Отделение УР Глава из повести

Глава из повести "Записки следователя милиции эпохи распада"

Отделение УР – уголовный розыск, подразделение, с которым следователи идут рука об руку. Считается, что следователь, руководя расследованием уголовного дела, в соответствии с законом даёт сыщикам письменные поручения, а те исполняют их. На самом деле всё обстоит несколько по-другому. Следователь, конечно, пишет эти поручения, только далеко не всегда они исполняются. Первое время, когда я не получал ответа об исполнении своего поручения, я отправлял соответствующие бумаги на имя начальника УР, чтобы он оказал какое-то воздействие на своих подчинённых.
     Однажды захожу в кабинет Потапова, а у него сидит начальник уголовного розыска Краснов. Оказывается, он как раз эти мои бумаги на его имя принёс моему шефу показать. В общем, стали они мне на пару разъяснять, что я, конечно, всё правильно сделал, но на практике эти вопросы решаются не так, как нас в институте обучали. То есть, если дело заведомо глухое, то какая по нему может проводиться работа? Всё, что было необходимо, сделано ещё во время дежурства, на момент поступления заявления, а оперативная работа по нераскрытым делам проводится постоянно и, возможно, когда-нибудь кто-нибудь (где-нибудь порой) «стуканёт» на кого-нибудь и  дело будет раскрыто.
     Короче, провели со мной беседу, но так доброжелательно поговорили. Я сказал Краснову, что вообще-то уже въехал в эту систему, но прокурор вот требует давать поручения «уголовке», и добиваться их непременного исполнения. Постоянно третирует меня за то, что ответов на поручения в деле нет. Я получил заверения в том, что необходимые отписки от инспекторов розыска буду получать своевременно, а если что не так, то ко мне просьба не писать жалобы, а подходить к оперативнику или даже к Краснову и напоминать о неполученном ответе. Так я и делал в дальнейшем. А поначалу сыскари плевать хотели на поручения «молодого». Считали, что сами с усами. Но уже после того, как я «расколол» нянечку из детсада, ко мне стали относиться иначе. А потом я со всеми розыскниками перезнакомился, попил с ними вина, и контакт между нами впоследствии  всегда был хороший. Вот так в милиции – многое решается через выпивку. Да в милиции ли только?    
    
     Когда мой шеф узнал, что я балуюсь сочинением песен, то в канун Дня работников уголовного розыска поручил мне написать для них поздравление в стихотворной форме. «Захреначь стишок в торжественном таком духе. Про роль партии не забудь пару слов вставить», - проинструктировал меня Потапов. Отнекиваться было бесполезно, и я призадумался. Никогда ранее я не писал стихов по заказу. Была и ещё одна чисто творческая трудность. Я никак не мог подыскать рифму к слову «розыск». Первое четверостишие мне далось с трудом. И всё же я нашёл нужную рифму. Вот как я начал своё  приветствие:
               
                Пусть им в этот день не дарят розы,
                Хоть они одели кителя,
                Мы поздравим уголовный розыск…
    
     Дальше у меня вертелось на языке «а они в ответ нам крикнут «бля!» (они, кстати, могли). Я долго мучился, пока на ум не пришла пафосная строчка: «Перед ним любой преступник – тля!» После этого я довольно быстро слепил ещё несколько четверостиший. Аккуратно переписал их на вручённую мне Потаповым открытку, по размерам  сопоставимую с Почётной грамотой.
     В День уголовного розыска весь отдел собрали в ленинской комнате. Руководители различных служб по очереди поздравляли оперативников. Дошла очередь и до нашего Юрия Ивановича. Он сказал несколько приветственных слов, после чего взял заполненную мной открытку и начал с выражением читать:
               
                Пусть им в этот день не дарят розы,
                Хоть они одели кителя…
    
     Юрий Иванович посмотрел в зал на оперативников, по случаю праздника облачённых в парадную форму, и слегка дрогнувшим голосом продолжил:
               
               
                Мы поздравим уголовный розыск,
                Перед ним любой преступник – тля!
    
     Я чуть не сгорал со стыда от своих виршей. Мне казалось, все знают, кто сочинил эту туфту, и что с сегодняшнего дня отделение УР полным составом начнёт презирать меня. Однако розыскники внимательно слушали Потапова (позже я узнал, что до меня им стихов не посвящали). Лица их зарумянились. Я, было, подумал, что это от нахлынувшего чувства патриотизма, но потом догадался: сыскари успели уже выпить водки в честь праздника. Вот и разомлели малость…
     А Иваныч тем временем продолжал чтение. Мне почему-то представилось, что звучит мелодия известной песни о трёх танкистах («На границе тучи ходят хмуро…»), и Потапов грозно выдаёт речитативом:
               
                Днём и ночью розыска инспектор
                Раскрывает разные дела,
                А в душе его горит прожектор –
                Партия наказ ему дала.
      
     Когда Юрий Иванович закончил декламацию, зал разразился бурными аплодисментами. Мне даже показалось, что кто-то крикнул: «Автора!», - и моё сердце учащённо забилось, но я вовремя взял себя в руки, и раскланиваться не поднялся.
     Самое смешное, что, зачитав стихотворение, Потапов вручил начальнику уголовного розыска букет цветов. Не роз, правда, но всё равно получилось не в соответствии с зачитанным поздравлением. Предупредил бы заранее, что цветочки будет дарить, я бы  как-нибудь по-другому свой стих начал. Хотя бы, скажем, так: «Пусть их в этот день не ставят в позы…», и далее по тексту…

     Это сейчас все привыкли и знают, что работников уголовного розыска называют операми. А когда я начинал работать, то сотрудников этой службы именовали инспекторами, но вскоре к обозначению работников «угро» вернулось подзабытое давнее название – «оперуполномоченный». Сразу же появилась его шуточная расшифровка – «опер упал намоченный». Ходили среди сотрудников, понятно, в виде устного народного творчества, и такие шутки про оперов: «Отдел УР – вечно пьян и вечно хмур». А про самое засекреченное подразделение милиции – наружную службу – говорилось: «Служба наружная – на хрен никому не нужная». В наших кругах выражались, конечно, более определённо.
     Отделение УР, позднее ОРО (оперативно-розыскной отдел), а точнее, его представители действительно нередко выпивали. Пили, конечно, и работники других служб. Но опера это делали как-то организованней, что ли… И, пожалуй, гораздо чаще представителей других подразделений. В дальнейшем из всего следственного отделения по-настоящему с оперативниками в этом деле соперничать мог разве что Хватаев и я, не исключая, понятно, нашего шефа.
      Я знал, что опера постоянно пропадают в кабаках по вечерам, и наивно удивлялся: откуда у них столько денег? Жалованье следователя было на десять рублей выше, чем у оперработников, но мы не имели возможности так часто посещать рестораны. От силы раз-два в месяц я мог развлечься в питейном заведении. А инспектора УР  ошивались там практически ежевечерне.
     Но и эту тонкость я вскоре постиг. У сыщиков имелись специально выделяемые им денежные средства для проведения оперативной работы, и считалось, что в ресторанах они именно такой работой и занимаются. Будто бы оперативники зорко, но незаметно для окружающих следят за представителями преступного мира, подслушивают их разговоры и делают всяческие другие вещи, положенные им по статусу. Я же видел, что опера накачиваются в ресторанах спиртным, лихо отплясывают, «снимают тёлок», короче,  веселятся на всю катушку. Один из их руководителей «уголовки» допился до того, что однажды его, пьяного, официантка спустила с лестницы. Так он достал её своей нечленораздельной болтовнёй. Официантка, естественно, хорошо знала, на кого поднимает руку. Этот опер неоднократно напивался в ресторане, просил выпивку в долг. Если ему отказывали, то угрожал, что всех пересажает. Никто не боялся его угроз. Авторитета среди кабацких служителей у того человека абсолютно не было, так же как и среди своих подчинённых. Впоследствии он слетел со своей должности, но сумел всё же дослужить до пенсии.
         
     Мишка Колодин, инспектор «угро», с которым мы начали работать в один год и жили неподалёку друг от друга, однажды, в понедельник, рассказал мне по пути домой, что произошло в ночь с пятницы на субботу.
     - Ты знаешь, что нас по тревоге поднимали ночью?
     - В субботу-то?
     - Ну да. По времени уже суббота наступила. На улице в частном секторе обнаружили труп девушки.
     - Её изнасиловали, кажется?
     - Наверное, раз она совершенно голая была. Так вот, как обычно, если дело нераскрытое и тяжкое, всю «уголовку» ночью подняли. Кого где отыскали. Кого-то дома, кого-то у любовницы… Короче, почти всех собрали. Ты будешь смеяться, но трезвого среди нас не оказалось ни одного.
    - Меня бы, Миша, рассмешило, если бы оказалось наоборот…    
     - Ты дальше слушай. На ногах, конечно, держались, но все поголовно поддатые.
     Вот стоим мы в сторонке, курим. Смотрим, как проводится осмотр трупа. А мы ждём, когда кто-нибудь из нашего начальства приедет указания давать. Дело-то серьёзное.
     Минут через двадцать приезжает ответственный дежурный по отделу. Им как раз один из наших шефов оказался – заместитель начальника по оперативной работе майор Михайлов. Смотрим, а он из всех присутствующих – самый пьяный. Ждём, что скажет. 
     Наш товарищ майор уставился остекленевшими глазами на обнажённую натуру, по земле распластанную, и молчит. Любуется, что ли, с пьяных шар-то. Потом указал на тело пальцем и говорит: «Вот это…» Мы сразу его окружили. Думаем, сейчас что-то дельное скажет. А он снова пальцем ткнул в сторону трупа и с деловым таким видом, с понтом что-то умное сообщит, сказал: «Вот это, мужики… настоящая мокруха», - после чего прыгнул в «уазик» и его увезли. Наверное, для продолжения бухача. А то без него никто не догадался, что это такое…
     - Ну и что вы стали делать?
     - А чего тут делать? Сами распределили обязанности между собой и начали работать. Кто по дворам пошёл, кто в отдел по картотеке работать. Всё как обычно. В первый раз, что ли?    
     Среди оперуполномоченных  ОВД было несколько  интересных или по-своему заметных людей. О них стоит рассказать отдельно.
               
Батя.
     Когда я проходил практику в отделе под руководством старшего следователя Владимира Чистякова, то ещё в то время обратил внимание на двух сотрудников, которые время от времени заходили к нему в кабинет. Один был интеллигентного вида старичок: седой, волосы зачёсаны назад. В очках и всегда при галстуке. Внешне напоминал артиста Михаила Яншина. Второй –  здоровенный  мужик лет тридцати.
      Старичок, думал я, какой-то милицейский начальник. Однако слишком по-свойски держался он с подчинёнными. И уж больше всего удивляло, что и Чистяков, и сопровождающий дедулю амбал обращались к нему на «ты».
     Напарника этого дедушки я принимал за подобие его адъютанта или что-нибудь в этом роде.
     Чистяков никогда не говорил мне, кто эти люди, и однажды я поинтересовался:
     - Володя, а что это за мужики к тебе постоянно заглядывают?
     - Кого ты имеешь в виду?
     - Того старикана…начальничка с телохранителем, что ли…
     - А, это ты про Александра Ивановича, - улыбнулся Владимир. - Думаешь, какое у него звание?
     - Может быть, полковник? Или, в крайнем случае, – «подпол»?
Володя снова улыбнулся:
     - Это Александр Иванович Зернов, младший инспектор уголовного розыска. А по званию он – старшина. Правда, не верится? А второй тоже из «уголовки» – Витя Сапунов, старлей. Мы с ними сейчас одно дельце распутываем…
     Александр Иванович возглавлял отделение младших инспекторов, специализировался в основном на раскрытии карманных краж. В отделе его любили и уважали, называли Батей. Имелось у Зернова и другое прозвище – Полковник. Именно из-за его солидного  вида.
     Не только я принял Александра Ивановича за крупного милицейского начальника. Молодые сотрудники и многие жульманы тоже считали, что Зернов – полковник. Ведь в их присутствии инспектора «угро» нередко так обращались к нему – «товарищ полковник». Да и сам Александр Иванович неоднократно играл роль полковника милиции в различных ипостасях.
     Как-то задержали оперативники одного мужичину по подозрению в совершении квартирной кражи. Всё шло к тому, что кражу совершил именно он, ранее неоднократно тянувший срок за аналогичные преступления. Но мужик ни в какую не «кололся». Капитан Хромов полдня допрашивал его, а всё без толку.
     Тогда опера пошли на хитрость. Во время допроса в кабинет Хромова в белом халате с папкой в руках вошёл Александр Иванович. Хромов вскочил на ноги.
      - Товарищ полковник, разрешите доложить…- начал он, - но Зернов жестом остановил его.
      - Садитесь, капитан. Я к вам на минутку. Вот заключение дактилоскопической экспертизы принёс по сегодняшней краже, - и Батя протянул Хромову только что отпечатанное операми на машинке липовое заключение на фирменном бланке ЭКО (экспертно-криминалистический отдел).      
     Хромов стал читать:
     - …отпечатки пальцев гражданина Патрикеева идентичны с отпечатками пальцев, изъятыми с места происшествия, квартирной кражи по адресу… - Тут Хромов, не обращая внимания на присутствие  «полковника», подскочил к подозреваемому и с размаху заехал тому по уху.
     - Патрикеев… сука! Говорил я тебе, колись, гнида, пока не поздно! С наукой-то не поспоришь! Слышал заключение?!    
     Задержанный со слезами на глазах упал на колени и взмолился, как мышонок перед котом Леопольдом:
     - Прости, Хромов! И вы, товарищ полковник, простите… Гадом буду, уже расколоться хотел. Я все вещи отдам, они припрятаны в надёжном месте. Ничего ещё не толкнул. Только явку с повинной оформите, - и подозреваемый разрыдался.
     Не совсем законно, конечно, поступили оперативники. Зато кражу раскрыли. А жулику и в голову не пришло: с какой это стати полковники экспертные заключения стали по кабинетам самолично разносить? Как будто нет для такой обязанности сотрудников ниже рангом.
     Явку Патрикееву оформили, пожалели. Да и во внимание приняли, что жулик так глупо «купился». Не было ведь его пальчиков на той квартире, аккуратно он сработал.
    
     Когда я уже работал следователем, то одно из первых уголовных дел, что мне поручили, было о краже бетономешалки со стройки. Оперативную работу по нему вёл Зернов. Вот тогда я с ним и сошёлся поближе.
     В отличие от некоторых молодых инспекторов Александр Иванович работал добросовестно. Он чуть не ежедневно заходил ко мне с докладом. Даже успокаивал:
      - Не переживай, найдём мы бетономешалку. Не иголка ведь в стоге сена, - говорил Батя.
     Я, собственно говоря, и не переживал. Только вот не верилось мне, что удастся отыскать эту штуковину. Её увезли неизвестно куда. Может быть, в другой населённый пункт. Как ты её найдёшь? Поэтому я и удивился безмерно, когда Александр Иванович  однажды, зайдя ко мне, сказал:
     - Ну что, дружка (ударение Зернов делал на первом слоге), говорил я тебе, что найду эту хреновину? Получай документ, - и Зернов положил на мой стол акт изъятия разысканной им бетономешалки.
     Работяги с одной стройки присмотрели нужный им для работы объект и ночью похитили. Батя так и думал, а потому аккуратно объезжал все строительные объекты подряд, находил там бетономешалки, рассматривал на них заводской номер и сверял его с номером украденного механизма. И ведь нашёл, что искал!
     В общем, после этого случая я стал Зерновым просто восхищаться. Он действительно всем нам, особенно начинающим сотрудникам, был как отец. Вот я, например, не в его службе работал, а Александр Иванович, тем не менее, постоянно забегал ко мне, интересовался, как дела. Да не только мои, но и уголовные. Часто давал дельные советы. Опыта ему было не занимать.
     Я всегда радовался приходу Бати. Александр Иванович был прекрасный рассказчик и известный хохмач. Кроме того, он с большим артистизмом копировал лиц, о которых рассказывал. Частенько, например, он изображал нам одного «опущенного» зека, который когда-то через оперативников колонии вызвал Зернова для встречи.
     Александр Иванович приехал в колонию и ожидал заключённого в кабинете. Когда тот вошёл, то сразу же, сложив пальцы руки определённым образом и водворив некое подобие гребня на голову, стал выть:
     - Дядя Саша, дядя Саша… - скулил осуждённый, захлёбываясь слезами и, прогнувшись, выпячивал  задницу. - Вот ведь в кого я превратился, довели меня…
     Выяснилось, что в колонии зека-гомосексуалиста достали извращенцы, постоянно пользуя его. Зернов договорился с начальством ИТУ и замученного «петуха», являвшегося агентом Александра Ивановича, перевели в другое место отбывания наказания. А Батя после того, как рассказал нам с соседом по кабинету Сергеем Пустозёмовым об этом случае, нередко навещая нас на рабочем месте, вскидывал руку гребешком, и начинал громко скулить, изображая того осуждённого. Однажды, забежав к нам на минутку, Александр Иванович, как обычно, начал представлять известного  персонажа, но не обратил внимания, что в кабинете кроме нас находился посторонний человек, – вызванный для допроса свидетель. Отскулив и поздоровавшись с нами, Зернов тут же вышел в коридор. Что подумал о происшедшем свидетель – известно только ему.

     Много времени Александр Иванович пропадал в общественном транспорте и в магазинах. Именно там постоянно орудуют карманники. Продавцы Зернова хорошо знали. Ведь не раз он у них на глазах обезвреживал воров.
     Как-то одна молоденькая продавщица попросила дядю Сашу, – так к нему обращались работники торговли – показать в деле карманного вора. Зернов подвёл девушку к толпе покупателей, но предполагаемых карманников там не обнаружил. Зато он увидел вертевшегося поблизости так называемого «курощупа» – человека с определёнными сексуальными отклонениями. Эти люди специально толкутся в очередях. Им доставляет удовольствие, вплоть до оргазма, одно лишь прижимание к женщинам сквозь одежду.
     Александр Иванович велел продавщице встать в указанное им место, сказав, что сейчас она увидит, как  будет действовать карманник. Поставил её прямо перед «курощупом». Замышляя эту шутку, Батя, конечно, не предполагал, чем она обернётся. 
     А произошло следующее: «курощуп», узрев среди людей в верхней одежде (дело было зимой) аппетитную девочку в мини-юбке, естественно, двинул к ней. Нервишки у него, видать, не выдержали, и он от души ухватил девчонку за зад. Та от неожиданности громко закричала. Зернов тотчас задержал нарушителя и сдал его наряду милиции. Испуганной продавщице пояснил:
     - Видишь, он хотел у тебя кошелёк вытащить. Это и есть настоящий карманник.
     - Но почему он схватил меня так… сзади? - смутилась девушка.
     - Понимаешь, - многозначительно начал Зернов, - ведь воры знают, что женщины частенько прячут деньги в лифчики. Спереди ворюга к тебе не рискнул подойти, заметила бы. Вот он и  пристроился сзади, присел, хотел незаметно просунуть  руку между твоих ног, после чего рассчитывал  под одеждой  дотянуться до лифчика и проверить,  нет ли там денег. Ты бы ничего и не заметила, это же профессионал, но я вовремя подоспел и задержал вора, - серьёзно отчитался дядя Саша.
     Оторопевшая девушка ненадолго задумалась, очевидно, мысленно пытаясь представить такой изощрённый способ кражи денег, только что обрисованный ей Александром Ивановичем. Затем она  несколько заторможено произнесла:
     - Спасибо… дядя Саша… - и медленно удалилась.
     Девчонка шла к своему рабочему месту, иногда останавливалась, слегка приседала, делала непонятные движения рукой, затем встряхивала головой и двигалась дальше…               
     Никто больше в этом магазине не просил дядю Сашу показать, как трудятся «щипачи».
    
     Был случай, когда Батя задержал другого «курощупа» в универмаге и для проверки затащил его в располагавшееся поблизости УВД. Попутно Зернов решил разыграть молодых оперативников. Он завёл в кабинет сыскарей любителя прижимок к женским телам.
     - Вот полюбуйтесь, - начал Зернов с озабоченным видом. - Карманника в магазине выцепил, а он не даёт себя обыскивать. Борзый какой-то попался.
     Один из молодых оперов подскочил к задержанному.
     - Сейчас я из него душу вытрясу, пусть только дёрнется.
     «Курощуп» стоял ни жив ни мёртв.
     - Подними руки, дешёвка, - скомандовал опер и полез в карманы задержанного.
     Батя наблюдал за процессом обыска и потихоньку улыбался. Он-то видел, что когда «курощуп» прижимался в очереди к женщинам, то правую руку держал в кармане, которой ожесточённо  мастурбировал.
    Оперуполномоченный вывернул один карман брюк задержанного.
     - Здесь пусто, - прокомментировал он и глубже засунул руку во второй. - А здесь дыра у него, да что-то мокро тут … Яйцо, что ли, раздавил, фраерюга? - Тут до опера дошло, какую шутку сыграл с ним Батя и он, как ошпаренный, выдернул  руку обратно.
     - Александр Иванович! - с упрёком прокричал оперуполномоченный. - Ну что за дела? - и  с досады ударил в лоб мнимого карманника. Потом вытер об него руку и, схватив кусок мыла, выбежал в коридор.
     Обиделся поначалу молодой сотрудник на Зернова, но Александру Ивановичу прощалось и такое. С другой стороны, – это тоже урок: впредь не попадайся на подобную ерунду.
     А вообще, Александр Иванович подшучивал над нами частенько. Заходит однажды вечером ко мне в кабинет. Спрашивает:
     - Саня Хватаев-то ушёл уже?
     - Да он на больничном.
     - А ты его домашний телефон знаешь? Мне с ним срочно переговорить надо.
     Я назвал  Сашкин номер. Зернов с моего телефона позвонил к Хватаеву. Когда на том конце провода трубку поднял Александр, Батя произнёс с серьёзным видом: «Я могу услышать Александра Светофоровича?» Хватаев (Васильевич по батюшке) потом рассказывал, что сначала не «врубился» что это такое: розыгрыш или кто-то что-то напутал? А впоследствии, дозваниваясь до меня, иногда так и представлялся: «Это Александр Светофорович позвонил». Понравилась ему шутка Александра Ивановича.

     В основном, Батя всё же занимался поимкой карманных воров. Практически все местные карманники знали Зернова в лицо, однако, периодически попадались в его цепкие руки. Они сами потом удивлялись, как не заметили поблизости Александра Ивановича, когда выворачивали чей-то карман. Умел Батя замаскироваться и в нужный момент схватить  ворюгу за руку. По несколько раз из года в год отлавливал Зернов одних и тех же лиц, выдавая им путёвки на новый срок. Иногда он неделями, а то и месяцами ходил за карманником-рецидивистом, но всё-таки добивался своего: брал того с поличным, не давая вору сбросить похищенный кошелёк.
     Не забыть, как на весь ОВД кричала пойманная Зерновым карманница -«гастролёрша»: «Меня ведь предупреждали опасаться в вашем городе такого старичка в очках. Как же я, дура, не заметила его?!»
     Зернов секретов из своего мастерства не делал, постоянно натаскивал молодых сотрудников. Те впоследствии дослуживались до больших звёзд, а Александр Иванович так и ходил в старшинах, имея за спиной лишь общеобразовательную школу. А когда однажды Бате собирались присвоить звание младшего лейтенанта милиции – максимальное, что можно было получить при его нехитром образовании, он только отмахнулся: «Зачем мне это? Лучше уж быть старшим среди младших, а не наоборот».
    
      Когда совершались тяжкие преступления, то на раскрытие их, как я уже говорил выше, поднимали весь уголовный розыск.
     Однажды в мусорном контейнере обнаружили младенца с признаками совершённых с ним развратных действий. Ребёнка утащили у невнимательных родителей из дому. Слава Богу, он остался жив.
     На ноги был поднят весь личный состав уголовного розыска. Начали с проверки лиц, склонных к половым извращениям.
     Александр Иванович знал, что один из его «клиентов» – пассивный гомосексуалист – недавно вернулся из мест лишения свободы. Следовало проверить его на причастность к совершённому преступлению.
     Проживал этот гражданин в частном доме вместе с престарелой малограмотной матерью, простой деревенской женщиной. Зернов хорошо знал старушку и явился для разговора с ней в отсутствие сына.
     - Здравствуйте, Прасковья Федотовна, - обратился Зернов к женщине, сидевшей на завалинке  дома.
     - Здравствуйте. Да это никак Александр Иванович пожаловал? Нешто мой опять чего антизаконного сотворил?
     - Не пугайся, Федотовна. Пришёл вот узнать, как Валерка после освобождения поживает. На работу не устроился?
     - Не берут его никуда с судимостями-то, но ищет работу, ищет…
     - Это хорошо. Глядишь, за ум возьмётся. А чем он занимается? По дому-то хоть помогает?
     - Да не шибко он мне помощник. Всё с дружком своим Серёжкой болтается. Тот  после моего охламона освободился. Вместе они сидели.
     Александр Иванович знал и про Сергея, который тоже был гомосексуалистом, только активным, и в зоне, можно сказать, сожительствовал с отпрыском Прасковьи Федотовны. С его, надо сказать, согласия. Мать о таких вещах представления не имела.
     - А чем они занимаются Федотовна?
     - Да ничем, Александр Иванович. Теперь вот ушли куда-то, а так-то весь день по дому слоняются. Днём спят, ночью спят. Да такие друзья оне, что и спят-то вместе на одной койке. Обнимутся и спят себе…            
     - Ну не хулиганят зато, - скрыл улыбку Зернов.
     - Нет, Александр Иванович, не хулиганят. Хорошие робята. Я который раз пристану к своему. Чего ты, говорю всё дома да дома. Иди хоть к девкам сходи каким, что ли. Жениться ведь надо уже. И Серёжке тоже говорю: «Чё не женишься? Моего ведь ещё старше, а всё один…Что вы всё дома-то сидите? Ищите девок себе».
     - А они что?
     - Да не слушают… Отстань, говорят, мамка, от нас. Осердятся на меня, в сарайку уйдут из избы, улягутся на сено и опять спят.
     - Ну и ладно, раз дома сидят. Главное, чтобы ничего такого противозаконного не делали.
     - Никого оне плохого не делают, - завелась опять Прасковья, - спят только. И днём, и ночью спят. Не до воровства им…
     Александр Иванович выяснил, что друзья-гомосексуалисты в день совершения преступления провалялись дома, а значит, имели алиби, и распрощался с разговорчивой старушонкой, так и не посвятив Федотовну в тайну спанья её сына с дружком Серёжкой.
     Мужеложство в прежние годы преследовалось  по закону, да только Зернову не хотелось беспокоить мирных гомосеков. Других дел хватало. Не знающий юридических и медицинских наук, Александр Иванович соображал, что тюрьма таких людей не исправит. Да и жаль ему было старенькую Прасковью Федотовну. Хоть какую-то помощь по дому сын ей оказывал. А посади его – это  лишний раз ударит старушку по карману: снова готовить передачки на зону, покупая продукты на скромную пенсию.
     О разговоре с Прасковьей Федотовной Батя неоднократно рассказывал нам с Пустозёмовым, классно изображая голос и особенности речи пожилой женщины, чем веселил нас, отвлекая от бумажной работы.
     А тогда поиск извращенца продолжался. Уголовный розыск проверял всех лиц, склонных к подобным преступлениям. В поле зрения оперативников попал  мужчина, который на улице познакомился с «бомжихой» лет пятидесяти. «Бомжиха» являлась агентом уголовного розыска.
     Она поведала Александру Ивановичу о недавней встрече с мужчиной. Вот что она рассказала:
     - Шла я по улице, собирала бутылки. Думала на «фунфырик» насшибать. Тут ко мне подошёл какой-то гражданин с портфелем. Интеллигент такой. Думаю, что ему от меня-то надо? А он и спрашивает: «Вы выпить хотите?» На «вы» со мной, надо же такое. А я и говорю ему: «А что, вы угощаете, что ли?» Он в ответ: «Ну, я такой добрый, могу угостить водкой. Только вот где выпьем?» Я совсем обалдела. «Да я, гражданин хороший, в подвале живу. Разве вы туда пойдёте? А на улице тоже нельзя. В ментовку заметут». Он посмотрел на меня и сказал вдруг: «Ну почему же, можно и в подвале выпить. Только чтобы больше никого не было. Вы меня интересуете как женщина. Понимаете?» А чего тут не понять, не маленькая. Только с чего это ему такому культурному со мной это самое… вздумалось в подвале? Да ладно, его дело. Мне-то выпить главное.
     Купил он две бутылки водки, консервы. Пришли  в подвал. Я сразу стакан водки хлопнула, а он себе и не наливал даже. Пейте ещё, говорит, не стесняйтесь. Я снова остаканилась. Он как увидел, что я бухая стала – сразу давай меня раздевать. А сам-то в одёже. Я понять ничего не могу. А он потом такой разврат со мной учинил, что мне даже неудобно вслух говорить об этом, - и агентша на ухо поведала Александру Ивановичу о сотворённом с нею.
     Тот кивнул головой:
     - Даже так?
     - Да как животное какое! И ведь не прогонишь. Два пузыря водки купил. Два!!! - воскликнула бомжиха.
     Инспекторы угрозыска вскоре установили личность того человека. Им оказался добропорядочный мужчина. Женатый. Занимал ответственный пост в одном учреждении.
     Вызвали гражданина по повестке в отдел. Он пришёл недовольный и не скрывал своего возмущения непонятным приглашением. Попробуй «расколи» его хотя бы на признание о встрече с «бичёвкой».
     Зернов решил действовать напролом, стремясь сразу взять быка за рога. Когда мужчина вошёл в кабинет со словами: «Я буду жаловаться вашему руководству. Дёргают людей, неизвестно почему», - Батя посмотрел ему в глаза и внятно произнёс:
     - Ну, заходи, подвальный развратник, разговор имеется к тебе.
     Гражданин вообще захлебнулся от гнева:
     - Да вы что себе позволяете?! Да я вас…
     - Успокойся ты, чего раскричался? - прервал его Зернов и распорядился ввести в кабинет «бомжиху», поведавшую о «романтическом свидании»  в подвале.
     Когда женщина вошла в кабинет, с мужчиной началась истерика.
     - Уведите её! - взвизгнул он и зарыдал. - Уведите. Я всё расскажу.
     Интеллигента успокоили и выслушали его рассказ. Он признался, что имеется у него такая потребность… пообщаться с женщиной таким вот образом… Ничего с собой поделать не может.
     - А жены тебе недостаточно? Чего ты по подвалам шастаешь? - поинтересовался Александр Иванович.
     - Ну что вы, товарищ…
     - Полковник, - тут же подсказал кто-то из оперов.
     - Да… товарищ полковник… Понимаете, как вам сказать… Это всё очень деликатно… Стыдно мне жену просить об этом. Она святой человек. Вот и приходится порой, когда уж совсем невмоготу, знакомиться с такими вот женщинами на улице. Им водки купишь – и они на всё согласны. Не понимаю, как вы меня нашли… А что, разве это наказуемо?
     - Со вчерашнего дня стало, - мрачно пошутил Батя, поняв, что розыск насильника придётся продолжать. Этот жалкий извращенец более чем на знакомство с подвальными «бичёвками» явно не способен. 
     -  В самом деле? - вздрогнул мужчина. Я буду привлечён?..
     -  Можете быть свободны. Не будет вам никакого наказания, успокойтесь.
     - Спасибо, товарищ полковник. Надеюсь, я могу рассчитывать на конфиденциальность…
     - Иди домой и по подвалам больше не таскайся. При галстуке вон ходишь, с портфелем, слова умные говоришь…               
     - Даю вам честное слово… Больше никогда, ни с кем…
     Преступника, надругавшегося над ребёнком, по истечении некоторого времени задержали. Им оказался учащийся ПТУ. А любителя подвальных приключений Батя позже встретил в городском транспорте. В салоне автобуса Зернов оказался за его спиной, и когда кто-то попросил его передать мелочь на билетик, он тронул интеллигента за плечо. Тот уже заметил, что за ним стоит «полковник», назвавший его когда-то обидным словом, и поэтому, немыслимо изогнувшись, не оборачиваясь назад, взял деньги из рук Александра Ивановича. Таким же образом бывший подозреваемый обратно передал билет…
    
     Неожиданно для многих Александр Иванович вышел на пенсию. Проводили его с почётом, но как-то по-тихому.
     Мне было известно, что не собирался дядя Саша в отставку, а способствовала этому одна неприятная история, произошедшая с ним: до верхушки УВД дошёл факт появления Зернова в нетрезвом виде на улице. Бате предложили уйти на отдых.
     Лично я Александра Ивановича пьяненьким видел лишь однажды. Помню, возвращался с работы вечером. Было уже темно. Я стоял на остановке, когда кто-то неожиданно попытался вырвать у меня из руки «дипломат». Я резко обернулся и увидел Зернова. Он по обычаю закатился беззвучным смехом от своей шутки. Смеялся он, широко раскрыв рот так, что даже в темноте мерцали его фиксы.
     - Что, дружка, шуганулся? - дружелюбно спросил Батя.
     - Да вообще-то не особенно, - ответил я и почувствовал от Зернова запах водки. - А ты откуда идёшь, Александр Иванович?
     - С поминок. Витьку сегодня похоронили. Эх, не жилось ему…- вздохнул Батя и, пожав мне руку, заскочил в подошедший автобус.
     Витька – один из учеников Александра Ивановича, тоже наш опер, пару дней назад добровольно залезший в петлю. Он был женат, имел двоих детей. С женой жил плохо. В тот день Виктор выпил. Очевидно, поругался с супругой, и когда та ушла ненадолго из дома в магазин, наложил на себя руки.
     А Александр Иванович, как мне рассказывали, погорел на ерунде. Выпил как-то после работы и побрёл на остановку транспорта с одним начинающим оперативником. Бате стало нехорошо. Сердце у него было больное. Присели  на лавочку. Рядом со зданием областной милицейской «управы».
     Одна женщина, узнавшая Зернова, из добрых побуждений сообщила дежурному по управлению, что негоже пожилому сотруднику на автобусной скамейке отдыхать. Просила завести Александра Ивановича в здание УВД, чтобы он там пришёл в себя.
     Дежурный послал за Зерновым своего подчинённого, и когда тот осторожно взял Александра Ивановича под локоть, молодой оперок, клевавший носом рядом, начал возмущаться. В результате все присутствующие вокруг граждане узнали, что кричащий пьяный молодой человек – работник уголовного розыска, а задремавший дедушка – его наставник, человек достойный и признанный.
     Молодого скандалиста просто выгнали из милиции, а Зернову предложили написать рапорт об увольнении. И всё из-за того, что перебравший паренёк, сопровождавший Батю, спьяну не сообразил, что никто их не задерживает, а лишь тихонько уводят из общественного места.
      Возраст у Бати был пенсионный. В милиции он добросовестно отработал более 30 лет и в связи с этой датой и былыми заслугами Александр Иванович был представлен к награждению знаком «Заслуженный работник МВД СССР». Эту редкую тогда даже для крупных чинов награду вручили Зернову уже после увольнения из органов.
   
     Уйдя в отставку, Александр Иванович уехал  в деревню, где у него был дом, оставшийся после умершей матери. И хотя имелась у дяди Саши благоустроенная квартира в городе, где он проживал вместе с женой и сыном, оставаться он там не стал. Собственно, он и не жил в квартире в последнее время. Всё больше по знакомым, а то и в гараже ночевал. Жена Зернова пила. Пил и сын, да ещё  на отца с кулаками по пьянке кидался. Из-за семейных неурядиц  Батя и сам начал помаленьку выпивать...
     Вся жизнь Александра Ивановича была связана с милицией, откуда его так настойчиво попросили. И чего добились? Из органов ушёл большой знаток своего дела. А сколько из-под его рук вышло специалистов высокого класса, пожалуй, и не сосчитать. Не ведётся подобного учёта. Зато каждый проступок аккуратно фиксируется. Да Зернова следовало благодарить за то, что он продолжал работать, давно имея право на заслуженный отдых. И просить оставаться, как можно дольше на службе делиться с молодой порослью бесценным опытом!
      В деревне Батя занимался хозяйством. Как-то у него в очередной раз схватило сердце. Вызвать врача было некому, и Александр Иванович в одиночестве скончался в материнском доме. Там и пролежал он несколько дней, пока кто-то из деревенских не сообщил в УВД, что там-то и там-то лежит мёртвым ваш заслуженный работник, а его и похоронить некому.   
     Надо сказать, что в УВД на это известие прореагировали незамедлительно. Бывший ученик Бати - Виктор Сапунов, которого я когда-то принял за его адъютанта, выехал в село, где находилось тело Александра Ивановича. Ученики Бати собрали деньги и похоронили Зернова на сельском кладбище. Его награды: орден «Знак Почёта», медали и значок «Заслуженного работника МВД СССР» передали на хранение в музей при УВД.
     Позже вдова Александра Ивановича пыталась вытребовать награды из музея. Она и не скрывала, что хочет продать их ввиду тяжёлого материального положения. Ей ответили, что память Бати опорочить никому не позволят, а о наградах предложили забыть. Их участь теперь – храниться на стенде, посвящённом Александру Ивановичу Зернову, а не быть пропитыми его бывшими родственниками, так досаждавшими в последние годы покойному.
    
     Мне об Александре Ивановиче напоминает ещё один предмет. Это ондатровая шапка.
     Как-то я увидел такую у Володи Чистякова, своего первого наставника, и спросил, где он её сшил. Володя сказал, что купил у себя на родине, в селе, шкурки ондатры, а Александр Иванович уже в своей деревне договорился с мастером и тот выкрасил шкурки тёмной краской и сшил шапку.
      В магазине подобные вещи открыто не продавали, на рынке цены кусались, а норковая шапка и вовсе не по карману была следователю. Вот я и попросил у Володи приобрести для меня необходимое количество шкурок водяной крысы.
     Чистяков выполнил мой заказ, и я стал ожидать, когда же меня навестит Александр Иванович, который тогда ещё проживал в городе. Он по несколько раз на неделе забегал в отдел, где отработал много лет и, где столько людей знало и любило его. Неоднократно Зернов заглядывал и ко мне.
      В очередной его приход я выложил перед ним приобретённые шкурки и сказал:
     - Александр Иванович, тут просочилась информация, что ты можешь помочь в изготовлении ондатровой шапки.
     Батя насторожился:
     - А кто сказал?
     - Да тайны никакой нет. Володя Чистяков рекомендовал. Ему вон какую пошили – от норковой не отличишь.
     Зернов взял шкурки в руки и стал перебирать их руками, бормоча:
     - Это ноябьска, эта октябьска…
     - Что? - не понял я.
     - Да вот смотрю, когда ондатр выловили.
     - А как это определить?
     - По цвету шкурок. Те, что темнее, в ноябре добыты, они самые лучшие.
     - Ну, подойдут-то для шапки все?
     - Здесь некоторые не совсем правильно выдублены. Вот смотри, - сказал дядя Саша и с края одной шкурки оторвал кусочек кожи. - Такого быть не должно. Но ты не расстраивайся. Мой мастер эти шкуры зашьёт туда, где ты до них и дотрагиваться не будешь. Хорошая шапка получится.
     Зернов унёс шкурки, а через недельку появился в моём кабинете с газетным свёртком. Он отбросил газету, и я увидел в его руках высокую, невероятно красивую шапку.
     Батя водрузил головной убор мне на голову и сказал:
     - Посмотрись в зеркало.
     Я сначала осмотрел шапку. Шкурки были выкрашены в чёрный цвет. Шапка сшита мастерски, от фабричной не отличить.
     - Спасибо, Александр Иванович! - сказал я. - Сколько я должен за всё?
     - Мне ничего, а для мастера сорок рублей.
     - Так немного?
     - Достаточно.
     Я пытался всучить дяде Саше хотя бы «полтинник», но он ни за что не взял больше, чем назвал. Уходя, сказал:
     - Носи на здоровье. Память обо мне будет, - как будто чувствовал свою скорую кончину.
      А шапка действительно оказалась качественной. Я носил её лет восемь и сейчас ещё иногда надеваю, когда зимой выхожу погулять во дворе.

Опальный стрелок.
     Женька Мануйлов – он же Окунь, он же Длинный, прозванный так за соответствующий рост (насчёт «Окуня» я уже пояснял), он же Стрелок. Последнее прозвище дал ему я, но об этом позже.
     В отделе Мануйлов начал работать на пару лет раньше меня. Однако гонору в нём было столько, сколько не бывает и у ветеранов.
     На совместных дежурствах, если я поручал ему произвести какие-нибудь розыскные действия, он обязательно огрызался: без тебя, мол, знаю.
     Конечно, я был следователем-первогодком, но не Мануйлову было меня учить жизни. За плечами у меня была армейская служба в Афганистане, а этот зарвавшийся оперок, моложе меня по возрасту и прошедший только школу милиции, так по-хамски вёл себя со мной. Такие мысли посещали меня при каждой выходке Мануйлова. Но всё же как человек  миролюбивый я старался на них не обращать внимания.
     Позже я несколько раз оказывался в одной компании с Мануйловым. Это было неформальное общение, чаще именуемое выпивкой. Мы прекрасно ладили на таких мероприятиях, но стоило вместе заступить на дежурство, как Женькины закидоны повторялись.
     Короче, всё было как в анекдоте про Соловья-разбойника и  былинного богатыря Илью Муромца, только с точностью до наоборот. В анекдоте Соловей-разбойник говорит о богатыре, что когда тот трезвый, то человек человеком, а как нажрётся, то придирается к Соловушке по различным пустякам: то не так сидишь, то не так свистишь.
     Однако со временем отношения наши наладились. Женька был неплохим парнем, в общем-то. Просто у каждого свои странности.
    
     Почти каждый вечер Мануйлов проводил «оперативную работу» в каком-нибудь ресторане. Любил он эти заведения. Его там тоже уважали, и потому для него не существовало никаких проблем, чтобы устроить столик в кабаке для кого-нибудь, не говоря уже о себе.  А в те годы попасть в ресторан было не так-то просто. Чуть позже пришёл – и вывеска  «Мест нет».
     Вот и я как-то попросил Мануйлова зарезервировать для меня место в одном уютном кабачке. Ко мне на ноябрьские праздники приехал двоюродный брат с подругой из другого города, и нам хотелось культурно отдохнуть: хорошо где-нибудь откушать под музыку и пляски.      
     Я созвонился с Мануйловым, оказавшимся в праздничный день в отделе. Он позвонил к знакомому официанту в ресторан. Потом мы вновь созвонились, и Женька сказал:
     - Езжайте в кабачину. Место для вас замётано. Я попозже тоже подскочу.
     Мы в предвкушении приближающегося веселья скорее направились к ресторану, который встретил нас, как и ожидалось, запертыми дверями.
     Ничего, подождём немножко, кто-нибудь да выйдет и уж тогда…
     Минут пятнадцать мы прокуковали на морозе, пока вдруг резко не отворилась дверь ресторана. На пороге показался официант со свирепым видом. Одной рукой он держал за шиворот пьяного мужика, которого вытолкнул за порог.
     - Чтоб я тебя, барыгу, здесь больше не видел! - рявкнул официант вслед мужчине.
     После увиденного я нерешительно обратился к представителю сферы обслуживания:
     - Извините, но вам должен был звонить Мануйлов насчёт столика…
     Официант мгновенно поменялся в лице, стал приветливым и заговорщицки произнёс:
     - Да, Евгений Алексеевич звонил, - и чуть тише добавил: - Вы – Фара?               
     Я понял, что он имеет в виду Вовку Фарасонова, дружка Мануйлова. Видимо, Женька договаривался насчёт столика и для него.
     - Вы знаете, нет, - ответил я. - Если уж на то пошло, то я – Старый, а Фара, очевидно, ещё подойдёт.
     - Ну, какой разговор, - сказал мой собеседник, приглашая нас войти. - Раз вы от Евгения Алексеича, то место будет без базара…
     Нас усадили за стол. Гремела музыка, лилась водка. Потом пришёл и Мануйлов, и Фара, и кто-то ещё из отдела…  Помню, что я познакомился с двумя супружескими парами, сидящими за одним столиком. Мне по веселью сильно понравилась одна из женщин с длинными красивыми волосами. За вечер я несколько раз оттанцевал с ней с разрешения разомлевшего супруга, а ближе к завершению работы ресторана пригласил всю компанию к себе в гости. Я видел, как подгулявшие супруги перемигнулись – раскрутим, типа, паренька на выпивку – и согласились.
      Мы ехали ко мне на двух нанятых мной «тачках», и один из моих гостей, кося под интеллектуала, всё пытал меня в переполненном автомобиле, смотрел ли я фильм Тарковского «Сталкер». Когда я ответил отрицательно, то он заорал во всю глотку, да ещё с выраженным дефектом речи:
    - Как, ты не видел «Фталкер» Андрюфы Тарковфкого?!
    - Пока нет…
    - Ты не фмотрел «Фталкер»?!
     Мне даже стало неудобно, и я оправдывался, говоря, что у меня просто не было возможности посмотреть этот фильм великого режиссёра, только-только выходившего тогда из-под опалы. На просмотр его фильмов в то время попасть было, пожалуй, труднее, чем в ресторан.
     В моей квартире пьянка продолжалась. Пили приобретённую мной в ресторане водку на вынос по соответствующей цене. Потом «дефектный» без видимого повода приревновал ко мне свою жену и стал её потихоньку оскорблять. Понятно было, что его супруга  мне понравилась, но ведь он этим и воспользовался, чтобы испить за мой счёт. Я же не прилагал никаких усилий, для какого бы ни было сближения с дамой, понимая, что при муже она и сама вряд ли на это пойдёт. А когда понял, что и её во мне привлекала лишь дармовая выпивка, то вовсе перестал обращать на неё внимание, мечтая поскорее упасть в постель.
     В определённый момент (так случается всегда) водка закончилось, и обиженный муж вдруг начал демонстрировать свою ревность: принялся истязать женщину. Происходило это на полу комнаты, куда я уложил многочисленных гостей. Сам я собирался прилечь на кухне. Оттуда я и услышал повизгивание женщины и ругань её супруга. Когда женщина закричала, я вошёл в комнату и схватил за руки буяна, таскавшего за шикарные волосы жену. Тот неожиданно укусил меня за предплечье, и я инстинктивно нанёс ему сильный удар локтем по голове так, что рука потом долго болела.
     В память о том вечере на предплечье у меня остался шрам от укуса. Причём мужик прокусил мою руку до крови через пиджак и рубаху. Хватка у него оказалась, как у бешеного пса.
     Потом гости засобирались по домам из-за своего скандалиста, и ушли посреди ночи. У меня остался брат с подругой. Кажется, именно в ту ночь братец мой стал  мужчиной, что вряд ли бы ему удалось, продлись  этот балаган.
     На другой день после «ночного концерта», женщина из соседней квартиры нажаловалась моей матери по телефону, что их семья всю ночь не могла уснуть сначала из-за громкой музыки у меня, а потом из-за начавшейся драки в квартире этажом ниже.
     Я не стал разъяснять матушке, что и драка случилась в моей квартире. А то, что соседка решила, будто это на нижнем этаже, – вполне объяснимо: схватка-то у нас на полу происходила,  «в партере», как сказали бы спортсмены-борцы. Вот соседям и показалось, что шум исходит из нижней квартирки. А там и вовсе пенсионеры жили для драки не способные. И, кроме того, кто же мог подумать, что у работника милиции – и такое дело на дому…   
     Через пару недель я в какой-то столовке случайно встретил одну ночную гостью (подругу другого парня, что был тогда с нами). Девушка поинтересовалась, не оставил ли у меня в квартире поклонник «Тарковфкого» свой пиджак. Ещё она рассказала,  что дебошир по пути к дому разделся на улице догола, и всю одежду разбросал по снегу.
     - Ага, а ты у меня спрашиваешь про его пиджак, - только и удивился я. - Он, похоже, и трусики потерял.
     После ухода гостей я обнаружил пропажу фотографии Владимира Высоцкого, выставленную в серванте. Видимо, пьяный интеллектуал не удержался и прихватил её с собой, а может, и кто другой позарился. Вот если бы пропало фото Тарковского, будь оно у меня, тогда я бы не сомневался, чья это работа.
     Ещё я узнал, что у буяна на другой день сильно болела голова. Как я его ударил, он не помнил, и поэтому его пытались убедить, что это от похмелья. Говорят, он очень подозрительно  воспринял такую версию, ощупывая свой череп.
     А чуть позже Хватаев, узнав про наш праздничный поход в ресторан, подкалывал меня:
     - Старый, когда тебя спросили перед входом в кабак, не Фара ли ты, надо было сказать: «Что вы, что вы, я всего лишь подфарник».
     Тоже мне умник нашёлся.
    
     В тот раз, после ресторана, Мануйлов не поехал ко мне для продолжения банкета. Зато бывал у меня позднее, и случалось, оставался ночевать. Не помню, по какому поводу однажды мы засиделись у меня. Народу было немало. Когда я проснулся, поднялся со своего лежбища на полу, то заметил на диване спящего Хватаева. Зашёл на кухню и увидел на матрасе, брошенном на пол, тело Пустозёмова. Когда же я хотел пройти на балкон, то обо что-то споткнулся и чуть не упал. Глянул вниз и… увидел чьи-то ноги, торчащие из-под стола.
     - Кто здесь, мать твою! - ругнулся я.
     - Кто, кто… Смотреть надо. Шарахаешься тут с бодуна, людям спать не даёшь, - послышался недовольный голос Длинного.
     То, что Хватаев и Пустозёмов остались ночевать у меня, я помнил, но вот про Мануйлова  почему-то забыл. Обычно он уезжал к какой-нибудь из многочисленных подружек. Женька перебрал всех более или менее молодых официанток из городских
 ресторанов и множество рядовых посетительниц питейных заведений. Девки были падки до него, а он и не возражал.
 
     Теперь к вопросу о том, почему я присвоил Мануйлову кличку Стрелок. Прежде всего, потому, что любил Женька сильно оружие, но странною любовью. В отличие от Хватаева он не выставлял его напоказ в отделе, не устраивал демонстрационных чисток, что, кстати, было бы гораздо безопаснее для него и других тоже.
     Когда некоторым сотрудникам стали выдавать разрешения на постоянное ношение оружия, ввиду разрастающейся не по дням, а по часам преступности в период развития гласности и перестройки, Мануйлов одним из первых такое разрешение получил. И это понятно. Был он оперуполномоченным, работал по серьёзным делам. Однажды на Евгения  напали прямо на улице средь бела дня несколько подростков, которых он легко разбросал. А ведь могло быть и хуже.
     Итак, получил Мануйлов заветную бумажку и стал постоянно таскать с собой пистолет в спрятанной под плечом кобуре. А так как он не прекратил свои вояжи по ресторанам, то и там он всегда оказывался при оружии. Как и в других местах.
     Помню, в моё дежурство поступило заявление о том, что в окне одной из школ нашего района прострелено окно. Одновременно заявили о квартирной краже. Мы с оперативным дежурным решили, что в школе по окну стреляли, скорее всего, малолетние хулиганы, видимо, из поджига или другого самодельного устройства, а то и вовсе из рогатки. Поэтому я поехал осматривать место кражи, а в учебное учреждение направили участкового, по причине явной несерьёзности дела.
     Когда я вернулся с места происшествия, то спросил дежурного:
     - Ну, что там? Кто-то из рогатки по окнам  школы пострелял?
     - А вот хрен ты угадал. Из стены класса эксперт вытащил пулю от «макарова».
     Ничего себе заявочки. Да тут дело серьёзное. Но дежурный успокоил меня:
     - В принципе, похоже, ничего страшного. Вроде, кто-то из наших пальбу устроил. Так что диверсии тут не будет, иди их…   
     Тогда я подробностей происшедшего не узнал. А через некоторое время другой опер, Эдик Буткевич, рассказал мне, что произошло на самом деле.
     - Ты ведь знаешь, что Длинный у нас напостоянку пушку с собой таскает, - начал он рассказ. - В общем, уехала у нашего опера Желтова жена к матери, и мы сразу зависли у него на хате. Бухали допоздна. Потом что-то слово за слово, значит, по столу и зашёл базар про стрельбу. Желтов с Длинным давай  «целкостью» своей похваляться. Каждый чуть не по семь «десяток» якобы с обоймы выбивает на стрельбище. Короче, пи…дят оба. Потом Длинный говорит: «Спорим на поллитру, что я первой же пулей спичечный коробок сниму с форточки. Жёлтый говорит: «Ни хрена ты не попадёшь, дорогой». Мануйлов ему: «Давай ставь, а я вот с этого места навскидку, не целясь, как дам… И ты за бутылкой побежишь». Жёлтый говорит: «Базара нет».
     Поставил он коробок на форточку. Длинный ствол вынул, бабах, бабах… Коробок на месте. Тут они одумались и прекратили ерундой заниматься. Дальше ты знаешь. Одна пуля в небо ушла, а вторая в окно школы, что напротив дома Желтова, влетела. Ладно, не жилой дом там оказался, и дело ночью происходило…
     - А как Длинного вычислили?
     - А тут и вычислять нечего было. В окне два стекла пробито. А дальше дело техники. Эксперт в дырки от пуль трубочку бумажную вставил и определил, откуда вёлся огонь. А окошко-то хаты Желтова. Поспрошали соседей. Те сказали, что да, вчера ночью слышали у соседа выстрелы. Они знают, что он мент и дёргаться не стали. На кой им это?
     Жёлтый сперва отпирался, а потом, когда ему объяснили ситуацию, признался. А сказали ему, что если врать станет, то дело возбудят, вот пусть тогда прокурорские и выясняют,  кто и куда у него в хате стрелял.
     Получил Мануйлов за ночную стрельбу выговорешник, и начальник отдела запретил ему как проштрафившемуся выдавать оружие на дежурство. А когда Длинный спросил у шефа, как же ему дежурить и, если что, задержание производить, то начальник порекомендовал ему взять для такого случая обычную палку и на жулика при необходимости наставлять вместо пистолета. Может, он испугается и подчинится, а больше, говорит, ничем тебе помочь не могу, засранец.
     После этого я и сказал Длинному, что он у нас, как персонаж одной песни Владимира Семёновича – «бывший лучший, но опальный стрелок».
    
     Прошло некоторое время. Начальник наш отошёл, и Мануйлову снова разрешили ношение оружия. Правда, предварительно он ещё съездил в командировку в Азербайджан – «горячую точку», только тогда появившуюся. Женьке так и сказали полушутя-полусерьёзно: «Кровью вину искупишь».
     Вернулся Мануйлов из командировки целый и невредимый. Продолжил свой привычный образ жизни: с утра на службе, вечером в ресторан… Но вести себя стал осторожнее. Хоть и вернули ему «ствол», в кабаки его с собой не таскал, наученный горьким опытом.
     Всё вроде бы шло хорошо у Женьки, но беда, как водится, подкралась неожиданно. Поступила на Мануйлова информация через источник, а конкретнее, от стукача (как у нас выражались – «по низам прошло»), что ещё до истории со стрельбой по коробку, обнажал Женька оружие в другом месте. Да не просто обнажал, а  руку прострелил человеку. А было это так. Сидел Мануйлов с ресторанными музыкантами в их комнатёнке в подвале после закрытия заведения. Веселье там, естественно, продолжалось. С чего бы Длинному просто так с лабухами общаться? Изрядно захмелевший Женька в определённый момент вытащил свой «ПМ» из оперативной кобуры. Окружающие лица стали просить Жеку, чтобы он пальнул прямо в помещении, на что Длинный среагировал незамедлительно. Он прицелился в приклеенный на стене портрет тогдашнего руководителя СССР – М.С. Горбачёва – и нажал на курок. Прогремел выстрел, и сразу же громко заорал один из музыкантов. Срикошетив от стены, пуля вошла ему в кисть.
     - Вот тебе и «чтоб ты был здоров, Михал Сергеич Горбачёв, хочется надеяться и верить», - угрюмо пропел один  кабацкий артист, подражая голосу Вилли Токарева, когда пострадавшему заматывали рану полотенцем. Это была часть куплета из песни Вилли, эмигранта, известного исполнителя жанровых песен. При Горбачёве он впервые приехал в СССР на гастроли из США, и в благодарность упомянул имя Михал Сергеича в своей песне.
     Мануйлову удалось через знакомого врача тайно залечить подстреленного дружка. Но, как оказалось, мир не без «добрых» людей. Кто-то из музыкантов сотрудничал с небезызвестной спецслужбой, куда и сообщил о происшествии. Там  почему-то информацию сначала придержали, а по истечении нескольких месяцев  передали её руководству ОВД.
     Начальник отдела вызвал Мануйлова к себе.
     - Признавайся добровольно, кому клешню прострелил? - сурово спросил Женьку шеф. Тот понял, что дёргаться бесполезно и всё рассказал.
     - Давай так. Пиши рапорт на увольнение и без лишнего шума отчаливай.
     - Да как же так, товарищ подполковник? - начал канючить Мануйлов. - Там же никакой заявы не было. Претензий у потерпевшего не имеется…
     - Зато у меня имеются. Хватит, отстрелялся, ковбой хренов.  Откуда мне знать, сколько ты ещё народу перекалечил или перекалечишь? Нет уж, как говорится, позвольте вам выйти вон. А я из-за вас,  двух разгильдяев, не хочу на пенсион досрочно уходить.
     Говоря «вас», начальник имел в виду приятеля и коллегу Мануйлова – Алексея Ларикова, недавно уволенного из органов тоже за историю с оружием. Правда, в том случае «ружьё» не выстрелило.
   Лариков в нетрезвом виде гонял на «Запорожце» в компании одной девушки облегчённого поведения. Автогонки Лёха устроил вблизи реки, и на одном из поворотов он не справился с управлением. Автомобиль на полном ходу влетел в воду. Лёшка  (вот уж настоящий опер), когда «Запорожец» ещё парил в воздухе, выпрыгнул из него и, несмотря на то, что был в плаще, сумел доплыть до берега. Подруга его, та ещё бабёнка, к счастью, тоже сумела выбраться из затонувшего «запора» и добраться до суши.
     Казалось бы, всё обошлось, но когда Лёха стряхивал воду с плаща на берегу, то с ужасом вспомнил, что в автомобиле, под сиденьем, остался его табельный пистолет. Лариков вместе со своей знакомой, оба вымокшие, завалились в отдел. Там Алексей обрисовал ситуацию дежурному Евгению Петровичу Боброву. Петрович страшно заматерился.
     - И где я тебе ночью технику найду для подъёма твоей сраной железяки? А ты знаешь, что я обо всех происшествиях с оружием обязан немедленно дежурному по УВД докладывать, а тот – в Москву?
     - Да подожди ты, Петрович, с докладом. Найду я утром технику. В крайнем случае, водолаза…
     - Какой ты, бля, умный. Утром я и сам найду. А если ты свою пушку в другом месте посеял или она  окончательно затонула? Что тогда?
     В общем, не стал Петрович  рисковать, и доложил о происшествии куда надо.
     Подружка Ларикова, оказавшаяся «химичкой» (условно осуждённой с обязательным привлечением к труду – было такое наказание по УК 1961 г.), сидела на скамейке перед «дежуркой» и строила презрительные гримасы.
     - Во, блин, куда попала. С краснопёрым связалась. Такое западло получилось… Да если бы я раньше знала…
     - Заткнись, сука, - прервал её расстроенный Лёха, - а то я тебя обратно в речке утоплю, и хрен ты больше выплывешь. Хотя… как я недавно убедился, говно точно не тонет.
     Утром вытащили автомобиль Ларикова из реки. Пистолет обнаружился в указанном Алексеем месте, но было уже поздно. О происшедшем сообщили в Москву, и Ларикова быстрёхонько уволили из органов. Не посмотрели, что он был неплохим опером. Раз дошло до столицы – лучше подстраховаться и немедленно доложить о принятых мерах. Таковы уж традиции во внутренних органах …
     А Лёха устроился на работу в ПТУ заместителем директора по воспитательной работе, откуда скоро уволился по собственному желанию.
     - Не могу я с этими волчатами работать. Аллергия у меня на них, - объяснял Алексей свой уход. В милиции он специализировался как раз по «малолеткам», а в училище было полно его недавних подопечных.
     Лариков впоследствии работал в администрации одного завода и на судьбу, вроде, не жаловался.
     А вот Мануйлов, после увольнения из органов постоянно захаживал в ОВД и просился обратно. Не то чтобы он так милицию любил, а вот почему-то неуютно  он себя чувствовал вне стен отдела.
     В конце концов, Женьке сказали, что через пару лет его, возможно, примут обратно, если он ничего такого не будет вытворять.
     А чего такого он бы мог натворить без привычного друга-пистолета, с которым он постоянно «залетал» и с которым его вновь разлучили?
     Случилось, правда, с Женькой происшествие и в новой его жизни. Напали на него в доску пьяного, когда он возвращался в очередной раз из кабака. Туда-то  дорогу  ему никто не мог закрыть. Мануйлова сильно избили и отобрали норковую шапку и золотую печатку. На этот раз Длинный не смог отбиться. Да он ничего и не помнил потом. На такой «кочерге» был, как сам объяснил.
     Через два года Женьку приняли обратно на службу в милицию. Но не опером, а следователем. Такое было ему испытание. Как ни трудна служба в уголовном розыске, а следователем быть в некотором смысле сложнее. Ответственности больше. Ведь именно следователь отвечает, если вдруг дело «развалится». Потому как он его, уголовное дело, расследует, составляет заключительный документ – обвинительное заключение и направляет в суд.
     Вот Мануйлову и сказали, покажешь себя с положительной стороны – обратно в «уголовку» возьмём.
     А дальше вообще интересная история получилась. Вышло так, что начальник следственного отделения куда-то перевёлся, а в отделении остались одни довольно молодые следователи. (Тогда, в 90-е годы народ валом попёр из милиции.) Длинный среди них был самым опытным и старшим по званию – капитаном. Его и назначили начальником отделения. Эта работа пришлась Женьке по душе, и он практически перестал появляться в отделе, распределив свои обязанности по заместителям. Сам же по-прежнему «гусарил». Проведёт утром планёрку и на служебном автомобиле вместе с водителем исчезает до следующего дня.
     Автомобиль вообще-то предназначался в первую очередь для удовлетворения транспортных потребностей следователей. Только новоиспечённого начальника это меньше всего интересовало.
     Но настал  момент, когда руководству надоело постоянно разыскивать начальника следствия. Жеке опять хотели предложить  «выйти вон», но он попросил, чтобы его перевели в любимый уголовный розыск. Там тоже кадров не хватало, и просьба Мануйлова была удовлетворена.
     Со временем Евгений получил майора и стал служить в «убойном» отделе УВД,  где занимались раскрытием наиболее сложных убийств по всей области.
     Через несколько лет, когда я уже работал адвокатом, ко мне в юридическую консультацию заявились Мануйлов и Сапунов.  Было у них ко мне какое-то дело. Кажется, просили взять под защиту кого-то из своих знакомых.
     Вошли они в кабинет, где кроме меня находилось ещё несколько адвокатов с клиентами.  От обоих  сильно несло перегаром. Стали мне что-то объяснять. Говорили громко, жестикулировали как блатные, не обращая внимания на присутствующих, и мне пришлось вывести приятелей для продолжения разговора в коридор.
     Ещё через какое-то время на Мануйлова опять по пьянке напали на улице. Избили так, что он потом больше месяца отлёживался в больнице. Отобрали деньги, снова шапку, и что самое неприятное – служебное удостоверение.
     Когда о случившемся доложили начальнику УВД, тот, говорят, затопал ногами.
     - Немедленно уволить к чёртовой бабушке! Не могу уже слышать эту фамилию! Что бы ни случилось, обязательно Мануйлов фигурирует! - кричал  главный милицейский начальник местного пошиба.
     К его заместителю пошёл Сапунов ходатайствовать за Женьку. Зама он хорошо знал и попросил, чтобы тот уговорил начальника УВД не применять к Евгению исключительных мер, учесть, что парень и без того пострадал: рёбра ему переломали, да и до двадцатилетней выслуги, когда уже можно уйти на пенсию, Женьке несколько лет осталось…
     Получил Мануйлов неполное служебное соответствие и был оставлен  в органах до первого замечания.   Говорили, что он с неделю не пил после этого…
     Года через три после этой истории Евгений неожиданно позвонил ко мне домой. Сказал, что просматривал записную книжку и обнаружил мой номер телефона.  Спросил, как дела, пообещал приехать и «раздавить» со мной бутылку-другую водки, да так и не появился...

Хижняк.
     Не могу не вспомнить и об одном руководителе, непосредственно имеющим отношение к службе уголовного розыска. Это Виктор Степанович Хижняк, вновь назначенный на должность заместителя начальника ОВД по оперативной работе после повышения по служебной лестнице предыдущего – Громова.
     В нашем отделе он появился неожиданно. Прибыл из Челябинской области, что несколько удивляло. Почему же Хижняку не нашлось места у себя дома? Тем более что приехал Виктор Степанович без семьи.
     Однако вскоре просочились слухи, что у себя в области Хижняк руководил одним из райотделов небольшого городка. Прищучил там какого-то влиятельного начальника. Вроде, даже арестовал его, нарушив у того депутатскую неприкосновенность.
     За это Хижняка уволили из органов, но он, человек настойчивый и не терпящий несправедливости, съездил в Москву, где в МВД добился своего восстановления в рядах милиции.
     Тем не менее, руководство местного УВД, очевидно, посчитало, что Виктору Степановичу нецелесообразно после громкого конфликта служить на прежнем месте, и он временно до прояснения ситуации был направлен для продолжения службы в соседнюю область.
     Забегая вперёд, скажу, что примерно через год человек, из-за которого в своё время Хижняк был уволен из органов, оказался за решёткой, и Виктор Степанович возвратился на родину. В дальнейшем он окончил Академию МВД СССР и дослужился до полковника, получил приличную должность. А ещё через несколько лет его направили Министром внутренних дел в одну небольшую республику. Это – генеральские погоны с несколькими звёздами.
     А в нашем отделе Хижняк появился в майором.
     Человеком он оказался энергичным. Сразу же провёл  совместное совещание работников уголовного розыска и следствия. Сказал, что работа между нами должна проистекать в тесном контакте, а потому он не потерпит, если оперативники не будут исполнять поручения следователей. О каждом подобном случае велел докладывать ему лично, сказав напоследок, что двери его кабинета всегда открыты для любого сотрудника.
     Сам Виктор Степанович довольно круто взялся за уголовный розыск. Не каждый сотрудник мог это выдержать, и несколько человек фактически сбежали от Хижняка в другие райотделы, где по-прежнему можно было работать без особого напряга.
     На оперов следователи особо не жаловались. С приходом Виктора Степановича они и без того заработали гораздо эффективнее.
     Тогда Хижняк периодически стал вызывать к себе в кабинет следователей. Помню, раздался звонок и в моём кабинете.
     - Это Хижняк, - послышалось в трубке. - Не сможешь сейчас заскочить ко мне? Не сильно занят?
     - Не так чтоб уж очень, - ответил я и подумал: раньше никто не интересовался моей занятостью. Вызывали без церемоний.
     - Тогда жду.
     Двери в кабинет Виктора Степановича были распахнуты настежь. Я остановился на пороге. Хижняк стоял у стола с двухпудовой гирей в руке. Пиджак его был наброшен на спинку стула.
      Бросив взгляд в мою сторону, Виктор Степанович бесшумно поставил «железо» на пол и протянул мне руку. Предложил присесть, а сам стал отвечать на чей-то телефонный звонок.
     Я невольно посмотрел на пол и обнаружил там вторую гирю. «Ого, - подумал, - да Виктор Степанович, похоже, всерьёз занимается спортом и использует для это каждую свободную минуту».
     Тут Хижняк положил трубку на рычаг и обратился ко мне:
     - Как дела, Игорь? Мои работают исправно?
     - Более чем.
     - А то что-то ты никогда ко мне не заходишь.
     - Да нет причин, Виктор Степанович.
     - Тогда не стану больше задерживать, - и Хижняк, поднявшись из-за стола, вновь сжал мою руку.
     - Если что – сразу ко мне. И вообще, мало ли какие вопросы. Всегда помогу при возможности.
    
     Однажды я, Хватаев и Пустозёмов в майские праздники зашли в один гастроном в надежде приобрести у кого-нибудь с рук хотя бы пару талонов на спиртное. Непьющие граждане обычно торговали ими по пять рублей за штуку или меняли на сахарные талоны.
     Очевидно, по причине праздника все талоны разошлись до нашего прихода в магазин, и мы уныло тёрлись у витрины. Вдруг мужчина, быстро шагающий по торговому залу, остановился возле нас. Это был Хижняк. В руке он держал булку хлеба.
     Пожав каждому руку, Виктор Степанович поинтересовался:
     - А что вы такие унылые, праздник ведь?
     Мы даже немного смутились, опасаясь услышать: «Небось, талоны на водку сшибаете, не стыдно?»
     Вместо этого Хижняк сказал:
     - Водку надо пить, если уж не на дежурстве сегодня, а то вы какие-то скучные.
     Мы неопределённо пожали плечами, а Виктор Степанович уже спешил к выходу.
     Через несколько лет после того случая меня посетила мысль: а что, если бы мы, набравшись храбрости, сказали Хижняку, что не можем водку-то пить, так как талонов на неё не имеем.
     Думаю, Виктор Степанович не погнушался бы помочь нам в решении этой проблемы. Ведь стоило ему лишь позвонить участковому инспектору, на чьей территории находился гастроном,  и тот лично бы примчался к нам с опорного пункта. А участковым директора магазинов, это все знали, водку отпускали хоть ящиками.
     Но тогда мы промолчали. И, пожалуй, не зря. Нечего такого человека подобными проблемами загружать. Мы ведь на самом деле уважали Хижняка и искренне мечтали о таком руководителе. Но, как я уже говорил, через некоторое время Виктор Степанович покинул наш ОВД, оставив о себе добрую память.

Седой.
     О Валере Хромове я уже немного рассказывал. Это его у нас именовали Седой Рысью или просто Седым. Иногда ещё называли Глухим. Со слухом у Хромова не всё в порядке было. Он даже на ежегодную медкомиссию никогда сам не ходил. Боялся, что его спишут из-за нарушений здоровья. А потому засылал в больницу кого-нибудь за себя для прохождения осмотра.
     Я поначалу не знал о слуховых проблемах Хромова и поэтому несколько раз попадался на этом.
     Дело в том, что Хромов, если чего-нибудь не расслышит, сказанного ему, никогда ничего не переспросит. Ты говоришь ему что-нибудь, а он преспокойно кивает головой: всё, мол, понял, будем решать…
     Но однажды и я узнал о хромовской глухоте.
     Зашёл к нему в кабинет. Валера сидит за столом, пишет какие-то свои «шпионские» бумажки и, как всегда, курит.
      На моё приветствие сдержанно ответил и дальше что-то строчит.
     - Хромов, - говорю я, - ты у меня дело брал посмотреть.
     Седой невозмутимо кивает головой.
     - Ты верни мне дело-то, Валера. Мне ведь по нему работать надо.
     Хромов опять кивает. Даже что-то бурчит себе под нос.
     Я ничего не понимаю.
     - Хромов, где моё дело? Ты что, не слышишь, что ли?
     Валера не обращает на меня никакого внимания. Зато его сосед по кабинету после моей последней фразы поднимает голову и произносит:
     - Ты зря стараешься. Он точно ни черта не слышит. Говори всегда громче, а то он хоть час так и будет тебе башкой поклоны отвешивать. - И, уже обращаясь к Хромову, кричит: - Ты что, Седой, голову морочишь?! У тебя следователь о деле спрашивает! Подними тыкву-то, поговори с человеком!
     Валера смотрит на меня и спокойно говорит:
     - Да слышал я. Сейчас вот допишу и верну твоё дело.
      Ничего не дописав, Хромов тут же встаёт из-за стола и открывает свой сейф. Достаёт оттуда дело и протягивает мне.
     Его напарник хохочет:
     - Вот он всегда так. Ни в жизнь не признается, что на ухо туговат… Да и на голову тоже…
     Хромов, шутя, замахивается на соседа по кабинету и начинает крыть его матом.
     - Ага, расслышал, Седая Рысь! - смеётся тот.

     Первоначально Хромов работал по карманникам. Он часто выезжал на обыски, которые проводились следователями у лиц, подозреваемых в совершении карманных краж. Когда я однажды поехал проводить обыск у карманника, мой первый наставник Чистяков предупредил меня:
     - Ты Хромова даже на порог дома не пускай, а то он живо всякой ерунды в хате набросает. Лишь с толку тебя собьёт.
     Приехали мы по нужному адресу. Перед тем как войти в дом, я попросил Хромова отыскать мне парочку понятых. Валера быстренько сгонял за соседями. Когда понятые прошли в дом, я встал на пути у Седого.
     - Ничего, дальше я сам справлюсь, спасибо.
     - Нет, но ты же можешь что-нибудь упустить, - пытался отодвинуть меня Валера. - У меня же опыт, стаж…
     - Знаю, какой опыт. Я же сказал, что справлюсь, - настаивал я. - И потом, кто здесь старший? Ты лучше покури во дворе. Это время тоже в стаж войдёт.
     Хромову ничего не оставалось, как послушаться меня, действительно старшего в данной ситуации.
     В доме я огласил постановление на обыск, разъяснил понятым их права и обязанности, после чего принялся осматривать помещение. Собственно, там и смотреть-то особо нечего было: стол, пара кроватей и шкаф.
     Не знаю почему, но сначала я заглянул под кровать. Увидел там бумажный пакет. При понятых извлёк его оттуда. В пакете оказался зеленоватый порошок.
     - Что это? - спросил я у хозяина квартиры.
     - Понятно что, дурь это, - буркнул тот.
     - Наркотики, что ли?
     - Они, - досадливо взмахнул рукой подозреваемый. - Эх, не успел сбросить, когда вы ко мне пожаловали.
     Я восторжествовал в душе. Карманника трудно взять с поличным. Этого уже сегодня поймали оперативники, что дало нам право на обыск. А карманная кража дело такое – в любой момент может развалиться. Тут же нам несказанно повезло – нашли наркотики в доме у вора. А это хорошее подкрепление для дела. Сейчас уж точно не уйдёт от ответственности.
     Когда я довольный результатами обыска выходил из дома, Хромов, топтавшийся во дворе, невинно сказал:
     - Я попрошу понятых пройти за дом.
     - К чему это ещё? - вспомнил я напутствие Чистякова перед обыском. - Цепляй лучше наручники на человека. В доме наркоту нашли. Так что твои штучки сегодня точно не понадобятся, - сказал я в ухо Седому.
     Всё же участникам обыска пришлось пройти за дом. Там Хромов приподнял крышу небольшого сарайчика, и все увидели под ней штук пять кошельков различных мастей.
     Понятно было, что это Хромов постарался.
     Ну, какой смысл подбрасывать опустошённые у кого-то ранее кошельки? Ведь их к делу никак не пришьёшь. И потом, всем известно, что карманники от бумажников избавляются при первой возможности. И уж точно никогда не тащат их в свой двор. А находят похищенные и уже опустошённые кошельки оперативники неподалёку от тех мест, где у людей вытащили деньги. Эти кошельки чуть не десятками имеются у любого опера. Для опознаний… или для других целей.
     А мне тогда, деваться некуда, с серьёзным видом пришлось вносить в протокол и те, абсолютно никому не нужные кошельки.

     Со временем, когда наркомания всё больше развилась в нашей области, Хромова поставили работать на этот участок службы. Помню, он даже лекцию читал для личного состава ОВД на новую тогда ещё тему. Правда, после той лекции сотрудники отдела говорили: «Сегодня Хромов рассказывал, как и из чего можно приготовить наркотики. Некоторые записывали его рецепты».

     Однажды вечером в кабинет к Хромову позвонил опер из нашего же отдела Саша Белов. Изменённым голосом он сказал в трубку:
     - Послушай, Хромов. Ты уже нас достал.
     - Кто, кто это говорит?! - нервно закричал Валера в телефон.
     - Ты не ори, а послушай и запомни. Если ещё хоть одного наркомана посадишь, считай, ты не жилец.
     В трубке раздались короткие гудки, а Хромов уже строчил рапорт на имя начальника. В рапорте Седой изложил суть только что полученной угрозы и просил разрешить ему постоянное ношение табельного оружия.
     Сейчас такое разрешение, имеет, пожалуй, каждый оперативный работник. А в те годы подобная бумага выдавалась только в экстренных случаях.
     Хромова еле успели перехватить в коридоре, когда он с готовым рапортом спешил к  начальнику ОВД.

     В свободное от службы время Валерий нередко выпивал на пару с супругой. По пьянке они каждый раз скандалили. Жена Хромова не однажды по вечерам прибегала в нашу «дежурку» с заявой на собственного мужа. А тот в это время уже мирно посапывал в квартире.
     Никаких мер по заявлению не принималось. Все знали – наутро гражданка Хромова, проспавшись, явится в отдел за своим заявлением.
     Когда Хромова в очередной, неизвестно уж какой раз пришла в ОВД с заявлением, Сапунов, дежуривший тогда, решил её проучить.
     Как обычно любительница заяв, утром явилась в дежурную часть. Сапунов уже пересдал дежурство и готовился отбыть домой. Хромова, неловко топчась перед окном «дежурки», позвала его.
     - Ну, чего тебе ещё? - недовольно спросил Виктор.
     - Так я это… за заявлением пришла, - вымолвила посетительница.
     - Ваше заявление принято к рассмотрению, - официальным тоном сказал Сапунов.
     - Как это? - не поняла Хромова.
     - Очень просто. Вы писали вчера заявление?
     - Я в таком была возбуждении…
     - Если кто в возбуждении, то его, так или иначе, надо удовлетворять. Правильно?
     - Правильно, Виктор Алексеевич, - ответила женщина, ничего не понимая.
     - Вот и просьбу, изложенную тобой в заяве, удовлетворят.
     - Это какую просьбу?
     - Да ты забыла уже, что просила мужа к уголовной ответственности привлечь за оскорбления и побои?
     - Ну да, просила. Но я же это только так, чтобы его припугнуть, а то он опять орал на меня вчера…
     - У нас здесь не агентство по испугу, поняла? Шеф велел принять меры по заявлению. И всё. Моё дежурство окончено, я пошёл домой.
    - Виктор Алексеевич, - взмолилась женщина, - вы же Валерку моего не первый год знаете. Ни жа што поштрадает, - видимо, от волнения зашепелявила она и разрыдалась. - Мне ведь кроме вас и попросить некого, - продолжала Хромова, мгновенно избавившись от речевого дефекта. - Сходите вы к начальнику, заберите моё заявление.
     - А ты завтра новое напишешь?! - не сдавался Сапунов.
     - Никогда больше, даже если и вправду убивать начнёт… Да он не такой, вы же знаете…
     - Да я-то знаю. Только вот ты, какого хрена каждый раз на своего мужика заявления пишешь? Пора бы с этим завязывать, - сказал Сапунов, доставая из ящика стола вчерашнюю бумагу Хромовой, написанную, как всегда, неровным, пьяным почерком.
     - Забирай свою бумаженцию и помни – это  в последний раз, - сказал Сапунов, протягивая супруге приятеля её заявление.
     Больше Хромова в отдел с подобными бумагами не приходила.

Интеллектуальный опер.
     Эдик Буткевич внешне не был похож на милиционера вообще и на опера в частности. Слишком уж интеллигентно он выглядел: полноватый, в очках в толстой оправе, очень начитанный да к тому же добродушный. Сначала я даже представить не мог, как Эдуард может «колоть» преступников. Что он им говорит? Оказалось, что говорит он примерно то же, что и другие сыщики, только не позволяет себе орать на людей и размахивать кулаками. Берёт интеллектом и рассудительностью.
     Чувство юмора у Эдика было развито очень хорошо. Пошутить он любил. Помню, торговали однажды в ОВД продавцы от магазина на выезде дефицитной парфюмерией. Изредка устраивало нам такую радость руководство. Буткевич в тот раз ничего не покупал, но постоянно возникал возле очереди и хохмил. Причём, отпуская свои шуточки, он даже не улыбался. Я сначала не мог понять, почему Эдуард всё подходит к очереди, если ничего не берёт. Пошутить он мог бы и со своими в кабинете. Через несколько минут причина Эдикиного веселья стала ясна всем.
     Буткевич снова подвалил к импровизированному прилавку. Руки засунуты в карманы брюк. Округлый живот обтянут свитером.
     - Девчонки, а какая у вас помада есть? - спросил он.
     Продавщицы начали подробно объяснять ему. Я подумал, что Эдик о жене беспокоится, сейчас отоварится. А когда ему перечислили весь имеющийся набор помад, Буткевич поинтересовался:
     - А чёрного цвета нету? - и невинно глядя на продавцов, добавил: - А то ботинки нечем почистить.
     Кто-то сказал:
     - Буткевич, занялся бы ты лучше делом. Зачем людей от работы отвлекаешь?
     - Кто отвлекает-то? Я же по существу спросил. Я имею желание приобрести чёрную. Покупатель всегда прав… Да, кстати, - снова обратился к торговцам Эдуард, - какой одеколон вы можете предложить?
     Продавцы, посчитав, что парень прекратил шуточки, стали перечислять Эдику названия имеющихся в продаже одеколонов:
     - Есть «Тройной одеколон», «Русский лес», «Саша», «Три богатыря»…          
     Закончить Буткевич не дал:
     - А одеколона «Кронштадт» случайно нет? А то мы тут все из Кронштадта, - снова скаламбурил Эдуард, намекая на старый фильм «Мы из Кронштадта».
     Я рассмеялся. Эдик, почувствовав поддержку, обратился ко мне:
     - Нет, чем мы хуже пьяной матросни?
     Вот тут-то я и уловил от Буткевича запах спиртного.
     Оказалось, опера  баловались водочкой в кабинете. Эдик, приняв на грудь, стремился к общению и потому периодически выходил в коридор к народу.
     На другой день вездесущий Хватаев поведал мне, что когда вчера у сыскарей  закончилась водка, они прикупили у продавцов одеколона и «догонялись» уже им. А что делать? Водка по талонам продавалась, а брать в кабаке дороговато. Тем более что и с деньгами была напряжёнка. Распродажа происходила накануне «дня чекиста» (так у нас называли день выдачи зарплаты), и дефицит денежных знаков остро ощущался.
     - Неужели опера и вправду одеколон хлестали? - спросил я у Хватаева.
     - А чего тут такого? Они же из него делают цивильный коктейль.
     - Какой коктейль может быть из одеколона?
     - Объясняю способ приготовления. Можешь записать. Берётся одеколон «Три богатыря» и смешивается с одеколоном «Саша» в равных пропорциях. Получается коктейль под названием «Александр Третий», - и Хватаев, как обычно, громко расхохотался над своей же шуткой, не им, правда, придуманной.
     И вообще, нет у меня уверенности, что Сашка про питьё одеколона оперативниками правду сказал. Они как-то всегда выкручивались и без суррогатины.

     Мой подследственный Викулов не явился по повестке. Видимо, почувствовал, что ещё чуть-чуть, и я его арестую. Несколько недель он ходил у меня под подпиской о невыезде. Не имелось достаточных оснований для взятия его под стражу.
     Викулов, до этого трижды судимый, понимал, что на условное наказание ему  рассчитывать не приходится, и вовремя смылся.
     Я расстроился. Только  приготовился  «закрыть» этого наглеца, добыв доказательства его преступления, как он исчез. Сумел просчитать следующий мой ход.
     Что делать, объявил беглеца в розыск, не особо надеясь, что такого матёрого жулика скоро изловят.
     Через пару месяцев после объявления розыска обвиняемого заходит ко мне в кабинет Эдик Буткевич.
     - Нашёлся наш Викулов.
     - Где? Его задержали?
     - Никто его не задерживал. Он в Свердловске в больничку попал с распоротым горлом. В карты с кем-то играл, чего-то там у них не сошлось, и резанули его. Он докторам своих данных не назвал, но свердловские опера его вычислили. Они позвонили сюда и сказали, что лежит наш бегун в палате, а над его койкой табличка прикреплена с надписью – «Лука». Он так врачам назвался. Это его кличка, между прочим, у нас зарегистрированная.  На том и погорел.
     - Мог бы и фамилию  назвать – Мудищев, если Лукой представился.
     - Да, был когда-то такой чудила в одноимённой поэме. Кстати, почитать бы надо.
     - Почитаем при случае, а пока пойду командировку оформлять. Ехать-то за ним всё равно нам с тобой придётся.
     - Понятное дело.
     В этот же день ночным поездом мы выехали с Буткевичем в Свердловск.
     По прибытии в город сначала заехали в воинскую часть – «учебку» связи – где  когда-то я начинал армейскую службу. Там я допросил одного солдатика, призванного из нашего города. Он подозревался в совершении кражи перед самым уходом в армию. Солдатик оказался молодцом – не «раскололся», а то бы пришлось ему поменять казарму на более некомфортабельное жилище. У нас же ничего кроме показаний потерпевшей, высказавшей свои подозрения в отношении этого паренька, не имелось.
     Посмотрел я на знакомый плац, о который несколько лет назад сбивал сапоги и, не проронив скупой мужской слезы, направился с Эдуардом к воротам.
     На трамвае мы добрались до больницы, расположенной на окраине города. В регистратуре уточнили, в какой палате находится наш Лука, и пошли на второй этаж здания. Возле лестницы я обратил внимание на бородатого мужчину. Уже проходя мимо него, заглянул в глаза этого человека. И только по глазам узнал Викулова. Борода сильно изменила его внешность.
     - Викулов, это ты?
     - Викулов, Викулов… - недовольно забормотал обвиняемый. - Да если бы я захотел, то давно бы сдёрнул отсюда. Я вас ещё в окошко срисовал.
     - Да куда бы ты делся, милый, в таком-то одеянии, да по такой погоде.
     - Примерно как уйти с подводной лодки во время похода, - вставил остроумный Эдик.
     А морозец действительно стоял знатный – под сорок градусов. Мы сами-то чуть не околели в трамвайчике, а подследственный мой был в одной пижаме. Вся одежда его хранилась на складе.
     Викулова заставили сдать больничную пижаму, а одеться ему оказалось не во что кроме затасканной курточки на рыбьем меху и драной шапки. Одежда обвиняемого была обильно испачкана спёкшейся кровью и не годилась для ношения. Пришлось Викулову поверх нижнего белья надеть свою куртку и шапку. Были у беглеца и ботинки, но всё равно в таком виде везти его на вокзал по сильному морозу было опасно для его здоровья.
     Эдик нацепил Викулову наручники, а я вызвал такси. Приехали на вокзал, купили билеты. До отправления поезда оставалось два часа. Мы решили зайти пообедать в ближайшее с вокзалом кафе, но Викулов вдруг предложил:
     - А пойдёмте в другое кафе, через дорогу. Там и лучше, и дешевле.
     Дёрнуло же нас его послушать. Зашли в то заведение, и пока шагали к столику, несколько человек, как бы сказал Хватаев «с криминогенными физиономиями», подходили к Викулову и здоровались с ним. Мы поняли, что в этом месте он постоянно ошивался  с друзьями-картёжниками. Да не идти же обратно. Сели за стол, заказали обеды. Дружки Викулова вертелись рядом.
     - Граждане начальники, а можно, мы чайку корешу подбросим, курева, жратвы? - интересовались они.
     - Ладно, тащите. Только сразу отчаливайте, - разрешил я.
     Викулову принесли пакет с продуктами. Один из его приятелей пытался что-то шепнуть арестованному, но мы его мы тут же отогнали. Пообедали и пошли к поезду.
     Втроём мы вошли в купе. Поезд тронулся. Викулов сказал:
     - Давайте поглядим, чего мне там кенты насобирали.
     Эдик стал выкладывать содержимое пакета на стол. В «дачке» оказалось несколько пачек чая, два блока сигарет и… бутылка водки.
     - А это когда подсунули? - удивился Эдуард.
     Тут вмешался Викулов:
     - Да чего такого? Всего-то пузырь. Ехать долго. Вмажем перед прощанием со свободой Я же замёрз, как собака. Имейте в виду – я тубик. Обострится вот у меня туберкулёз по вашей вине, между прочим. Не обеспечили меня одёжей.
     Сначала я хотел выбросить водку, но, увидев жалобный взгляд арестованного, передумал. Решил: пусть выпьет, а то на самом деле заболеет. Намёрзся он, конечно, прилично: в кальсонах да в ботиночках на босу ногу.  А ехать нам несколько часов, успеет протрезветь. Зато, глядишь, добрее станет. Может, и вину признает. Для дела это, конечно, не повредит. Всё-таки доказательства его вины слабоватые.
     Так я допустил ошибку. Не стоило этого делать. Сыскари, те могут иногда себе подобное позволить. У них другая специфика работы.
     Выпил Викулов водку. Намерения признать вину не высказал. Более того, он важно заявил:
     - Если бы я захотел, то мои друзья нейтрализовали бы вас в кафе. Мне один успел шепнуть на ушко такое предложение. Но я отказался.
     - Ну, спасибо тебе, благодетель ты наш. Обратил я внимание, как тебе что-то нашёптывал тот тощий юноша. Он, что ли, нейтрализовать-то нас собирался? - усмехнулся я.
     - Там же ещё несколько человек было.
     - Да видели мы и остальных. Но ты заметил, что мы никому не позволили зайти себе за спины?  К тому же, как ты, наверное, догадываешься, мы слегка вооружены и некоторым образом опасны. Только бы дёрнулись твои кенты, пришлось бы их прямо в присутственном месте и положить
     - И тебя заодно под шумок, - хмуро добавил Эдик.
     Викулов, быстро опьяневший, стал требовать отвести его в вагон-ресторан, чтобы выпить ещё. Тряс перед нами купюрами.
     - А бабу тебе предоставить не надо? - спросил Буткевич.
     - Если не поведёте в кабак, я себе швы разорву, - сказал подраненный Лука, осторожно берясь пальцами за нитку, торчащую из его горла.
     Я понимал, что он, скорее всего, блефует, но определённые сомнения у меня появились. Чтобы на подать виду, что мы всерьёз воспринимаем угрозы Викулова, я сказал:
     - Рви на здоровье, если жить надоело. Помощь тебе никто не окажет, а нам за тебя ничего не будет.
     - И рвану, вот увидите! - крикнул Викулов со слезой в голосе.
     Разговор с ним продолжил рассудительный Эдик и вскоре обвиняемый убрал руки от горла. Ещё через час Лука был доставлен в камеру, давно тоскующую по нему.
     Викулов получил два года лишения свободы. А через несколько лет оперуполномоченный Вовка Антонюк рассказал мне, что, освободившись, Викулов опять тусовался в Свердловске. Жил на квартире в частном доме у супругов-пенсионеров. Потом этот дом сгорел вместе с пенсионерами.   
     Викулов исчез. Его снова объявили в розыск…

     Летним вечером, в моё дежурство, а происшествий в этот час не было, я вышел на улицу подышать воздухом. Присел на лавочке перед ОВД. Ко мне присоединился дежуривший со мной оперативник Андрей Кутилин. Смотрим, в нашу сторону бредёт откуда-то Эдик Буткевич. Подсел к нам и закурил. Какой-то грустный. Я его таким увидел впервые.
    Кутилин спросил:
     - Ну что, Эдик, похоронили брата?
     - Да, со всеми почестями.
     Я ничего не знал и осторожно спросил:
     - А что произошло?
     - Младшего брата у Эдика убили в Афганистане, - пояснил Андрей.
     Подробностей я выяснять не стал. Видно было, что Эдуарду и без того нелегко на душе.
     Я тоже закурил. Вспомнил, что когда-то и сам не по туристической визе посетил далёкую страну, где погиб брат Эдуарда…