Виктор Напевин

Писатель Виктор Напевин, кажется, сошел с ума. Впрочем, литератор он был никудышный. Работал много, но как-то сумбурно. Начинал новый роман, никогда не закончив прежнего. Бросал, с воодушевлением брался за третий и, не доведя до середины, возвращался к первому. Который уже доделывал мучительно и со скрипом. Дописывать ему было в тягость. Все ждал, когда приключится у него болдинская осень. Чтобы – вжик, и на раз-два выдать на гора 1000 страниц трехтомно. Мечтал прославиться. Единственная премия, которую он вымучил и выклянчил, была Малая кемеровская. Надеялся, конечно, на Нобелевскую, запанибратски называя ее просто «нобелевкой». В беседах с коллегами-литераторами так запросто и говорил, бросался как старой доброй знакомой направо и налево: «…ну, это, друзья мои, конечно не нобелевка, но близко…», «а это, брат, на два пункта повыше нобелевки будет». Печатали его мало. Писал, в основном, фантастику.

Умопомешательство проявилось у него странным образом – он выбирал в метро пассажиров, читающих художественную книгу. С заговорщицким видом подсаживался рядом. Через некоторое время очень вежливо интересовался, понравилось ли содержимое? Пассажир, как правило, весьма неохотно, но на контакт шел. – В общем, да, а что? Напевин задавал еще несколько банальных вопросов, оттягивая удивительную развязку. Наконец, раскрывал карты. Негромко, мягко, доверительно выговаривал:
- Автор – я.
– Да Вы что?!
Это было мгновение, ради которого стоило жить. Невозможно было передать, что испытывал он, ощущая эту струю восторга и восхищения, источаемую окружающими. Минуту Напевин купался в лучах славы. Ставил автограф – если просили (ручка всегда была наготове). Жал руку. Прощался легким кивком, как будто кланялся на сцене. И быстро выходил. Пассажиры провожали его долгими взглядами. Напевин дожидался следующего вагона. Представление повторялось снова.

Эту фразу: «автор – я» он вытренировал перед зеркалом в многочасовых упражнениях, как Демосфен, набив рот карамельными конфетами. Он повторял ее вместо утренней гимнастики. И тысячу раз, не менее, - на ночь, перед сном. В котором Нобелевский комитет должны был вручить Напевину премию (во сне почему-то в здании старого Пензенского театра), но по какой-то трагической случайности не вручал; все ждали Путина, который задерживался, награждение затягивалось...

Иногда, впрочем, с пассажирами случались досадные накладки, которые Напевин со временем научился обходить.
– Да вы что? - иронично спрашивал читатель и переворачивал обложку вверх: «Вильям Шекспир. Сонеты».
- Мистификация, – парировал, как будто извиняясь за издателя, Напевин. – Это не Шекспировские сонеты. Точнее, эта часть ему не принадлежит. Нечто вроде «Песен восточных славян» Мицкевича. Мне предложили, я решил поучаствовать. Розыгрыш.
Напевин будто просил прощение за эту невинную шутку.
Крыть вроде как было нечем. Вранье было настолько откровенным, что пассажир чувствовал себя не в своей тарелке. Виктор вставал, кланялся и выходил вон.

Его вскоре стали узнавать. С ним здоровались. Сначала подчеркнуто уважительно, как с действительной величиной, потом (когда выяснилось, что он автор фактически всей мировой художественной прозы) покровительственно иронически:
- А, Федор Михайлович! Собственной персоной. Как поживаете?
Сумасшедший он был совсем не беспокойный, никогда не гневался, говорил спокойно, улыбаясь чему-то своему в короткую бородку; невысокого росточка, очки в простой оправе, взгляд мимо собеседника. Виктор Напевин. Так себе когда-то литератор.