Женька

Женьку никто не планировал. О ней никто не мечтал, не видел её в сладких снах, не хотел целовать маленькие ручки и петь колыбельные.  Её мама, 19-летняя студентка университета Кира, строила  грандиозные планы на жизнь, видя себя успешным переводчиком с солидной зарплатой и свободной, как ветер, лет до 30. Так всё и должно было случиться, если бы ни одна единственная ночь с нелюбимым мужчиной, который был гораздо старше Киры, долго ухаживал и метил в жены. Ей были лестны обожающие взгляды поклонника, неожиданные букеты, присланные утром с курьером, походы с ним на авторское французское кино, рисунки, на которых музой была она. Поэтому, однажды оказавшись с ним в постели, Кира, было, воспротивилась своему внутреннему я, а потом сочла это маленьким вознаграждением за его трогательное внимание.

Результатом этого вознаграждения и явилась Женька. Стоя на полусогнутых ногах в ледном кабинете у гинеколога, Кира тупо смотрела на графу «беременность 5 недель», убеждая себя, что это всего лишь медицинская ошибка. Конечно, она ведь сильно промокла под октябрьским  дождём, долго валялась больная в постели, принимая ядерную дозу антибиотиков. Наверное, это и вызвало сбои её еще девичьего организма. Врачи ведь могут ошибаться, правда? Кира с надеждой смотрела в сухие глаза тётки-докторши, пытаясь найти хоть малейшее подтверждение своим мыслям.  «Что будете с ребёнком делать, милочка?», - строго спросила врач, не поднимая головы от своих записей. Девушка машинально оделась, впопыхах схватила сумку и громко захлопнула за собой дверь.

Оказавшись на воздухе, Кира жадно глотала его большими порциями, боясь задохнуться от волнения и спазмов в груди. В тот день она избила ноги, проходя километры по городским улицам, заворачивая в незнакомые переулки, наступая на ноги прохожим и абсолютно чётко осознавая, что ей не нужен этот ребёнок, что он рушит все планы, ставя на мечтах жирную точку. В первую очередь она думала о себе, о реакции родителей, которые всегда её поддерживали, о друзьях, которым будет стыдно признаться в своей глупости – разве можно ожидать таких ляпов от отличницы-умницы-Киры? О том, что стоило бы поделиться новостью с мужчиной, ей  и вовсе не приходило в голову.

Мать, как ни странно, отреагировала спокойно. Оно долго молчала, устремив взгляд в невидимую точку на стене, затем тяжело вздохнула, посмотрела Кире в глаза и подвела итог разговора одним предложением: «Ну что ж, будем выходить замуж и рожать». Больше к этой теме в тот вечер никто не возвращался. Кира знала, что  мать найдёт подходящий момент, чтобы рассказать обо всём отцу – человек он тяжелый, может морально убить одним взглядом. Нужно уметь подловить его настроение. И делать это за 20 лет брака мать умела.

А мужчина очень обрадовался. Он долго целовал тонкие запястья Киры, гладил её по голове, заваривал чай, что-то тихо шептал на ухо, всячески стараясь убедить в том, что вот оно, их счастье. Разве могло всё сложиться лучше? У него стабильная работа, денег хватит на всех, домашней работы он не боится, любит её безгранично, справляться с трудностями ему не в первой – чего ещё больше? До Киры все его слова долетали эхом, далеким и туманным.  Она послушно сидела, облокотясь об его сильное плечо, жалостливо всхлипывала носом и кивала головой.

Все свадебные хлопоты мужчина взял на себя, организовав шумное торжество, как это и полагается, с множеством гостей, куклами и лентами на автомобилях и заводным тамадой. Кира слушала пожелания счастливой семейной жизни, застенчиво улыбалась, резала свадебный торт и уверяла себя в том, что, даст Бог, всё наладится. Сколько их, девушек, выходящих замуж внезапно, потому что положение обязывает. Может, не нужны они, эти заоблачные сказки о любви, когда душа в душу и желание умереть в один день? Сегодня ведь все говорят о практичных браках, чтобы как за каменной стеной и у черта за пазухой. Главное, потерпеть в начале, а там глядишь…

*****

Дальше лучше не стало. Киру выворачивало наизнанку по утрам, не успев открыть глаза, она неслать в полутьме в туалет, свешивалась над унитазом и отправляла в него, как ей казалось, все свои внутренности. Она практически ничего не ела, заранее опасаясь рвоты и неприятного привкуса во рту. Днями ей ужасно хотелось спать, она еле выдерживала несколько часов в школе, где подрабатывала учителем английского, чтобы оформить потом детское пособие.  Ночами она долго не могла уснуть, прислушиваясь к дыханию мужского тела рядом, которое не давало ей тепла, а скорее раздражало. Она не любила своё отражение в зеркале: набухшая грудь, увитая синими венами,  быстро растущий живот, выпячивающий  яйцом и не дающий ей спать, отекающие ноги и руки – Кира видела себя бесформенным мешком, безцветной бабочкой, готовящейся к зимней спячке, летающей в замедленном темпе, ищущей укромное место, чтобы уснуть где-нибудь в коре дерева и проснуться только следующей весной.

Беременность явилась для Киры настоящим бременем. Сидя в душной приёмной в ожидании очередной консультации врача, она вопросительно смотрела на мамаш с животами-арбузами, ласково поглаживающих их, улыбающихся в пустоту, словно они вели с чадами немой диалог. Разговаривать со своим ребёнком у Киры совсем не получалось, ведь для этого нужно было нарисовать его воображением, видеть яркие сны о нём, чувствовать его первые жизненные позывы – все эти усилия отнимали у девушки последние душевные силы и мучительно грызли совесть.

Очередное разочарование поджидало Киру, когда врач-узист, водя холодной трубкой по её уже округлившемуся животу, на который медсестра плюхнула липкую жидкость, многозначительным тоном сообщил, что скорее всего в ней растёт отпрыск мужского пола.  Он краем глаза следил за выражением её лица в ожидании счастливой улыбки или увлажнившихся глаз – почти все первородки грезят о мальчике, настоящем подарке для мужа, продолжателе рода. Никакой реакции на лице будущей мамаши он так и не смог прочесть. В те редкие минуты, когда Кира думала о ребёнке, живущем в её утробе, ей виделась девочка, копия Киры в детстве – шумная, со светлыми кудряшками и курносым носом.

Стараясь заглушить скребущих на душе кошек и избавиться от гнетущего груза вины, Кира накупила целую стопку журналов по вязанию, вооружилась спицами и разноцветной пряжей и усердно принялась вывязывать детские вещи, предпочитая светло-бежевые тона и простые модели. Ей казалось, что набирая петли, она прядёт первые паутинки своих чувств к сыну. Чепчики, пинетки, плюшевый плед с божьими коровками, комбинезочик с яркими пуговицами – каждый раз, кладя новую одежку в коробку с приданным для малыша, она убеждала себя в том, что её материнская любовь выросла ещё на чуть-чуть, а нити, связывающие с ребёнком, стали крепче.

Муж окружил Киру нежной заботой, принимая во внимание перепады её настроения, раздражительность, желание подолгу молчать и проводить время за книгами и спицами. Он вообразил себе, что так ведут себя все беременные женщины – им позволительны капризы, слёзы и бесонные ночи. Ему не составляло труда сбегать в девять вечера в ближайший магазин за её любимым зефиром, бесшумно одеваться по утрам, чтобы только не разбудить, купить в переходе любимые кирины герберы и принести их домой в прозразной хрустящей упаковке. Он давно прекратил свои тщетные попытки наладить интимную близость с женой, все надежды возлагая на близость душевную. Когда зашёл разговор о будущем имени для ребёнка, он лишь несмело предложил: «А, может быть, назовём его Женькой? Озорное имя для мальчугана». Кира ответила лишь немым кивков головы, молча уткнувшись в книгу.

*****

Женька родилась дожлдивой июньской ночью. Лежа под капельницей в предродовом отделении и слушая, как скулит при очередной схватке её соседка по палате, Кира словила себя на мысли, что даже произвести этого ребенка на свет собственными силами она не в состоянии. Она уговаривала себя, что стоит ещё немного потерпеть, и все её мучения  закончатся. Не будет больше шара-живота, к которому ей так и не удалось привыкнуть, уйдёт это непроходящее чувство тошноты и скачущее давление, исчезнут боли в пояснице и слабость в ногах. Всякий раз, когда в палату заходила медсестра, чтобы проконтролировать капельницу, девушка лишь молча смотрела ей в глаза, умоляющим взглядом спрашивая об одном – скоро уже?

Всё завершилось даже для Киры неожиданно быстро: несколько раз потужившись в родзале так, что, как ей казалось, у неё лопаются барабанные перепонки, она выплюнула своего первенца на свет. «Ну что, мамаша. Поздравляю – у вас девочка», рявкнула  пожилая медсестра, унося ребёнка, чтобы смыть с него родовую слизь и остатки материнской плаценты.

Глядя на слепящую лампу на потолке, отдав себя в руки акушерки, которая хлопотала над её детородными органами, что-то латая там, внизу, Кира расплакалась. Горько, по-бабски навзрыд, даже не пытаясь заглушить в себе накатывающих рыданий. Господи, спасибо! Девочка...

*****

К своей новой роли матери Кира привыкала долго. Она расстерянно смотрела на крошечное тельце дочки, боясь ненароком не сломать её тоненькие косточки, случайно не нажать на мягкое темечко, которому предстояло застывать ещё несколько месяцев.  Пеленания выходили у Киры совсем не такими тугими, как у проворной медсестры. Она подолгу бережно поворачивала дочку с боку на бок, пытаясь уложить её солдатиком, как этому учили в больнице. Но вместо этого приходилось каждый раз начинать заново, так как ребёнок как заводной махал ручками и ножками, не давая матери укутать его в плотный конверт. Приложив малышку к груди, Киры  не могла найти удобного положения, то ложась на бок, то беря ребёнка на руки.  В первые дни молоко шло туго, от чего младенец начинал нервничать, краснеть и разражаться громким плачем. Всё это ещё больше усугубляло кирино состояние беспомощности и потерянности.

Дома многие хлопоты помогла снять мать. Она шумно заходила в квартиру, принося с улицы запах дождя и июльской зелени, распаковывала на кухне сумку с едой, которую наверняка вчера готовила до ночи, и по-хозяйски шла в детскую. Мать без страха брала ребёнка на руки, пристально его рассматривала, агукала, щебетала, разговаривала с внучкой, убеждённая, что та её прекрасно понимает. Кира видела, что мать просто молодеет на глазах, напуская детскую ванночку, измеряя локтем температуру воды в ней, затем брызгая несколько капель моргонцовки и умелыми движениями купая ребёнка. Женька и правда в её руках успокаивалась, затихала, моргая голубыми инопланетными глазами.  И опять Кира не могла избавиться от этой гнетущей мысли – ну, почему я так не могу?

После возвращения из больницы кирины отношения с мужем кардинально не поменялись: она участливо принимала его помощь, ценила ночные подъёмы к детской кроватке, молча наблюдала, как новоявленный отец ласково трётся носом о нежный дочкин носик и забавляет Женьку разноцветной шумящей погремушкой. Несколько раз он было пробовал приподнять её ночную сорочку, дотронуться до белокостного ребра, этим самым показывая, что пришло оно наконец, это время их супружеской близости, нет больше сложной беременности, ребёнок мирно посапывает в кроватке – пора уже. Кира никак не реагировала на эти мужские сигналы-позывы, в качестве своего ответа она устало вздыхала и лишь крепче обнимала подушку.

*****

Кире с Женькой повезло. Девочка росла настоящим крепышом, ела с совсем недетским аппетитом, сладко спала по ночам, не требовала к себе много внимания и умела занимать себя сама. Многие детские проблемы – колики в животе, первые зубы и диатес – Киру тихо миновали. Со временем она научилась наблюдать за своим ребёнком, который мог на час выпасть из пространства, прислушиваясь, как шуршит обертка от конфеты или наматывая на розовый пальчик ниточку, найденную в детской кроватке. В такие минуты кирино сердце обвалакивала нежность и на глазах проступали незнакомые ей слёзы.

По-настоящему осознать себя матерью Кире помог совсем не счастливый случай. Накормив дочку смесью, которая трижды в неделю покупалась на молочной кухне, детский желудок наотрез отказался работать. Муж несколько часов мерил квартиру шагами с ребёнком на руках, но ничего не помогло – Женька истошно плакала.  Сидя в машине скорой помощи, оглохнув от её сирены, Кира впервые словила себя на мысли – а что, если?...Нет, она даже на йоту не подпустила к себе это угрожающее «если».  В приёмном покое медсестра выхватила ребёнка из кириных рук, унося его в глубь пустых больничных лабиринтов, на ходу бросив скупое «Ждите!». Кто-то указал девушке на обшарпаный стул в углу комнаты, на котором ей и предстояло ждать. Сколько – никто не сказал.

Кира даже не знала, сколько времени она провела на этом стуле. Час? Два? Закрыв глаза, срестив пальцы до хруста в костях, она мысленно просила  только об одном: «Забери всё что угодно, только не её». 

Из оцепенения Киру вывела пришедшая медсестра, громко назвавшая  фамилию девушки по мужу, к которой она ещё совсем не привыкла, каждый раз смущённо оглядываясь по сторонам – не ошиблись ли? С ребёнком всё в порядке, сделали промывание желудка, на завтра можно будет вернуться домой. Лёжа с дочкой на узкой больничной кровати, провисавшей, как гомак, до пола, вдыхая знакомый кисловато-молочный запах детской кожи, прижимая к своей груди родное тельце, Кира чувствовала, как её накрывает материнский инстинкт. Как будто кто-то открыл невидимый кран, поворот которого физически осязаем. Не было её, этой любви, а здесь раз – она наполняет тебя целиком и пустого места не остаётся.  В ту ночь Кира даже побоялась выключить ночник у кровати, вслушиваясь в каждый вздох и выдох ребёнка, и всё время пролежала с открытыми глазами, оглушённая новыми чувствами.

 *****

С того случая что-то поменялось в Кире. От неё ушло раздражение, когда в обиходе с дочкой что-то не получалось. Она полюбила многочасовые прогулки с коляской, во время которых Женька сладко посапывала, выронив изо рта резиновую соску. Кира не уставала рассматривать уже казалось бы знакомые наизусть чёрточки детсткого лица, каждый раз находя новый изгиб или складочку. Ей нравилось что-то делать на кухне, краем глаза наблюдая, как дочка играет, сидя в детском стульчике. И даже ежедневное недосыпание, вызванное подготовкой к надвигающейся сессии – от академического отпуска в университете Кира отказалась – её не изматывало.

Морально тяжело ей было с мужем. И хотя он не требовал от неё горячих обедов и свежевыглаженных рубашек, Киру мало интересовали их разговоры. Да и разговоров-то почти не было. Она нашла для себя удобный предлог быть постоянно занятой ребёнком и учёбой. Он, видя что жена наконец успокоилась, искал для себя мужские занятия – благо, была машина и гараж. Так и жили.

Через два года, когда Женька уже резво бегала и умела выговаривать слово «калькулятор», Кира,  моя одним из вечером посуду на кухне, сказала мужу, что уходит от него. Она даже не оторвала глаз от своей работы, как будто бы сообщив совсем рядовую новость. Муж не умолял её подумать, не пытался переубедить, как делал это накануне свадьбы. Он давно понял, что не удержать ему её, эту слабую внешне, но со стальным стержнем внутри, совсем не любящую его женщину. И даже ребёнок, который казалось бы должен был скрепить узы межу ними, на самом деле проложил ещё большую пропасть. Через две недели в кирином шкафу остались только её вещи, а о муже напоминали лишь несколько фотографий, которые она сразу убрала, стараясь не возвращаться к этому отрезку жизни, да красивая фамилия.

*****

Кира училась жить заново. Родители и друзья жалели её, всячески предлагая свою помощь и стараясь навещать чаще. Только не понимали они, глупые, что жизнь эта Киру совсем не тяготила: ей нравилось быть не обременённой каким-то другими обязательствами, кроме материнских. Она определила Женьку в садик и приняла предложение занять место корректора в местной редакции. Деньги там платили не ахти, но на самые скромные расходы вдвоём с ребёнком хватало. Плюс муж ежемесячно платил алименты.

Детский сад Женька любила. Каждое утро она просыпалась за четверть часа до звонка будильника, шлёпала босоногая на кухню, где Кира уже готовила для них завтрак. Она любила эти их утра вдвоём, когда дорога была каждая минута, но им удавалось поболтать о чём-то незначительном, прежде чем начать новый день. У них все проходило по уже отлаженному ритуалу: Женька одевала вещи, сложенные матерью на складном стульчике, приходила к Кире с гребнем в руках, чтобы заплести ей тугие косички, складывала в маленький рюкзачок книжку и печенье для детского сада, и они выходили из дома.

Кира уважала в дочери её самостоятельность и терпение, которые проявлялись во всём: от умения самой одеться до многочасового складывания пазлов, пока все кусочки не сложаться в единый рисунок. Женька могла долго пыхтеть, раздражённо ёрзая на стуле, морщить нос, фыркать и бороться с накатывающимися слезами, если рисунок не рисовался или фигурки из пластилина не соединялись воедино. Но беспокоить мать, уткнувшуюся в монитор и вечно занятую учёбой или работой по вечерам, девочка не решалась. Самым большим счастьем для неё было, когда Кира позволяла ей разукрашивать или клеить аппликацию, примостившись на краю её рабочего стола. Женька наблюдала, как мать молча смотрит мимо окна, что-то обдумывая, а потом быстро барабанит по клавиатуре. Главным правилом в такие минуты было – не мешать!

Что вызывало у Киры тревогу, так это ранимость и обидчивость Женькиной натуры. Дочка могла невидимо примоститься за креслом в гостинной, где её и находила Кира, всю заплаканную и вздрагивающую от слёз только потому, что платье на куклу не одевалось или мульфильм окончился совсем не так, как ей хотелось. В своей маленькой головке Женька развивала события настолько драматично, что Кира потом долго не могла её успокоить. Девушку волновала эта тонкокожесть собственного ребёнка, её неумение зажищаться и отвечать обидчикам. Откуда это? Ведь Кира никогда не прибегала к наказанию в виде шлепков или ремня. Иногда, поддавжись минутному раздражению и сказав в сердцах злые слова, она видела, как они втыкались в дочку со всего размаха. И Кира тут же принималась просить у неё прощения, мириться и смешить – чтобы только девочка перестала плакать. Тогда Женька забиралась к матери на колени, прижималась к кириной груди и смеялась сквозь слёзы.

*****

Провожая Женьку в первый класс, Кира сама чувствовала себя школьницей. Она завязывала дочке банты, скорее похожие на настоящие облака, и вспоминала свою ученическую бытность. В конце концов, Женька шла в ту же самую школу, из стен который всего несколько лет тому назад вступила во взрослую жизнь она сама. Стоя на линейке в толпе таких же взволнованных, как и она, родителей, Кира не раз перехватывала взгляды бывших учителей, удивлённо вопрошающих «это твой ребёнок?». Она не старалась отвести глаза, как будто бы не замечая этих взлетевших бровей, а смело смотрела в глаза – «мой! И ещё какой!»

Женька в школе первое время откровенно скучала. Во-первых, она не понимала, как можно усидеть за партой, не вставая, целых 45 минут. Во-вторых, ей быстро наскучили прописи с бабочками и грибками – мать Киры ещё год назад научила ребёнка чтению. По вечерам, когда Кира была погружена в вычитку материалов для вёрстки и свои конспекты, Женька усаживалась в кресло напротив окна и читала в голос, спотыкаясь о буквы, мусоля край страницы и почти плача, если буквы не складывались в слова.  Зато к удивлению Киры, дочке легко давалась математика – она же приходила в тихий ужас от цифр и задач.

*****

Со временем у Киры стали появляться поклонники, которых слишком близко она к себе не подпускала, дабы не нарушать их с Женькой отлаженный быт. Дочка никогда не задавала вопросов, когда девушка иногда исчезала по вечерам, отводя ребёнка к матери. Единственным немым законом Кира считала для себя не приводить мужчин домой, оставляя эту территорию священной и принадлежащей только им двоим.

Не замечая, как вертится рулетка времени, Кира лишь констатировала для себя, что ребёнок растёт, переходит из класса в класс, появляются первые капризы и разногласия. В 10 Женька уже начала бойкотировать по поводу ужасной школьной формы. В 11 её начала раздражать учительница музыки, вечно сонная и растягивающая уроки в целые симфонии. Ещё через какое-то время Кира обнаружила в столе первый женькин девичий дневник со стихами о разлуке и нарисованными разбитыми сердцами.

*****

В ту июнькую ночь Кире не спалось. Слушая, как Женька сопит на диване в гостинной, она смотрела на праздничный торт, испеченный по поводу Женькиного дня рождения, и  медленно переворачивала страницы своей жизни в обратном направлении. Она не стала успешным переводчиком. Её свобода ограничилась очень рано. Ей каждое утро нужно вставать и думать, что приготовить ребёнку на завтрак. Ей не дают спать первые признаки женькиного подросткового возраста. Дочка уже давно не забирается к ней на колени, не просит читать ей сказки на ночь и не рассказывает свои секреты. Но она такая же открытая и ранимая. Она всё так же смотрит на мир своими наивными инопланетными глазами и нуждается в понимании. Когда Женька была маленькой, говорить ей о том, как она её любит, Кире было совсем не сложно. И как сложно говорить ей, 12-летней, об этом сейчас, когда она уже так выросла?..