Игра в две руки

     Сколько ей было? Семнадцать? Никто бы не дал и больше пятнадцати, – такая она была маленькая, тоненькая, личико совсем детское, но с глубоким, волнующим, как меццо-сопрано, взглядом задумчивых глаз. И это несоответствие немного пугало сверстников, а в умах зрелых мужчин порой вызывало необычный интерес. Маленькая затворница нередко была веселой и кокетливой. Дина, Дина. Какая же ты на самом деле? Для чего пришла в этот мир? Странный вопрос – он ждал ее целую вечность! Стоит ли сомневаться, когда вся жизнь впереди, а настоящее и значительное вот-вот наступит, осталось всего несколько шагов – и мир встретит ее с распростертыми объятиями. Вот она – молодость и вера в свою неповторимость, – полет, взрыв эмоций, предчувствие любви, признания и славы! А как иначе, если мятежное "я" рвется наружу, и ты уже готов раскрыться в полной мере, воплощать безумные идеи в жизнь, вливая свежие краски в палитру вселенной.

     Накануне вступительного экзамена репетитор передает Дину более опытному наставнику. И вот она уже идет на занятие к человеку необыкновенному, всеобщему любимцу института, знавшему наизусть чуть ли не всю классическую музыку, аккомпанирующего "с листа" в любое время дня и ночи, – Вилору Андреевичу Соловьеву.
     Он обернулся и поразил ее. Поразил раз и навсегда. Высокий, весьма красивый седовласый мужчина стоял посреди аудитории, скрестив руки на груди. Потом сел за парту и сказал: "Играйте". И Дина, сосредоточившись, начала играть. Мелодии Баха, Бетховена, Шопена, Листа сменяли друг друга в каком-то истерическом темпе, представляя собой набор бессмысленных нот. "Какая скукотища", – подумал Вилор Андреевич и с тоской посмотрел в окно.
– Можете не продолжать, – вглядываясь в голубизну неба, проговорил он. Дина готова была провалиться сквозь землю. В разговоре выяснилось, что девочку в течение года натаскивали чисто технически, оставляя все нюансы исполнения "на потом".
– Неправильная постановка рук? Кто вам это внушил? – удивился он и мягко добавил, – начните еще раз, в медленном темпе.
     Она перевела дыхание и села за рояль. Его замечания вдохновляли ее, они касались самой сути музыки. Дина вспоминала, что именно так играла она еще в музыкальной школе, при жизни ее учительницы, и трепетала оттого, что снова слышит себя.
     На второе занятие Дина шла воодушевленная, с надеждой, что более не разочарует своего нового преподавателя. При этом ее не оставляла одна мысль… Когда она увидела Вилора Андреевича, то, в сущности, поняла, что перед ней стоит мужчина ее мечты, только старше по возрасту, и сразу же влюбилась… Выходит, она влюбилась? Вот так внезапно, с первого взгляда? С этой минуты и на всю жизнь?.. Подходя к факультету, она незаметно оглядывала себя, одергивала платье, тронула бусы, подтянула ремешок на босоножке, поправила волосы, сложенные в пучок, и, подняв глаза на распахнутое окно, густо покраснела, – Вилор Андреевич, сидя на подоконнике, смотрел на нее, чуть сдерживая улыбку.
     Не решаясь войти в аудиторию, Дина ушла вглубь рекреации, ругая себя за неосторожность: теперь-то он точно решит, что она влюбилась. Дина злилась на себя, а больше на него: чего, мол, торчал в окне, как мальчишка. И уже готова была убежать, как вдруг увидела Вилора Андреевича в тесном кругу восхищенных студенток; казалось, будто пчелиный рой сопровождал и не выпускал его. Какое-то время она растерянно наблюдала эту сценку, а потом и вовсе обиделась, чувствуя, что уже ненавидит его. Соловьев же, высмотрев Дину поверх юных головок, рукой дал ей знак поторопиться на занятие.
     Когда Дина приступила к сюите Баха, Вилор Андреевич подошел к роялю, поставил рядом стул и стал играть вместо нее партию левой руки. Она замерла. Совершенная гармония, передаваемая одной рукой и подхваченная другой, переливалась от сердца к сердцу, составляя общее, неделимое творение. Дина ощутила волнение, переходящее в восторг. Когда первая часть закончилась, довольный игрой Соловьев откинулся на спинку стула, а потрясенная Дина чуть было не бросилась ему на шею. Глаза ее горели, по лицу разлился нежный румянец. Если она и сдержала себя, то лишь из страха показаться легкомысленной, несерьезной, хотя в ее годы такой порыв по накалу чувств не уступил бы и чему-то большему. Время как будто остановилось, а память еще долго будет хранить этот восторженный, поглощающий друг друга взгляд, в котором читалось и совершалось все, чему должно было случиться… Дверь открылась, и какая-то студентка спросила: у вас тут занятие? А Вилор Андреевич непринужденно парировал: "Нет, у нас здесь свидание". А это и было свидание – чистое и страстное, как "Besame mucho".
     Теплый июльский ливень застал их на пути из института. По дорогам текли чуть ли ни реки, в обувь просачивалась и хлюпала вода, а по лицу и рукам скользили струйки дождя. Соловьев взял такси и, расположившись на заднем сиденье, они говорили о музыке. У Вилора Андреевича были довольно крупные черты лица, Дина смотрела в его большие голубые глаза, на вьющиеся с проседью волосы, бакенбарды у висков, которые так хотелось потрогать. Невольно касаясь его плеча, она чувствовала его запах, запах мужчины – настоящего, невыдуманного. И переполненная счастьем, поглядывала по сторонам: на то, как непривычно быстро сменяли улицы друг друга, витрины магазинов, прохожие под зонтиками и ее жизнь, подхваченная попутным ветром, теперь неслась навстречу другим мирам.

     В доме было уютно и тепло. Из кухни потянуло запахом запеченного мяса, возбуждая нешуточный аппетит. Диночкина мама не отпустила Вилора Андреевича, а усадила сразу за стол, разливая по тарелкам суп. И вот они уже с жадностью поглощали все, что подкладывалось и наливалось в опустошаемые ими тарелки и бокалы, при этом, успевая ввернуть два-три слова и об игре в две руки, и о хлынувшем дожде, и о том, как Дине понравилось кататься на такси. И только за чаем Вилор Андеевич как-то расслабился и, чего по своему обыкновению никогда не делал, рассказал о себе. Его личная жизнь оказалось весьма трагичной: первая жена погибла в автокатастрофе с трехмесячной дочкой, а вторая – умерла вскоре после родов. С тех пор он и живет один, воспитывая маленького сына. Услышанная история глубоко потрясла Дину, и в эту ночь, перебирая в голове вереницу событий, она уже не могла уснуть и долго ворочалась в постели. Дина не сомневалась, что любит Вилора Андреевича до безумия, и не представляла, как будет без него жить. Какие-то неведомые чувства обуревали ею, терзали и мучили, вскрывая тайные желания. Она мечтала о близости, о которой, будучи воспитанной на романах, ничего не знала. Но даже такое смутное представление не мешало ее бурному воображению представлять картинки, пронизывающие своей откровенностью, сводящие с ума. Распаленная и обессиленная, она вдруг на минутку подумала о других женщинах. О женах, что были в его жизни. Дина с ужасом увидела их в объятиях Вилора Андреевича, слитых с ним в экстазе любви. Жгучая ревность ослепила ее. Ярость, подобно огненной лаве, вырвалась наружу – она схватила кинжал и пронзила соперниц. Потом с негодованием подумала о маме, которая могла понравиться ему, о толпе студенток, – никто не мог стоять на ее пути, все будут повержены. Пропитанная ядом ревности, дрожа всем телом, она вскочила с постели и упала. Был ли это обморок, неизвестно. Спустя некоторое время, Дина открыла глаза и долго смотрела на свое отражение в черной зеркальной плоскости пианино. Поочередно, как в тумане, к ней приходили мысли о том, что давно уж нет на свете тех женщин, к которым она приревновала, что это чудовищно с ее стороны, и кто она теперь после всего пережитого. С ноющей болью в душе она пыталась понять, как можно было испытывать подобную ярость, граничащую с преступлением. И чем дольше она размышляла, тем сильнее охватывал ее смертельный ужас перед чувствами, над которыми оказалась невластной. Многое она передумала в эту страшную ночь, и приняла для себя одно единственное решение – никогда и ни при каких обстоятельствах не ревновать. Говорят, с тех пор она никого не любила. Это неправда. Она любила, разве что… не до безумия.

P.S. Недавно Дина узнала, что Вилор Андреевич умер десять лет назад. Молча, она собралась и вышла с работы. Теплый осенний ливень застал ее в пути, на дорогах пестрым ковром лежали мокрые листья, а по лицу скользили струйки дождя. Не замечая прохожих, Дина брела домой, и почему-то ей вспомнились слова из Евангелия: "унесли Господа моего, и не знаю, где положили Его…" А из проезжающей машины доносилась музыка Ференца Листа.



Октябрь-ноябрь 2008



________________________
На странице – фотография Виктора Ивановского "Без названия" (1996).
Работы фотографа можно посмотреть здесь http://www.2001photo.com