двести 23

У Насти Медвижонковой месяц не задался с первого же своего числа, нежданно-негаданно бросившись скакать и прыгать, кувыркаться и показывать все свои языки, - не задался в ту самую минуту, когда папа Насти, Константин Джоржевич, решил зазвать дочку с собой в командировку.
Надоедливой рассеянностью Настя, кажется, не страдала, выслушала все сказанное о поездке внимательно и сосредоточенно (мысленно даже записывая что-то в воображаемый блокнотик), потому легко можно вообразить удивление девушки, когда она узнала, что самолет с нею и папой летит не к ожидаемым ею Канарским островам, а к островам Курильским.
Взятый с собой весьма откровенный (до степени неприличной болтливости) купальник Насте так и не понадобился – самым ярким, ослепительным воспоминанием от той поездки, увы, стали не песчаный пляж, не прибрежные сопки, потому как все было одного скучного белого цвета, а необходимость передвигаться от дома, где Настя жила с папой, до столовой, где изредка подавали съедобные блюда, исключительно держась за веревку, протянутую меж двух зданий, – иначе легко можно было потеряться в непроглядном снежном урагане.

Словно все еще ощущая приступы Курильского холода – буйного и остервенелого (до степени непреодолимой дебильности)  - Настя по возвращению в края родные и много более приветливые - без собственного желания вовсе, но направляемая исключительно инстинктом самосохранения, потянулась к незамысловатой, но действенной, работающей модели обогревателя – человеческому теплу.
Первая попытка заполучить источник уюта и нежности окончилась для Насти лишь приобретением одного нелепого и нескладного воспоминания о чудаковатой манере, что водилась в недоразвитых речах ставшего вскоре для нее невидимым мужчины - регулярно размещать в своих карликовых фразах ругательства и оскорбления на иностранных языках – от украинского до испанского – «чудиська», «базилиська» и проч.
Второй заполученный Настей теплых дел мастер запомнился ей чуть больше – невиданной доселе жаждой – он почти не отрывался от малых и больших сосудов со всяческого рода жидкостями (алкогольными и слабоалкогольными), жалостливо заглядывал в глаза продрогшей Насти и выпрашивал «маленький рубльчик» на «крохотный стаканчик».
Третий знакомый (на третий день по возвращению с островов) и вовсе взгромоздился на воспоминаниях чудовищной конструкцией из собственных идей, обещаний и фантазий – чего стоит одно его намерение невероятным образом воспользоваться Настиной любовью к домашним животным:
- Девочка, ты что любишь? Маленьких зверушек? Тогда я стану букашкой, ползающей по тебе, кусачей, вредной букашкой! Нет? Больших зверей любишь? Тогда я стану гигантским мишкой, который мнет тебя, мнет!..
- О, боже...

Все последующие дни заполнялись чем-то подобным – вслед за появлением нового знакомства стремительным рождением разочарования - в том лице, в том голосе, в той улыбке, что, соответствуя неясным закономерностям, оказывались поблизости – на день или на ночь – и скоро Настино настоящее оказалось переполнено ежечасным убийством надежд и все настойчивее подкатывающим к горлу ознобом, холодом.
Нескончаемой цепью, заколдованной нитью тянулись для Насти вновь приобретенные и почти сразу же выброшенные знакомства, тяготить безнадежностью стали ожидания, упования на скорое тепло, сердце и руки начали сдавать, глаза как-то сами собой порешили все чаще в изнеможении закрываться, сну вздумалось подступать нескладными мыслями, небывалыми картинками...
Заколдованной цепью... Нескончаемой нитью... Режущей пальцы веревкой...
Настины маленькие кулачки разжались, и дрожащий в руках тонкий канат сразу же исчез в ревущем снежном буйстве. Даже не пытаясь найти скрывшегося беглеца, обессиленная Настя упала. Сквозь полузакрытые веки, сквозь пелену беснующихся снежных ангелов ей показалось, что она видит чье-то лицо.
- Ты кто?.. – прошептала она, почти не разжимая промерзших губ. – Ты кто?..