступь. Будет едва слышный скрип половиц, дверь медленно и тихо закроется. Мать с отцом аккуратными шажками спустятся на первый этаж, зайдут в гостиную, и тихо притворят за собой массивную дверь. Отец устало посмотрит на мать, глаза перестанут улыбаться, спина приосанится. Мать станет чуточку менее красивой. Отец первый подаст голос.

— Сука ты, все-таки.
— Кобель, я с тобой даже разговаривать не буду.

И они разойдутся по своим комнатам — спать.


4

Они сидят на самом краешке. Ее ноги свисают вниз и едва задевают бурлящие волны. Она смотрит куда-то вдаль и ветер развевает ее волосы. Необычный цвет волос так неожиданно ставший для него привычным. Слегка прищуренные от ветра глаза и сигарета, зажатая между губ. От них тонкой струйкой тянется сигаретный дым, и растворяется в окружившей их атмосфере загнивающей цивилизации. Далекие опустевшие заводы на том берегу. Крупные, с облупившейся краской, суда проплывающие мимо. И небольшой маяк рядом с ними. Если захотеть, можно протянуть руку и попробовать положить его в карман.

Он сидит недалеко от нее и, улыбаясь легкой улыбкой, смотрит на Солнце, сочным цитрусовым  тяжело облокотившееся на тонкую нить горизонта. В его руках тоже сигарета, но это не имеет никакого значения. Он поднимает голову с ее плеча, и смотрит ей в глаза. Ее глаза всегда смотрят мимо, ее глаза смотрят вдаль, как будто в поисках проблесков будущего, которое никогда не наступит. Она знает, что он смотрит на нее, и, не поворачивая головы, улыбается. Он переводит взгляд на веснушки возле ее глаз. Пару секунд любуется ими, а потом опять поворачивает голову в сторону начавшего тонуть за линией горизонта Солнца, и кладет голову обратно ей на плечо. Ему очень многое хочется ей сказать — как обычно, но как-то так выходит, что хотеть проще, чем говорить. Кажется, она понимает. Небольшой пепельно-серый кусочек срывается с его лица.

Ветер обдувает лицо, колышет одежду и вырывает сигарету из его пальцев, забывших, что они что-то держали. Сигарета улетает назад, в прошлое, к дюнам, а он сидит, не шелохнувшись, и слушает, как бьется ее сердце.
 
На небо уже выползла Луна. Для каждого из них — своя. Он считает, что она желтая. Она — что синеватая. Она проводит рукой по его волосам, он закрывает глаза. Он чувствует ее. Он понимает ее. И маленький пепельно-серый кусочек срывается с ее лица.

Он открывает глаза и смотрит на Солнце, из последних сил барахтающееся уже почти за горизонтом. За Солнцем невозмутимо наблюдает Луна.

— Я..., — он.
— Ага, — улыбается.

Они давно понимают друг друга с полуслова. Они могут улыбаться, могут смеяться, громко гоготать или серьезно разговаривать. Вещи, делавшие их теми, кем им хотелось казаться, давно остались позади. О них пора забыть. А те, что не остались — не доберутся до них сейчас. У них есть время. Не очень много, но вполне достаточно.

Она плачет. Он понимает и эти слезы; слезы по тому будущему, в которое она смотрит. Он достает из кармана белоснежный платок, и проводит им по ее щекам. Стирая слезы, и то, что казалось ее загоревшим, разрумянившимся лицом. Там теперь видна бледная кожа. Он протягивает ей платок, и она протирает свое лицо. С лица сыпется. Ветер брезгливо уносит хлопья пепла подальше.

Он наблюдает. Ощупывает свое лицо. Он цепляется за него пальцами. Отдирает куски. Большие, тут же рассыпающиеся прахом куски. Ветер не побрезгует, унесет все.

Когда маски сняты, они сидят друг напротив друга, и рассматривают усталые, измученные, соскучившиеся по Солнцу, по ветру, по воздуху — бледные лица друг друга.

Он говорит ей:

— Привет.

Она не отвечает, она улыбается. Последние лучи захлебывающегося солнца ласкают их изнеможенные лица...