Видение

                Видение

  Он сидел, чуть сгорбившись, подобно одному из кумиров своей юности, монумент которому установлен напротив Ленинки. И скорбил не по-детски о несостоявшемся. Не судьба, мол, да всё к лучшему, тщился успокоить большое, ещё не выработанное сердце. А хотелось дружить, как говаривали в достопамятные времена, домами. Его походная кибитка и её уютное гнёздышко, представлявшееся по причине временной недоступности чертогами царицы Семирамиды. В том гнёздышке, он знал, была микроволновка, она выдавала изумительные запечённые яблоки. Как правило, вечером. Ох, эти вечера! А пока...
  - Good morning, my darling, my crazy baby, my little wing!
  - Good morning, my wild boar, my Robin Good, my Ivan Tzarevich!!
  И пошло мур-мур до самого до обеда, скромного и питательного, пока не постучат во все стены-потолки обескураженные соседи. Насытившись, сладкая парочка хочет снова растянуться, но тот, который своей отросшей щетиной в самом деле смахивал на вепря, делает героическое усилие: садится к письменному столу не абы как – в чём мама родила. И берёт в руку обгрызенное  перо. Нижняя челюсть отвисает, пятерня оплетает угловатый череп, взгляд ползает подобно слизню, беспомощно и судорожно. Муки творчества! Их не утаить. Малютке всегда забавно наблюдать за жуткими гримасами своего громилы. Двух слов связать не могу, бывало горячится он. И действительно, битый час думает: небо набрякло или небо опустело.
  Она уж начала подрёмывать, но звенит телефон. Это объявился завлит одного из ведущих театров, редкий пройдоха. Конечно, им нужно мнение автора, с каких это пор! Автор чего-то бубнит в ответ, затем бросает: "Приеду!"
 - Золотинка! Ну нет моих сил! Им неясна идея, разжевать надо мотивировки поступков. Детский сад! Они ищут подтекста в скрещённых двух радугах. Это оптические эффекты. Нет же, им видятся знамения и крах цивилизации. Чем они питаются, эти горе-эстеты?!
  Долго ещё бубнил бы рассерженный автор, но оделся сноровисто и вот стоит перед ложем на коленях, прижимает к щеке ручку. "Ой! – пищит уралочка (такая нежная недотрога!), - ты колючий". У него нет слов, один ком катается в горле. "Всё, - подталкивает она, зная, как тяжело ему даже кратковременное расставание, - тебя ждут люди".
  Он отходит.
  -Гаричек! - окликает она его, -  можно я сегодня прошвырнусь кой-куда? 
  Она любила порой щегольнуть матросским арго, а он сдвинул брови: "Куда это, деточка?"
  Деточка расхохоталась: "У-у-у, серый страшный волк зубами щёлк-щёлк! Подруга ребёнка в дельфинарий ведёт, я с ними, потом..."
  Он вновь вернулся в человечий облик: "Может, мы пересечёмся вечером? Подруга небось в центре обитает, а тебе лесом ехать".
  - Ну, если тебе с руки, не трудно, милый?
  - Кокетка, - вздохнул он, и рассмеялись вдвоём. Никогда и ничто не представляло для него трудности, когда дело касалось её……………………………………
  Дверь захлопнулась, просыпалась дробь каблуков. Молодая женщина, чуть покачиваясь на постели, обдумывала грядущий день. Заверещал мобильник. Нет, массажистка сегодня отменяется. "Ой, - томно извернулась дюймовочка, - Нюра, не нужно. У меня ведь свой имеется такой массажёр, что дыхания не хватает".
  Так, не забыть взять электр.текстовик, найти всё-таки это место. Не помню я в «Бр.Карамазовых» про искривлённый мизинчик на ноге. Может, Гарри пошутил, с него станется... Пассаж о маленьком изъяне мелькнул на заре их отношений, с тех пор столько минуло. А невыясненный для неё нюанс остался. Украдкой и в лоб выпытывала у благоверного, не обнаружил ли он у неё самой нечто...ущербное, некрасивое. Из всего потока слов, каскада жестов следовало, что она – чудо природы и место ей на отдельно подготовленной планете с озоном, без пыли, с ковровым покрытием на дорогах. И ещё отдающими честь постовыми на каждой версте...
  Она зажмурилась.    
  Звенит городской. Глаза её распахнулись. В это время? Кто? Кто же?! Чёрт! Только от одного типа можно ожидать такого. Ну зачем я дала телефон этому несносному верзиле?! И закусила губку.