Часть 6

                Часть 6


                - Не бойся, серденько, не бойся, -
                говорил он ей вполголоса, взявши ее руку,-
                я ничего не скажу тебе худого!
                Гоголь
               


     Внезапно позвонил Тарасов. То два месяца ни одного звонка, то пять за день:
     - Слушай, Беспалова, хотя ты для меня навсегда Корниенко, может, тебя и Горлов нашел, но для того, чтоб он тебя стал искать – я два сборника курсовых выпустил!
     - При чем тут Горлов?
     - Я два месяца по Заполярью мотался, писал без продыху, вот аванс под будущую книгу получил, а как домой вернулся – меня Авдеев замучил своими звонками, он говорит, что я ничего не делаю для того, чтоб мы были вместе.
     - При чем тут Авдеев?


     13.

     - Это я-то ничего не делаю?! Да я целых восемь килограмм сбросил, в мыле все последние месяцы, я никогда так много не писал, как сейчас, я просто в шоке от того,
что ты ничего не делаешь для того, чтоб мы были вместе!
     - Это я-то ничего не делаю?!  Я цикл рассказов написала, целый, «По дороге домой» называется, если не забыл. Я же не пишу о патологоанатомах на полярной станции Мирный.
     - То, что ты пишешь – никому в России не надо, этого здесь никому не продать, дурочка!
     - Ты за всю Россию-то полегче, - сказала я, я и не думала, что так разозлюсь, - говори за себя – ты то, что я пишу, там продать не можешь, главный редактор издательства «Рога и копыта», или, как лучше, «Китовые усы и хвосты»?

     Тарасов трубку бросил.
     Через двадцать минут позвонил снова – я как раз на склад спускалась, а, как знает уже и последний школьник в России, там стены четырнадцатого века:
     - Подумай, пройдет еще пять лет, ну десять, как ты собираешься коротать свой век? В одиночестве?! В изгнании?! – похоже, он успел за прошедшие двадцать минут намахнуть не одну рюмку водки.
     - А я свой век коротать не собираюсь. Я собираюсь воевать до последней капли крови, - сказала я, и лифт приехал, связь оборвалась.


     Маришка оживилась. Накрапывал дождь. Мы зашли на кофе к болгарам. Я с ней стесняюсь теперь коньяк пить, кофе пью, хоть и вечер, и мне нельзя:
     - Может, действительно, Ира, этот Гавелак* всех уже задолбал. Может, тебе все-таки поехать к Тарасову, станек сдать в аренду месяца на три, и поехать. Поживешь там, новых впечатлений наберешься, про любовь нам, наконец, писать начнешь.   
     - Тебе четвертая часть показалась повторением?
     - Вариацией.
     - А когда бывшие друзья вынуждены снова начинать совместный бизнес, против желания, по жестокой необходимости, через не хочу, ты об этом от меня когда-нибудь раньше слышала?
     - Нет, но любовь все-таки важнее, чем совместный бизнес.
     - Что ты называешь любовью? Жизнь вдвоем, со всеми ее радостями и горестями, здоровьем и болезнями, нищетой и богатством?
     Маришка на меня странно взглянула, и сказала «Да».
     - Значит, я Тарасова просто не люблю, - сказала я просто, и тут он снова позвонил.

     В пассаже, в «Гавелке»**, стены тоже четырнадцатого века, пришлось мне выходить из теплого прокуренного зала на Гавелак под дождь:
     - Есть у тебя пятнадцать минут, чтоб меня выслушать? – сказал Тарасов заплетающимся языком. У них там был уже двенадцатый час ночи.
     - Женя, у тебя кредита на пятнадцать минут не хватит.  Хорошо, даю тебе пять минут. Здесь дождь льет.
     - А у нас тут с утра такая жарища стояла, тридцать пять в тени, я три раза сегодня душ принимал, - обрадовался Тарасов, - Я тебе что хочу сказать, Ириш, важного. Тебя тут не все любят.


     14.
    
     - Мне главное, чтобы ты меня любил.
     - А если ты меня не любишь – как мне быть?!
     - Люби безответно, я знаю. Кстати, я просто не говорю тебе таких слов, а ты говоришь, и в этом только – вся разница. Потому что ни я, ни ты, ничего для любви не делаем.
     - Ну почему же? Вот я, например, собираюсь выпускать наш третий курсовой сборник!
     - Кому это надо?
     - Как кому?! Университету нашему надо, нашему Лозовскому надо, подрастающему студенчеству надо, нам надо, мне, тебе, тебе что, не надо?
     - Мне – не надо. Ну, допустим. У тебя есть триста пятьдесят страниц моего текста. Я тебе разрешаю выбрать какой угодно отрывок, только ты мне обязательно сообщи, какой выберешь.
     - Нет, Ириш, я тебе поставлю задачу, а ты напишешь специальный текст, для сборника.
     - Ты мне не можешь поставить задачи, Женечка. Я писатель, а не журналист, если ты  забыл.
     - Ты не писатель, ты упертая, как баран, дура! Если ты не хочешь выполнять задачу, которую я хочу тебе поставить, то забудь про сборник, и про Тарасова как такового забудь!

     Тарасов трубку бросил во второй раз. Это уже наглость.

     - Не, ну его лесом, Тарасова, - совсем развеселилась Маришка, - Они совершенно не представляют себе, как мы тут живем. Просто совсем.
     - Да я же пишу об этом неустанно!
     - Да кто ж об этом у них читает?! У них, наверное, все всю грамоту позабыли. А кто не позабыл – пьет, ему читать некогда.
     - Наталья утверждает, что жизнь маленького человека на всей планете одинакова.
     - Ты не пишешь про маленького человека. Ты пишешь про большого, которого заставляют быть маленьким.
     - О-о! - сказала я, - Маришка, я тебе когда-нибудь говорила, что трезвость тебе идет?!
 

    
     15.

     С утра, едва только разбалив станек, - а сейчас это у меня не занимает более пятнадцати минут – принты, принты, принты, и прямо-таки-разпринты, только боковушка – два Маришкиных оригинала – я выслушивала Тарасовское:
     - Родная, прости меня, пожалуйста, за вчерашнее. Немного это мне выскользнуло из рук. Звонил Горлов, звонил Авдеев, звонила Авдеева жена, два часа мне рыдала в трубку, что Авдеева любит, а он любит тебя всю жизнь, эмигрантку проклятую…
     - При чем тут Авдеева жена?! – завопила я, - Ты, ты мне трубку бросаешь, как какой-нибудь пятиклассник! Ты что, думаешь, так решаются задачки по математике?! Учебник в окно – и все дела?! Это я, женщина,  могу тебе трубку бросить, потому что мне простительно, потому что я психопатка. А ты! Еще раз мне трубку бросишь, я тебе ее так брошу, что никогда в жизни не подниму больше, понял?!

     - Ириш, - сказал Женька, - Ты что, там с утра, выпила, что ли?!
     - Сейчас пойду и выпью, - пообещала я.


     - Я просто не знаю, что мне делать. Я чувствую, что теряю тебя.
     - А ты никогда и не приобретал, - я взяла себя в руки, - Женя, если у тебя какие-то проблемы в жизни, не рассчитывай, что я тебя от них избавлю. Я только и делаю, что всем проблем добавляю. Бесполезно об этом говорить по телефону. Помнишь, я говорила тебе о международном литературном фестивале «Славянские традиции» на мысе Казантип, на Азовском море?  Если я войду хотя бы в «лонг лист», я там обязана быть, потому что подала рассказ на конкурс. С 25 августа по 29 августа. Можно еще задержаться на пару дней. Как хорошо было бы, если бы ты туда ко мне приехал. Это сорок километров от Керчи и шестьдесят пять от Феодосии.
     - Ты с ума сошла, - сказал Тарасов, - У нас 24 июля весь курс собирается в Екатеринбурге, под Екатеринбургом, на даче. Я бы мог тебе оплатить билет туда и обратно.
     - Ты мне уже один билет оплатил, спасибо. Нет, ко мне приедет мама. Она бывает у нас всего лишь один раз в два года.
     - Не забывай, у Горлова же 23 июля день рождения!
     - Вот он себе именины сердца с вами и устроит. Завидую.
     - Ты ж не забудь позвонить!
     - У  меня нет его телефона.
     - А ты позвони мне, он все равно рядом будет.
     - Факт, ты собака на сене, - засмеялась я.
     - Что-о?
     - Так Наташа говорит.
     - Почему?
     - Потому что ты ни сам ни ам, ни другим не дам.
     - Хорошо, я тебе дам горловский телефон.
    

     Я легко отбила станек, и уже пошла на плюс триста, опять Тарасов:
     - У меня в начале августа очередная командировка в Заполярье, очень важная.
     - У тебя все Заполярье важное.
     - Я серьезно, я не смогу к тебе приехать на Азов.
     - Боже мой, - сказала я, - Женя, больше никогда не говори мне о своей любви.



     16.

     И положила трубку.
     Прошу заметить – положила, а не бросила.


     Тарасов опомнился только на следующий день:

     - Ты почему такая зараза, Беспалова? Я о тебе не могу перестать думать ни на одну минуту, ни днем, ни ночью.
     - Это ты только говоришь так, Женечка. Ты только говоришь так. Притом, не мне, а моей литературной героине.
     - Она злая. Я хотел бы от нее избавиться.
     - Я тоже. Я решила утопить ее в Азовском море.
     - Не получится. Там слишком мелко.
     - Утонуть можно и в стакане, - двусмысленно сказала я.

     - Тогда и моего героя заодно утопи.
     - Утоплю всех, - поклялась я.




     С некоторых пор стало казаться мне, что не только словарик чехизмов необходим в приложении к моим произведениям, но еще и авторский комментарий. Пример. «Ты пишешь про большого, которого заставляют быть маленьким». Комментарий автора: как известно, дети советской номенклатуры поголовно получали высшее образование. Даже национальный писатель Айтматов, воспитанный для счастья про всех даром, и тот понимал, что без русского языка эту проблему не решить. Пробивались туда и особо одаренные юноши из рабочих семей, и дембеля, срок службы в армии которых засчитывался к рабфаку, и «нацмены», но они погоды не делали, да и я о другом. Что, если бы у автора не было за спиной советской номенклатуры?


     Помню, как главный редактор районной многотиражки «Челябинский металлург», в моем девятом классе обычной советской десятилетки, опубликовал на развороте своей газеты имя мое – огромными буквами! – и стихи, целую подборку, да еще с фотографией. В форменном платье, в белом фартуке.
     Помню, как учитель русского языка и литературы, двадцативосьмилетняя, старая дева, (надо же, какие у нас были старые девы!), полыхая щеками, как будто она сидела у камина, сказала всему нашему классу, разворачивая вышедшую газету:
     - Среди нас находится ученик, который принесет славу русской литературе! – и начала читать своим горячим от внутреннего огня голосом, мои пятнадцатилетние опусы, я бы теперь вспомнила, о чем.
      Помню, как в киоске по пути к дому я выкупила все «Металлурги» со своей подборкой, их было штук двадцать, и папа, увидев меня на пороге и  на фотографии в газете одновременно, сказал знаменитую фразу «так они тебя совсем изнахратят».
      Помню, как главный редактор районной многотиражки не захотел мне вернуть тетрадь со стихами, он сказал:
     - Придет время, я буду умирать ночью, пьяный, под забором, вырву из этой тетрадки один листок, и продам за ночлег и ужин.

     Я бы добровольно вернулась к комментарию: что «умрет ночью, пьяный, под забором» - так сказал о Чехове какой-то модный критик его дней. Я об этом узнала лишь пять лет спустя.

     Первого июля на сайт фестиваля «Славянские традиции» был вывешен шорт-лист в номинации «малая проза». Среди двадцати одной фамилии моей не оказалось. 



                Ирина Беспалова,
                Июль, 2009, г. Прага